скачать книгу бесплатно
* * *
Одевшись, они вдвоём вышли на улицу. Дворик Галереи освещал один тусклый фонарь, висевший на столбе.
– Здесь близко остановка автобуса, – сказала Лана. – Тебе туда?
– Конечно, куда Вы, туда и я… – весело произнёс Айтал, добавил: – Я тебя до дома провожу. Можно?
– Можно, – кивнула она. Потом, помолчав, спросила: – Значит, Айтал, фамилия твоя Барахов? Так?
– Барахов. А что?
– А то, что я узнала, что люди с такой редкой фамилией живут в посёлке Тумул, в Хатыннахском наслеге. Это случайно не твои родственники будут?
Так, разговаривая, они подошли к остановке, где в этот поздний час никого уже не было.
– …Да, я родом оттуда, – продолжил беседу Айтал. – Родился в посёлке Хатыннах, что недалеко от озера Ытык Омолуку. Может, слышала?
– Да, слышала. Говорят, что это озеро большое, очень красивое, с песчаными берегами. Священное.
– Откуда знаешь?
– Вот… хочу туда съездить, написать что-нибудь. Говорили, что там живёт шаман Арахаан. Очень сильный, известный. Надо бы встретиться с ним, поговорить.
– Знаю его, видел, – ответил Айтал. – Он охотник, живёт в тайге недалеко от озера. И где-то там промышляет зверя мой дядя по линии отца – охотник Тарас Барахов. В прошлом году приглашал меня приехать в Тумул, поохотиться, но я так и не собрался, не поехал: дела всякие в городе, работа… Очень хотел туда. Да.
Автобус что-то не подходил, задержался в пути. Айтал вытащил из кармана пачку «Кэмэла», закурил, потом, повернувшись к девушке, спросил:
– Простите, а имя Лана – это от Саргыланы или… Светланы?
– От Айгыланы. От слова «айгы», что означает медлительная, спокойная, уравновешенная.
– Гармоничная, выходит, – он посмотрел на неё «очень выразительно», поднял вверх «удивлённо» брови, крикнул: – Божественно! Как на небесах, в Верхнем Мире олонхо[18 - Олонхо – древний эпос народа саха.].
– Хотите меня сравнить с богинями-айыы? – засмеялась она и тоже шутливо «выпучила глаза», сказала: – Не выйдет, дорогой, я обычная земная грешница. Промахов и глупостей хватает, так что…
– Свои скелеты в шкафу, значит, – закивал он понимающе. – У всех свои тайны, тёмные секреты… – скривил он тонкие губы, отбросил в канаву недокуренную сигарету. – Я тоже, знаете, в рай не попаду, так что… мы оба, выходит, одного поля ягодки. Типа болотной морошки.
– Вот-вот, – согласилась Лана. Ну их – в болото!
Они оба громко засмеялись, глядя друг на друга, и этот весёлый момент заметно сблизил их обоих, энергичных и полных жизненных сил молодых людей. И тут, как бы невзначай, Лана спросила:
– А может, мы вместе махнём туда, в Тумул, на озеро Омолуку? Я через недельку еду туда, к шаману… Как?
– Ехать в Тумул? Да-а, это было бы замечательно, но… Новосибирск. Там намечается конференция по нашей теме, и мне предложили выступить с докладом. Так что… жаль!
– Ладно, – деланно засмеялась Лана. – Одна поеду, без охраны. Она увидела на перекрёстке красные огоньки автобуса, сказала: – Едет! Наш. Это «двойка».
* * *
Айтал в белом халате и бахилах шёл по светлому коридору онкологического отделения больницы. В холщовой сумке он нёс другу свежие фрукты и номер журнала «Иностранная литература», где был напечатан отрывок романа «В пути» американского писателя Джека Керуака. Он знал, что Руслан любил читать переводы зарубежных писателей: Германа Гессе, Сент-Экзюпери, Сартра и так далее. «Керуака, кажется, он ещё не читал, – подумал Айтал. – Обрадуется».
У белой двери с номером 6 его остановила медсестра, худая, как мумия, женщина.
– Вы к кому? – спросила она, строго оглядев посетителя с ног до головы.
– Я к Харитонову. Палата номер шесть.
– Нельзя сейчас, – отрезала она. Подождите.
Медсестра, комично семеня маленькими ножками, быстро удалилась. «Ну и стерва, – подумал Айтал. – С такой женщиной долго не проживёшь». Он, увидев у окна диван, устало бухнулся, вытянул ноги. После вчерашнего «бума» у него слегка болела голова, ныл затылок, стучало в висках.
– Надо было пивком опохмелиться, – пробормотал он. – Дурак!
Тут он вспомнил, как однажды они хорошо погуляли с Русланом в Русском театре на вечере, но там в буфете почему-то продавали одно сухое вино, и они, чтоб «вдарило», опустошили бутылок шесть или семь. А потом веселые, обнявшись, пошли по проспекту домой. Однако, дойдя до библиотеки Пушкина, они оба упали в сугроб, поднялись, пошли – и снова упали, хотя не были пьяными до «бодуна[19 - «до бодуна» – сильно пьяное состояние.]», голова работала ясно и чётко. Вот только ноги не слушались. И это было странно. Потом они, громко хохоча, доползли на четвереньках до ворот дома, лежали там в сугробе, расслабленные, минут десять, пока их обоих не подняли друзья – Мишка с Борькой Васильевым. Они и помогли им наконец подняться на четвёртый этаж, где они жили соседями. Если бы не друзья, их, как пить дать, мильтоны[20 - Мильтоны – милиционеры.] увезли бы в «весёлую хату» – медвытрезвитель. А это позор.
«Да-а, весёлые были времена, – подумал Айтал, разглядывая на стене копию картины Перова «Охотники на привале». Потом, после этого нелепого случая, Айтал узнал, что сухое вино в большом количестве «бьёт по коленкам», и ноги отказываются нормально ходить – отключка. А портвейн «Агдам», очень популярный в те времена в Якутске, был ещё тем пойлом, и он, наклюкавшись этой «бормотухи[21 - «бормотуха» – вино низкого качества.]», три дня лежал в кровати, блюя и матерясь. С тех пор Айтал избегал пить сухие вина и «бормотуху», предпочитал родную чистую водяру, желательно «Столичную», если есть.
«Эх, Руслан, Руслан, что же ты так, – подумал он о заболевшем раком друге. – Ведь молодой ещё, нет и тридцати тебе – жить да жить! Судьба. Проклятая Матрица!»
Айтал вспомнил школьные годы свои, когда они втроём – Мишка, Руслан и он – увлекались футболом, ходили всегда вместе, за что их сверстники окрестили «Три мушкетёра». Это были герои их самой любимой книги, которую друзья читали взапой и перечитывали, знали слова и фразы отважных мушкетёров, цитировали: «Один за всех, и все за одного!» Так и живут они сейчас, помогая и поддерживая во всём друг друга. Три мушкетёра!
Сухая, как вобла, медсестра прошла мимо, не глядя на него, деловито вошла в палату номер 6, потом немного погодя, вышла оттуда и, глядя мимо него, громко сказала:
– Зайдите к больному. Быстро!
Айтал разом вскочил, вошёл в палату, где лежали трое мужин. Руслан, увидев его, радостно воскликнул:
– Пришёл! Садись, Физя, рассказывай. Ждал тебя.
Айтал подошёл, обнял крепко его, сказал:
– Виноград тебе принёс и Керуака. Американца.
– Керуака?! – обрадовался Руслан. – Ну, ты даёшь! Наслышан, мечтал. Давай сюда!
Айтал выложил на тумбочку фрукты, потом протянул другу номер журнала «Иностранная литература», сказал:
– Гениально написано, не хуже Селинджера, скажу. В нашем духе там всё. Читай.
– Почитаем, почитаем, – улыбнулся Руслан, добавил: – Что же ещё остаётся… времени навалом, валяюсь тут… Хотя… – он погрустнел. – Если по-серьёзному, то… мало, совсем мало осталось: рак – дело лихое, без поблажек. Р-раз – и готово. Они, понятно, скрывают от меня… Но я знаю. Два месяца – самое большее, так что… готов. Это судьба, и как ты говоришь: «Не обойти, не перепрыгнуть». Закон Абсолюта. Физика!
– Но ведь некоторые… бывают слухи… – начал было успокаивать друга Айтал, но Руслан его резко прервал:
– Не надо, Физя, не утешай, – он поднялся, притянул его к себе поближе, тихо сказал: – Вот что надо сказать тебе…
Тут больной, который лежал на ближней койке, покашляв, поднялся и медленно пошаркал к двери палаты. Видимо, захотелось ему сходить в туалет или выйти в коридор по личным проблемам. Второй мужчина, лежавший у двери, накрывшись одеялом, спал, не шевелился.
– Вот и хорошо, вышел сосед очень кстати, – продолжил Руслан, потом, приблизив рот к уху друга, тихо, почти шёпотом, сказал: – Плохие новости для тебя… Ты ведь родом из Хатыннаха, где озеро Омолуку? Оттуда?
Айтал кивнул, ответил:
– Там родился. А что?
– Беда. Туда едут из Москвы спецназовцы. Будут взрывать… – ещё тише, шёпотом произнёс Руслан. – Говорю тебе по большому секрету. Это государственная тайна, и мне за это могут сразу голову… Сам знаешь, где я работаю. Через нас вся информация секретная по геологии проходит, по экспериментам. Так что… так что тебе надо срочно ехать туда, на Омолуку, земляков предупредить или помешать этой страшной беде. Понял?
– Какой-такой взрыв? – не понял Айтал.
– Взрыв… подземный атомный взрыв… большого заряда. Атом!
– Атомный взрыв?! – наконец дошло до Айтала. – У нас в Якутии? Да как?.. Не может быть!
– Так решили там, в верхах. Решили!
– Как так… – растерялся Айтал. – Но ведь … всё может погибнуть… Радиация! Не может быть… Это смерть…
– Может, догор… У нас в стране всё может… Поезжай, своих там земляков предупреди: пусть уедут оттуда подальше. Беда это, беда!
Тут в палату вошёл, стуча шлепанцами, сосед Руслана, сел на койку, покашлял.
– Ладно, спасибо за книгу, за визит, а я… – Руслан устало откинулся на подушку, весь взмок от напряжения и волнения.
– Пойду, – поднялся Айтал. – Приду ещё… А ты будь спок, – он серьёзно посмотрел другу в глаза, добавил: – Я понял тебя, старик. Сделаю всё, как ты сказал. Поеду. – Он тихо, не оглядываясь, вышел из палаты, потом вынул из кармана пиджака платок, стал вытирать со лба обильно выступивший пот, пошёл как оглушённый по коридору. «Неужели готовят у нас атомный взрыв? – думал он, вспоминая бледное от волнения лицо Руслана. – Он не врёт, и как сотрудник секретного отдела КГБ, должно быть, всё знает, и перед смертью решил всё рассказать мне. И правильно сделал. Ему-то фактически теперь терять нечего… Людей, главное, надо спасать. Еду!»
Айтал взял из гардероба куртку, оделся и быстрым шагом торопливо вышел на улицу. «Надо теперь найти её, Лану, если не уехала, – думал он. – Вместе поедем в Тумул. Вместе!»
* * *
Белая «Волга» выехала на площадь Ногина, потом свернула по узкой улочке налево и, тихо юркнув в арочный проём, остановилась у первого подъезда старого дома с высокими окнами.
Громадский, высокий мужчина в чёрной шляпе, вышел из машины, закрыл на ключ дверцу и неспеша вошёл в подъезд. В нос ему сразу ударил запах мочи и «травки», от чего он брезгливо прикрыл нос рукавом плаща-дождевика, двинулся быстро к лестнице с чугунными узорными перилами.
– Стой, дядя! – грубо окликнул его хрипловатый голос парня из темноты. – Слышь?
Громадский остановился. Из-под лестницы вышел какой-то бледный парень с лохматой головой, за которым показались рожи ещё двоих подростков.
– Тебе чего? – спросил Громадский, глядя в мутные глаза парня.
– Башли[22 - Башли – деньги (жаргон).] нужны, – процедил лохматый, небрежно играя самодельными нунчаками[23 - Нунчаки – палочки с цепью, оружие.] на цепи. – Одолжи. До завтрово.
Громадский оценил обстановку, понял с какими «крутыми кадрами» столкнулся, спокойно сказал:
– Подойди ближе… – он сунул левую руку в карман плаща, и, когда парень подошёл, резко выбросил правую руку вперёд, схватил нунчаки, крутанул и выдернул из руки нахала, потом пнул его под колено. Парень от боли охнул, согнулся… Второго, дружка его, Громадский сильным ударом левой отбросил к выходу, а третий, испугавшись, бросился наутёк, перепрыгнув через лежащего ничком кореша.
Громадский положил палочки с цепью в карман, сказал, глядя на первого:
– Ну, дать тебе ещё башлей? Или хватит?
– Хва… хва… тит, – он произнёс, пересиливая острую боль в колене. – Ы-ы-ыу…
– Ну, то-то, – сказал Громадский. – Здесь больше не торчать… И не вонять. Понял?
Парень ничего не сказал, захромал к выходу, ушёл. Третий так и остался лежать на полу. Видимо, досталось ему крепко. Ушёл в нокаут.
Громадский поднялся на третий этаж, нажал на кнопку вызова 9-й квартиры.
– Кто там? – послышался женский голос за дверью.
– Это я, Женя, – ответил Громадский.
Щелкнула задвижка, дверь медленно открылась, и он увидел милое морщинистое лицо своей бабушки.
– Женечка! Как я рада… Проходи.
Громадский, войдя, нежно обнял её, сказал:
– Давненько не заглядывал к тебе, бабуля. Вот решил перед отъездом… – Он снял шляпу, плащ, повесил на крючок вешалки, потом, скинув штиблеты, надел мягкие домашние тапочки. – Как жисть молодая, Фаина Михайловна? Не скучаем?
– Проходи, садись на диван, рассказывай, пригласила бабушка внука. – Куда собрался на этот раз?
– На Север, в Якутию, – бодро ответил внук и сел на старый кожаный диван с валиками.
– В Якутию? – спросила она удивлённо, как-то по- особенному оживившись. – Так это… Это деда твоего, Яна Ключевского, край, где он пятнадцать лет ссылку царскую отбывал… Сколько было воспоминаний о Якутии, о лучших годах его жизни своей он рассказывал потом в Петрограде, когда я была совсем маленькой, – загорелись глаза у Фаины Михайловны. – Это ведь в честь него отца твоего, Женя, назвали Яном. Знаешь?
– Нет, – признался Громадский. – Я, правда, слышал о нём, дедушке своём. Но почему я не Ключевский? Почему?
– Ну, про это я тебе расскажу сейчас. Только схожу на кухню, кофе твой любимый заварю. У меня настоящий бразильский, молотый, какой ты любишь, – Старушка засуетилась, оглянулась на пороге. – Ты, Женя, посиди тут, альбом мой полистай… Он на столе.
Она ушла, а Евгений Янович взял в руки альбом – старый, толстый – из тех, ещё дореволюционных, с толстой тиснёной обложкой, с позолоченными ангелами, и запах у альбома был какой-то свой, особенный – запах картона, клея, дамских духов, похоже, французских, дорогих. Он помнил этот запах с детства, когда он приходил сюда с покойной матерью – Раисой Францевной. Отца он не помнил. Говорили, что он погиб где-то в Средней Азии, в пустыне. Погиб – и всё, больше ничего. А он, Женя Громадский, рассказывал в школе, что отец был пограничником и погиб, сражаясь в песках с басмачами. И была у папы-пограничника собака по имени Джульбарс. И все ребята, одноклассники, почему-то верили ему, хотя он не знал, а придумал всё это и верил, верил в это по-детски наивно и искренне.
В бабушкином альбоме фотографий его отца и деда, Яна Ключевского, почему-то не было. Говорили, что они оба фотографироваться не любили. Но он, Женя, этому не верил, ибо тут, как он чувствовал, была какая-то своя тайна, особая причина. Но какая?
Рассмотрев знакомые с детства снимки, фотографии родственников, Громадский закрыл альбом, положил обратно на место. Он оглядывал в комнате бабушки, Фаины Михайловны, вещи: крепкий, большой дубовый шкаф с разными фигурками, рядом комод с тяжёлыми выдвижными ящиками, у которых были резные бронзовые ручки. На комоде, накрытом кружевным покрывалом, стояло зеркало-трюмо, рядом с которым, искрясь подвесками, стояли хрустальные подсвечники. Ещё там было множество фарфоровых фигурок оленей, птиц и ангелов с крыльями, стояли флаконы духов с витыми французскими буквами. За комодом, сверкая белыми костяными клавишами, выделялся шикарный клавесин из орехового дерева – гордость бабушки. Иногда, когда у неё было хорошее настроение, она играла на клавесине музыку Баха и Вивальди, потом начинала читать стихи Элюара и Бодлера, которых обожала до обморока. Да, Фаина Михайловна была представителем, живой частью той эпохи, которая давно канула в лету, осталась только в замшелых вещах и воспоминаниях стариков о легендарных временах серебряного века. Она почему-то никогда не рассказывала детям и внукам своим о героических годах, тридцатых и сороковых, советской власти, не вспоминала Сталина и Хрущёва, будто таких личностей вовсе не было, и только сердилась, когда речь заходила о пятидесятых, шестидестых годах, когда была относительно молодой, полной энергии и жизни женщиной. Она рассказывала много только о Третьяковке, где проработала смотрительницей на нищей зарплате почти полвека. Бабушка обожала старые картины и старых художников-передвижников, а современных советских реалистов терпеть не могла, называя их «кочегарами» и «мазилами» без вкуса и культуры. Так она и дожила до новых 80-х, замкнувшись в своём нафталиновом прошлом, не принимая выверты и всякие несуразные эксперименты коммунистов.
Бабушка вошла в гостиную со старинным серебряным подносом с горячим дымящимся кофе в двух чашечках; в розетках соблазнительно красовались шоколадные конфеты в золотых обёртках, на блюдцах с узорами лежали горкой сахарные пряники.
– Вот, кофе примем с тобой, – улыбаясь, поставила бабушка на столик поднос. – Мне уже за восемьдесят, но кофе обожаю, как в юности. Теперь хороший кофе, настоящий, в редкость. Халтура разная пошла, и с каждым разом всё хуже и хуже. А это… – она показала указательным пальцем со старинным фамильным колечком на чашечки. – Это из моих старых запасов. Для тебя, Женечка.
– Спасибо, бабушка, – улыбнулся внук. – Как хорошо у тебя. Тихо, как-то спокойно на душе.
Он отпил из чашечки немного бразильского чуда, спросил: – Я вот, бабуля, ничего не знаю о дедушке и… об отце. Ты не могла бы меня про… Рассказать что-нибудь.
Фаина Михайловна села на венский стул, потом, строго глядя на внука, тихо сказала:
– Да, придётся тебе рассказать всю правду, Женя. Горькую. Мы все молчали об этом, но… время пришло, и теперь, думаю, можно. Твоя фамилия Громадский, не по отцу, Яну Ключевскому, а по матери, Раисе Францевне Громадской, дочери моей.
– Почему?
– А потому, что он был… репрессирован в тридцать восьмом, сослан в Чимкент и расстрелян. И его почему-то не реабилитировали, хотя мы старались. Не получилось.
