скачать книгу бесплатно
Очевидно, что статья Эрроу и Дебре – это оголтелый формализм. Некогда экономическая задача (вопрос о том, возможно ли вообще одновременное мультирыночное равновесие в реальной экономике) превратилась у них в математическую задачу о воображаемой экономике, и эта задача решается не по стандартам экономической науки, но по математическим стандартам[27 - Walker D. A. Advances in General Equilibrium Theory. Cheltenham: Edward Elgar, 1997. Ch. 4.]. Это чистой воды бурбакизм, названный так в честь группы французских математиков, которые с 1939 г. продолжают работать над энциклопедическим трудом о математических структурах, иллюстрирующих Гильбертов аксиоматический метод[28 - Weintraub E. R., Mirowski P. The Pure and the Applied: Bourbakism Comes to Mathematical Economics // Science in Context. 1994. Vol. 7. No. 2. P. 245–272; Mirowski P. Machine Dreams. P. 392–394.]. Дебре сам провозгласил себя бурбакианцем и разработал собственную теорию ценности, в которой превозносил преимущества формальной аксиоматизации: «Приверженность строгой научности диктует нам аксиоматическую форму анализа, при которой теория в узком смысле слова логически полностью отделена от своей интерпретации»[29 - Debreu G. Theory of Value: An Axiomatic Analysis of Economic Equilibrium. Р. 3.]. Купманс двумя годами ранее дал простое изложение этой новой бурбакианской экономической теории децентрализованного принятия решений[30 - Koopmans T. C. Three Essays on the State of Economic Science.].
III. Взлет и падение теории игр
Одна из исторических загадок рассматриваемого нами периода – это практически полное исчезновение теории игр в 1950-е и 1960-е гг., последовавшее за ее громким появлением на экономической сцене в 1944 г., когда была опубликована «Теория игр и экономическое поведение» фон Неймана и Моргенштерна. Нет никаких сомнений в том, что большинство экономистов разочаровалось в ранней теории игр. Возможно, это произошло потому, что она предлагала конкретные решения только для кооперативных игр с нулевой суммой, что для экономической науки малоактуально[31 - Luce R. D., Raif a H. Game and Decisions. N.Y.: Wiley, 1957. Р. 10–11; Dorfman R., Samuelson P. A., Solow R. M. Linear Programming and Economic Analysis. Р. 445.]. Однако после почти полного забвения теория игр вновь вернула себе утраченную популярность в 1970-е гг., став при этом чуть ли не единственным в экономической науке языком для анализа интерактивного поведения рациональных акторов. Учитывая тот факт, что теория игр является, возможно, уникальным примером математической теории, явно изобретенной для применения в общественных науках, ее упадок, продлившийся почти целое поколение, выглядит столь же загадочным, как и ее триумфальное возвращение в последние двадцать лет[32 - Мировски замечает об этом: «Когда будет писаться история экономической науки последней четверти ХХ в., самым важным и необъяснимым явлением будет падение и взлет теории игр, прошедшей весь путь от малозначимого придатка исследования операций и теории принятия решений до центрального элемента ортодоксальной неоклассической экономической теории» (Mirowski P. Machine Dreams. P. 479).].
Ключом к пониманию падения и взлета теории игр в экономической науке являются исчезновение неравновесного анализа из вальрасианской микроэкономики и растущее внимание к конечному состоянию равновесия, что отличало ортодоксальную экономическую теорию в 1950-е гг. В период между двумя мировыми войнами и микроэкономика, и теория экономического цикла уделяли наибольшее внимание тому, что Джоколи[33 - Giocoli G. Fixing the Point: The Contribution of Early Game Theory to the Tool Box of Modern Economics / Department of Economics, University of Pisa: [Unpublished paper]. Pisa, 2000; Giocoli G. Equilibrium and Rationality in Modern Economics: From the Years of “High Theory” to the Foundation of Modern Game Theory: Ph.D. thesis / Universita degli Studi di Firenze. Firenze, 2000.] называет «как и почему?» равновесного анализа. Равновесие с давних времен представлялось экономистами как баланс сил, но в 1920-е гг. Хайек порвал с этим стандартным механистическим пониманием равновесия. Он опубликовал серию эссе, описывающих динамическую концепцию равновесия как ситуации, в которой все планы экономических агентов постепенно приводятся в соответствие друг с другом и становятся согласованными, т. е. подтверждающими их ожидания[34 - Ingrao B., Israel G. The Invisible Hand: Economic Equilibrium in the History of Science. Cambridge, MA: MIT Press, 1990. Ch. 8; Weintraub E. R. Stabilizing Dynamics. Ch. 2, 5.]. Коротко говоря, центральным вопросом экономической науки до войны был вопрос о том, как именно мотивируемые собственными интересами агенты в контексте многопериодной модели принятия решений учатся формулировать и пересматривать свои планы и ожидания. Однако ранняя теория игр в том виде, в каком она описывается в произведении Неймана и Моргенштерна, выросла не из тех вопросов, которые волновали ортодоксальную экономическую теорию перед войной, но из математического формализма, ведущего свое начало от Гильберта. Среднестатистическому экономисту интересующего нас десятилетия (1950-х гг.), несмотря на усилия Эрроу и Дебре, было тяжело принять концепцию равновесия, основанную на доказательствах, связанных с теоремой о неподвижной точке, потому что эти доказательства нельзя было никак содержательно проинтерпретировать применительно к процессу достижения этого равновесия. Поэтому экономисты неохотно признавали раннюю теорию игр. Не сразу было усвоено также и понятие равновесия по Нэшу, сегодня распространенное повсеместно, потому что в работе Нэша, опубликованной в 1951 г., идея равновесия отстаивалась при помощи негативного доказательства, связанного с неподвижной точкой. В своей докторской диссертации Нэш предложил позитивное доказательство собственной концепции равновесия, прибегнув к тому, что он назвал «массовым действием» (mass action)[35 - Nash J. F. Essays in Game Theory. Cheltenham: Edward Elgar, 1996. P. 32–33.] и что мы теперь называем «эволюционной» интерпретацией[36 - Milath G. J. Do People Play Nash Equilibrium? Lessons from Evolutionary Game Theory // Journal of Economic Literature. 1998. Vol. 36. No. 3. P. 1347–1374.]. Речь здесь идет об итеративном процессе приспособления. Ограниченно рациональные игроки, предположил Нэш, постепенно учатся корректировать собственные стратегии, чтобы получать большее вознаграждение, наблюдая за другими игроками, и этот процесс со временем приводит к наступлению равновесия по Нэшу. Однако по совету своего научного руководителя Дэвида Гейла Нэш убрал страницы, где об этом говорилось, из печатной версии диссертации, опубликованной в сборнике «Annals of Mathematics» 1951 г.[37 - Leonard R. J. Reading Cournot, Reading Nash: The Creation and Stabilisation of Nash Equilibrium // Economic Journal. 1994. Vol. 104. No. 424. P. 492–511; Jacobsen H. J. On the Foundations of Nash Equilibrium // Economics and Philosophy. 1996. Vol. 12. No. 1. P. 67–88.] Вместо них он использовал аргумент Неймана и Моргенштерна, гласивший, что если бы каждый игрок имел одинаковые знания о структуре игры и был бы гиперрациональным, т. е. умел бы мгновенно производить совершенные расчеты, да еще вдобавок все игроки обладали бы совершенной эмпатией (несмотря на отсутствие какой-либо коммуникации друг с другом), то тогда равновесие в игре непременно оказалось бы набором выигрышей, а его нарушение было бы несовместимо с этими предпосылками[38 - Mirowski P. Machine Dreams. P. 339–349.]. Это как раз пример того, что ранее мы назвали негативным доказательством существования равновесия.
Вся критика, которой издавна подвергалась классическая теория дуополии (почему дуополисты, несмотря на опыт, должны продолжать близоруко ожидать постоянных реакций от своих конкурентов?), была отметена, когда Нэш предложил перескочить напрямую к финальному долгосрочному равновесию, игнорируя длительный процесс приспособления, ведущий к этому равновесию[39 - Кен Бинмор справедливо отмечал: «Работа Нэша, вышедшая в 1951 г., не просто позволила экономистам оценить широчайший спектр возможных способов применения идеи равновесия по Нэшу, но также освободила их от прежней необходимости объяснять динамику процесса уравновешивания перед тем, как переходить непосредственно к обсуждению того равновесия, к которому этот процесс должен привести в долгосрочной перспективе» (Nash J. F. Essays in Game Theory. P. xii).]. Теперь равновесие можно было описать, не вдаваясь в неудобные подробности о том, кто, собственно, объявляет определенную наконец-то цену.
Когда Эрроу и Дебре в 1950-е гг. применили теорию игр и равновесие по Нэшу, чтобы доказать существование общего равновесия, формалистическая революция еще находилась на ранней стадии развития. Потребовался еще десяток или более лет формализма и бурбакизма, чтобы сломить сопротивление, оказанное экономистами теории игр и доказательству существования некооперативного равновесия, основанному на неподвижной точке. Только в 1970-е гг. равновесие по Нэшу было принято в качестве базовой концепции равновесия неоклассической экономической теории, после чего, разумеется, оно было объявлено воплощением того принципа рациональности, который всегда был важнейшей чертой экономической теории.
IV. Возвращаясь к Вальрасу
Мы описали работу Эрроу и Дебре как краеугольный камень вальрасианской программы, но теперь мы должны попытаться оценить их достижение в том виде, в каком оно представляется нам полвека спустя. Распространение концепции равновесия как конечного состояния и почти полное исчезновение понятия равновесия как процесса – а именно этого, как я считаю, добились Эрроу и Дебре – уходят корнями в труды самого Вальраса, который, постепенно отдаляясь от первой редакции «Элементов чистой политической экономии», позволил вопросу о существовании равновесия вытеснить вопросы о единственности и устойчивости равновесия.
Судьба «Элементов» Вальраса сложилась схоже с судьбой «Теории игр и экономического поведения» Неймана и Моргенштерна. После смерти Вальраса в 1910 г. книга стала постепенно забываться, и к 1930 г. в мире было едва ли более полудюжины экономистов, которые хотя бы просто прочитали Вальраса, не говоря уже о том, чтобы его понять. Это состояние полного забвения сменилось постепенным возрождением, которое в послевоенные годы вывело теорию общего равновесия на передний край экономической науки. Хикс, Хотеллинг, Ланге и Самуэльсон были теми, кто в золотое десятилетие 1930-х гг. способствовали возвращению теории общего равновесия[40 - Blaug M. Competition as an End-State and Competition аs a Process // Not Only an Economist: Recent Essays. Cheltenham: Edward Elgar, 1997. Р. 77–78; Samuelson P. A. How “Foundations” Came to Be // Journal of Economic Literature. 1989. Vol. 36. No. 3. P. 1384n.]. В трудах этих ранних защитников Вальраса теория общего равновесия выступает как квазиреалистичное описание рыночной экономики, прекрасно подходящее для решения практических вопросов, таких как определение целесообразности «рыночного социализма». Но в работах современных венских математиков теория общего равновесия стала постепенно аксиоматизироваться, все дальше уводиться от любых вопросов, связанных с тем, насколько она близка к реальной жизни, не говоря уже о ее эмпирической проверке. Это непосредственно и привело к написанию работы Эрроу и Дебре, а также к выходу «Теории ценности» Дебре, где теория общего равновесия отстаивается как самодостаточная математическая структура, не имеющая обязательной связи с реальностью или, в лучшем случае, как в работе Эрроу и Хана «Общий анализ конкуренции»[41 - Arrow K. J., Hahn F. General Competitive Analysis. San Francisco: Holden Day, 1971. (Mathematical Economics Texts. Vol. 6).], чисто формально описывающая определение экономического равновесия в идеализированной децентрализованной конкурентной экономике.
Учитывая, что такая фундаментальная переоценка наследия Вальраса произошла менее чем за одно поколение, это поистине одно из самых выдающихся изменений гештальта (gestalt-switches) в интерпретации значительной экономической теории за всю историю экономической мысли.
V. Устарела ли теория общего равновесия?
Давайте коротко остановимся на том, что произошло с неовальрасианской исследовательской программой где-то через пятьдесят лет после Эрроу и Дебре. Доказательство существования равновесия, предложенное Эрроу и Дебре, сегодня так же неопровержимо, как и в 1954 г., пусть даже только потому, что использованный ими метод косвенного доказательства логически безупречен и не может быть пересмотрен в свете новых фактов, поскольку имеет дело лишь с принципиальной согласованностью обмена между чисто виртуальными агентами. Однако о чем это говорит – совсем другой вопрос. Не ясно, как и почему данный негативный метод доказательства вообще стал представлять интерес для экономистов, учитывая, что он не имеет ничего общего ни с каким узнаваемым экономическим механизмом. Даже если мы предположим, что предпосылкой исследования действительно является отсутствие неравновесных цен, почему-то в ходе доказательства ни разу не поднимается интересный вопрос о том, как обмен, основанный на предопределенных равновесных ценах, может быть реализован. В самом деле, Эрроу и Дебре просто-напросто отказались от идеи продемонстрировать связь между математическим решением проблемы существования равновесия и результатом рыночных взаимодействий агентов. Коротко говоря, в теории общего равновесия, т. е. в неовальрасианской микроэкономике, не хватает всего лишь одного элемента – конкурентного взаимодействия между участниками сделок на реальных рынках. Мы забыли, как удачно выразился Клауэр[42 - Clower R. C. Economics as an Inductive Science // Southern Economic Journal. 1994. Vol. 60. No. 4. P. 806.], что «на невидимой руке есть еще и “пальцы”»[43 - Cм.: Costa M. L. General Equilibrium: Analysis and the Theory of Markets. Cheltenham: Edward Elgar, 1998. Ch. 4.].
Оставим теперь проблему существования равновесия. Относительно его единственности было доказано, что общее равновесие подразумевает один и только один ценовой вектор тогда и только тогда, когда все товары являются приблизительными субститутами друг друга; эта предпосылка, мягко говоря, выглядит малоправдоподобной. Наконец, существует еще критически важный вопрос устойчивости. Статические свойства равновесия не имеют практического значения, если они не способны устоять перед небольшими колебаниями и быстро восстановиться после отклонений от равновесия. Верить в эмпирическую значимость теории общего равновесия – значит полагаться на устойчивость равновесия в динамике[44 - Fisher F. M. Disequilibrium Foundations of Equilibrium Economics. Cambridge: Cambridge University Press, 1983. P. 2, 3, 17, 216.]. Далее, нужно сказать, что гипотеза об относительной стабильности действительно обладает интуитивной правдоподобностью, поскольку, как однажды сказал Самуэльсон[45 - Samuelson P. A. Foundations of Economic Analysis. P. 5.], «как часто читателю приходилось видеть, чтобы яйцо стояло на одном из концов?» Но это, вероятно, объясняется действием неценовых механизмов координации, таких как преобладающие обычаи, правила и процедуры рынка, технологические ограничения и т. д. Все эти механизмы мало способствуют формированию стабилизирующих свойств моделей ценообразования, основанных на общем равновесии. Подобные стандартные предпосылки об устойчивости, восходящие к Вальрасову анализу «нащупывания» (t?ttonement) и гласящие, что цена каждого товара изменяется пропорционально избыточному спросу на него, не предопределяются ни одним из общепринятых рыночных институтов или правдоподобных правил поведения[46 - Walker D. A. Advances in General Equilibrium Theory. Ch. 5.]. Несмотря на наличие обширной литературы на тему локальной и глобальной устойчивости, дискуссия пока что зашла в тупик: мы не только не можем доказать, что конкурентные рынки неизменно устойчивы, но мы даже не понимаем толком, какие именно особенности рынков делают их более или менее устойчивыми[47 - Ingrao B., Israel G. The Invisible Hand. P. 361–362.]. Так, в одном из основных учебников по микроэкономике вначале объявляется, что доказательство Эрроу и Дебре является одним из величайших достижений современной экономической науки, а затем признается, что «экономисты хорошо (или мы надеемся, что хорошо) умеют распознавать состояние равновесия, но плохо умеют предсказывать конкретно, как будет развиваться экономика, находящаяся в состоянии неравновесия»[48 - Mas-Colell A., Whinston M. D., Green R. Microeconomic Theory. N.Y.: Oxford University Press, 1995. P. 620; см. также: Luenberger D. G. Microeconomic Theory. N.Y.: McGraw-Hill, 1995. P. 224.].
Мы пришли к любопытному выводу о том, что равновесие в теории общего равновесия не считается ни единственным, ни устойчивым и что само его существование можно продемонстрировать только косвенно, при помощи негативных доказательств. Тем не менее теория общего равновесия продолжает считаться фундаментальной основой теоретического дискурса и базой вычислимых макроэкономических моделей. Она даже признается основой основ в оценке проектов экономики благосостояния[49 - Starr R. M. General Equilibrium Theory: An Introduction. Cambridge: Cambridge University Press, 1997. P. 151, 1 9 4.]. А может, перед нами еще один пример «голого короля»?[50 - Kirman A. The Intrinsic Limits of Modern Economic Theory: The Emperor Has No Clothes // Economic Journal. 1989. Vol. 99. No. 395. P. 126–139.]
VI. Реакция на провал теории общего равновесия
Очевидная неспособность теории общего равновесия достичь заявленной цели, т. е. обеспечить научные решения проблем существования, единственности и устойчивости равновесия, вызвала несколько типов реакции. Одни экономисты стали утверждать, что теория общего равновесия, несмотря на свою ограниченность, может каким-то образом быть применена негативно, для того чтобы опровергнуть определенные распространенные экономические предположения. Именно такой была классическая защита теории общего равновесия Фрэнка Хана, и я многократно выступал против этого подхода, который мне напоминает джиу-джитсу[51 - Blaug M. The Methodology of Economics. 2nd ed. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. Ch. 8.]. Другие просто подстраховались в надежде, что в любой момент теория общего равновесия будет внезапно и таинственно преображена дозой реализма[52 - Ingrao B., Israel G. The Invisible Hand. P. 362.]. Интереснее других выступил Вайнтрауб, который защищал теорию общего равновесия при помощи «конструктивизма». Для Вайнтрауба «равновесие является характеристикой наших моделей, а не мира», а устойчивость равновесия не является чем-то, существующим «где-то в экономике»[53 - Weintraub E. R. Stabilizing Dynamics. P. 108–109.]. Его исследование литературы на тему устойчивости равновесия является примером «конструктивизма». Знание в науке, утверждает он, конструируется социально в том смысле, что оно имеет значение только в пределах дискурса соответствующего сообщества, в данном случае сообщества экономистов-теоретиков. Таким образом, вопросы о научной достоверности или эмпирическом подкреплении теории общего равновесия не имеют значения хотя бы потому, что теоретики, играющие в Витгенштейнову языковую игру под названием «теория общего равновесия», не задаются подобными вопросами. Книга написана старательно, почти болезненно конструктивистски в том смысле, что автор ни одобряет, ни критикует эпистемологические утверждения теории общего равновесия.
Конструктивизм имеет множество значений. В своей наиболее крайней форме он утверждает, что научное знание, включая экономическое, является продуктом намеренной человеческой деятельности и, следовательно, по сути, «изделием»: оно скорее создается, чем открывается[54 - Ziman J. Real Science: What It Is, and What It Means. Chicago: Chicago University Press, 2000. P. 333–339.]. Непонятно, почему Вайнтрауб готов так далеко зайти. Должны ли мы действительно поверить, что утверждения, опирающиеся на предположения сравнительной статики (например, что рост пособий по безработице приведет к росту безработицы), являются лишь допущениями о логических свойствах моделей и ничего не говорят нам о состоянии мира? Что произошло с «правилами соответствия», которые все мы связываем с экономическими теориями, явно или не явно? Когда экономистам говорят, что налог на масло увеличит равновесную цену масла, они знают из «правил соответствия» теории рыночного равновесия, что этот вывод верен только при такой-то эластичности спроса по цене. Они будут рассматривать это предположение как достаточно актуальное для практической деятельности, потому что оно содержит определенное заявление о природе реальности, а не просто ходы в языковой игре.
Вайнтраубова «конструктивистская» интерпретация равновесия – это завершающий этап его долгого пути через несколько книг и много лет к созданию неуязвимой аргументации в защиту теории общего равновесия. Если общее равновесие не является реальной ситуацией, которая гипотетически может наступить, но является лишь эвристическим методом, ориентиром, фигурой речи, то спрашивать, существуют или отсутствуют рынки того или иного блага или обладают ли агенты совершенным даром предвидения, примерно так же имеет смысл, как спрашивать, действительно ли простых чисел существует бесконечное множество или действительно ли квадратный корень отрицательного числа определяется только в терминах мнимых чисел i. Но все это неважно, так как, что бы мы сегодня ни сказали, Эрроу и Дебре, последователи Вальраса и Парето, не говоря уже о самих Вальрасе и Парето, не сомневались в том, что теория общего равновесия занимается существенными вопросами, имеющими непосредственное отношение к реальной жизни и экономической политике.
VII. Совершенная конкуренция и прочее
Во всей этой истории остался еще один элемент, который мы до сих пор игнорировали, но теперь должны вернуться к нему, чтобы завершить беседу о недостатках теории общего равновесия. Это концепция совершенной конкуренции, которая, как это ни удивительно, была изобретена Курно в 1838 г.[55 - Machovec F. M. Perfect Competition and the Transformation of Economics. L.: Routledge, 1995. Ch. 2; Blaug M. Competition as an End-State and Competition as a Process. P. 67–71; Kirzner I. Competition and the Market Process: Some Doctrinal Milestones // The Process of Competition / ed. by J. Kraf t. Cheltenham: Edward Elgar, 2000. P. 11–26.] Данная концепция сама по себе, а также связанные с ней аналитические традиции, в частности концентрация внимания на конечном состоянии конкурентного равновесия, при котором фирмы выступают исключительно как пассивные ценополучатели, были чужды не только великим экономистам классического периода, но даже ранним маржиналистам последней четверти XIX в. (исключая лишь Эджуорта). Модель совершенной конкуренции, которую теперь мы считаем стандартной в неоклассической микроэкономике, впервые появилась в трудах Фрэнка Найта в 1920-е гг., а затем окрепла и превратилась в догму благодаря распространению теории несовершенной и монополистической конкуренции в 1930-е гг.[56 - Machovec F. M. Perfect Competition and the Transformation of Economics. Ch. 8; Blaug M. Economic Theory in Retrospect. 5th ed. Cambridge: Cambridge University Press, 1997. P. 68; Competition / ed. by J. High. Cheltenham: Edward Elgar, 2001. P. xiii – xlv.]
Для этого потребовалось исключить гипотезу о том, что рынки могут приспосабливаться не через цены, а через количества или, во всяком случае, что рынки могут быстрее приспосабливаться через количества, чем через цены. Маршалл и Вальрас всегда расходились во мнениях относительно условий устойчивости конкурентного рынка, но ни один из них так и не прояснил, что это расхождение касалось конкретно процесса конкуренции[57 - Blaug M. Competition as an End-State and Competition as a Process. P. 72–76.]. Для Маршалла парадигматическим случаем рыночного приспособления была экономика производства, в которой производители-продавцы корректируют выпуск продукции в ответ на высокую цену спроса, в то время как для Вальраса таковым была экономика обмена, в которой покупатели корректируют свои ценовые предложения в ответ на излишний спрос, который, как предполагается, является типичным. Возрождение теории общего равновесия в 1930-е гг. похоронило саму идею корректировки количеств даже на рынках труда. Когда же в 1950-е гг. началась формалистическая революция, почти абсолютный запрет на анализ неравновесия окончательно утвердил корректировку цен как единственный возможный способ реакции рынков на потрясения. По мере того как экономическая наука становилась все более статической, все неценовые формы конкуренции: удачное расположение, инновационные продукты, рекламные войны, быстрая доставка, улучшение качества технического и гарантийного обслуживания и т. д., – оказались переданы таким непрестижным научным дисциплинам, как маркетинг и бизнес-менеджмент. Даже теория отраслевых рынков – единственная область экономической науки, благодаря которой у студентов была бы надежда узнать что-нибудь о конкуренции, – в 1970–1980-е гг. уцелела в стандартном учебном плане экономических факультетов университетов, только приняв теорию игр в качестве основного аналитического инструмента.
Совершенная конкуренция никогда не существовала и никогда не могла существовать, в этом единогласно сходятся все учебники[58 - Blaug M. Economic Theory in Retrospect. Р. 70–71.], однако реальный мир, говорят нам, приблизительно похож на идеализированный мир совершенной конкуренции. Откуда нам это известно? Так об этом свидетельствуют исторические аналогии. Именно неформальные, ненаучные оценки убеждают нас в том, что конкурентные рынки работают лучше, чем централизованно планируемые экономики. Рыночная экономика информационно экономна, технически динамична и отзывчива к потребительскому спросу, поэтому мы оцениваем капитализм выше социализма, несмотря на присущие ему периодические экономические кризисы и неравномерное распределение доходов[59 - Nelson R. R. Assessing Private Enterprise: An Exegesis of Tangled Doctrine // Bell Journal of Economics. 1981. Vol. 2. No. 1. P. 93–111 (переиздано в: The Legacy of Friedrich von Hayek / ed. by P. J. Boettke. Vol. III. Cheltenham: Edward Elgar, 1999. P. 80–98).]. Коротко говоря, мы оцениваем систему частного предпринимательства в терминах динамических последствий процессов, происходящих на рынке, оставляя все прекрасные статические свойства конечного состояния равновесия для экзаменационных вопросов.
VIII. Заключение
Центральный вопрос ортодоксальной довоенной микроэкономики: как достигается рыночное равновесие? – был отодвинут в сторону с началом формалистической революции 1950-х гг. В теории общего равновесия вопрос о существовании общего равновесия как такового стал настолько важнее вопроса о пути к этому состоянию равновесия, что полностью поглотил его. Даже теория игр посчитала этот вопрос не требующим доказательства, потому что ее определение равновесия как результата игры имеет смысл, когда мы уже нашли решение, но никак не объясняет, как мы к нему пришли[60 - Как было сказано у Дози и Уинтера: «Эволюционные теории имеют общий методологический императив: динамика важнее всего! То есть объяснение того, почему что-либо существует или почему переменная принимает то или иное значение, должно опираться на отчет о том процессе, в ходе которого объясняемое явление стало таким, каким оно стало» (Dosi G., Winter S. G. Interpreting Economic Change: Evolution, Structure and Games // The Economics of Choice, Change and Organizations. Cheltenham: Edward Elgar Publishing, 2002. P. 146). Отличительная черта всех объяснений экономических явлений на основе общего равновесия – это нечто прямо противоположное: что-либо существует, потому что существует, и не важно, как оно появилось.]. Тот факт, что все зависит от всего остального, не является основанием считать, что все зависит от всего одновременно и мгновенно, без того, чтобы прошло какое-то реальное время. Это не повод считать, что цены или количества никогда не бывают неподвижными, что, раз информация обычно бывает симметричной для обеих сторон рынка, то отсутствующих рынков быть не может, что принятие цен в состоянии неравновесия так же универсально, как и в состоянии равновесия. Коротко говоря, метафора, сводящая определение цен к математическому решению систем уравнений, может ввести в заблуждение. Я бы даже сказал, что одномоментность определения цены, которая глубоко укоренилась в теории общего равновесия, с течением времени зарекомендовала себя как исключительно обманчивая метафора. Лучший способ не узнать, как работают рынки и как в реальности работает конкурентная экономика, – это изучение теории общего равновесия.
Перевод с английского Н. В. Автономовой
История экономической науки
В. С. Автономов
Самая значительная перемена в истории экономической науки: возвращаясь к осмыслению маржиналистской революции
Так называемая маржиналистская революция – наверно, самая увлекательная тема в истории экономической науки. Еще бы: наука меняет метод, предмет и даже имя и все это в течение каких-то трех лет – с 1871 по 1874 г.! Правда, более пристальный взгляд обнаруживает, во-первых, что у троих «революционеров»: Менгера, Джевонса и Вальраса – было довольно много предшественников в разных странах. И если одни из них: Дюпюи, Тюнен и проч. – разрабатывали каждый какой-то ограниченный аспект маржиналистского анализа, то Госсен в 1854 г. изложил теорию предельной полезности практически в готовом виде. В знак признания его заслуг последующие экономисты назвали основные положения этой теории «законами Госсена», но сам автор, огорченный неприятием публикой его труда, ушел из жизни, об этом так и не узнав. Следовательно, опыт маржиналистской революции, скорее, учит нас тому, что ценные идеи несколько раз появляются и отвергаются (а чаще просто не замечаются) в истории экономической науки, пока не складываются условия для их восприятия. Примерно такая же ситуация возникла в связи с другой революцией – кейнсианской (вспомним хотя бы работы Калецкого и Кана, предшествовавшие «Общей теории» Кейнса).
Во-вторых, что-то похожее на революционное низвержение прежней теории и воцарение новой наблюдалось, пожалуй, только в Англии, где Джевонс, в силу особенностей своего характера, действительно чувствовал себя ниспровергателем основ (их в данном случае олицетворял Дж. С. Милль). Во франкоязычных научных кругах связь ценности благ с их редкостью никогда не ускользала от внимания исследователей, в частности отца Леона Вальраса – Огюста, так что революционность Вальраса-сына в глаза не бросалась. А в немецкоязычном сообществе, для которого писал Менгер (посвящение «Оснований учения о народном хозяйстве» Рошеру позволяет утверждать, что аудитория Менгера не ограничивалась Австрией), дело вообще закончилось победой исторической школы и изгнанием маржиналистов из немецких университетов.
В-третьих, даже в тех странах, где маржиналистская революция победила, это произошло только в 1890-е гг. усилиями второго поколения маржиналистов (Маршалла, Бем-Баверка, Визера, Парето).
Таким образом, даже если рассматривать только временной аспект, маржиналистская революция предстает перед нами как своего рода оптический обман, присущий нашему времени: как только мы наводим на события XIX в. достаточно мощную подзорную трубу, революция размывается, превращаясь в долгий, прерывистый процесс с длительными паузами и даже моментами возвратного движения. Действительно, мы можем, скорее, говорить о «постепенном трансформировании старых идей»[61 - Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело, 1994. С. 287.]. Это впечатление оптического обмана еще усиливается, если навести наш прибор на различия между самими тремя богатырями-основоположниками. Именно сходству и различию между ними посвящен данный раздел «Истоков». Но здесь необходимо краткое предисловие. В главах своих трудов, посвященных маржиналистской революции, такие выдающиеся историки экономической науки, как Шумпетер и Блауг подробно и по-разному писали о глубоких различиях между теориями Менгера, Джевонса и Вальраса.
Шумпетер считал, что важнейшим достижением революции в теории ценности и распределения является система общего равновесия, до которой дошел один лишь Вальрас. Предельная полезность сама по себе была лишь «лестницей», по которой Вальрас «поднялся» к своей системе общего равновесия. В теории полезности Джевонса и Менгера мы должны видеть зародыш теории общего равновесия[62 - Шумпетер Й. А. История экономического анализа. СПб.: Экономическая школа, 2001. Т. 3. С. 1211.]. Их, по мнению Шумпетера, подвела несовершенная техника анализа, не позволившая им пройти все ступеньки той же самой лестницы. Джевонс и Менгер, считает Шумпетер, были не правы, видя «квинтэссенцию своих инноваций» в предельной полезности, а не в том, что они изобрели «эвристически полезный методологический инструмент» для построения системы общего равновесия. Таким образом, Шумпетер выделяет из тройки Вальраса как наиболее преуспевшего в решении задачи, которая представляется важнейшей самому Шумпетеру. Здесь Шумпетер предстает перед нами как истинный историк экономического анализа, причем историк, сам расставляющий приоритеты в этой области. Всем известна фраза Шумпетера: «…в том, что касается чистой теории, по моему мнению, величайшим из всех экономистов является Вальрас»[63 - Шумпетер Й. А. История экономического анализа. С. 1090.]. Но часто цитируют лишь вторую ее часть, хотя оговорка про чистую теорию является крайне важной. Она означает, что если мы согласны с тем, что чистая теория является важнейшей составной частью экономической науки, то нам следует превознести Вальраса над двумя другими сооснователями маржинализма. Если же мы считаем, что чистая теория излишне абстрактна и слабо связана с реальностью, то мы можем, напротив, похвалить Джевонса и Менгера за их реалистичность (что и делает Сандра Пирт в статье, помещенной в данном разделе).
Согласно Блаугу, можно говорить даже о трех «смежных» революциях: «революции предельной полезности в Англии и Америке, субъективистской революции в Австрии и революции общего равновесия в Швейцарии и Италии»[64 - Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. С. 288.]. Если же выделять кого-то одного, то, конечно, Менгера: «можно найти значительно больше оснований, чтобы увязать Джевонса и Вальраса скорее с Госсеном, чем с Менгером»[65 - Там же. С. 285.]. Основания очевидны: Менгер «избегал математических формулировок и, следовательно, непосредственной логики экстремальных задач; он сформулировал второй закон Госсена только в словесной форме и, несомненно, не выделял его… он отвергал теорию ценности на основе издержек… с глубоким подозрением относился ко всем детерминистским теориям ценообразования и подчеркивал явления разрывности, неопределенности и торгов вокруг рыночной цены»[66 - Там же.].
Эти особенности унаследовали от Менгера и все последующие представители австрийской школы, что позволило ей сохранить обособленность от неоклассического мейнстрима по сей день. Но очевидно, что субъективизм и отсутствие математики, с точки зрения Блауга, являются недостатками. Не случайно австрийской школе в его книге посвящена лишь глава о теории капитала и процента Бем-Баверка.
Новый подход к проблеме «третьего лишнего» основоположника маржиналистской революции продемонстрирован в статье Уильяма Жаффе, занимающей центральное место в данном разделе. Значение этой статьи в историографии маржиналистской революции столь велико, что ее двадцатилетнему юбилею был посвящен специальный мини-симпозиум журнала «American Journal of Economics and Sociology», материалы которого мы также здесь публикуем. Новизна подхода заключалась в том, что в рассмотрение были введены архивные источники, позволяющие пролить свет на то, как складывалось мнение автора по тому или иному вопросу, какие стадии прошла его теория, в том числе и до своего опубликования. Уильям Жаффе (1898–1980), родившийся в Нью-Йорке в семье еврейских эмигрантов из России, вошел в историю как переводчик на английский язык, исследователь и издатель трудов Леона Вальраса. Именно в его переводе в 1954 г. стали доступны англоязычному, а значит, и мировому читателю «Элементы чистой политической экономии», ранее известные лишь в пересказах и интерпретациях других экономистов. В 1965 г. Жаффе издал результаты своей длительной работы: переписку и неопубликованные произведения Вальраса. Эта работа и послужила источником знаменитой статьи, которую мы здесь помещаем. Узнав историю изысканий Вальраса из первых рук, Жаффе сделал вывод, что их целью с самого начала было решение проблемы взаимозависимости рынков и объяснения относительных цен всех благ, а концепция предельной полезности возникла в конце как вспомогательный элемент для решения этой проблемы. Так, Жаффе исторически уточнил логическую схему Шумпетера, установив, что Вальрас не «поднялся» от предельной полезности к общему равновесию, а наоборот, «спустился» от общего равновесия и достроил недостающую ступеньку в виде предельной полезности.
Напротив, для Менгера (здесь Жаффе ссылается на работу авторитетного австрийского экономиста Эриха Штрайслера) рыночные цены были лишь поверхностным и случайным проявлением более глубоких процессов, детерминирующих индивидуальное поведение экономических субъектов, их отношение к хозяйственным благам. Жаффе подчеркивает специфику позиции Менгера и его учеников, их нежелание абстрагироваться в теории от неопределенности и трудностей получения информации.
Что касается Джевонса, то Жаффе, признавая его временной приоритет в трактовке общих с Вальрасом задач, отмечает, что Джевонс недалеко продвинулся в их решении. Таким образом, Жаффе делает упор на разные контексты, в которых трактуется предельная полезность у Вальраса и Менгера, а Джевонсу отводит роль не слишком преуспевшего союзника Вальраса.
Впрочем, за Джевонса вступилась следующий автор нашего раздела – Сандра Пирт. Она предложила рассматривать Джевонса как союзника не Вальраса, а Менгера. Оба этих автора, отмечает Пирт, изучали сам акт индивидуального обмена, а не сложившуюся систему рыночных цен. Главным же основанием сближения Джевонса и Менгера стала для нее модель человека этих авторов, которая, по мнению Пирт, характеризуется большей реалистичностью, чем у Вальраса. У человека Менгера и Джевонса мало информации, он подвержен заблуждениям. В доказательство того, что такова же и позиция Джевонса, Пирт приводит много цитат. Однако она упускает из виду одно важное различие. Менгер пытался последовательно встроить несовершенство человеческой натуры, и прежде всего неопределенность, в свою теоретическую систему – отсюда, в частности, интервалы, в которые попадают равновесные цены вместо точек равновесия у Джевонса и Вальраса. Что касается Джевонса, то единственное место, где он пытается включить даже не неопределенность, а исчисляемый риск в свою систему – это его формулировка второго закона Госсена, в которой участвуют не только полезности, но и вероятности[67 - История экономических учений / под ред. В. С. Автономова, О. И. Ананьина, Н. А. Макашевой. М.: ИНФРА-М, 2000. С. 206.]. Но здесь он следует за Бентамом и предполагает, что эти вероятности известны человеку, принимающему решения. В другом месте, рассуждая о законах, определяющих предложение благ, Джевонс вроде бы делает операциональным еще одно наблюдение над реальной человеческой природой: вначале человеку доставляет радость его труд и поэтому кривая предельных тягот его труда на определенном участке проходит в области положительных значений и только потом принимает привычную форму[68 - История экономических учений. С. 209.]. Но точка, в которой наблюдается равенство предельной полезности изготовляемых благ и предельных тягот труда находится на том участке этой кривой, где предельные тяготы имеют отрицательное значение и растут (по абсолютной величине), так что конкретизация модели человека заявляется, но не работает.
В целом же Джевонс, как пишет С. Пирт, действительно признает существование многих реальных свойств человека на практике, но считает, что науку можно построить, только если ограничиться исследованием немногих интересующих нас факторов (об этом пишет в своем комментарии Ф. Фонтен).
В заключение можно сказать, что споры о дегомогенизации и регомогенизации тройки основоположников маржинализма показывают нам, что историография экономической науки так же зависит от поставленной задачи и контекста ее решения, как и сама экономическая теория.
© Автономов В. С., 2015
У. Жаффе
Менгер, Джевонс и Вальрас: дегомогенизация[69 - Более ранние редакции этой статьи были под другим названием представлены на конференции по истории экономической мысли в Бирмингеме в сентябре 1972 г., а также на Генеральной ассамблее Японской ассоциации экономической теории в Нагое в 1974 г. Данный текст является результатом тех ценных критических комментариев, которые я получил благодаря этим и другим выступлениям. Особую признательность я хотел бы выразить Клаусу Х. Хеннингсу из Редингского университета (Англия) за ценные идеи о теории Менгера. Я также выражаю благодарность Канадскому совету за финансовую помощь в подготовке этой статьи.]
Перевод сделан по: Jaf е W. Menger, Jevons and Walras De-Homogenized // Economic Inquiry. 1976. Vol. 14. No. 4. P. 511–524.
Это эссе по историографии написано для того, чтобы продемонстрировать, как распространенная практика объединения под одним заголовком Менгера, Джевонса и Вальраса привела к сильнейшему искажению истории их вкладов в экономический анализ. Общий заголовок звучит, разумеется, как «Маржиналистская революция 1870-х годов», и эта тема подробно развивается в других работах[70 - The Marginal Revolution [in Economics]: Interpretation and Evaluation / ed. by R. D. C. Black, A. W. Coats, D. W. C. Goodwin. Durham, NC: Duke University Press, 1973. Работы из этого сборника публиковались как в журнале «History of Political Economy» (1972. Vol. 4. No. 2. P. 266–624), так и отдельным изданием, дополненным алфавитным указателем. Далее ссылки на «The Marginal Revolution» будут даваться сначала на отдельное издание, а следом в квадратных скобках будут указаны ссылки на соответствующие страницы журнала.]. В этом эссе я не хочу рассматривать вопрос о том, имела ли вообще место «маржиналистская революция» в истинном смысле слова. Я предлагаю другой вопрос: не заслоняет ли от нас использование единого названия для трех «революционных» новаторских теорий 1870-х гг. тех самых различий, которые по прошествии времени стали казаться намного важнее, чем то, что их объединяло?
Я не знаю, когда и как именно появилось название «маржиналистская революция». Для моих текущих целей достаточно взять за точку отсчета том «Истории экономического анализа» Шумпетера 1954 г. изд., поскольку в нем не просто используется это название как ярлык, но и обсуждается его уместность[71 - Шумпетер Й. А. История экономического анализа. СПб.: Экономическая школа, 2001. Т. 3. С. 1199–1213.]. Уже в 1953 г. Т. У. Хатчисон писал о Госсене и Джевонсе: «Решение преувеличить или преуменьшить революционную новизну идей того или иного автора зачастую, конечно, зависит от склада характера и личных интеллектуальных интересов того, кто о нем пишет»[72 - Hutchison T.W. A Review of Economic Doctrines 1870–1929. Oxford: Clarendon Press, 1953. P. 15.]. Марк Блауг смело озаглавил восьмую главу своей книги 1962 г. «Экономическая теория в ретроспективе» «Маржиналистская революция», но добавил предостережение: «Говорить о маржиналистской революции само по себе не вполне верно»[73 - Blaug M. Economic Theory in Retrospect. 2nd ed. Homewood, IL: Irwin, 1968. P. 298.]. Лорд Роббинс в 1970 г. подошел к термину «маржиналистская революция» с типичной для него сдержанностью, признавая, прежде всего, что «с тех пор она стала отправной точкой и стимулом для значительной части теоретических разработок», но добавляя также, что «некоторые новаторы зашли слишком далеко, рассматривая свое новое открытие как полную замену классической теории, а не как ценное к ней дополнение»[74 - Robbins L. The Evolution of Modern Economic Theory: And Other Papers on the History of Economic Thought. L.: Macmillan, 1970. P. 16.]. Ни один из этих историков экономической науки ни разу даже не намекнул на возможность усомниться в том, достаточно ли родственны между собой открытия Менгера, Джевонса и Вальраса для того, чтобы давать им общую фамилию и объединять их под одним названием. Никто не удостоил вниманием предупреждение Дж. Р. Хикса, сделанное в 1934 г.: «Любой, кто немного ближе знает этих авторов [Менгера, Джевонса и Вальраса], невольно чувствует некоторое возмущение тем, что они причисляются к одному классу, даже если при этом они получают столь почетный титул [как независимые первооткрыватели принципа предельной полезности]»[75 - Hicks J. R. Leon Walras // Econometrica. 1934. Vol. 2. No. 4. P. 338. Не кто иной, как сам Леон Вальрас в 1889 г. подал пример, классифицировав Джевонса, Менгера и себя как сооткрывателей современной теории предельной полезности. См.: Walras L. Еlemеnts d’еconomie politiques pure. 2nd ed. Lausanne: Rouge, 1889. P. VIII–IX и § 160, что соответствует с. 36–37 и с. 204–207 переводa на английский язык [Elements of Pure Economics / transl. from the defi nitive edition by W. Jaf е. L.; Homewood, IL: Allen and Unwin: Irwin, 1954 (перепечат.: Economics Classics. N.Y.: Augustus M. Kelley, 1969; рус. пер.: Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии, или Теория общественного богатства. М.: Изограф, 2000. С. 144–146)].].
Преувеличенное значение, которое историки экономической науки придают изобретению инструмента предельной полезности, когда говорят о тройном открытии маржиналистской теории, согласуется с Шумпетеровым определением науки как «знания, вооруженного инструментами»[76 - Шумпетер Й. А. История экономического анализа. Т. 1. С. 8.]. Слишком узкое толкование этого определения часто используется ими, чтобы отвести внимание от собственно знания и привлечь его к инструментам, применяемым для формального структурирования этого знания. То, что само знание важнее, чем инструмент, посредством которого оно создается, нам понятно из того факта, что теоретические построения Менгера, Джевонса и Вальраса, возведенные при помощи сходных вариаций одного и того же инструмента, заметно отличались друг от друга и совершенно по-разному повлияли на развитие теоретических моделей, в то время как сам инструмент вообще вышел из употребления.
Шумпетер привлек внимание читателей к наиболее значимому различию между тремя «революционерами», когда выделил из них Вальраса, назвав его единственным архитектором теории общего равновесия. «Это, – писал Шумпетер, – было достижением Вальраса. Как только мы понимаем, что именно система общего равновесия является действительно важным достижением, мы обнаруживаем, что сам по себе принцип предельной полезности в конце концов не так важен, как полагали Джевонс, австрийцы и сам Вальрас»[77 - Шумпетер Й. А. История экономического анализа. Т. 3. С. 1210–1211.]. Это действительно так, однако, добавляя, что «анализ схемы Вальраса показывает, что предельная полезность была “лестницей”, по которой Вальрас “поднялся” на уровень своей системы общего равновесия», Шумпетер сделал вывод, который, хотя и кажется a priori достаточно достоверным, опровергается документальными свидетельствами, ставшими известными впоследствии.
Вальрас не поднимался от предельной полезности на уровень своей системы общего равновесия, он, наоборот, спустился с этого уровня к предельной полезности. Это убедительно подтверждают неопубликованные эссе, посвященные его ранним аналитическим изысканиям[78 - Correspondence of Leon Walras and Related Papers [далее – Correspondence] / ed. by W. Jaf e: 3 vols. Amsterdam: North Holland (for Royal Netherlands Academy of Sciences and Letters), 1965. Vol. I. P. 216–221, n. (33) to Letter 148.] в период с 1860 г. и до тех пор, пока он не отважился на публичную презентацию своего доклада «Принцип математической теории обмена» перед Академией моральных и политических наук в Париже 16 и 23 августа 1873 г.[79 - Walras L. Principe d’une thеorie mathеmatique de l’еchange // Sеances et travaux de l’Acadеmie des Science morales et politiques. 1874. Vol. 101 of the Collection, 33rd Year of New Series. Part I. P. 97–116; переизд. с незначительными исправлениями в: Walras L. Thеorie mathеmatique de la richesse sociale. Lausanne: Corbaz, 1883. P. 7–25.] Более двенадцати лет работы в стол ушло у Вальраса на разработку аналитической схемы взаимосвязанных конкурентных рынков, и за все это время он ни разу не упомянул ни о чем похожем на теорию предельной полезности. Однако в этом докладе он внезапно выдвинул свою новую идею raretе[80 - В буквальном переводе «редкость». – Примеч. науч. ред.], представшую во всей красе, как Афина Паллада, вышедшая из головы Зевса. Он определял понятие raretе математически, так же, как мы определяем предельную полезность. При помощи этого концептуального инструмента Вальрас демонстрировал отношение функций raretе (предельной полезности) к индивидуальным функциям спроса, чтобы установить логически «причинную» связь между raretе и меновой ценностью. Все это излагалось ближе к концу доклада, начало которого посвящалось теории механизма конкурентного рынка, определяющей равновесные относительные цены для простого случая двух благ.
Порядок, который Леон Вальрас избрал для представления своих идей в этом произведении, совпадает с тем порядком, в котором они приходили ему в голову. В других работах я уже приводил доказательства[81 - The Marginal Revolution. P. 113–139 [379–405], особенно p. 127–132 [392–398].] того, что Вальрас дошел до концепции предельной полезности и метода ее использования для выведения теоретической кривой спроса только после того, как четко сформулировал математическую теорию системы взаимосвязанных рынков[82 - Ближе к концу жизни Вальрас так писал о продвижении к своему открытию: «В октябре 1871 г., когда я стал профессором, я наконец получил первый из двух ключей к чистой политической экономии в той строго научной форме, в какой я хотел ее видеть, т. е. в математической форме: необходимо знать “уравнение обмена”. В течение 1872 г. я нашел и второй ключ: знать “уравнение максимального удовлетворения”, которое, как мне вскоре стало известно, вывел в Англии Джевонс» (Walras L. Ruchonnet et le socialisme scientifi que // La Revue socialiste. 1909. Vol. 49. No. 295. P. 581).]. При этом он опирался на труды Тюрго, Кенэ, Адама Смита, Рикардо и Сэя; для того чтобы перевести видение общего рыночного равновесия, полученное таким образом, на язык математических уравнений, он использовал модели из трудов А. Н. Инара[83 - [Isnard A.-N.] Anon. Traitе des richesses: 2 vols. Londres; Lausanne: Francois Grasset, 1781.], Огюстена Курно[84 - Cournot A. A. Recherches sur les principes mathеmatiques de la theorie des richesses. Paris: Hachette, 1838. Переизд.: ed. by G. Lutfalla. Paris: Riviere, 1938. Пер. на англ.: Researches into the Mathematical Principles of the Theory of Wealth / transl. by N. T. Bacon; ed. by I. Fisher. N.Y.: Macmillan, 1927.] и Луи Пуансо[85 - Poinsot L. Еlemеnts de statique. 8th ed. Paris: Bachelier, 1842.]. Из Инаровой работы «Трактат о богатствах» (1781) Леон Вальрас вывел некоторые основные черты своей теории рыночного обмена, равно как и предпосылки своей теории денег и образования капитала, хотя Инар предпочитал работать скорее с пропорциями, чем с системами уравнений[86 - См.: Jaf е W. A. N. Isnard, Progenitor of the Walrasian General Equilibrium Model // History of Political Economy. 1969. Vol. 1. P. 19–43.]. Благодаря «Исследованию о математических принципах теории богатства» Курно (1838) Вальрас научился применять метод функционального анализа к экономической теории[87 - Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии. С. XVII.]. Наконец, в «Основах статики» Пуансо (1842), учебнике по теории механики, где часто используются системы уравнений, призванные описать, среди прочего, механическое равновесие Солнечной системы, Леон Вальрас нашел образец для описания каталлактического равновесия рыночной системы[88 - Correspondence. Vol. III. P. 149–150, n. (7) to Letter 1483.].
Однако ни один из этих источников вдохновения Вальраса не содержал ни малейшего намека на теорию ценности, основанную на предельной полезности, равно как и на потребность в такой теории. Эта идея в голове Леона Вальраса родилась, как мы убедимся далее, благодаря его отцу Огюсту Вальрасу. Только в январе 1872 г., когда Леона Вальраса попросили наметить план курса лекций, которые он должен был прочитать в Женеве, он сумел набросать чистую теорию взаимосвязанных рынков, хотя все еще не представлял, как соотнести полезность со спросом[89 - Ibid. Vol. I. P. 293–296, n. (2) to Letter 198.]. Самое большее, что он мог сделать на этой стадии, это отождествить кривую полезности с кривой рыночного (!) спроса на манер Дюпюи[90 - Пять лет спустя в § 370 второго тома первого издания «Элементов» (Еlemеnts d’еconomie politiques pure: 2 vols. Lausanne: Corbaz, 1874–1877) Вальрас сурово критиковал Дюпюи за то самое отождествление, к которому сам ранее прибегал. См.: Ibid. § 387).], а затем принять крутизну этой кривой спроса за показатель того, что он называл термином «utilitе d’intensitе»[91 - В тексте ошибка, должно быть наоборот: intensitе d’utilitе – интенсивность полезности. – Примеч. науч. ред.], – тем самым, который он впоследствии использовал в параграфе 74 «Элементов» для описания собственно предельной полезности. Пока в его распоряжении не было ничего, кроме этого никудышного методического аппарата, он мудро решил, что не может далее прояснить отношения между «абсолютной ценностью» и спросом, особенно учитывая тот факт, что интенсивность полезности казалась неизмеримой. В результате, пытаясь справиться с проблемой полезности и ценности, Вальрас пребывал в состоянии смятения, пока его коллега, Поль Пиккар, профессор механики в Лозаннском университете, в конце 1872 г. не пришел ему на помощь. Пиккар показал Вальрасу, как математически интерпретировать полезность и ее производные по количеству блага, а также как применять эквимаржинальный принцип к теории меновой ценности[92 - Correspondence. Vol. I. P. 308–311, n. (4) to Letter 211.].
Путь, который в конечном счете привел Леона Вальраса к необходимости прибегнуть к помощи Поля Пиккара, был когда-то намечен его отцом, также экономистом. Огюст Вальрас пытался доказать, что raretе, в обычном значении «редкость», была «причиной ценности», но зашел в тупик[93 - См.: The Marginal Revolution. P. 122–123 [388–389].]. Ему удалось лишь определить редкость как диспропорцию между общим количеством доступного блага и общей потребностью в этом благе всех индивидов. Со временем он сам понял, что это определение никуда не годится, потому что один из элементов диспропорции – общая потребность, ощущаемая множеством людей с различными вкусами, находящихся в различных условиях и по-разному обеспеченных, в принципе не допускает количественной оценки. Тогда Огюст Вальрас завещал неразрешенную проблему своему сыну Леону.
Леон Вальрас с жаром взялся за эту проблему не только из сыновнего долга, но и потому, что концептуальный аппарат, который он уже разработал для определения равновесных цен, нуждался в движущей силе. Ему не хватало чего-то вроде спаренного двигателя Адама Смита, состоявшего из «определенной склонности человеческой природы к обмену» и универсального «желания улучшить наше положение». При технической помощи Поля Пиккара Леон Вальрас одним махом решил и задачу своего отца по нахождению обоснованного аналитического определения raretе, и собственную задачу по нахождению максимизационного двигателя для своей всеобъемлющей рыночной машины.
Я не устаю повторять, что Леон Вальрас стремился завершить свою модель конкурентного рынка, а не изложить теорию субъективной оценки потребительских благ. В докладе, представленном им Академии моральных и политических наук в 1873 г., он определил открытую им raretе как «интенсивность последней потребности, удовлетворяемой имеющимся количеством» (l’intensitе du dernier besoin satisfait par une quantitе possеdеe [курсив Вальраса]), а не потребляемым количеством. Только постулируя убывающую предельную полезность, он позволил себе использовать слово «потребляемый», причем, видимо, непредумышленно. Когда в своих дальнейших исследованиях он обращался к выражению «потребляемое количество» (quantitе consommеe), он никак не показывал, что под этим скрывалось что-то иное, кроме имеющегося количества (quantitе possеdеe). Похоже, Вальрас считал, что экономист как таковой, интересующийся рыночным поведением, был не более способен вывести функции полезности из ощущений потребителей, чем он был бы способен вывести эти ощущения из их предполагаемых физиологических, психологических и социологических детерминант[94 - См.: Mill J. S. Essays on Some Unsettled Questions of Political Economy. L.: John W. Parker, 1844. (Idem // Series of Reprints of Scarce Works [on Political Economy]. No. 7. L.: London School of Economics, 1948). P. 132, n. (*). Здесь Дж. С. Милль пишет, что «политическая экономия… не занимается вопросами потребления богатства, не считая того, что потребление в ней признается неотделимым от производства или от распределения. Нам не известна какая-либо отдельная наука, предметом которой являются законы потребления богатства: возможно, эти законы являются лишь законами человеческого наслаждения. Политические экономисты никогда не рассматривают потребление само по себе, но всегда лишь с целью исследовать, каким образом разные виды потребления влияют на производство и распределение богатства». Мое внимание к этому отрывку привлекла неопубликованная статья профессора Джона Менефи из Калифорнийского колледжа в г. Бейкерсфилдe под названием «Эволюция понятия досуга в экономических доктринах».]. Однако возможно, что его невнимание к потреблению можно объяснить тем, что он был всецело поглощен рынком. Его чистая теория была каталлактической «теорией определения цен в гипотетических условиях совершенно свободной конкуренции»; и ровно в этом контексте Вальрас прибегал к предельной полезности.
Насколько это далеко от основных интересов Джевонса и Менгера! Хотя и Джевонс, и Менгер, каждый в своей манере, отмечали какие-то аспекты анализа общего равновесия, но ни один из них не увидел его целиком. Менгер, например, в своей теории вменения[95 - Menger C. Grunds?tze der Volkswirtschaftslehre. Vienna: Braum?ller, 1871. (Idem // Series of Reprints of Scarce Tracts [in Economic and Political Science]. No. 17. L.: London School of Economics, 1934; пер. на англ.: Principles of Economics / transl. by J. Dingwall, B. F. Hoselitz. Glencoe, IL: Free Press, 1950). P. 67–70, 123–126. [Рус. пер.: Менгер К. Основания политической экономии // Австрийская школа в политической экономии: К. Менгер, Е. Бем-Баверк, Ф. Визер. М.: Экономика, 1992. (Экономическое наследие). С. 66–69, 127–130.]] погрузился в глубокие размышления о той же проблеме, которую Вальрас позднее решил с математической четкостью и универсальностью в главе «Теорема максимальной полезности новых капитальных благ, приносящих производительные услуги», в том виде, в каком она напечатана в четвертом и в посмертно вышедшем академическом издании «Элементов»[96 - Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии. С. 241–246.]. Джевонсу мы обязаны достаточно глубокой математической аргументацией, функционально связывающей то, что мы сегодня называем предельной производительностью, с предельной полезностью. Эта аргументация, которая содержится в пятой главе Джевонсовой «Теории политической экономии», если и не решила важную проблему общего равновесия, то, во всяком случае, начала дискуссию на эту тему. Предисловие автора ко второму изданию «Теории» изобилует размышлениями Джевонса на тему общего равновесия, но, как он пишет сам, «с нетерпением ожидая конечных результатов этой теории, я вынужден просить читателя не забывать, что я никогда не утверждал, что эта книга является изложением систематических взглядов на экономическую науку»[97 - Jevons W. S. The Theory of Political Economy. 4th ed. L.: Macmillan, 1924. (1st ed. – 1871; 2nd ed. – 1879; Pelican ed. – ed. by R. D. C. Black. Harmondsworth, Middlesex: Penguin Books Ltd., 1970). P. XLIII–XLIV.].
Предвидение будущей системы общего равновесия, интуитивные озарения о некоторых элементах этой системы, программы для будущих исследований общего равновесия – всего этого было недостаточно. Из троих «отцов революции» 1870-х гг. один лишь Леон Вальрас – на торжественном приеме по случаю своего ухода из Лозаннского университета – был назван первым, кто «установил условия общего равновесия»[98 - Correspondence. Vol. III. P. 366–367, n. (5) to Letter 1696.]. Именно из-за этого, а также из-за той роли, которую он отвел предельной полезности в своей общей системе, а вовсе не из-за самой теории предельной полезности, ныне совсем вышедшей из моды, Вальраса и по сей день почитают или осуждают (как в английском Кембридже) наиболее выдающиеся теоретики нашего времени.
Достижение Джевонса также было существенным, хотя его влияние на развитие теории не оказалось ни столь глубоким, ни столь далеко идущим, как влияние Вальраса. Конечно, его «последняя степень полезности» (fi nal degree of utility) формально и аналитически идентична raretе Леона Вальраса. Как и Вальрас после него, Джевонс считал свой дифференциальный коэффициент смертельным оружием, которое навсегда уничтожит классическую теорию ценности. Более того, Джевонс даже опередил Вальраса, сформулировав два фундаментальных предположения. Первое звучало так: «Меновое отношение любых двух товаров будет обратно пропорционально отношению последних степеней полезности количеств товара, доступных после завершения обмена»[99 - Jevons W. S. The Theory of Political Economy. 4th ed. P. 95; курсив Джевонса.]. Данное предположение Джевонс назвал «ядром всей теории обмена». Второе гласило, «что человек распределяет свой доход таким образом, чтобы сравнять полезность последних приростов всех потребленных товаров»[100 - Ibid. P. 140.] (это был, как впоследствии узнал Джевонс, второй закон Госсена[101 - Jevons W. S. The Theory of Political Economy. 4th ed. P. XXXIV.]). Выразив эти предположения посредством символов, мы можем найти легкоузнаваемые, но более четко сформулированные их аналоги у Вальраса.
Между Джевонсом и Вальрасом, однако, есть одно существенное различие. У Вальраса теорема пропорциональности raretеs параметрическим рыночным ценам использовалась для выведения функций индивидуального спроса и предложения, которые, будучи агрегированы по всем индивидам, служили для определения равновесных цен в заранее специфицированной рыночной системе с совершенной конкуренцией. У Джевонса, напротив, нет анализа той работы рыночного механизма, при помощи которой он приходит к «соответствующему меновому отношению». Джевонс ограничился тем, что описал свой совершенный рынок в псевдоинституциональных терминах как рынок, на котором «не должно быть сговоров о накоплении и удержании товаров с целью создания неестественных меновых отношений» и на котором действует «закон безразличия». Таким образом он исключил эффективные сделки по ценам, отличным от равновесных, путем полного и мгновенного (и, если придется, принудительного) оглашения всеми продавцами, во-первых, информации о доступных количествах товаров, во-вторых, «намерений совершить обмен» (т. е. индивидуальных шкал спроса и предложения), а также «нормы обмена [установленной] между любыми двумя лицами»[102 - Ibid. P. 85–88. Хотя Леон Вальрас не так много говорил на эту тему, он также видел конкурентный рынок в квазиинституциональном свете. Он отмечал в 1909 г., что предположил для своей теоретической модели существование «гипотетического режима организованной свободной конкуренции (это не то же самое, что просто laisser-faire)» [Walras L. Ruchonnet et le socialisme scientifi que. P. 581; курсив Вальраса]. Таким образом, свободная конкуренция в модели Вальраса была не спонтанной, она была чем-то, что необходимо было сознательно организовывать.]. Это, разумеется, совершенный рынок, достаточно сходный с рынком Вальраса, но трудно себе представить, как на нем могли бы появиться множественные равновесные цены или даже хоть какие-то равновесные цены. Кроме того, у Джевонса не было систематического учета взаимодействия взаимосвязанных рынков.
Вальрас, признавая первенство Джевонса в вопросе предельной полезности, справедливо указал Джевонсу на некоторые недостатки его теории. Во-первых, писал он, Джевонсово меновое соотношение было не чем иным, как постулированной господствующей ценой; во-вторых, Джевонс не сумел вывести «уравнение эффективного спроса как функции цены, к которому так легко можно было прийти [от “функции последней степени полезности”], и которое столь ценно для решения проблемы определения равновесной цены»[103 - Correspondence. Vol. I. P. 397, Letter 275.]; в-третьих, Джевонс не создал «теоремы общего равновесия и ее следствий, а именно, законов возникновения и изменения равновесных цен»[104 - Ibid. Vol. I. P. 414, Letter 286.]. В своем предисловии к «Тео рии политической экономии» Джевонса, выпущенной издательством «Pelican», Коллисон Блэк признал, что «Джевонсов подход к этим вопросам нельзя рассматривать как удовлетворительный»[105 - Jevons W. S. The Theory of Political Economy / ed. by R. D. C. Black. P. 21.], а в других публикациях отмечал, что Джевонсова «экономическая теория была бы лучше, если бы он просто занимался “законами спроса”, вместо того чтобы пытаться определить “законы полезности”»[106 - The Marginal Revolution. P. 108 [374].].
Не только подход Джевонса разительно отличался от подхода Вальраса, но и отправная точка его анализа была иной. Джевонс отталкивался от арифметики счастья (felicific calculus) Бентама[107 - col1_0 Jevons, Bentham and De Morgan // Economica. 1972. Vol. 39. P. 12 2 –127.]; в трудах Вальраса, как изданных, так и неизданных, мне ни разу не встречалось имя Бентама, что не удивительно, поскольку Вальрас всегда демонстрировал сильную антипатию к утилитаризму[108 - Walras L. Еtudes d’еconomie sociale (Theories de la repartition de la richesse sociale). Lausanne: Rouge, 1896 (2nd ed. – ed. by G. Leduc. Lausanne; Paris: Rouge: Pichon, 1936). P. 194–196; Walras L. Еtudes d’еconomie politique appliquеe (Theorie de la production de la richesse sociale). Lausanne: Rouge, 1898 (2nd ed. – ed. by G. Leduc. Lausanne; Paris: Rouge: Pichon, 1936). P. 457–459.]. Джевонс же с самого начала сконцентрировался на том, что Эджуорт назвал «гединометрией»[109 - Edgeworth F. Y. Mathematical Psychics. L.: Kegan Paul, 1881 (Idem // Series of Reprints of Scarce Tracts. No. 10. L.: London School of Economics, 1932). P. 98–102. [В тексте Жаффе ошибка – правильно было бы «гедониметрией». – Примеч. науч. ред.]], и направил все усилия на попытку придать утилитаристским рассуждениям форму точной науки, которую можно было бы использовать как основание теории меновой ценности. Вальрас же категорично и беспечно – чересчур беспечно, по мнению некоторых[110 - Georgescu-Roegen N. Analytical Economics: Issues and Problems. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1966. P. 18.], – без долгих разговоров постулировал теорию измеряемой предельной полезности ради того только, чтобы завершить свою ранее сформулированную каталлактическую теорию определения цен.
Карл Менгер явно стоит особняком от других основателей современной теории предельной полезности. Менгер, безусловно, не менее двух своих знаменитых современников заслуживает почестей как открыватель метода включения полезности и редкости в новаторское прогрессивное объяснение ценности. Более того, открытие Менгера было настолько важным, что Стиглер считает теорию Менгера «значительно превосходящей теорию Джевонса»[111 - Stigler G. J. Production and Distribution Theories: The Formative Period. N.Y.: Macmillan, 1941. P. 135.], а Джорджеску-Рёген осуждает тот факт, что почти все историки оценивают Менгера «ниже чем Вальраса или Джевонса»[112 - Georgescu-Roegen N. Analytical Economics. P. 19.]. Фон Хайек утверждает, что Менгеровы «Основания учения о народном хозяйстве»[113 - В русском переводе данная работа озаглавлена «Основания политической экономии», что неточно. – Примеч. науч. ред.] «куда тщательнее описывали отношения между полезностью, ценностью и ценой, чем любые труды Джевонса и Вальраса»[114 - Hayek F. A. [von]. Carl Menger // International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 10. N.Y.: Macmillan Co.: Free Press, 1968. P. 125.]. Любой, кто читал первоисточники, ни на минуту не усомнится в том, что подход Менгера к структуре потребностей применительно к оценке благ был куда глубже и проницательней, чем подход и Вальраса, который не выказывал интереса к подобным проблемам, и Джевонса, концепция которого была основана на аналогии с механическим балансом физических сил. Теория Менгера была украшена лишь одной метафорой из области механики, использованной в защиту аргумента о том, что неверно рассматривать величину цен как «существенный момент обмена»[115 - Менгер К. Основания политической экономии. С. 164–165.].
По мнению Менгера, эта ошибка приводит к ошибочной же идее о том, что «являющиеся в акте мены количества благ – эквиваленты». Менгер утверждал, что обмениваемые количества благ могли быть эквивалентами «в объективном смысле» только в том случае, если, при прочих равных условиях, обмен бы допускал обратный ход. Но поскольку «опыт нам показывает, что в таком случае никто из них не согласился бы на подобную операцию [обратный ход сделки]», равенства ценности двух количеств благ (эквивалентности в объективном смысле) «в действительности быть не может»[116 - Там же.].
Как писал Джорджеску-Рёген, «теория Менгера не может объяснить цены»[117 - Georgescu-Roegen N. Utility // International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 16. N.Y.: Macmillan Co.: Free Press, 1968. P. 251.]. Однако Менгер и не пытался объяснить цены. Если бы он задался такой целью, то он бы, безусловно, постарался найти аналитическую связь между «важностью удовлетворяемых потребностей» и рыночными ценами. Он этого не сделал. В ходе обсуждения изолированного натурального обмена с двумя участниками Менгер ни разу не обратился к меновым соотношениям, демонстрируя связь между заданными шкалами удовлетворяемых потребностей и количеством обмениваемых коров и лошадей[118 - Менгер К. Основания политической экономии. С. 155–159.].
Когда он наконец дошел до случая двусторонней конкуренции, связи между шкалами важности удовлетворяемых потребностей и формированием цены не нашлось места[119 - Там же. С. 183–191. Ср.: The Marginal Revolution. P. 120 [386].]. Да и откуда было взяться такой связи, если рыночная цена для Менгера была всего лишь поверхностным и случайным проявлением куда более глубоких сил, приходящих в действие при обмене благ и услуг?
Вопрос о роли Менгера как аномалии в «маржиналистской революции» недавно прозвучал в статье Эриха Штрайслера «До какой степени австрийская школа была маржиналистской?» («To What Extent Was the Austrian School Marginalist?»)[120 - The Marginal Revolution. P. 160 [420].]. Как можно было задать подобный вопрос, когда все считают Карла Менгера одним из отцов-основателей, если не главным отцом-основателем, современного маржинализма? У Штрайслера, однако, были причины поднять эту тему, учитывая, что Менгер вообще не рассматривал максимальные или минимальные значения функций, что, как Штрайслер справедливо считает, и составляет суть маржинализма[121 - Как сказал об этом Дж. Л. С. Шэкл: «Маржинализм есть (если мне может быть позволено изобрести еще одно слово) просто максимализм или минимализм, когда эти понятия понимаются в формальном математическом смысле» (The Marginal Revolution. P. 325 [591]).]. Эта проблема не связана с тем, что Менгер избегает математики, потому что он мог бы с таким же успехом сформулировать достойную маржиналистскую теорию «простым языком»[122 - Carl Menger and the Austrian School of Economics / ed. by J. R. Hicks, W. Weber. Oxford: Clarendon Press, 1973. P. 38.], нисколько не теряя в точности, если бы у него были такие намерения. Но Менгер держался слишком близко к реальному миру, чтобы излагать теорию словами или математическими символами; в реальном же мире он видел не четко обозначенные точки равновесия, но, скорее, ограниченные неопределенности[123 - Речь идет о равновесных интервалах, а не точках. – Примеч. науч. ред.] не только при изолированном двустороннем обмене, но также и при торговле на конкурентном рынке. Штрайслер пишет: «Экономическая теория Менгера по своему содержанию была экономической теорией неравновесия»[124 - The Marginal Revolution. P. 172–173 [438–439].]. В широком смысле слова она также была институциональной теорией.
Дело не в том, что Менгер не знал о существовании тенденций к постепенному установлению равновесия в реальном мире. Просто он слишком ясно видел те повсеместные препятствия, которые даже при прочих равных условиях затрудняют наступление рыночного равновесия на обозримом временном горизонте. Поскольку внимание Менгера было неукоснительно приковано к реальности, он не мог и не хотел абстрагироваться от тех сложностей, с которыми торговцы сталкиваются при попытке получить всю информацию, необходимую для появления чего-то, хотя бы приблизительно похожего на точку равновесия. Аналогичным образом подход Менгера не позволял ему абстрагироваться от скрывающей будущее, даже ближайшее, неопределенности, которая учитывается при заключении большинства сделок. Не смог он исключить и существование неконкурирующих групп или повсеместное распространение монополистических или квазимонополистических торговцев на рынке.
Суровое осуждение, которое Торстейн Веблен высказывал в адрес того, что он считал австрийским пониманием человеческой природы, гораздо больше относится к теории Джевонса или Вальраса, нежели Менгера. Менгер не изображает человека как гедонистическую «быстродействующую машину для исчисления ощущений наслаждения и страдания, которая вибрирует, как некая однородная глобула стремления к счастью, и приходит в движение под воздействием стимулов, оставаясь при этом неизменной»[125 - Веблен Т. Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной? // Истоки: из опыта изучения экономики как структуры и процесса. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2006. С. 25.]. Человек, по мнению Менгера, весьма далек от «машины для исчисления»; он представляет собой неумелое, заблуждающееся, плохо осведомленное существо, страдающее от неуверенности, вечно колеблющееся между манящими надеждами и навязчивыми страхами, органически неспособное принимать взвешенные решения в своем поиске удовлетворения. Поэтому Менгерова шкала убывающей важности удовлетворяемых потребностей представлена дискретными целыми числами. В системе мышления Менгера нет места положительным первым производным и отрицательным вторым производным функции полезности по количеству блага – там нет никаких дифференцируемых функций. Отсутствие в трудах Менгера математических формул и особенно отсутствие в них классического дифференциального исчисления – это не просто формальный признак, отличающий его от Джевонса и Вальраса. Карл Менгер избегал использования математики в своей экономической теории не потому, что не знал, как с ней обращаться, но из принципа. 28 июня 1883 г. он писал Леону Вальрасу, что некоторое время назад внимательно ознакомился с его трудами[126 - Correspondence. Vol. 1. P. 768, Letter 556.], и тогда он не отрицал, как это делали другие корреспонденты Вальраса, что достаточно хорошо владеет математикой для того, чтобы понять эти труды; я уверен, будь это не так, он бы об этом упомянул[127 - См.: Carl Menger and the Austrian School of Economics. P. 44.]. Однако Карл Менгер заявил Вальрасу свой принципиальный протест против использования математики как метода продвижения экономического знания. Он соглашался, что математика может служить способом разъяснения материала и вспомогательным средством (Hilfsmittel). Однако изначально исследования, настаивал Менгер, должны быть направлены на открытие основополагающих элементарных причин экономических явлений во всей их многосторонней сложности. Для выполнения этой задачи требуется не математический метод, но метод анализа процесса, прослеживающий развитие сложных явлений социальной экономии вплоть до лежащих в их основе атомистических сил. Этот подход Менгер называл «аналитически-синтетическим методом»[128 - Correspondence. Vol. 2. P. 4, Letter 602.].
Чтобы понять, что Менгер имел в виду, может быть полезно разделить порождающую (generative) причинность, о которой писал Менгер, и логическую причинность, на основании которой Леон Вальрас упорно защищал предположение Огюста Вальраса о том, что «raretе является причиной ценности», как аналитически верное[129 - Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии. С. 86–87.]. В окончательной модели общего равновесия Леона Вальраса пропорциональность raretеs и цен проявляется во всем: не только в обмене, но также и в производстве, формировании капитала и накоплении денег. Наученный отцом рассматривать всеобщее взаимосоответствие и точную пропорциональность как критерии причинности[130 - Walras A. De la nature de la richesse et de l’origine de la valeur. Paris: Johanneau, 1831 (2nd ed. – ed. by G. Leduc. Paris: Alcan, 1938). Ch. XVI. Cм. также: Walras A. Memoire sur l’origine de la valeur d’еchange. Paris: Typographie Panckoucke, 1849; переизд. как приложение в: Walras A. De la nature de la richesse et de l’origine de la valeur. 2nd ed. P. 316–343.], Леон Вальрас считал, что его всеобъемлющая система одновременных уравнений, связанных принципом предельной полезности, доказала, что raretе является причиной ценности. Менгер же полагал, что цель экономических исследований заключается в том, чтобы открыть законы, управляющие рыночными явлениями, изначальную причину которых можно найти в физиологической, психологической и социальной природе человека. Математика не может этого сделать; для этого годится лишь «аналитически-синтетический метод».
Те идеи Менгера, которые нашли отражение в трудах следующих поколений экономистов, очень сильно отличались от идей, взятых у Джевонса и Вальраса. Несколько авторов, комментируя Менгера, отмечали, что Менгеров отказ от дифференциального исчисления и численное изображение «шкал важности» удовлетворяемых потребностей, свободные от предпосылок о непрерывности и дифференцируемости, несли в себе зародыш скорее ординалистской, чем кардиналистской концепции измерения полезности[131 - См., например: Georgescu-Roegen N. Utility. P. 250.]. Более того, Менгеровы «Основания», с их упором на неопределенность в экономических расчетах и, соответственно, на поиск информации, позволяющей минимизировать ущерб, наносимый этой неопределенностью[132 - The Marginal Revolution. P. 166–168 [432–434]; Carl Menger and the Austrian School of Economics. P. 61–74, 164–189.], предвосхитили нынешний интерес к стохастическим и информационным качествам экономических сис тем. По мнению сына Карла Менгера, профессионального математика и самостоятельного ученого-экономиста, два выдающихся австрийца, Карл Шлезингер и Абрахам Вальд, внесшие принципиально важные исправления в вальрасианскую модель, особенно со стороны теории производства, как минимум психологически были вдохновлены на эту работу экономической традицией, заложенной Карлом Менгером[133 - Carl Menger and the Austrian School of Economics. P. 47–52.].
Нужно ли еще говорить о том, насколько неверно клеить единый ярлык, будь то «маржиналистская революция» или что-то иное, на наследие Джевонса, Менгера и Вальраса так, как будто их можно гомогенизировать? В самом деле, за пределами учебников по истории экономической мысли, построенных по одному стереотипу, эти три автора рассматриваются отдельно. Ведущие теоретики нашего времени даже не смотрят в сторону Джевонса или Менгера; они живут по заветам Вальраса, как сказал бы Милтон Фридмен. Почти единодушно сегодняшние экономисты, пишущие об ортодоксальной теории ценности, называют лишь Вальраса отцом-основателем своей теоретической веры[134 - Недавнее статистическое исследование Стиглера и Клэр Фридленд (Stigler G. J., Friedland C. The Citation Practices of Doctorates on Economics // Journal of Political Economy. 1975. Vol. 83. P. 486–488), в котором рассматривалось, как и кого цитировали в своих работах докторанты шести ведущих американских университетов, получившие степень по специальности «экономическая теория» в 1950–1955 гг., выявило, что в статьях по теории ценности, опубликованных этими докторантами в период с 1950 по 1968 г., Вальрас был третьим после Хикса и Самуэльсона по общему количеству упоминаний, в то время как Менгер и Джевонс сильно отставали.].
Возможно, пришло время поставить эту веру под сомнение, как это сделал Дж. Л. С. Шэкл в работе под названием «Маржинализм: сбор урожая» («Marginalism: The Harvest»)[135 - The Marginal Revolution. P. 321–336 [587–602].]. Это урожай сомнений и сложностей, внимательно изученных (и по возможности разрешенных) не ради того, чтобы отвергнуть маржинализм, но чтобы обозначить его ограниченность в качестве «парадигмы релевантности и когерентности» для систематического объяснения того, как работает наша экономическая вселенная. Возможно также, что возврат непосредственно к первоисточникам 1870-х гг. и внимательное их изучение могут пролить новый свет на эту непростую проблему.
Перевод с английского Н. В. Автономовой
С. Дж. Пирт
Джевонс и Менгер: регомогенизация? Жаффе двадцать лет спустя
Перевод сделан по: Peart S. J. Jevons and Menger Re-Homogenized?: Jaf е after 20 years // The American Journal of Economics and Sociology. 1998. Vol. 57. No. 3. P. 307–325.
I. Введение
Прошло двадцать лет с тех пор, как Уильям Жаффе сетовал на излишнее внимание, которое экономисты уделяли достижению, в то время казавшемуся важнейшим вкладом в экономическую науку: идее убывающей предельной полезности. Открытие это принадлежало в равной степени всем прародителям «маржиналистской революции»: Вальрасу, Джевонсу и Менгеру[136 - Jaf е W. Menger, Jevons and Walras De-Homogenized // Economic Inquiry. 1976. Vol. 14. P. 511.]. Однако основной интерес, утверждал Жаффе, представляют именно различия между теориями Вальраса, Джевонса и Менгера, те различия, которые «по прошествии времени стали казаться намного важнее, чем то, что их объединяло»[137 - Ibid. Жаффе признавал, что некоторые авторы уже писали об этих различиях, например Шумпетер (Шумпетер Й. История экономического анализа. Т. 3. СПб.: Экономическая школа, 2001. С. 1210–1211) и Хикс (Hicks J. R. Leon Walras // Econometrica. 1934. Vol. 2. P. 338), который не одобрял популярного в то время подхода к трем революционерам как к единому целому.]. Дегомогенизация Вальраса, Менгера и Джевонса, считал он, позволит нам правильно понять и должным образом оценить значение того вклада, который каждый из них внес в экономический анализ.
Тем не менее попытка дегомогенизировать Джевонса, Вальраса и Менгера, возможно, привела к тому, что некоторые ключевые общие черты теорий ранних неоклассиков, особенно Джевонса и Менгера, оказались в тени. Я не хочу сказать, что Вальраса, Джевонса и Менгера надо регомогенизировать. Но внимательно изучая первоисточники (что Жаффе как раз призывал делать в своей статье[138 - Jaf е W. Menger, Jevons and Walras. P. 523.]), можно обнаружить у Джевонса куда более сложные воззрения на человеческое поведение, чем те, что ему обычно приписывают. Эти воззрения имеют много общего с предпосылками теории Менгера: предрасположенностью человека к развитию, принятием им решений в условиях неопределенности, важной ролью ошибок, а также значением фактора времени при принятии решений. В своей статье я показываю, что некоторые ключевые черты Менгерова экономического человека, те самые, которые, как принято считать, отличают теорию Менгера от двух других маржиналистских теорий, также характеризуют и Джевонсова человека, принимающего решения. Хотя и у Вальраса можно встретить свидетельства того, что его занимал вопрос движения к равновесию на ощупь, он совершенно очевидно гораздо больше интересовался природой общего равновесия и определением равновесных цен. Для Джевонса и Менгера вопрос определения цен не был ключевым; хотя оба они рассматривали экономику как систему взаимосвязанных рынков, ни один из них не пытался дать математическое описание отношений между этими рынками. Может быть, в таком случае имеет смысл «регомогенизировать» Джевонса и Менгера, но не Вальраса?[139 - Нет повода считать это предложение бескомпромиссным. У теории Джевонса есть общие черты с теориями его современников, особенно Менгера, но есть и отличия от них. Однако мы можем использовать термины «гомогенизация» и «дегомогенизация» как отправную точку исследования, поскольку после того, как Жаффе призвал к дегомогенизации (но необязательно в результате этого призыва), общие черты в теориях Менгера и Джевонса стали игнорироваться. В настоящей же статье я пытаюсь исследовать именно эти общие черты.]
Статья построена следующим образом. Прежде всего [во второй части] я остановлюсь на различиях между теориями Вальраса, Джевонса и Менгера, которые подчеркивали Жаффе и другие исследователи. Моя идея заключается в том, что по большей части эти различия нужно рассматривать как различия между теорией Вальраса и теорией Джевонса и Менгера. Далее в третьей части рассматривается Менгерова концепция экономического человека. В четвертой же части я демонстрирую сходство между Менгеровым экономическим человеком и Джевонсовым человеком, принимающим решения. В результате оказывается, что и Менгер, и Джевонс были не вполне верно охарактеризованы Вебленом (и не только им). Как у Менгера, так и у Джевонса человек, принимающий решения, страдает от ошибок, нерешительности и отсутствия информации. Наконец, в пятой части приводятся некоторые замечания по поводу противоречивых утверждений, касающихся политической ориентации Джевонса и Менгера. Возможно, эти утверждения были сделаны вследствие ошибочного понимания природы экономического человека у Джевонса и у Менгера.
II. Различия
Рассматривая, c одной стороны, экономическую теорию Вальраса, а с другой – теорию Джевонса и Менгера, мы замечаем несколько взаимосвязанных различий. Эти различия обусловливают те общие черты, о которых речь пойдет в третьей и четвертой частях этой статьи[140 - Я не настаиваю, что нашла единственное объяснение того факта, что Менгер и Джевонс придерживались одного мнения о поведении потребителя. Но кажется разумным предположить, что особое внимание, которое они уделяли обмену, в отличие от определения цены, занимавшего Вальраса, привело их к более глубоким размышлениям о природе принятия решений потребителем. Таким образом, это расхождение отчасти объясняет последующие общие черты.]. Во-первых, как утверждал Жаффе, Вальраса отличает от Джевонса и Менгера его сосредоточенность на общем равновесии. Основным мотивом исследований Вальраса был поиск модели конкурентного рынка. В своем поиске он был одинок, так что на юбилейных торжествах по случаю окончания его карьеры Вальрас был назван первым, кто «установил условия общего равновесия»[141 - Jaf е W. Menger, Jevons and Walras. P. 516.]. Соответственно, Вальраса куда меньше интересовала разработка теории субъективной оценки потребительских благ. Он редко использовал слово «потребление», предпочитая термин «обладание». Такое «невнимание к потреблению» можно объяснить тем фактом, что Вальраса занимал только рынок и ничего, кроме рынка[142 - Ibid.]. Он разработал каталлактическую теорию определения цен в условиях совершенно свободной конкуренции: «Наша задача заключается в том, чтобы открыть законы, которым эта покупка и продажа удовлетворяет автоматически. Для достижения этой цели мы предполагали, что на рынке существует совершенная конкуренция, так же как в теоретической механике мы для начала предполагаем, что в машинах совершенно отсутствует трение»[143 - Walras L. Elements of Pure Economics [1874] / transl. by W. Jaf е. Philadelphia, PA: Orion Editions, 1984. P. 84 [Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии, или Теория общественного богатства. М.: Изограф, 2000. С. 36; ср.: C. 23, 246]. В отличие от Шумпетера, Жаффе считает, что именно в этом контексте Вальрас обратился к предельной полезности. См.: Jaf е W. Menger, Jevons and Walras. P. 516.].
У Джевонса были некоторые идеи о взаимоотношениях экономических агентов, и его анализ обмена предполагает существование каталлактического сообщества[144 - Creedy J. Demand and Exchange in Economic Analysis: A History from Cournot to Marshall. Worcester: Edward Elgar, 1992. P. 174; Peart S. J. The Economics of William Stanley Jevons. L.: Routledge, 1996.], но очевидно, что он никогда не разделял интереса Вальраса к поиску условий общего равновесия[145 - См. предисловие Блэка к «Теории политической экономии», где тот пишет, что подход Джевонса к этому вопросу был крайне неудовлетворительным (Black R. D. C. Introduction // Jevons W. S. The Theory of Political Economy. 4th ed. N.Y.: Penguin, 1970. P. 7–40).]. В пятой главе Джевонсовой «Теории политической экономии» мы находим математический довод, связывающий то, что мы сегодня называем предельной производительностью, с предельной полезностью. В предисловии ко второму изданию книги содержатся некоторые размышления об общем равновесии, но сам Джевонс пишет в этом же предисловии: «С нетерпением ожидая конечных результатов теории, я должен просить читателя не забывать, что эта книга никогда не претендовала на систематическое изложение экономической науки»[146 - Jevons W. S. Theory of Political Economy [1871]. 4th ed. / ed. by H. S. Jevons. L.: Macmillan, 1911. P. xxx.]. Аналогичным образом, «общее равновесие» в вальрасианском смысле также не было приоритетом в исследованиях Менгера[147 - Марк Блауг сделал в этом отношении очень полезное замечание. Он утверждает, что вальрасианскую теорию, в которой экономика описывается как несколько систем уравнений, можно охарактеризовать как теорию «общего равновесия», в то время как анализу Менгера (и Джевонса, добавила бы я), в котором все зависит от всего, больше подходит название «экономическая теория полного равновесия». Обе эти теории Блауг противопоставляет анализу частичного равновесия в духе Маршалла, или «экономике не всего сразу» (one-at-a-time economics) (Blaug M. Comment on O’Brien’s “Lionel Robbins and the Austrian Connection” // Carl Menger and His Legacy in Economics: Annual Supplement to vol. 22, History of Political Economy / ed. by B. J. Caldwell. Durham: Duke University Press, 1990. P. 186).].
Отчасти это первое различие объясняется вторым, очень значительным и довольно очевидным: ни Джевонс, ни Менгер не занимались конкретно определением цен, как это делал Вальрас. Вальрас использовал идею предельной полезности для выведения кривой индивидуального спроса и других кривых, а затем для определения равновесных цен. Джевонс и Менгер подобного анализа не проводили. Более того, Джевонс даже подвергался довольно жесткой критике за то, что не уделил этой теме должного внимания.
Как для Менгера, так и для Джевонса ключевым экономическим явлением, требующим объяснения, был акт обмена[148 - Блэк утверждает, что «Теория политической экономии» «сместила фокус внимания теории ценности с долгосрочной «нормальной» ценности, определяемой издержками производства, в сторону краткосрочного менового соотношения, определяемого психологией вступающих в обмен сторон» (Black R. D. C. Introduction. P. 11). Я бы немного скорректировала это замечание, сказав, что «Теория политической экономии» Джевонса стремится объяснить обмен при данных ценах. У Менгера основное внимание также уделяется обмену: «Правильная теория должна постараться показать, как хозяйствующие люди в своем стремлении к возможно более полному удовлетворению своих потребностей приходят к тому, что отдают блага, а именно определенные количества их, в обмен на другие» (Менгер К. Основания политической экономии. С. 164).]. При данных ценах процесс обмена происходил до тех пор, пока в результате него увеличивалась полезность; обмен прекращался, когда меновое соотношение благ сравнивалось с соотношением их последних степеней полезности. Джевонс совершенно четко пишет, что уравнения обмена предполагают существование того, что он называет «теоретически совершенным рынком: рынком, на котором цены можно считать данными». Часто критикуемая концепция «торгующих сторон» (trading bodies) Джевонса была важна потому, что позволяла определять равновесные условия обмена, при которых его участники не могут повлиять на цену[149 - См.: Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело, 1994. С. 291. Понятие торгующей стороны использовалось, чтобы исключить ситуации, в которых цены невозможно определить. Эта концепция сформировалась отчасти в ходе переписки Джевонса с Флимингом Дженкинсом в начале 1868 г. В письме Джевонса использовалась диаграмма, описывающая поведение двух торговцев, Джонса и Брауна, и Дженкинс справедливо возразил, что цены не детерминированы. См. письма Дженкинса Джевонсу за 4 и 11 марта 1868 г. (Jevons W. S. Papers and Correspondence of William Stanley Jevons: 7 vols / ed. by R. D. C. Black. L.: Macmillan, 1972–1981. Vol. 3. P. 167–178), а также: White M. V. Why Are There No Supply and Demand Curves in Jevons? // History of Political Economy. 1989. Vol. 21. No. 3. P. 443f.]. Следующие разделы «Теории» Джевонс всецело посвятил ситуации торга[150 - Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 119f.], утверждая, как и Менгер, что в этой ситуации все решают «неэкономические» основания: относительное знание, «склонность», «сила характера», «упорство», «ловкость», «опыт» и «чувство справедливости или доброты»[151 - Ibid. P. 124–125. Ср.: Peart S. J. The Economics of William Stanley Jevons. Р. 106–107.].
Таким образом, изначальный метод Джевонса заключался в том, чтобы предположить существование некоторого обменного соотношения, а затем, учитывая интересы сторон, рассмотреть, будет ли происходить торг и в какой момент он прекратится[152 - Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 96.]. Однако Джевонс совершенно определенно писал, что в реальности цены постоянно изменяются. Так, описывая функционирование рынков, он с готовностью признавал, что цены непостоянны: «Реальное условие предпринимательства – это непрерывное движение и изменение»[153 - Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 96.]. «Хотя цена одного и того же товара в любой отдельно взятый момент должна быть одинаковой, в разные моменты времени она может различаться, так что ее нужно рассматривать как находящуюся в состоянии постоянного изменения»[154 - Ibid. P. 92.]. Закон единой цены, таким образом, был отступлением от реальности, абстракцией[155 - И Вальрас, и Менгер также опирались на абстракции. См., например: Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии. С. 36; или замечание Менгера: «Для этого я приведу простой пример [обмена], в котором мы сможем наблюдать те отношения, которые мы хотим изучить, не отвлекаясь на вторичные факторы влияния» (Менгер К. Основания политической экономии. С. 167). Различие здесь в степени абстракции: Менгер и Джевонс, похоже, были убеждены, что цены постоянно изменяются, и открыто обсуждают это явление, в то время как Вальрас упоминает эту проблему, но в основном ею не занимается. Редкое исследование «процесса пересмотра» Вальрасом текста своих «Элементов» к третьему изданию, в котором с сожалением говорится об изменениях, внесенных им в более поздние издания, см. в статье Уокера (Walker D. Walras’s Mature Models of the Money Market: Paper presented at the June 1995 Annual HES Conference, South Bend, Indiana. South Bend, IN, 1995).]. В реальности же наблюдаемые цены постоянно изменялись в результате «прихотей» и «внешних обстоятельств», в том числе «недостаточного доверия покупателей» и их несовершенного знания[156 - Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 91. Джевонс иногда предполагал, что эффект «изменчивости» может быть сбалансирован среди многих индивидов, так что в среднем агрегатная характеристика будет верной: «Использование среднего или, что то же самое, совокупного результата зависит от высокой вероятности того, что случайные и вредные факторы влияния в долгосрочной перспективе будут действовать с одинаковой частотой как в одном, так и в другом направлении, компенсируя друг друга» (Ibid. P. 16; ср.: р. 90). Обсуждение этого метода см. у Джевонса (Jevons W. S. The Principles of Science: A Treatise on Logic and Scientifi c Method [1874]. L.: Macmillan, 1909. P. 334–398). Подробное исследование его предпосылок в этом отношении см. в моей работе: Peart S. J. “Disturbing Causes”, “Noxious Errors”, and the Theory-Practice Distinction in the Economics of J. S. Mill and W. S. Jevons // Canadian Journal of Economics. 1995. Vol. 28. No. 4. P. 1194–1211). О подходе Менгера к этому вопросу см. сноску 29.].
Менгер в своих «Основаниях политической экономии», как и Джевонс, не стремился объяснить цены, скорее он фокусировал внимание на поведении людей в ходе обмена. Он считал, что цены «не представляют собой существенного в явлении обмена», будучи «только привходящими явлениями, симптомами экономического выравнивания между человеческими хозяйствами»[157 - Менгер К. Основания политической экономии. С. 162.]. В реальности, пишет он, цены постоянно колеблются[158 - Мосс утверждал, что Менгер называл эту теорию теорией образования цен, а не определения цен, чтобы подчеркнуть неопределенность результата обмена (Moss L. S. Carl Menger’s Theory of Exchange // Atlantic Economic Journal. 1978. Vol. 6. No. 3. P. 26f).]. Вследствие этого, хотя в конкретный момент времени мы можем наблюдать определенные цены, для будущих сделок эти цены, как правило, не будут действительными: «Попробуем на хлебном рынке или на фондовой бирже купить хлеб или фонды и снова продать их, прежде чем изменились условия конъюнктуры, или в один и тот же момент продать какой-нибудь товар и такой же купить, и мы легко убедимся, что разница между ценой при спросе и предложении – не простая случайность, но общее явление народного хозяйства»[159 - Менгер К. Основания политической экономии. С. 164. Джевонс также использовал для примера рынки зерна и ценных бумаг, обсуждая работу рынка «в реальной жизни».].
Таким образом, Менгер не пытался аналитически связать важность удовлетворения с рыночными ценами. Он никогда не прибегал к меновому отношению, демонстрируя связь между шкалами желания или удовлетворения и количеством продающихся лошадей или коров. Вместо этого он считал рыночную цену проявлением тех сил, которые показывают, как «хозяйствующие люди… приходят к тому, что отдают блага, а именно определенные количества их, в обмен на другие»[160 - Там же. И далее: «Товаров, которые могли бы в определенных количествах обмениваться друг на друга, например сумма денег и конкретное количество другого экономического блага, товаров, которые могли бы быть по произволу заменены друг другом как при покупке, так и при продаже, словом, эквивалентов в объективном смысле, – даже если мы будем говорить о таких эквивалентах только по отношению к данному рынку и моменту времени, – таких товаров нет, и, что гораздо важнее, более глубокое понимание причин, ведущих к обмену благами и обороту между людьми вообще, показывает нам, что сама природа отношения исключает такие эквиваленты и что в действительности их и быть не может». В этой части Менгер идет еще дальше Джевонса: он настаивает, что цены могут различаться как в конкретный момент времени, так и в разные моменты времени, а Джевонс подчеркивает различие цен именно в разные моменты. См. по этому поводу: Vaughn K. I. The Mengerian Roots of the Austrian Revival // Carl Menger and His Legacy in Economics. P. 383; Streissler E. To What Extent Was the Austrian School Marginalist? // History of Political Economy. 1972. Vol. 4. No. 2. P. 436; Jaf е W. Menger, Jevons and Walras. P. 519–520.].
При этом Менгер все же использовал понятие равновесия, или «точки, в которой нет обмена», в отношении индивида: «…этим обновляются основания для экономического обмена, и вот почему взгляду наблюдателя представляется беспрерывно продолжающийся ряд меновых операций. Но и в этой цепи экономических актов мы находим при более точном наблюдении для данных моментов, лиц и видов благ точки поля, в которых нет места обмену благ, потому что наступил его экономический предел»[161 - Менгер К. Основания политической экономии. C. 160.]. Но, как утверждает Вон, такие случаи равновесия описывались Менгером как «частные и эфемерные»[162 - Vaughn K. I. The Mengerian Roots of the Austrian Revival. P. 384. Между Джевонсом и Менгером существует дополнительное различие. Джевонс, очевидно, находил понятие равновесия более приемлемым, чем это было у Менгера, и настаивал на том, чтобы описывать условия равновесия математически. Однако у нас нет подтверждения тому, что Джевонс считал такие условия равновесия долгосрочными или широко распространенными. Похоже, он был убежден, что в реальной жизни можно наблюдать преимущественно неравновесные сделки. Он объяснял использование в своей теории условий равновесия тем, что лучше переходить от более простой задачи (условия равновесия) к более сложной (движение по направлению к равновесию), а не тем, что состояние равновесия имеет большую эмпирическую значимость (Peart S. J. The Economics of William Stanley Jevons. P. 90f).].
Менгер утверждал, что в ситуации обмена, когда задействованы небольшие количества товаров, договорная цена обычно находится где-то посередине между ценой спроса и ценой предложения, что предполагает «одинаковые условия и равенство в экономической опытности индивидов»[163 - Менгер К. Основания политической экономии. C. 166.]. Однако, как и Джевонс, он признавал, что если одна из двух торгующихся сторон имеет перед другой преимущество, то итоговая цена может быть для нее более выгодной. Соглашаясь, что результат торговли отчасти зависит от «человеческого произвола», Менгер все же придерживался того мнения, что «обоюдное стремление контрагентов извлечь из обмена как можно большую выгоду очень часто взаимно парализуется, и цены имеют тенденцию направляться к этой… средней величине»[164 - Менгер К. Основания политической экономии. C. 167. Возможно, поэтому Менгер утверждал, что средние цены могут служить приблизительной основой для оценки: «Конечно, практика жизни вызвала, ввиду некоторых хозяйственных целей, потребность в оценках приблизительной точности, и особенно в денежных оценках, и во всех случаях, где дело идет только о такой приблизительной правильности соображений, в основу соответствующих оценок с полным правом кладут средние цены, потому что они, в общем, лучше всего удовлетворяют этой цели. Но ясно, что этот метод оценки благ должен оказаться совершенно недостаточным даже для практической жизни, и даже больше – прямо ведущим к ошибкам во всех случаях, когда требуется большая степень точности» (Там же. С. 234). Как правило, Менгер избегал агрегирования.] и поэтому остаются удаленными на равное расстояние от крайних пределов. Однако в дело могут вмешаться прочие, неэкономические факторы, «обусловленные индивидуальностью обменивающихся лиц или внешними обстоятельствами, в которых последние предпринимают мену», и тогда «цены могут отклониться от этой естественной средней в границах указанных пределов»[165 - Там же. С. 234.].
III. Экономический человек Менгера
«Во всех имеющихся формулировках экономической теории, разработанных как английскими экономистами, так и учеными континентальной Европы, человек рассматривается с позиций гедонизма; иными словами, он представляется как пассивная и инертная, а также неизменная в своей данности человеческая сущность. Физиологические и антропологические концепции, из которых исходили экономисты, использовались уже несколькими поколениями исследователей в психологии и социальных науках. Гедонистическая концепция уподобляет человека быстродействующей машине для исчисления ощущений наслаждения и страдания, которая вибрирует как некая однородная глобула стремления к счастью и приходит в движение под воздействием стимулов, оставаясь при этом неизменной»[166 - Веблен Т. Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной? // Истоки: из опыта изучения экономики как структуры и процесса. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2006. С. 25.].
В полную противоположность определению, данному Вебленом, Жаффе описывает экономического человека Менгера как «неумелое, заблуждающееся, плохо осведомленное существо, страдающее от неуверенности, вечно колеблющееся между манящими надеждами и навязчивыми страхами, органически неспособное принимать взвешенные решения в своем поиске удовлетворения»[167 - Jaf е W. Menger, Jevons and Walras. P. 521.]. Менгерова человека действительно можно представить как действующего в условиях неуверенности и далекого от обладания исчерпывающей информацией. Однако в «Основаниях» постоянно повторяется мысль о том, что принятие решений во многом зависит от получения информации, поскольку для людей «приобретает весьма большой интерес знание не только своего собственного состояния, но и состояния всех тех, кто находится с ними в меновых сношениях»[168 - Менгер К. Основания политической экономии. С. 72. Таким образом, для Менгера технологический прогресс способствует улучшению ситуации и нашего понимания того, как изменяется информационное содержание благ (Streissler E. To What Extent Was the Austrian School Marginalist? P. 431; ср.: P. 432). Акторы изображаются им как активно решающие проблемы. См. оценку Митфорда (Mitford K. Menger's Methodology // Carl Menger and His Legacy in Economics. P. 218).]. Это поведение является совершенно целенаправленным (хотя и не всегда успешным), так что Жаффе, возможно, был слишком резок, используя слово «неумелый». Хотя Менгеров человек, принимающий решение, имеет мало информации о настоящем, он постоянно пытается увеличить свое знание, стремясь «составить себе суждение и о количествах благ, доступных в данное время распоряжению других индивидов, с которыми он связан обменом». Более того, он пытается получить также и информацию о будущих нуждах и желаниях: «Культурные люди тем отличаются от всех других хозяйствующих индивидов, что они заботятся об удовлетворении своих потребностей не на короткое, а на продолжительное время, стремятся к их обеспечению на многие годы»[169 - Менгер К. Основания политической экономии. С. 72, 61.]. Он даже создает общественные институты для сбора информации[170 - Там же (ср.: Streissler E. To What Extent Was the Austrian School Marginalist? P. 433). Ключевым качеством экономического человека Менгера является то, что он живет и планирует свою деятельность во времени: «Однако идея причинности неразрывна с идеей времени. Каждый процесс превращения состоит из возникновения и развития и мыслим только во времени» (Менгер К. Основания политической экономии. С. 53).].
Менгеров человек, принимающий решения, знает о будущем еще меньше, чем о настоящем: «Опыт учит нас, однако, что нередко по отношению к будущему времени более или менее недостоверно, проявятся ли вообще известные потребности в пределах этого времени»[171 - Менгер К. Основания политической экономии. С. 63. Cр.: Streissler E. To What Extent Was the Austrian School Marginalist? P. 433.]. Раз за разом Менгер подчеркивает временной аспект благ и связанную с этим аспектом неуверенность. В свете позиции Джевонса, описываемой в четвертой части этой статьи, нам важно то, что Менгер, обсуждая межвременной выбор человека, подчеркивает близорукость его оценки будущих нужд, слабую способность предвидеть будущее: «Наслаждение, как учит опыт, кажется человеку более сильным, если оно предстоит сейчас или в ближайшем будущем, чем удовольствие такой же интенсивности, если его можно вкусить только через известное время»[172 - Там же. С. 131. Cр.: Ibid. P. 434.].
Получается, что экономический человек для Менгера – это не Вебленова быстродействующая машина для исчисления ощущений наслаждения и страдания, но и не существо, пассивно реагирующее на изменяющиеся ограничения. Его нельзя исчерпывающе описать при помощи статичной, четко определенной функции предпочтений. Он мало знает о мире вокруг, но целенаправленно стремится расширить свои знания о нем.
Важно помнить, что, хотя движение экономического человека к достижению равновесия было в глазах Менгера медленным и трудоемким процессом, он все же приписывал экономическому человеку достаточно четкую цель. Своей задачей в «Основаниях» Менгер называл демонстрацию того, «как люди на основе таких суждений применяют доступные их распоряжению количества благ (предметы потребления и средства производства) к возможно полному удовлетворению своих потребностей»[173 - Менгер К. Основания политической экономии. С. 75. Менгер неоднократно использует выражение «хозяйствующие индивиды».]. Однако, хотя Менгер свято верил во власть предпочтений и в целенаправленность человеческой деятельности, он также предполагал, что потребители могут заблуждаться относительно того, что на самом деле составляет их благо[174 - Kirzner I. Menger, Classical Liberalism, and the Austrian School of Economics // Carl Menger and His Legacy in Economics. P. 102. Люди могут заблуждаться как при оценке «своего собственного состояния», так и «при познании объективного момента определения ценности, особенно при познании величины доступных их распоряжению количеств благ различных качеств» (Менгер К. Основания политической экономии. С. 127). По мере того как хозяйственная деятельность становится более цивилизованной, количество потребляемых воображаемых благ сокращается (Там же. С. 40).]. Он подчеркивал, что существуют как «истинные», так и «воображаемые» потребности, а также, соответственно, «истинные» и «воображаемые» блага: «…люди могут так же ошибаться по отношению к ценности благ, как и по отношению ко всем другим объектам человеческого познания и потому могут приписывать ценность предметам, в действительности, согласно экономическому положению вещей, ею не обладающим, если только они ошибочно считают, будто от какого-нибудь блага или количества блага зависит более или менее полное удовлетворение их потребностей, тогда как на самом деле этого отношения нет; в таком случае перед нами явление воображаемой ценности»[175 - Менгер К. Основания политической экономии. С. 100.]. Так, например, писал Менгер, потребители ошибочно приписывают ценность примитивным лекарствам или любовным зельям. Как и Джевонс, он считал, что люди склонны переоценивать значение удовлетворения тех потребностей, которые «споспешествуют их благополучию хотя и интенсивно, но кратковременно»:
«Это, однако, ни в коем случае не исключает того, что нередко глупые люди благодаря несовершенству своего познания неправильно ценят значение отдельных удовлетворений потребностей, и даже те индивиды, хозяйственная деятельность которых разумна и которые, следовательно, стараются познать истинное значение удовлетворений потребностей в целях достижения таким путем правильной основы своей экономической деятельности, не свободны от ошибок, связанных со всяким человеческим познанием. Особенно легко поддаются люди заблуждению, придавая тем удовлетворениям потребностей, которые споспешествуют их благополучию хотя и интенсивно, но кратковременно, высшее значение, нежели тем, от которых зависит благополучие хотя и менее интенсивное, но простирающееся на долгое время, т. е. они часто ценят преходящие интенсивные удовольствия выше, нежели свое продолжительное благополучие, а иногда даже выше, нежели свою жизнь»[176 - Менгер К. Основания политической экономии. С. 126–127. Подобное отношение имеет богатую историю. Очень близкая позиция изложена в «Утилитаризме» Дж. С. Милля, а также у Джевонса и Маршалла (Marshall A. Principles of Economics [1890]. 8th ed. L.: Macmillan, 1930 [рус. пер.: Маршалл А. Принципы экономической науки. М.: Прогресс, 1993]), Фишера (Fisher I. Mathematical Investigations in the Theory of Value and Prices [1892]. New Haven, CT: Yale University Press, 1965) и Пигу (Pigou A. C. The Economics of Welfare. 3rd ed. L.: Macmillan, 1920 [рус. пер.: Пигу А. С. Экономическая теория благосостояния. М.: Прогресс, 1985]). Обсуждение распространенности подобных взглядов см. в нашей работе: Peart S. J. Impatience, Self-Reliance, and Intertemporal Decision Making in Early Neoclassical Economics: Paper presented at the June 1996 Annual HES Conference, Vancouver, BC. Vancouver, BC: University of British Columbia, 1996.].
Подобное отношение позволяет оправдать вмешательство государства в экономическую деятельность, если его цель – исправить ошибки потребителей при оценке благ. Собственно говоря, Менгер как раз призывал государство принять меры к поощрению бережливости, выражая в этом призыве свое отеческое беспокойство о том, что люди «часто ценят преходящие интенсивные удовольствия выше, нежели свое продолжительное благополучие, а иногда даже выше, нежели свою жизнь»[177 - Kirzner I. Menger, Classical Liberalism, and the Austrian School of Economics. P. 102.]. Как и Джевонс, Менгер считал, что те народы, «которые наиболее бедны действительными благами», особенно склонны ошибочно оценивать способность благ удовлетворять их нужды[178 - Менгер К. Основания политической экономии. С. 40–41.].
Отношение Менгера к подобным истинным и воображаемым потребностям повлияло на его теорию цен. Поскольку в теории цены основываются на оценках потребителей, исходящих из предельной полезности благ, а в реальности потребители могут заблуждаться в оценке благ, Менгер разделял «экономические цены» и цены, существующие в реальном мире. Экономические цены – это цены, которые установились бы, если бы люди не ошибались, если бы рациональные экономические акторы преследовали свои интересы, располагая полной информацией о своих нуждах и о рыночных явлениях. Однако в реальном мире люди совершают ошибки, принимая решения, стремясь сделать добро другим людям и в прочих случаях. Таким образом, экономические цены устанавливаются редко; как правило, устанавливаются реальные цены[179 - Как мы уже отмечали, Менгер предвидел, что со временем число таких ошибок будет уменьшаться, стало быть, по его убеждению, цены, существующие в реальном мире, в будущем должны будут приблизиться к экономическим ценам (Vaughn K. I. The Mengerian Roots of the Austrian Revival. P. 384).].
Полностью рациональным экономическим человеком Менгер считал просвещенное существо, понимающее свои реальные нужды; движение к полному равновесию, к экономике, для которой будут характерны «экономические цены», он считал медленным и непредсказуемым процессом. Однако это движение было чем-то большим. Оно было, как недавно выразился один ученый, «движением всей истории человечества в том виде, в каком представляли его себе европейские либералы XIX в., вторя Кондорсе»[180 - Silverman P. The Cameralist Roots of Menger’s Achievement // Carl Menger and His Legacy in Economics. P. 90–91.], или тем, что может быть названо «усовершенствованием человечества», если использовать фразу, которая была употреблена в отношении трудов Дж. С. Милля и У. С. Джевонса[181 - Peart S. J. W. S. Jevons’s Applications of Utilitarian Theory to Economic Policy // Utilitas. 1990. Vol. 2. No. 2. P. 281–306.].
