Небо для Баккена. Хроники земли Фимбульветер

Я постоял еще немного, счастливо щурясь на примостившееся на краешке крыши солнце, сберегая дивные ощущения прощания и борясь с желанием умыкнуть Герду прямо сейчас. Но, как говорит сестра, надо иногда и совесть иметь. Тем более несколько часов разлуки пройдут не просто так, а в ожидании встречи, в чем есть своя несомненная радость. Какой же сегодня замечательный день!

Стоящий у крыльца Ским нетерпеливо всхрапнул.

Я глубоко вдохнул вкусный холодный воздух, спустился наконец по ступенькам и радостно улыбнулся капралу Освальду Харпу, явно чем-то расстроенному и озадаченному. Стражник и несколько сопровождающих его незнакомых служивых остановились.

– Ларс Къоль, хронист города Гехта?

– Д-да…

Уж не спятил ли доблестный капрал? Он меня уже семь лет как знает, с самого детства.

– Именем королевства, вы арестованы.

После того, как год назад меня своевольно арестовал хессир Мелль, Хельга провела разъяснительную беседу. По одному загибая длинные красивые пальцы, сестра со всей въедливостью и занудством выпускницы юридического факультета перечислила слова и действия, правомерные при задержании государственного преступника. Если что-то не так, можно и нужно сопротивляться и звать на помощь городскую стражу.

На этот раз все было правильно.

Приказ об аресте мне зачитал капрал Освальд Харп, в отсутствие Оле и Хельги первый по старшинству в Палате Истины Гехта. Его сопровождали стражники из самой столицы. Они же должны были отвезти меня в Бьёрнкрог. Незамедлительно. Никаких обвинений пока что не предъявляют, арестованный именем короля узнает о своих злодеяниях только в столичной тюрьме Арахене.

Шпагу пришлось отдать Освальду Харпу. Хорошо хоть руки не связали. Собирались, но капрал не позволил. Встал рядом – мощный, кряжистый, словно межевой камень, – и так зыркнул из-под седых лохматых бровей, что столичные стражники без слов отступили.

Сейчас капрал ехал рядом со мной.

– Что натворил, Ларс? – тихо спросил он.

С другой стороны тут же присунулся начальник конвоя. При аресте он назвал себя, но я так растерялся, что не запомнил имени.

– С арестованным не разговаривать!

И, как ему казалось, незаметно поманил одного из своих людей. Думает, что все провинциалы заодно, только и смотрят, как столичным напакостить и дураками их выставить. Как бы на побег не сговорились! Только я и не думаю скрываться.

Харп и начальник конвоя в одном звании, но шнуров за выслугу лет и боевые заслуги у Освальда столько, что молодого и щуплого столичного щеголя можно с помощью их увязать рулетом, да три нашивки за ранения, да рукав мундира от лычек, полученных за участие в рукопашных, полосатый. Освальду ничего не страшно. Не знаю, что прочел в его тяжелом взгляде начальник конвоя, но слабоват он оказался против стражника из университетского города. Замолчал и отъехал.

– Как же так, Ларс, а? – повторил Харп, горестно покачав головой. – Я ведь Оле в отряд привел, Хельгу девчонкой помню. А теперь тебя под конвоем везу. Именем короля!

– Я не знаю, Освальд. Я честно не знаю.

Я действительно не понимал, за что меня арестовали. Перебирал в памяти грехи недавнего времени – ничего, что могло бы оскорбить корону или нанести вред государству. Даже наоборот. Король вряд ли вспомнит, но прошлым летом он вручил мне именную шпагу за участие в разоблачении кровожадной секты. А перед этим по просьбе Хельги вступился, мигом разобравшись с ложным обвинением в государственной измене. Да вурд, не нарушавший закон, вообще не должен бояться короля! И сам по себе государь Хрольв человек порядочный и умный. Вот доберемся до Бьёрнкрога…

Ой-ей, а ведь в столице мы будем только завтра вечером, и то в лучшем случае. А забрали меня прямо с улицы, ни домой, ни в ратушу зайти не дали. Никто и не знает…

– Освальд, а семью арестованного как скоро извещают? Я ж дома к ночи не появлюсь, наши переживать будут.

Капрал посмотрел на меня с сожалением.

– И Герду я вечером встретить должен был…

Как и предполагалось, добираться до Бьёрнкрога ночью, без отдыха, мы не стали. Остановились в большом придорожном трактире. Столичный капрал (фунс, как же его зовут?) показал хозяину заведения подорожную, и тот только солидно кивнул. Люди его ремесла мало говорят и никогда не отказывают в гостеприимстве государевым служивым.

Зал трактира большой и пустоватый. В торговое время проезжающие купцы складывают в нем на ночь товары. Все здесь кондовое, мощное, некрасивое, но крепкое, сделанное на века. Столы и лавки расставлены вдоль стен, середина зала свободна. Хочешь – пляши, хочешь – дерись, а хочешь – мирно укладывайся спать на тюки с товаром.

Нам были отведены комнаты наверху, но подниматься туда никто не торопился. Надо же сначала обогреться у камина, поесть. Столичный капрал нетерпеливо позвякивал ключами. Ему очень хотелось поскорей запереть арестованного. Как же, марширую с бодрой песней. Потерпит. Отгородившись от стражи Освальдом Харпом, я прислонился к стене и не спеша прихлебывал барк. Раз конвоиры хотят ночевать с комфортом, то я тоже не вижу причины лишние часы мучиться в душной комнате. Тем более что к трактиру кто-то подъезжает, а хотя бы два человека из разных компаний, встретившись в таком месте, обязательно заведут интересный разговор, будут обмениваться новостями.

Но послушать мне явно не дадут. Капрал такой-то раздулся от гнева и ключами уже чуть не над головой размахивает. Как его, такого несдержанного, необученного, неуверенного в себе, поставили командовать людьми и к тому же отпустили на самостоятельное задание? Оле, сына и внука стражников, почти что выросшего в казарме, прежде чем что-то поручить, натаскивали шесть лет. Зато и до капитанского звания Сван дослужился в рекордно короткий срок. Про него говорят, что, если Оле бросить в прорубь, он вынырнет с рыбой в зубах. По совокупности заслуг Сван давно мог бы получить титул, но, побывав с Хельгой на паре приемов, отнюдь не жаждет пышной жизни вурда, сильно мешающей служилому человеку, а тунеядцем быть не хочет.

Будет же мне, когда вернусь, от Свана на пряники. И от Хельги. От Гудрун, конечно. Только Герда и Вестри все простят и искренне обрадуются. Хочу домой.

Освальд Харп покосился на исходящего на пену коллегу, скривился и виновато развел руками. Ладно, понимаю, этот деятель никому покоя не даст. Пойду уж.

Лестница, ведущая наверх, находилась возле входной двери. Я еще успел подумать, поднявшись на первую ступеньку, кто и чего ради разместил их так нелепо, но тут дверь распахнулась.

Какие-то вооруженные люди волной перевалили через порог и устремились к стражникам. Мне никогда не приходилось видеть прорыв подснежников из обложенной стражниками бандитской «ямы», но, думаю, выглядит это примерно так же.

Охранители не сплоховали. Единым слаженным движением вскочили, выхватили из ножен палаши. Освальд Харп умудрился опрокинуть стол, и теперь стражников отделял от нападающих своеобразный щит. Не очень удобно в рукопашном бою, но дает обороняющимся пару минут, чтобы занять боевую позицию и понять, что происходит.

Битва начиналась в другом конце зала, а я по-прежнему стоял на лестнице возле распахнутой на волю двери один и без оружия. В мою сторону никто не смотрел.

В детстве, когда ростом был пониже, кататься на двери было одно удовольствие. Ухватишься за ручки с двух сторон, оттолкнешься, подогнешь колени – и только следи, чтобы не стукнуться о косяк и не прищемить пальцы. Сейчас этот трюк удался не столь легко, но секунды, потребные на то, чтобы спуститься и оказаться у порога, я сберег. С крыльца можно не сбегать, а спрыгнуть вбок. Дверь кхарни запирается на простой засов. А уж своего Скима я опознаю и в ночь новолуния с завязанными глазами.

Ни узды, ни седла на кхарне, естественно, не было, но в приграничье детей учат ездить охлябь.

Я припал к мохнатой шее быка:

– Ским, вперед! Выручай, брат!

Хорошо, что скаковые кхарны все понимают с полуслова. И хорошо, что ведущий в трактир дверной проем оказался достаточно широким и высоким.

В Белом Поле нет никого, кто мог бы одолеть кхарна. Только перед хрустальными пауками испытывают косматые дикий непреодолимый страх. Жесткая длинная шерсть защищает быков от клыков хищников, а крепкие рога и острые копыта – превосходное природное оружие. Два кхарна, вставшие бок к боку хвостами в разные стороны, способны держать оборону не хуже закованных в броню воинов. И защищать кого-то, кто оказался между ними. А еще кхарны прекрасно умеют отличать своих людей, не только хозяев, но и тех, с кем пробыли в дороге хотя бы час, от чужаков.

Мы со Скимом ударили во вражеский тыл по всем правилам военной науки. Не зря же отец подобрал мне кхарненка, когда сам я еще только осваивал территорию Къольхейма на четвереньках, а после, в Гехте, командир гарнизона полковник Андор Гъерн уделял нашему обучению в манеже достаточно времени.

Только вот оружие в руке мне бы отнюдь не помешало.

От вторжения обалдели и свои и чужие. Замерли статуями в мастерской скульптора. Только ругался и подвывал тот, кого Ским поддел рогами и отбросил в угол.

Первым очнулся Освальд Харп:

– Ларс, держи!

Брошенную шпагу я поймал на лету.

Теперь у нас было ощутимое преимущество перед противником, но битвы не получилось. Разом развернувшись, нападающие бегом припустили прочь из трактира.

А наши замешкались. Перевернутый стол и вставший посреди зала кхарн теперь только мешали.

– За ними, в погоню! – воинственно взмахнул палашом начальник конвоя.

– Стоять! – бас Освальда Харпа перекрыл петушиный выкрик столичного капрала. – Ночью, без разведки, прямо в засаду угодим.

– Эй, а платить? – Способность исчезать быстро и появляться вовремя отработана поколениями трактирщиков до совершенства. – Может, вы все одна шайка. Удерете под шумок. Еще и зверюгу в зал приволокли!

– Да ну! – Освальд Харп сделал вид, что только сейчас заметил меня и Скима.

«Мог бы удрать», – ясно читалось во взгляде капрала.

Мог бы. Какой порубежник не умеет путать следы в Белом Поле? Уйти от погони, затеряться, а через пару дней заявиться в Бьёрнкрог и по древнему праву вурдов потребовать от короля честного ответа.

Мог бы. Если бы число нападающих не превосходило конвой вдвое. Если бы честный Освальд Харп, упустивший арестанта, сам не отправился бы под суд. Если бы…

А, да что там! Вины за собой не знаю, значит, и бояться мне нечего. За что королю карать верного вассала?

– Капрал Харп! – опомнился начальник конвоя. – Как смели вы дать арестованному оружие?

Как сумел, так и смел. Покрошили б тут всех без Освальда. Ну и без нас со Скимом, наверное.

Я спешился и, отвернувшись от начальника конвоя, эфесом вперед протянул свою шпагу Освальду Харпу.

Глава 4

Когда я называю узилище Гехта тюрьмой, Оле Сван всегда пренебрежительно машет рукой:

– У нас каталажка. Вот в Бьёрнкроге – тюрьма!

Арахена. Грозный замок, укрепленный куда лучше любой приграничной крепости. Он стоит посреди города, но вокруг него пустое пространство, будто прочие дома расступаются и боязливо ежатся, не смея взглянуть на высокие бурые стены. Увенчанная башней под островерхой крышей, столичная тюрьма похожа на злобно усмехающуюся колдунью в плаще с капюшоном. Кого затащит она под складки-стены, тому уже нет спасения.

Город со времени его основания уже дважды полностью перестраивали, а Арахена стоит неизменная.

Здесь действуют свои законы. Стоило ступить на вымощенный серой брусчаткой двор, как меня тут же схватили за шиворот и поволокли без лишних церемоний. Последнее, что увидел на воле, – растерянное лицо столичного капрала по ту сторону захлопывающихся ворот. Прочие конвойные, Освальд Харп и Ским тоже остались там.

Я пробовал упираться и требовать королевского суда, но тюремщик так встряхнул непокорного арестанта, что дышать оказалось гораздо нужнее, чем говорить. А потом меня зашвырнули в камеру и заперли дверь. Предъявлять свои права стало некому.

Направленный мощным толчком, я пролетел до противоположной стены. Все помещение шагов пять в длину и не намного шире. Большую часть пространства занимает плоский каменный выступ и дыра, плотно закрытая чугунной крышкой. Ни одного окна, только под самым потолком темнеет круглая отдушина.

В камере холодно. Не до окоченения, как в Белом Поле, но ни лежать, ни сидеть на голой каменной постели невозможно. Только топтаться по узкому свободному пространству или стоять.

Через пару часов ноги начали гудеть нестерпимо, поясницу и плечи ломило, голова кружилась от бесконечных поворотов. Если те, за кем, может, и нет никакой вины, содержатся здесь в таких условиях, то что же делают со злодеями, чьи преступления доказаны?

Еще через полчаса пришло откровение: если встать, наклонившись под углом, прислониться лбом к сложенным на стене рукам, опереться, то терпеть можно. Стенка справа от двери оказалась самой приветливой. Сколько я провел возле нее, не знаю. Кажется, что вечность.

Голоса были слышны так ясно, что я сначала подумал, что кто-то незаметно вошел в камеру. Но нет, я по-прежнему был заперт в одиночке, а разговаривали в коридоре. Странно.

– …Притащили сегодня одного щенка породистого.

– Что натворил?

– Говорят, измена государству.

– Правда, что ли?

– Да не, не думаю. Мало ли что эта мелкота по дурости болтает. У меня дочка – и то… В каждом, что ли, измену искать? Выпороли б мальчишку без особой огласки да родителям на руки сдали, чтоб дальше сами воспитывали. Так нет, он в амбицию: я, мол, достоверный вурд и требую королевского суда. Тут уже сам канцлер заинтересовался.

– И что?

– Известно что, Хегли Секъяр из когтей никого не выпустит. Вот уж точно коршун, клюв железный. Королевский суд, не королевский, а если докажут измену, все равно повесят.

– Не, вурдов не вешают – расстреливают.

– Будто ему, или родителям, или кто у него там от этого легче будет. Если останется еще к моменту казни что расстреливать. Одна надежда, сообразит парнишка сразу покаяться, а то и заплакать.

Собеседники за стеной еще повздыхали многозначительно, поцокали языками и удалились.

Что происходит? Меня уже постигло описанное во многих книгах безумие узников? Или же уподобился злодею из назидательной повести, которого голос матери убеждал покаяться? Камера, в которой прекрасно слышно все, что происходит в коридоре? И стражники, не нашедшие лучшего места, чтобы посудачить о заключенном, кроме как у ее двери?

Ой, до чего же ловко все устроено! В холодной маленькой камере рано или поздно устанешь и прислонишься к стене. Удобнее всего именно к этой, где устроен тайный послух. Устроен так, что до заключенного в нужное время доходит все, о чем говорят в коридоре. Упрямому узнику, можно сказать, несомненное указание дают, как вести себя дальше, чтобы не усложнять жизнь себе и людям.

Извините, хессе, но у меня родная сестра главный прознатчик.

Догадливость моя, однако, никакой пользы не принесла. Так и стоял, опершись о стенку, пока не открылась дверь и некий хмырь не вручил мне поднос со скудным обедом (ужином?), а потом приволок тощий тюфяк: хочешь – ложись на него, хочешь – сверху укрывайся. Этому старому мешку, набитому шерстью до того свалявшейся, что по жесткости постельная принадлежность мало чем отличалась от каменного ложа, я обрадовался больше, чем самому желанному подарку на праздник Нюсне. Быстро расстелил его и лег. Хорошо-то как… Но долго блаженствовать не пришлось. Явился все тот же хмырь, без особых церемоний поднял меня и за шиворот поволок на допрос.

Как-то раз, еще в первый месяц самостоятельной службы в качестве хрониста, я сдуру влез в допросную камеру. Пробыл там ровно три минуты – столько понадобилось Оле Свану, чтобы заметить, дошагать до меня и, ухватив за плечи, легко переставить через порог. Тогда я не успел ничего толком разглядеть, хвала Драконам и капитану Свану. Жаль, что я понял, какое это было благо, только сейчас.

Допросная палата Арахены была очень просторная, но с низким потолком. Он давил сверху, будто каменная плита в гробнице на Птичьем острове. Светильники на стенах располагались так, что светлые зоны чередовались с затемненными, где ничего нельзя было разглядеть. Словно в лабиринте: беги куда хочешь, все равно не вырвешься. Тюремный упырь выпихнул меня почти на середину зала, и я показался себе маленьким, как мышь в сундуке, но, в отличие от проворного зверька, не видел ни одной лазейки, ни одной возможности удрать и спрятаться.

– Обернись.

Хельга как-то говорила, что каждый человек перед важным для него разговором специально или бессознательно продумывает для себя ход беседы: что сказать, что сделать, с каким лицом, какую интонацию придать голосу и как отреагирует на это собеседник. Сбить подозреваемого с намеченной роли, удивить его чем-нибудь неожиданным – и допрос пойдет гораздо легче. Толстячок-добрячок в роли прознатчика на первых порах сможет выяснить гораздо больше, чем ожидаемый жуткого вида костолом. А уж скольких подснежников озадачила и быстро расколола бледная худосочная девица хесса Къоль!

Человека, смотрящего на меня сейчас, вероятно, назначили вести допрос из тех же соображений. Мужчина Хельгиных лет или чуть постарше. Лицо красивое, живое, человеческое: ни зверских гримас, ни нарочитого отсутствия эмоций. Судя по золотистой коже и черным волосам, или сам с Южной Дуги, или кто-то из недавних предков оттуда.

Сто двадцать лет назад из глубин Белого Поля вдруг вышел некий невиданный прежде народ. В отличие от кочевников, держались пришельцы мирно и уважительно. Расспросив жителей приграничья, отправили к королю посольство с просьбой разрешить им поселиться в его владениях. Про прежнюю жизнь говорили, что обитали далеко на юге, откуда бежали, спасаясь от набежчиков, разоряющих их поселения и похищающих людей.

На новом месте южане прижились легко. Люди как люди, только мастью от светлых северян отличаются. Из-за непривычной интересной внешности их сперва охотно нанимали в слуги, а потом принялись брать в семьи. Среди тогдашней знати случился раскол: кто-то хотел непременно привезти жену или жениха для дочери, сестры с Южной Дуги, кто-то настаивал на том, что родниться можно только с соплеменниками. Через поколение споры утихли, а еще через годы подданные земли Фимбульветер смешались между собой настолько, что делить их на племена и народы не стало никакого смысла.

– Подойди.

С прознатчиком на допросе спорить можно. Даже долго, вплоть до истерики. А толку?

Истинник расположился за накрытым столом. Так занят, что и поесть иначе, как на службе, времени нет?

– Сядь.

В каталажке Гехта табуреты массивные, тяжелые, как осознание греха, никакому дюжему преступнику не удастся быстро поднять такой и огреть прознатчика по кумполу. Здесь же к столу придвинута самая обычная мебель, у Гудрун на кухне точь-в-точь такая табуретка. Даже тонкая войлочная подушечка положена на сиденье.

И от наличия в допросной палате этой милой домашней табуретки мне вдруг стало по-настоящему страшно.

Я сел на табурет, крепко сцепив пальцы, чтобы незаметно было, как дрожат руки.

Прознатчик, поглаживая короткую аккуратную бородку, разглядывал меня холодным змеиным взглядом.

– Мое имя Хегли Секъяр, я канцлер королевства. Лучше будет, если ты расскажешь о своей измене добровольно и быстро.

– Какой измене?!

Канцлер коротко кивнул, но жест его предназначался не мне.

Какой-то тип, похожий на оплывший по весне сугроб, явился из скрывающих угол теней, бесцеремонно ощупал мои запястья и, пробормотав что-то о том, что «дырки новые в ремне вертеть, чтоб затянуть», удалился.

Хегли Секъяр задумчиво постукивал пальцами по столешнице.

– Тебя в детстве моим именем пугали? – спросил он почти ласково.

Имя его было известно меньше, чем Харальда Секъяра, Зерцала Честности, легендарного канцлера, приходящегося Хегли дедом. Но и про внука толковали много, и не то чтоб с любовью. А иногда говорили, нет, шептались, что Фимбульветер правит вовсе не король Хрольв.

В чем же меня обвиняют, если за расследование дела взялся такой человек?

– В какой измене? – затравленно повторил я.

Канцлер снова кивнул. Ни к кому не обращаясь, просто соглашался с собственными мыслями.

– Хронист, – задумчиво протянул он. – Значит, руки и глаза.

И тут же стремительно выбросил руку вперед, ухватил меня за ворот камзола и пригнул к столу, одновременно сбросив крышку с одного из блюд, так что я почти ткнулся носом в лежащую на тарелке вареную рыбину.

– Глаза, – со значением повторил Хегли Секъяр.

Второй рукой он надавил мне на затылок, так что ни вывернуться, ни отстраниться не было никакой возможности. Ребро столешницы больно впивалось в грудь. Запах вареной рыбы, казалось, заполнил весь мир, сузившийся до кривой треугольной морды и вываренных белесых бельм.

– Это сделал кипяток. Потребовалось совсем мало времени.

– Закон запрещает пытать вурда… – Голос срывается на хриплый шепот. – Тем более несовершеннолетнего…

– Измена не имеет возраста, пола и положения в обществе. К тому же я готов во благо государства нарушить закон и понести за это наказание. Но будет ли тебе от этого легче?

Канцлер поднялся и дернул меня в сторону. Смуглый кулак скручивал ткань камзола и упирался под подбородок, заставляя меня запрокидывать голову и смотреть в спокойное золотистое лицо.

Без усилий протащив до стены, канцлер швырнул меня на стоящую там скамью. Хорошая скамья. Очень удобно повалить на нее узника, привязать руки и ноги, а потом принести котелок с кипящей водой.

– Ну! Вспоминай, хронист, у тебя память хорошая. Книга в черном тисненом переплете, узор напоминает чешую полоза.

– «Гербариум»?!

– Чего?!

И вот тут меня взяли такая злость и обида… Да будь Хегли Секъяр хоть трижды канцлером королевства, он обязан для начала сказать, в чем конкретно меня обвиняют. Да и с вопросами своими определиться. Это я должен удивляться, откуда в столице проведали про «Гербариум» и почему вдруг решили к нему прицепиться.

– «Гербариум, или Список растений, от ледника в оранжереях сохраненных». Написан и переплетен сто три года назад в городе Ольдре, восемьдесят восемь листов пергамента с текстом и рисунками, в четверть листа размером, переплет черный, под змеиную кожу тисненный, на корешке название золотыми буквами.

Я чуть было не сказал, что тисненым переплетом и золотыми буквами мы любовались лишь до конца минувшей недели, потом Магнус Берн бережно обернул книгу белой холстинкой, но вовремя замолчал. Не нужно без необходимости упоминать лишние имена, создавая людям неприятности.

Примерно три минуты Хегли Секъяр смотрел на меня, как кухарка на куриную тушку: то ли целиком зажарить, то ли на котлеты порубить.

– А ведь ты не врешь, – наконец изрек он.

Хессир канцлер не знает, что хронисты всегда говорят правду?

Прогулявшись до стола, Секъяр вернулся с наполненной кружкой. Сунул мне в руки:

– Пей.

Сопротивляться бесполезно, все равно скрутят, зажмут нос и вольют, что надо.

Я осторожно отхлебнул. Отвар камилки. Я такой дома пью, он вкусный. Говорят, этот напиток из мелких белых цветов успокаивает. Вот уж что сейчас и вправду необходимо.

– Значит, вы в своем университетском городе раскопали книгу, один в один похожую на «Соперника».

Четыре часа мы сидели по разные стороны стола и разговаривали. Канцлер задавал вопросы, я отвечал. Хельга тоже мастерица спрашивать так, что человек в результате поведает то, о чем и не подозревал, что знает, но до хессира Хегли сестре далеко.

Секъяра интересовал «Соперник» – священная книга еретиков, полагающих, что Драконов можно вернуть в видимый мир при помощи человеческой крови. Черная книга, один в один схожая с невинным «Гербариумом». Год назад она была в Гехте, но во время облавы на сектантов бесследно исчезла.

А меньше недели назад некий верный подданный короля Хрольва, искренне пекущийся о благе государства, но не пожелавший назвать свое скромное имя, прислал в личную королевскую канцелярию донос. Проклятая книга находится в Гехте, в доме хрониста Ларса Къоля, каковой хронист… Дальше можно уже не читать. Всякое содействие еретикам приравнивается к государственной измене и личному оскорблению короля.

– Почему такое странное название – «Соперник»?

– Сектанты считают, что, отказавшись отдавать свою кровь, люди предали Драконов. В «Завещании» нет ни слова про жертвы, значит, это книга-предатель. Ей противостоит истинное знание – «Соперник». Так ты говоришь, «Гербариум» часто лежал у тебя на столе? Кто интересовался им?

«Гербариум» отличается форматом и переплетом от многочисленных томов хроник. Кто угодно мог полюбопытствовать «Что читаешь?» или, скучая в ожидании нужного документа, заглянуть в необычную книжицу. Орм, командор ордена Багряного Дода, все хроники у меня на столе перерыл, не прекращая при этом неспешного разговора. Но при мне страницы «Гербариума» листал, кроме Герды, лишь один человек.