скачать книгу бесплатно
Дата
Еще мы помним четкий взмах руки.
Вожатый голос с пламенной трибуны….
Вот почему заводские гудки —
В мохнатой мгле натянутые струны.
Еще горят заветные слова.
Как и при жизни лучшие горели.
Но леденеет медленно Нева
В своей большой гранитной колыбели:
Но мерной дробью не стучит станок.
И темногрудые котлы не дышат:
Так самый первый, самый горький срок.
На пленном Западе острее слышен.
И дата смерти, как тугая нить,
Связует страны с неостывшим делом:
Нам бьют в глаза московские огни,
Нам красный флаг захлестывает тело.
1925
Рабфаковцам
1
Оттого ты упорно заносишь науку в тетрадь.
Оттого ты сумел перелистывать плотные книги.
Что когда-то ходил города, словно ягоды, брать,
Что когда-то усталость в подхваченном плавилась крике.
Ты качался в седле, измеряя винтовкой страну,
Знаешь запах земли и смертельную речь пулемета,
А из жизни запомнил веселую повесть одну:
Как малиновый флаг был иглою рабочею сметан.
Ты стрелой отозвался на бурный Кремлевский набат,
Ты широкою памятью предан железным страницам. —
Если сорваны нити с гудящего вестью столба,
Эту весть разнесут красногрудые легкие птицы.
Будем только вперед неуклонно и просто смотреть:
Нарастают, звенят напоенные славою годы,
И тускнеет, дрожа, колокольная в воздухе медь,
И стальное весло рассекает зацветшую воду.
1925
Вторая Москва
Ах, тебя ль обратною дорогой
И путем окольным обойду! —
Всё растет привычная тревога
В колокольном, каменном саду.
Череде далеких новолуний
Слышен плеск уже окрепших крыл. —
Старый город, ты ли накануне
Башнями о боге говорил;
Во хмелю, блаженный и увечный,
Припадал к соборному кресту,
Золотым своим Замоскворечьем
В синюю тянулся пустоту,
Царской плетью хлестанный до крови,
Лишь веригами звенел в пыли…..
А теперь ты – в памяти и слове —
Красный угол дрогнувшей земли.
1925
«Москва кабацкая»
Звон колокольный, звон неровный
Над затуманенной Москвой
И шелест яблонь подмосковных
Сквозь муть, и посвист, и запой.
И, словно горький сад осенний,
Выветриваясь и гния,
Мне открывается, Есенин,
Москва тяжелая твоя:
Недобрый хмель с полынью смешан,
Тоска дорогою легла….
Но всё размеренней, всё реже
У нас звучат колокола:
Нас, младших, солнце в лоб целует
И ломится от нови клеть….
А ты – ты мог Москву Вторую
В Москве Кабацкой проглядеть!
Пусть сердце-ключ на дне стакана —
Ржавеет медленно, и пусть
Тебя из проруби стеклянной
Зовет утраченная Русь. —
Не вековая тронет слава
Страницы гибели твоей:
Так тающий, медвяный саван
С высоких облетит ветвей;
Так наглухо задунет память.
Проводит воронье, кружа,
С последними колоколами —
Есенина неверный шаг.
1925
Старая Москва
Едва вступив в широкий круг свободы.
Страна, как колос, солнцем налита,
Как жернова, перевернулись годы. —
Моя Москва, – и ты уже не та:
Пришла пора – недаром в полдень сирый
Добром народным наливалась клеть —
Рублем чеканным о прилавок мира
Раскатисто и буйно зазвенеть.
И вот крутая, новая дорога,
Ложась, сметает полусгнивший дом. —
Москва-часовня на ладони бога,
Москва, годам врученная на слом!
Ты помнишь день, когда, не чуя страха,
Мозолистая шарила рука —
За ситцевою лучшею рубахой
На самом дне большого сундука.
А там, вверху, с глухим и древним граем
Зловещее кружило воронье
И медь рвалась, отрывисто скликая,
Как на беду, на торжище свое.
Но празднично молчит Смоленский рынок.
Через плечо – гармошка на тесьме —
И мать крестила, на прощанье, сына,
Ходынским полем называя смерть.
1926
Что шуметь, о гибели жалея
Что шуметь, о гибели жалея,
Расточать надуманную грусть:
Нет, не смерть взяла от нас Сергея,
А его бревенчатая Русь:
Верно видел он сквозь ужас древний,
Те простые мерные года —
Как железом обрастет деревня,
Как взойдут на пашнях города.
Вправе мы не помнить об уроне,
Но стереть поднимется ль рука:
Он с другой Россией похоронен —
И земля да будет им легка.
1926
Ты опять со мной, моя Россия
Ты опять со мной, моя Россия.
Лучшей песней миру вручена. —
Но бедны слова мои сухие.
Широка московская страна.
Ах, по картам, в строках, меж строками
Мне ль учить такой большой урок. —
Вот опять перебирает память
Пряди русые дорог.
Ветер с Волги – мед и тополь вместе —
Словно гусли тронет эту грудь.
Колоколенка – слепая – крестит
Тенью пресеченный путь.
Оттого клонюсь к земле и к нови,
Что, под спудом, в теле у меня
Костромской и ярославской крови
Светлая цела струя.
Оттого и не зовет иное —
Только б дням шуршать степным огнем —
Что таким же, знаю, перегноем
Я войду в твой мудрый чернозем.
1926
Ларисса Рейснер
В дни былых, шальных разноголосиц.
В белом платье, в ливень пулевой —
Ты вела по Волге миноносец,