скачать книгу бесплатно
Достойный развязать ремни.
Начало 1920-х гг.
Вторая Москва
Товарищу, назвавшему себя АЛЕКСАНДРОМ ФОКИНЫМ на пути Ростов/Дон – Москва, 2 сентября 1924 года
Седьмое ноября
Червонным золотом горит Москва.
И – крылья алой лебединой стаи —
Знамена плещут и шуршат слова,
Всемирной новью пьяно зацветая.
Когда б он встать, когда б он видеть мог,
Едва раздвинув стены мавзолея,
Как с каждым годом неизбежней срок
Земным плодам, что он с любовью сеял.
Не призрак по Европе – плоть идет
Широкоплечей силой, злой и голой. —
Звени, звени сквозь вычурный фокстрот,
Ближайших лет простая Карманьола!
1924
Джон Рид
Хорошо в свинцовой колыбели
Отдыхать под Красною стеной:
Не пришлец ты был здесь на неделе.
А товарищ сильный и родной.
Полюбил наш бурный скифский берег
И в тифозном, медленном бреду
Ты уже, над картой двух Америк,
Смутно видел красную звезду.
Ничего, что мнем твои страницы,
В заскорузлых пальцах теребя:
В крепком сердце самой вещей птицы
Наша память пестует тебя.
Золотой ордою комсомолья
Снова повесть будет прочтена,
Как терзалась родовою болью
Десять дней огромная страна.
С этой книгой станут наши дети,
Обновленной верные земле,
Под тяжелой славою столетий —
Третьей стражей в мировом Кремле.
1924
Три узла
В память лучших, три узла тугие
Завяжи на нити золотой.
Вот какою стала ты, Россия:
Самой крепкой, стройной и простой.
Оглянись на путь большой и странный,
Ни одной не выпавший стране:
К воле плыл он, первенец желанный,
Стенька Разин в расписном челне.
И еще не отзвенело слово
И не стихла волжская вода,
Как мужицкой славе Пугачева
Поклонились в пояс города.
А недавний, разве он – не сын твой,
Тот, кто встал над омутом Москвы,
Кто тебе кровавую косынку
Повязал вкруг буйной головы.
Так греми же праведной Европе
Комсомольским хохотом в лицо:
Слишком трудно стаей ржавых копий
Пошатнуть кремлевское крыльцо.
1924
Моя страна
Что мне посох, если насмерть ранен
Бредом я, и песнь моя хмельна:
Ведь кругом от грани и до грани —
Алым маком зацвела страна.
Широки поля твои, Россия,
Колокольни тонкие остры —
И горят, горят в глаза сухие
Неуемным пламенем костры.
Ах, зови, звени, пылай – доколе
Не придет орда сыновних рук
Медный голос этих колоколен
Перелить в густой машинный стук? —
И пока любовь моя, скитаясь,
Горько чует верную тропу —
Стой, тихонько на ветру качаясь,
Лучший колос в мировом снопу.
1924
Спасские часы
Не глухое былье и не лобное место под теми.
Что когда-то певали – и божий нам славили страх.
Слушай, стоило жить, чтоб узнать наше бурное время,
Наше острое время на старых кремлевских часах.
Здесь у царских саней, надрываясь, скрипели полозья
И на башенный голос послушно вставала заря.
Но проходят года – и тяжелые зреют колосья
Сквозь суровые зимы, и весны, и дни Октября.
А Европа в петле, а Америка – в пытке, и гулко
По издерганным нервам ударил Московский набат. —
Да, желанною целью – за сетью кривых переулков —
Пилигримом свободы когда-нибудь станет Арбат.
Пять лучей не сочтем, как нагнется над миром комета,
Заметая обломки в костер, а часы на Кремле
Широко пропоют в наступившее красное лето
Колокольною песней торжественный полдень земле.
1924
Неровный ветер, смутный свет
Неровный ветер, смутный свет.
Знамен внезапное веселье —
И стойкий город на Неве
Качнулся красной колыбелью.
Тогда невиданной зарей
Над золотыми куполами, —
Москва, в тяжелый полдень твой
Вошло ликующее пламя.
И над тревогою Кремля,
Над мертвым сном Замоскворечья,
В просторы, в просеки, в поля
Мелькнул и канул вольный кречет.
Нам мнилось, пули счет сведут —
И пулями была расплата.
Горсть неприкрашенных минут
Рвалась столетьем циферблата…
Не голосом печальных книг
Расторгнутые трогать цепи:
Мы соты – солнечные дни —
На творческом досуге лепим.
Но поступь – тверже, глаз – острей.
И, за вожатыми словами.
Ступени медных Октябрей
Хранит размашистая память.
И город, пестовавший весть,
Еще хранит следы глухие,
Как билась судорожно здесь
В капкане времени Россия.
1925
Набат
Не раскольница в огненном стонет плену —
Красный ветер качает большую страну;
Красный ветер метет озаренную пыль, —
В самых дальних степях полыхает ковыль.
Нам дремучей любви не дано превозмочь.
Любо кинуться вместе в мохнатую ночь —
И летим, наклоняясь в скрипящем седле,
По изодранной, пламенной, гулкой земле.
Я не знаю, зачем, и не знаю, куда, —
Только слово «товарищ» мне хлеб и вода,
Только зарево пляшущим дразнит кольцом,
Только дым пеленает и нежит лицо.
Много верных встает в опаленной траве,
Но не каждый знамена крепил на Москве,
И не каждому выпал обугленный клад —
Слышать ленинский клич сквозь московский набат.
1925
