скачать книгу бесплатно
Каким огнем мы все горим? —
Я знаю: правы те, кто ныне
Возводит свой Четвертый Рим.
Но есть плененные ошибкой:
У тех – да минет их гроза! —
С мистической полуулыбкой
На мир опущены глаза.
1925
Мне легла не большая дорога
Мне легла не большая дорога,
А глухая медвежья тропа.
Старый друг, разве мир – не берлога,
Где любовь от рожденья слепа? —
В эту жизнь я вошла с колыбели
Как в несытую солнцем тайгу;
Рыжей белкой качалась на ели.
Волчьим выродком стыла в снегу.
Новолунью сердилась спросонок
И мохнатой звериной судьбе.
А теперь я – ручной медвежонок
У лесничего в теплой избе.
1925
Зимой не бывает горлиц
Зимой не бывает горлиц.
И солнечных зайчиков – тоже:
Трудно им, ласковым, прыгать
В запушенные снегом окна
Спален, где топятся печи…
А я родилась зимою;
Дрожащий солнечный зайчик
По комнате вдруг забегал —
И лег на детское горло:
С тех пор я стала поэтом.
1925
Сестрам Запада
Взгляд – усталый, в лице – ни кровинки.
Ей и голод и труд – нипочем:
Вижу красные крылья косынки
За худым полудетским плечом.
Вот такою – простой комсомолкой.
Сквозь машинную, мерную песнь,
Над докучным мельканьем иголки —
Ваша жизнь мне привиделась здесь.
Сестры Запада, трудная пряжа
Многих медленных лет нам дана:
Помним, знамя кровавое ляжет
Под рукою прилежной у нас.
Слыша четкую поступь событий,
Знает – времени веретено
Приведет путеводною нитью
К дням свободы и к доле иной.
Так ловите ж, сквозь годы глухие,
В мастерских, наклонясь, не дыша,
По следам окрыленной России —
Революции пламенный шаг.
<1927>
Песня о Джанкое
Порох и пламя.
Ремень под рукой.
Шомполом в память
И в сердце – Джанкой.
Поднято дуло.
Щелкнул затвор.
Пули и бури
Ведут разговор.
Станция взмыла
Огнями из тьмы.
Врангель – а с тылу
Ударили мы.
Время качнулось
Вперед и назад.
По эшелонам
Вдогонку – залп.
Вспененных далей
Цокот и топ…
Мы ли их гнали
Под Перекоп!
Кровью цветет
Голубеющий лен
Тихих, родимых
Приволжских сторон:
Слушай, за горсть
Виноградной земли
Десять тысяч здесь
Гатью легли?
Слушай, годам таким —
Нечет иль чет,
На перевес или
На плечо?
Ветру и солнцу,
Рассыпчатый, наш,
Щедрой солонкой
Раскрылся Сиваш.
В бурных знаменах
Маковый дым —
Ты, окаймленный
Славою Крым!
<1928>
Нефтепровод
Земля, какая только лучшим снится.
Когда б могла перелистать и я
Тяжелые и рыхлые страницы
Твои, моя советская земля.
Чтоб этой кровью, с киноварью схожей
(Эпохи росчерк) – вычертить пласты,
Чтоб ты навстречу встала черной рожью —
Дыханьем влажным, гуще темноты.
Когда горят фонтаны, то телами
Их затыкают попросту, земля,
Затем, что больше нефтяное пламя,
Чем жизнь людей, совсем таких, как я.
И я отдам покой мой, память, друга ль,
Всю боль и кровь, и эти жилы все —
За ту одну, в которой жидкий уголь
От Грозного бежит до Туапсе:
Артерией – пока с восточной ленью
Не всплыл Батум, всех галек голубей;
В узде Бакинского сердцебиенья
Уж слышен грохот якорных цепей.
И пусть в стихи, негаданный, как камень
В глухой затон, сбивая рифмам счет,
Павлиньими разводами, кругами.
Как на воду пошел нефтепровод:
На музыку времен – на голос горнам
Положен отзвук городов – сердец.
Чтоб этот сказ о Красном и о Черном
Нам перебил Стендаля, наконец.
Б. д.
Вернись, страна, в высокий город твой
– Вернись, страна, в высокий город твой,
Под купола кремлевской бурной славы,
На холм времен, на пласт береговой…
Но поднят щит. Укреплены заставы.
А там, в бреду, всем ветрам вручена,
В замшелый крест вложив персты сухие,
Забыв свой путь, скитается она —
Слепая. Прокаженная Россия.
1931
Приложения
Приложение 1
Запись о «вторнике» «неоклассиков», состоявшемся 16 ноября 1926 г., – единственная заметка о «Вечерах на Ждановке», сохранившаяся в архиве Л.Аверьяновой; вела ли она свои записи до того или позднее, мы не знаем. В ряду уже известных воспоминаний «неоклассиков» о Федоре Сологубе эта короткая заметка, несомненно, занимает свое место. В отличие от мемуаров В.В. Смиренского, М.В. Борисоглебского и Е.Я. Данько[1 - Смиренский В.В. Воспоминания о Федоре Сологубе / Вступ. статья, публ. и коммент. И.С. Тимченко // Неизданный Федор Сологуб. М., 1997. С. 395–425. Данько Е.Я. Воспоминания о Федоре Сологубе. Стихотворения // Лица: Биографический альманах. М.; СПб., 1992. Вып. 1. С. 192–261; М.В. Борисоглебский и его воспоминания о Федоре Сологубе // Русская литература. 2007. № 2. С. 88–115.] (кого, во-первых и прежде всего, интересовала личность поэта – «последнее Федора Кузьмича»), запись Л. Аверьяновой не выделяется «сологубоцентричностью». Перед нами – своеобразный «стенографический отчет» об одном из «вторников», который показался юной поэтессе интересным и достойным запоминания. Она воспроизводит «программу» вечера без каких-либо оценок услышанного и увиденного, реплики присутствовавших и реакцию на них Сологуба, передает настроения членов кружка и их отношение к происходящему в Совдепии. Благодаря этой особенности изложения ей удается воссоздать подлинную атмосферу «вторников» – кружка независимой творческой интеллигенции, сгруппировавшегося вокруг Сологуба в 1924–1927 гг.
Текст печ. по: Л.И. Аверьянова-Дидерихс. Запись о «вторнике» «неоклассиков» 16 ноября 1926 г. // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2003–2004 годы. СПб., 2007. С. 555–559.
Запись о «вторнике» «неоклассиков» 16 ноября 1926 года
16 ноября 1926 <года>
Я глубоко сожалею, что недостаточно умна для словесного турнира с Ф.К. Сологубом.
Я вошла (сегодня очередной в этом «сезоне» – вторник «неоклассиков») в его тепло натопленную спальню-кабинет со старинной мебелью красного дерева и синим сукном на письменном столе. Спиной к двери, в жестковатом екатерининском кресле уже сидел М.В. Борисоглебский[2 - Михаил Васильевич Борисоглебский (1896–1942; наст. фам. – Шаталин; репрессирован, погиб в тюрьме) – поэт, беллетрист, историк балета, художник, в 1924–1927 гг. был секретарем Правления Союза писателей (ЛО) при Ф. Сологубе, подробнее о нем см.: М.В. Борисоглебский и его воспоминания о Федоре Сологубе. С. 88–115.]. Разговор шел о Булгакове: перед моим приходом М<ихаил> В<асильевич> рассказывал о нашумевшей пьесе последнего «Дни Турбинных», которую М<ихаил> В<асильевич> видел в Москве и которая, по его словам, производит впечатление потрясающее[3 - Пьеса М.А. Булгакова «Дни Турбиных» (1926; при жизни автора на родине не печаталась, впервые: М.: Искусство, 1955) была поставлена на сцене МХАТ Ильей Яковлевичем Судаковым (1875–1933) при участии К.С. Станиславского; премьера состоялась 5 окт. 1926 г.; постановка имела шумный успех у зрителей и принесла автору широкую известность, несмотря на разгромную кампанию в критике, обвинившей его в апологетике белого движения (см. библиографию: Смелянский A.M. Михаил Булгаков в Художественном театре. М., 1989).]. Ф<едор> К<узьмич> слушал холодно и только заметил, что рассказы Булгакова он знает и они ему нравятся[4 - До 1926 г. вышли в свет сборники рассказов М. Булгакова: «Дьяволиада» (М.: Недра, 1925), «Рассказы библиотеки "Смехач"» (Л.: Смехач, 1926), «Трактат о жилище» (М.; Л.: Земля и фабрика, 1926); его проза регулярно появлялась в московских газетах «Гудок», «Рабочая газета», «Медицинский работник» и в ленинградском «Смехаче». В личной библиотеке Сологуба книг М. Булгакова, по-видимому, не было; см.: Шаталина Н.Н. Библиотека Ф. Сологуба (Материалы к описанию) // Неизданный Федор Сологуб. М., 1997. С. 435–522.], но что пьесы, которые дают 40 аншлагов и «толпа на них валит», ему обычно уже по этому одному нравиться не могут.
Когда мы на минуту остались одни, Ф<едор> К<узьмич> вдруг круто спросил: «Стихи пишете?» – «Мало». – «Напрасно, – наставительно заметил он, – надо писать много». В этот вечер он не раз возвращался к этой теме и, между прочим, рассказал, как однажды спросил его Александр Александрович (Блок), сколько у него за последний год написано стихов. «50», – наобум ответил Сологуб, на что Блок решительно произнес: «Мало».