Бироновщина

"Да! Вѣдь это тотъ самый малороссъ, который y себя на Украйнѣ былъ простымъ пастухомъ, но за свой чудный голосъ былъ взятъ пѣвчимъ въ приходскую церковь и y дьячка научился церковному пѣнію и грамотѣ; а потомъ, когда набирали въ Малороссіи пѣвчихъ для придворнаго хора, попалъ и въ Петербургъ, сдѣлался здѣсь пѣвцомъ-солистомъ цесаревны и, наконецъ, управляющимъ ея имѣніями"…

Размышляя такъ о своемъ кавалерѣ, Лилли двигалась объ руку съ нимъ подъ звуки марша, въ нескончаемой вереницѣ маскированныхъ, по всей анфиладѣ парадныхъ аппартаментовъ дворца, чтобы затѣмъ возвратиться снова въ танцовальный залъ.

Тутъ на смѣну "променада" оркестръ заигралъ ритурнель къ контрдансу. Разумовскій, не выпуская руки Лилли, сталъ съ нею въ рядъ танцующихъ.

"Чудакъ! думала про себя Лилли. – Послали его ко мнѣ, такъ онъ считаетъ священнымъ долгомъ не отходить отъ меня уже цѣлый вечеръ. И хоть бы ротъ раскрылъ! А то молчитъ, какъ рыба. Ободрить его развѣ?"

– Вы вѣдь, кажется, въ особенномъ фаворѣ y цесаревны? – начала она разговоръ.

– Благодѣтельница она моя… – пробормоталъ онъ. – Разумомъ острая, сердцемъ добрая, жалостливая…

И опять застѣнчиво умолкъ.

Начался контрдансъ. Тогда танцовали его совсѣмъ не такъ, какъ въ наше время: и кавалеры, и дамы самымъ старательнымъ манеромъ выдѣлывали отдѣльныя па. Впервые въ жизни танцуя на большомъ придворномъ балу, Лилли прилагала съ своей стороны все усвоенное ею отъ придворнаго балетмейстера умѣнье, чтобы не ударить въ грязь лицомъ. Тѣмъ не менѣе она невольно поглядывала все въ одну сторону, любуясь на молодую боярыню, каждое движеніе которой было полно неподражаемой граціи.

– Вѣдь это цесаревна? – спросила она своего кавалера. – Она, въ самомъ дѣлѣ, не танцуетъ, а порхаетъ…

– Якъ ластивочка, якъ витеръ y поли! – отозвался Разумовскій съ непритворнымъ обожаніемъ.

Только-что контрдансъ пришелъ къ концу, какъ къ нимъ подлетѣла Скавронская и, подхвативъ Лилли подъ руку, увлекла вонъ изъ зала.

– Ну, милочка, теперь пойдемъ переодѣваться.

– Но ты танцовала вѣдь уже съ своимъ рыцаремъ и променадъ, и контрдансъ.

– Да, но твоя Менгденша обратила уже вниманіе; она принимаетъ его вѣдь за своего Шувалова.

– Такъ ты съ нимъ еще не наговорилась?

– Куда! Вѣдь мы съ Мишелемъ не видѣлись больше года. Онъ прибылъ сюда изъ своего полка безъ всякаго разрѣшенія…

– Какъ! И Биронъ, значитъ, тоже ничего не знаетъ?

– Ничего, и не дай Богъ, чтобы узналъ: вѣдь онъ же и выслалъ Мишеля изъ Петербурга. Я все это тебѣ какъ-нибудь разскажу. Но сейчасъ будетъ менуэтъ. Чтобы танцовать опять съ нимъ, я должна быть въ другомъ видѣ; мы съ тобой опять обмѣняемся костюмами.

Въ Юліанѣ, дѣйствительно, заговорила уже какъ-будто ревность: пользуясь паузой въ танцахъ, она подошла къ своему воображаемому рыцарю. Хотя Воронцовъ и слышалъ давеча отъ Петра Шувалова, что гоффрейлина принцессы будетъ замаскирована Діаной, но положительно забылъ уже про ея существованіе. Когда она вдругъ предстала теперь передъ нимъ въ образѣ дѣвственной богини охоты съ полумѣсяцемъ во лбу, съ колчаномъ; полнымъ стрѣлъ, черезъ плечо и съ золотымъ лукомъ въ рукѣ, – онъ невольно вздрогнулъ.

– Что, трепещете, г-нъ рыцарь? – обратилась къ нему по-французски Юліана. – Вы нарочно будто убѣгаете отъ меня.

– Трепещу, божественная, и убѣгаю безъ оглядки: отъ вашихъ стрѣлъ нѣтъ никому вѣдь пощады, – отвѣчалъ Воронцовъ, стараясь измѣнить свой голосъ. – Горы и дебри кругомъ оглашаются стонами раненыхъ вами звѣрей…

– А вы какой же звѣрь: олень, кабанъ или заяцъ?

Въ такомъ шутливомъ духѣ продолжалась ихъ болтовня нѣсколько минутъ, когда Юліана завидѣла возвращающихся въ залъ швейцарку и турчанку.

– Вотъ и ваша турчанка, – сказала она. – Но она, боюсь я, обратитъ васъ въ свою магометанскую вѣру; а многоженство y насъ строго запрещено! Поэтому позвольте дать вамъ въ спутницы добрую христіанку.

И, подойдя съ нимъ къ швейцаркѣ, которую принимала за Лилли, она объявила ей, что вотъ г-нъ рыцарь желалъ бы протанцовать съ нею менуэтъ. Швейцарка робко протянула ему руку, но когда отошла съ нимъ вонъ, то прыснула со смѣху:

– Она хотѣла наказать насъ обоихъ, но мы ей великодушно простимъ!

Къ турчанкѣ въ то же время приблизился Разумовскій, считавшій ее Аннетъ Скавронской, и почтительно просилъ "графиню" не отказать ему въ менуэтѣ. Волей-неволей Лилли пришлось войти въ роль подруги и занять съ нимъ въ третій разъ мѣсто въ ряду танцующихъ.

Подъ медленный ритмъ менуэта, этого по истинѣ аристократическаго танца, задвигались по залѣ безчисленныя маски, съ изысканной граціей обмѣниваясь съ сосѣдями направо и налѣво почтительно-важными поклонами.

Есть секта "скакуновъ", доходящая въ своихъ фанатическихъ "радѣніяхъ" до такого экстаза, что заражаетъ наконецъ и постороннихъ зрителей.

Нѣчто подобное случилось въ настоящемъ случаѣ и съ Лилли, которая, впрочемъ, и раньше ужъ была большой поклонницей менуэта. Увлеченная примѣромъ всѣхъ окружающихъ, она всѣмъ существомъ своимъ отдалась прелести изящныхъ тѣлодвиженій, согласованныхъ съ музыкальнымъ ритмомъ. Ей было теперь уже не до пустыхъ разговоровъ съ своимъ кавалеромъ, которые нарушили бы только гармонію танца.

Но на этотъ разъ молчальникъ счелъ себя, видно, обязаннымъ занять мнимую кузину цесаревны:

– А слышали, графиня, послѣднюю новость?

– Какую?

– Ось казусное діло: до ужина изъ дворца ни души уже не выпустятъ.

– Это почему?

– А потому, что сюда, слышно, пробрался въ маскѣ непрошенный гость. Передъ ужиномъ всѣ должны будутъ снять маски; тутъ его, сиромаху, и сцапаютъ. Нехай Богъ его милуе!

Лилли ахнула.

– Но кто это распорядился? – спросила она. – Вѣрно самъ герцогъ?

– Врагъ его знае. Видѣлъ я только, что Липпманъ вертѣлся все вокругъ него да около; а гдѣ этотъ Искаріотъ, тамъ вѣрно ужъ какая ни есть каверза и пакость.

Куда дѣвались беззаботность и упоеніе Лилли! Ей было теперь уже не до менуэта; она то и дѣло поглядывала на Воронцова, какъ ни въ чемъ не бывало танцовавшаго со Скавронской. Съ послѣднимъ же звукомъ оркестра она подлетѣла къ Воронцову со словами:

– Спасайтесь: васъ узнали и хотятъ арестовать!

IV. Съ чернаго крыльца

Послѣ своего разговора съ Лилли, Самсоновъ нѣкоторое время еще послонялся по иллюминованному саду. Когда же всѣ маскированные вошли во дворецъ, и изъ-за освѣщенныхъ оконъ танцовальнаго зала донеслись звуки торжественнаго марша, онъ рѣшился попытать счастья: не удастся ли ему также пробраться во дворецъ.

Въ дверяхъ параднаго крыльца торчалъ саженный швейцаръ съ золотой булавой, а за нимъ въ вестибюлѣ толпились всевозможныя лакейскія ливреи.

"Этихъ дальше не пустили; значитъ, и мнѣ тутъ нѣтъ ходу, разсуждалъ самъ съ собою Самсоновъ. – Обойдемъ кругомъ. "

Со стороны Фонтанки, дѣйствительно, оказалось заднее крыльцо, оберегаемое единственнымъ сторожемъ-инвалидомъ; но тотъ сперва также остановилъ его:

– Куда прешь? Пошелъ, пошелъ!

Самсоновъ сталъ объяснять, что ему бы только однимъ глазкомъ взглянуть, какъ господа тамъ танцуютъ… Инвалидъ перебилъ его:

– Сказано тебѣ, что дѣло нестаточное. Отойди до грѣха!

– Ну, пусти, дяденька, радѣлецъ, отецъ родной! Тебя отъ того вѣдь не убудетъ. Пусти!

– Сказано разъ: "не пущу", ну, и не пущу!

Такъ Самсоновъ, по всему вѣроятно, и отъѣхалъ бы ни съ чѣмъ, не найди онъ поддержки въ дворцовой служительницѣ, возвращавшейся въ это время съ иллюминаціи тѣмъ же чернымъ ходомъ и узнавшей въ немъ шуваловскаго человѣка.

– Да ублажилъ бы ты старика: сунулъ бы грошъ въ зубы, – вполголоса посовѣтовала она Самсонову.

Онъ пошарилъ y себя по карманамъ: вмѣсто гроша, нашелся тамъ цѣлый алтынъ.

– На-ка-сь вотъ, дяденька, на добрую чарку.

Устоять противъ такого соблазна было уже свыше силъ ворчуна. Пробурчавъ что-то подъ носъ онъ пропустилъ обоихъ.

Хорошо знакомыми ей, видно, закоулками дворца дѣвушка провела Самсонова къ винтовой лѣстницѣ.

– По этой лѣстницѣ, – сказала она, – ты, прямо выйдешь на хоры.

– Ну, спасибо, родная.

На хорахъ, кромѣ придворнаго оркестра Самсоновъ засталъ уже десятка два такихъ же любопытныхъ, скучившихся въ сторонкѣ на двухъ скамейкахъ передъ ажурными перилами.

– Не найдется ли, матушка, и для меня мѣстечка? – обратился онъ къ сидѣвшей съ краю на задней скамьѣ старушкѣ, повидимому изъ придворныхъ приживалокъ.

Та воззрилась на него и тотчасъ съ готовностью отодвинулась къ сосѣдкѣ.

– Какъ не найтись для тебя, касатикъ, – найдется.

Отсюда, между головъ сидѣвшихъ на передней скамьѣ, сквозь прорѣзы въ перилахъ, было видно, какъ на ладони, все, что происходило внизу, въ танцовальномъ залѣ. Отъ пестроты и роскоши мелькавшихъ тамъ маскарадныхъ костюмовъ y Самсонова вначалѣ въ глазахъ рябило. Понемногу онъ, однакожъ, приглядѣлся; а комментаріи, которыми обмѣнивались сидѣвшія около него двѣ кумушки, облегчали ему еще опознаться въ этомъ одушевленномъ калейдоскопѣ. Но, любуясь блестящимъ зрѣлищемъ маскараднаго бала, онъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, не упускалъ изъ виду ни швейцарки, ни рыцаря, хотя тѣ ни променада, ни контрданса не танцовали другъ съ другомъ.

Послѣ контрданса швейцарка на нѣсколько минутъ исчезла съ турчанкой, и когда возвратилась, то на менуэтъ приняла приглашеніе рыцаря. Не подозрѣвая, что швейцаркой одѣта теперь уже не его "молочная сестра", а Скавронская, Самсоновъ не могъ надивиться несвойственной Лилли развязности въ обращеніи съ своимъ кавалеромъ.

Тутъ къ нимъ подлетаетъ опять турчанка. Что она говоритъ рыцарю? Наскоро приложившись къ ручкѣ своей дамы, онъ удираетъ изъ зала. Знать, не спроста!

Самсоновъ такъ стремительно поднялся съ своего мѣста, что привелъ въ сотрясеніе всю скамейку; обѣ кумушки сердито на него оглянулись. Но его и слѣдъ простылъ.

Дверь, за которою исчезъ Воронцовъ, была въ сторону параднаго крыльца. Самсоновъ поспѣшилъ туда же. Благодаря своей ливреѣ, онъ не обращалъ ни чьего вниманія. Въ проходной комнаткѣ около вестибюля онъ столкнулся лицомъ къ лицу съ Воронцовымъ.

– А я къ вамъ, Михайло Ларивонычъ. Васъ, вѣрно, хватились?

– Да, хотятъ, слышно, арестовать. Ожидаютъ только, должно быть, конца бала, чтобы не дѣлать переполоха.

– Такъ вамъ бы крадучись уйти.

– Пытался; но y параднаго хода стоятъ два жандарма; а швейцаръ мнѣ объявилъ, что раньше ужина никого изъ гостей не приказано выпускать.

– Изъ гостей? Такъ намъ, слугамъ, значитъ, выходить не возбранено? Переодѣться бы вамъ въ мою ливрею и утечь съ задняго крыльца.

– А ты самъ-то, братецъ, что же?

– Самъ я надѣну ваши рыцарскіе доспѣхи и останусь тутъ за васъ, чтобы вамъ было время убраться изъ Питера по добру по здорову.

– Ты, видно, о двухъ головахъ! Къ ужину всѣ вѣдь должны будутъ снять маски, и тебѣ придется также показать свое лицо.

– И покажу.

– Но съ тобой чиниться уже не станутъ…

– Богъ милостивъ. Скажу, что нарядился, молъ, въ доспѣхи своего господина сдуру безъ его вѣдома, чтобы побывать тоже разъ на этакомъ придворномъ маскарадѣ. Ну, знамое дѣло, по головкѣ не погладятъ, накажуть, а все же не такъ, какъ вашу бы милость: вамъ, офицеру, всю жизнь бы испортили.

– Это-то вѣрно… Ну, Самсоновъ, золотой ты человѣкъ! Этой услуги я тебѣ во вѣкъ не забуду. Но гдѣ намъ переодѣться?

– А за переборкой въ мужской уборной. Войдемъ вмѣстѣ и выйдемъ вмѣстѣ: никому и не въ домекъ.

Сказано – сдѣлано. Когда, немного погодя, оба вышли опять изъ уборной, никому изъ попадавшихъ имъ навстрѣчу и въ голову не приходило, что шествующій впереди благородный рыцарь – въ дѣйствительности слуга, а скромно плетущійся за нимъ слуга – благородный рыцарь.

Самсоновъ отъ природы былъ очень примѣтливъ и безъ затрудненія нашелъ выходъ изъ дворцоваго лабиринта къ черному крыльцу. Здѣсь, кромѣ дежурнаго сторожа, стояли теперь также два полицейскихъ аргуса съ саблями на-голо. Но ливрейнаго слугу они выпустили въ садъ безъ всякихъ разспросовъ, а настоящій слуга въ образѣ рыцаря возвратился опять, скрѣпя сердце, на парадную половину дворца.

V. Рыцарь и браминъ

Изъ танцовальнаго зала на Самсонова пахнуло тропическою жарой и неулегшеюся еще послѣ танцевъ пылью, смѣшанною съ запахомъ человѣческаго пота и парфюмерныхъ благовоній. Разгоряченныя танцами маски обоего пола расхаживали взадъ и впередъ одиночно или по-парно, прохлаждаясь холодными напитками и мороженымъ, которые разносились кругомъ придворными лакеями.

Вдругъ къ нему подпорхнули двѣ женскія маски: швейцарка и турчанка.

– Ты все еще здѣсь, Мишель? – замѣтила ему вполголоса швейцарка. – Какое безумство!

– Вы ошибаетесь, Лизавета Романовна, отвѣчалъ Самсоновъ. – Я не Михайло Ларивонычъ…

– Это – Гриша! – вмѣшалась турчанка. – Они вѣрно тоже, какъ мы, обмѣнялись платьемъ. Правда, Гриша?

Теперь и Самсоновъ узналъ ее по голосу.

– Правда, Лизавета Романовна, отвѣчалъ онъ. – Михайла Ларивоныча въ моей ливреѣ никто не задержалъ, и теперь его, вѣрно, уже не нагонятъ.

– Слава тебѣ, Господи! – облегченно вздохнула Скавронская. – Но какой ты самъ безстрашный! Вѣдь тебѣ это такъ не сойдетъ. Знаешь что, Лилли: мнѣ уже изъ реконесанса надо его тоже выручить; я поговорю съ цесаревной…

– А я съ принцессой! – подхватила Лилли. – Раньше намъ съ тобой надо, однакожъ, опять переодѣться. А ты, Гриша, тѣмъ временемъ уберись здѣсь куда-нибудь подальше.

"Ахъ вы, милыя, хорошія! – подумалъ Самсоновъ, когда двѣ подруги упорхнули снова вонъ. – Но куда мнѣ здѣсь убраться? Развѣ что въ буфетъ".

И онъ спросилъ y проходившаго мимо лакея: гдѣ буфетъ?

– А пожалуйте, сударь, за мною, – предложилъ тотъ и провелъ его въ длинную стеклянную галлерею, въ концѣ которой былъ устроенъ роскошный буфетъ, а подъ высокими окнами были разставлены небольшіе мраморные столики.

Идя за лакеемъ, Самсоновъ разслышалъ за собою чьи-то семенящіе шаги, слѣдовавшіе за нимъ въ стеклянную галлерею.

Едва онъ тутъ присѣлъ за одинъ изъ свободныхъ столиковъ, какъ за сосѣднимъ столикомъ расположился маленькій толстенькій человѣчекъ, наряженный индѣйскимъ браминомъ, и потребовалъ себѣ бутылку шампанскаго.

"А что жъ, не угоститься ли мнѣ тоже всласть, пока еще не посадили на хлѣбъ и на воду?" сказалъ себѣ Самсоновъ и приказалъ подать себѣ чего-нибудь посытнѣе. Минуту спустя столикъ его былъ уставленъ всевозможною "сытною" снѣдью: былъ тутъ и страсбургскій пирогъ, и балыкъ, и ростбифъ…

– Въ буфетѣ y насъ, простите, сударь, одна холодная закуска, – извинился прислужникъ: – горячая будетъ къ ужину. А изъ винъ что прикажете: легкаго какого, али стараго бургонскаго?

– Нѣтъ ли y васъ простого квасу? – Спросилъ съ полнымъ ртомъ Самсоновъ, уписывая страсбургскій пирогъ за обѣ щеки.

– Простого ква-су? – протянулъ слуга и отрицательно покрутилъ головой. – Нѣтъ-съ, простыхъ русскихъ питій y насъ не полагается. Изъ дамскихъ прохладительныхъ есть оршадъ, лимонадъ: оршадъ первый сортъ – изъ миндаля и апельсиновъ на "гуляфной" водѣ, а лимонадъ – на лучшемъ "ренскомъ".

– Такъ дай мнѣ хоть лимонаду, что ли.

– И что вамъ за охота, г-нъ рыцарь, пить всякую дрянь, коли есть нектаръ, питье боговъ? – заговорилъ тутъ браминъ и, поднявшись изъ-за стола съ длинногорлой бутылкой въ рукѣ, подошелъ къ Самсонову. – Человѣкъ! еще одинъ покалъ.

Характерное картавое произношеніе съ придыханіемъ уже само по себѣ выдавало въ немъ семита; а когда онъ въ добавокъ, задыхаясь, должно быть, подъ маской, отвязалъ ее и обнаружилъ такимъ образомъ одутловатое лицо съ хищнически-загнутымъ носомъ и выпуклыми, воспаленными глазами, – Самсоновъ тотчасъ узналъ въ немъ придворнаго банкира и бироновскаго совѣтчика, въ конторѣ котораго получалъ уже какъ-то деньги для своего господина.

– Вы слишкомъ любезны, г-нъ Липпманъ… – пробормоталъ онъ, не рѣшаясь прямо отказаться. А тотъ безцеремонно подсѣлъ уже къ нему и, наливая ему полный "покалъ", продолжалъ съ тою же развязностью:

– И вамъ бы, г-нъ рыцарь, снять свой шлемъ; развѣ вамъ не жарко?

При этомъ глаза его зорко вглядывались въ глазныя отверстія шлема рыцаря и въ нижнюю часть его лица, видимую изъ-подъ слегка приподнятаго для ѣды забрала.

"Гляди, гляди, – меня-то не узнаешь!" думалъ про себя Самсоновъ, а на вопросъ отвѣчалъ, что "нѣтъ, не жарко".

– А чокнуться все же можно и осушить покалъ.

Дѣлать нечего, – пришлось чокнуться и осушить. Игристый напитокъ Шампаньи разлился y юноши огнемъ по жиламъ, ударилъ ему съ непривычки въ голову. Онъ не то, чтобы опьянѣлъ, а исполнился беззавѣтной отваги.

"Погибать, такъ погибать! По крайней мѣрѣ натѣшусь еще надъ этимъ мерзавцемъ".

Онъ самъ уже налилъ себѣ второй бокалъ и съ задорной усмѣшкой спросилъ банкира, правда-ль, что тотъ прибылъ въ Питеръ лѣтъ двадцать назадъ съ грошомъ въ карманѣ.

– Побольше: съ полтиной, – отвѣчалъ Липпманъ, ни чуть какъ будто не обидясь, а напротивъ, самодовольно улыбаясь. – Во всякомъ гешефтѣ, г-нъ рыцарь, только начало трудно. Въ первый годъ изъ полтины y меня стало пятьдесятъ рублей, во второй – триста, а въ третій – десять тысячъ.

– Изъ трехъ сотъ рублей въ одинъ годъ десять тысячъ! Это какимъ же чудомъ?

– Не чудомъ, а казенной поставкой. Подрядился я поставить для арміи десять тысячъ епанчей…

– Десять тысячъ епанчей на триста рублей? Значитъ, одну епанчу за три копейки? Кто вамъ это повѣритъ!

– Хе-хе-хе-хе! Триста рублей моихъ пошли только на первую смазку, чтобы получить поставку. (Онъ наглядно показалъ пальцами, какъ смазываютъ.) Другіе брались поставить кто по восемь рублей, кто по семь, а я по шесть рублей за штуку. Ну, поставка и осталась за мною.

– Да по сколько же вамъ самимъ обошлась каждая штука?

– По сколько? (Онъ лукаво подмигнулъ однимъ глазомъ.) По шесть съ полтиной.

– Такъ, стало-быть, въ прямой себѣ убытокъ?

– Мнѣ епанчи, что поставилъ, по полтинѣ убытку.

– А то еще за какія жъ?

– За тѣ, что не поставилъ.

– Простите, г-нъ Липпманъ, но я васъ не понимаю.

– Не понимаете? Ха! А дѣло, кажется, ясное: по квитанціи я сдалъ будто бы всѣ десять тысячъ штукъ, а взаправду приняли отъ меня шесть тысячъ.

– Такъ что за непоставленные четыре тысячи вы положили себѣ въ карманъ ни за что, ни про что, двадцать четыре тысячи рублей?

– "Ни за что, ни про что" – пхе! За труды-съ. Да и то не двадцать четыре, а только половину – двѣнадцать тысячъ.

– А остальныя двѣнадцать тысячъ пошли въ чужіе, что ли, карманы?

– А то какъ же? Извѣстно, за коммиссію, подѣлились совсѣмъ по-братски. Никому не обидно.

– Окромѣ казны-матушки да бѣдныхъ солдатиковъ.

– Казна-матушка не плачетъ, а солдаты тоже не остались безъ епанчей.

– Да вѣдь на четырехъ тысячъ человѣкъ ихъ не хватило?

– Новыхъ епанчей не хватило, но старыхъ – сколько угодно. Хе-хе-хе-хе!

И, чрезвычайно довольный эффектомъ, произведеннымъ на наивнаго собесѣдника ловкой аферой, Липпманъ наполнилъ оба бокала въ третій разъ.

– За казну-матушку!

– Не лучше ли за ея грабителей?

Это было уже не въ бровь, а въ глазъ. Банкиръ не выдержалъ, быстро всталъ со стула и прошипѣлъ:

– Это вамъ, сударь мой, такъ не сойдетъ!

"Наконецъ-то отвязался!" – сказалъ самъ себѣ Самсоновъ и принялся опять за ѣду.

Но наѣсться всласть ему все-таки не пришлось. Отъ входныхъ дверей раздался знакомый ему голосъ:

– Ба, ба, ба! онъ и въ самомъ дѣлѣ тутъ. А я за него отдувайся!

Передъ нимъ очутился бедуинъ, въ сообществѣ двухъ другихъ маскированныхъ. Рыцарь нашъ едва успѣлъ отереть себѣ салфеткой ротъ и опустить забрало.

– Чего же ты, Петя, притворялся инвалидомъ? – продолжалъ Александръ Шуваловъ. – А Юліана Менгденъ мнѣ проходу не даетъ: "Каинъ! гдѣ братъ твой Авель?" – "Дома, говорю, – прикованъ, какъ Прометей, къ скалѣ-дивану". – "Неправда, говоритъ, – я сама съ нимъ говорила. Отыщите мнѣ его". А ты, глядь, и вправду тутъ. Ступай-ка, ступай, пока не совсѣмъ еще впалъ въ немилость.

Разувѣрять теперь въ своей личности не приходилось. Промычавъ что-то себѣ подъ носъ вмѣсто отвѣта, Самсоновъ бросилъ на столъ салфетку и, слегка прихрамывая, точно нога y него еще не совсѣмъ въ порядкѣ, не спѣша двинулся вонъ изъ галлереи.

VI. Маски снимаются

Въ танцовальномъ залѣ только-что кончилась опять пауза, и съ хоръ полились заунывно-тягучіе звуки «русской», безъ которой въ тѣ времена не обходился ни одинъ балъ. Простонародный танецъ давно уже, однако, не находилъ въ высшемъ обществѣ прежняго сочувствія; пары собирались вяло; никому какъ-будто не хотѣлось начинать.

Тутъ въ дверяхъ появились рука объ руку молодой бояринъ съ молодой боярыней и показали примѣръ другимъ. Что боярыня эта – цесаревна Елисавета, знали, надо думать, всѣ присутствующіе; что кавалеръ ея – Разумовскій, догадывались, вѣроятно, очень многіе. Общее вниманіе тотчасъ сосредоточилось на этой парѣ, и всѣ на нее за любовались, даже тѣ, что собрались было уже танцовать. Да и какъ, право, было не залюбоваться!

Съ какою воздушною легкостью и граціей боярыня плыла мимо своего боярина, помахивая шелковымъ платочкомъ передъ его закрытымъ маскою лицомъ! Какъ бойко онъ, въ свою очередь, выбивалъ дробь ногами, какъ залихватски забрасывалъ пятки!

Никто изъ зрителей, однако, не рѣшался первымъ захлопать, пока стоявшая въ дверяхъ императрица не подастъ знака. У нея одной, какъ уже сказано, лицо не было прикрыто маской. На устахъ ея заиграла также устало-грустная улыбка. И вотъ она подняла сложенныя на тальѣ руки и ударила въ ладоши. Въ тотъ же мигъ весь залъ кругомъ зазвучалъ оглушительными рукоплесканіями.

Въ цѣлой имперіи не нашлось бы, пожалуй, ни души, кромѣ одного единственнаго человѣка, кто рѣшился бы теперь открыто заявить свое несогласіе съ выраженнымъ государыней одобреніемъ. Этотъ единственный человѣкъ, Марсъ-Биронъ, поманилъ къ себѣ перстомъ Меркурія-Лёвенвольде и отдалъ ему какое-то приказаніе. Оберъ-гофмаршалъ покорно наклонилъ голову и, выступивъ впередъ, громогласно крикнулъ капельмейстеру на хорахъ:

– Grossvater!

Всѣмъ было ясно, что слишкомъ благопріятное впечатлѣніе отъ русской пляски ненавистникъ русскаго народа, герцогъ курляндскій, счелъ нужнымъ ослабить нѣмецкимъ свадебнымъ танцемъ, которымъ тогда и въ нашихъ придворныхъ сферахъ, какъ y бароновъ въ остзейскомъ краѣ, заканчивались, обыкновенно, свадебные балы. Въ "гросфатерѣ" обязательно принимали участіе какъ вся молодежь, такъ и маститые сановники съ ихъ пожилыми супругами; поэтому вдоль всего огромнаго зала мигомъ образовалась змѣевидная лента "дѣдушекъ" и "бабушекъ" всѣхъ возрастовъ и званій, начиная съ самого Бирона и кончая Лилли. И вся вереница, въ тактъ медленному темпу музыки, заковыляла старческой походкой, хоромъ подпѣвая нелѣпѣйшую пѣсню:

   – "Als der Grossvater die Grossmutter nahm,   Da war der Grossvater ein Brautigam,             La-ri, la-ri, la ra!

(«Когда дѣдушка посватался къ бабушкѣ, дѣдушка сталъ женихомъ, ла-ри, ла-ри, ла-ра!»)

Вдругъ ковыляющій темпъ разомъ переходитъ въ бѣшеный плясовой. Каждый кавалеръ хватаетъ свою даму за обѣ кисти рукъ и дѣлаетъ съ нею бочкомъ козлиный скачекъ назадъ и затѣмъ впередъ, чтобы перемѣниться мѣстомъ съ сосѣдней парой, во все горло припѣвая:

   – "La-ri, la-ri, la-ralla-la!             La-ri, la-ri, la-ra!"

Лилли не разъ уже танцовала въ Лифляндіи этотъ патріархальный свадебный танецъ, – танцовала съ дѣтскимъ увлеченіемъ. Теперь онъ показался ей до-нельзя пошлымъ, и она готова была убѣжать вонъ. Но кавалеръ не выпускалъ ея рукъ, и ей поневолѣ приходилось также подпрыгивать и подтягивать:

   – «La-ri, la-ri, la-ralla-la!»             La-ri, la-ri, la-ra!".

«Гдѣ-то теперь Гриша? Да вонъ онъ, бѣдняга, въ своихъ рыцарскихъ доспѣхахъ стоитъ y выступа стѣны, опершись на свой мечъ, не шевельнется, словно окаменѣлъ на мѣстѣ. Что-то сейчасъ его ожидаетъ, Боже милосердый!»

Наконецъ-то и заключительный куплетъ. Барабанъ и литавры гремятъ въ послѣдній разъ. Кавалеръ жметъ ей руки и откланивается.

– Милостивые государи и государыни! – возглашаетъ оберъ-гофмаршалъ. – Танцы кончены: прошу снять маски.

Вотъ и роковой мигъ. "О, Гриша!"

Дрожащими отъ волненья пальцами Лилли отвязываетъ свою маску и оглядывается. Какъ эти разгоряченныя, глянцовитыя отъ пота, истомленныя лица не подходятъ къ свѣжимъ и пышнымъ нарядамъ! Ужели и она сама такая же красная?

Но всѣхъ краснѣе и противнѣе упитанная бычачья рожа Бирона. И какимъ вѣдь жестокимъ инквизиторскимъ взглядомъ озираетъ онъ всѣхъ окружающихъ, видимо, отыскивая между ними того, о которомъ ему донесли его шпіоны! Но искомаго на лицо не оказывается: брови герцога сдвигаются еще мрачнѣе.

Тутъ вынырнувшій позади его браминъ – банкиръ, приподнявшись на цыпочки, шепчетъ ему что-то на ухо. Взоръ Бирона устремляется на прикованную все тамъ же къ выступу стѣны, неподвижную фигуру средневѣковаго рыцаря.