Шпион

«Будешь отрабатывать свое обжорство в спортзале», – усмехнулась она, представив, сколько калорий было в этих «эклерах». Не теряя времени, решительно сползла с кровати на пол и принялась качать пресс. Потом стала изображать велосипед, окончательно превратив свой плен в импровизированный спортзал. И лишь когда в прихожей загремели ключами, Соня подтянула выглядывающие из пижамы босые ноги поближе к себе и уставилась на дверь.

Пила

Катерина открыла дверь, вошла и сразу же поняла, о какой такой гостье предупредил ее, специально позвонив поутру, Артемий Андреевич.

– Эй! Кто-нибудь там есть? Помогите! – донеслось из спальни.

Голос звучал тонко и жалостливо.

– Ой! Ну, кто-нибудь, отзовитесь! Я же слышу – вы там. Пожалуйста.

Катерина хмыкнула и решительно толкнула дверь. Гостья – рыжая взлохмаченная девица в одной пижаме – лежала на полу, рядом с батареей центрального отопления.

«Ох уж эти американские штучки!»

– Вы кто? Соня?

– Да. Я – Соня, – шмыгнула носом рыжая «штучка», – а вас как зовут?

– Меня зовут Катя. Екатерина, – сухо представилась Катерина.

– Приятно познакомиться, – вежливо отозвалась «штучка», – а вы не могли бы мне помочь?

Катерина насторожилась.

– Чем?

– Да, я вот… тут застряла… Понимаете?

Рыжая «штучка» подергала левой рукой и показала на нее свободной правой.

Катерина вскинула брови.

– А зачем же вы залезли в батарею?

– Я? Я не залезала… она… оно само… – понесла несуразицу «штучка».

Катерина осторожно приблизилась. Подобранная шефом на каком-то вокзале американка в пижаме и впрямь застряла рукой меж секций батареи – самым нелепым образом.

«Хорошо еще догадалась горячую воду перекрыть…» – отметила Катерина. Однако ожог был уже заметен, а рука припухла.

– Можете? – потянула за обожженную руку Катерина, и гостья шефа мгновенно напряглась.

«Нет, не получается…»

Катя вышла из комнаты, прошла на кухню, достала из шкафа бутылку оливкового масла, обошла распятую на полу гостью со стороны головы и присела. Щедро смазала руку маслом и торжественно загремела металлом.

– Приготовьтесь к операции.

– Что?!

Екатерина вытащила из-за спины зубастую ножовку.

– С рукой прощайтесь, говорю… ну, и глаза лучше закройте…

И провела ножовкой по батарее.

Гостья завизжала, и уже в следующее мгновение отбивалась от домработницы обеими, совершенно свободными руками.

– Да… самый целительный в таких случаях фильм – это «Техасская резня бензопилой»! – рассмеялась Катерина. – Потому что видели его все.

Список

Борис Черкасов с утра был не в настроении. Во-первых, после каждого телефонного разговора с Соломиным ему становилось ясно, как много он потерял… и все только потому, что в Кремле в очередной раз поменялась сексуальная ориентация. Во-вторых, вчерашняя четвертинка была не последней, и он добавил еще и получил очередную бессонную ночь, прошедшую в перебранке с женой, уговаривавшей его бросить пить, закодироваться, и сменить работу. И, конечно же, ни того, ни другого Борис делать не собирался. Работа ему даже нравилась, и он все больше чувствовал себя востребованным, а пил… ну пил просто потому что пил. В конце концов, это не бабье дело указывать мужчине, что делать!

Он вздохнул и потянулся за бутылкой коньяка, которая дежурила в тумбе стола. Он всегда держал ее на пожарный случай. Сейчас был именно тот самый случай, а трубы, как говорится, горели с утра пораньше. Но едва он вытянул бутылку из укрытия, как в дверь постучали, и раздосадованный Борис вернул дежурную бутылку на место.

– Входите!

Дверь отворилась, и на пороге возник не так давно появившись в институте и уже совершенно доставший Черкасова своей торговой жилкой коммерсант-издатель Алек Кантарович.

«Принесла нелегкая», – подумал Борис и кисло кивнул.

– Входи. Чего тебе?

Черкасов не считал нужным говорить этому сопляку «вы» и намеренно «тыкал» ему, заодно указывая, где его место в институте. Но главное, теперь, когда он достаточно четко указал Юре Соломину главного «козла в огороде», все еще не посаженный в камеру Кантарович откровенно раздражал его.

– Здравствуйте, Борис Васильевич.

– И ты не хворай. Зачем пришел? – повторил раздраженно Черкасов.

Гость уже видел, что зашел не вовремя, но не отступил.

– Борис Васильевич, я, наверное, не вовремя. Но у меня короткий вопрос.

Черкасов высокомерно кивнул.

– Если короткий, то валяй!

– Мы поставили в план некоторые новые издания на следующие три квартала.

– И?

Черкасов демонстративно уставился на прыщ, выскочивший у Алека на носу и тщательно замазанный маскирующим гримом.

«Вот баба!»

Алек смутился; он явно не знал, как отвести этот зубодробящий взор чекистского оптического прицела, и от напряжения даже икнул.

– Ой! То есть я хотел сказать, что принес вам список. Можно заверить?

– Список? – поднял брови Черкасов и кивнул на свой стол. – Ну, раз принес, выкладывай.

Кантарович придвинулся, явно смущаясь, положил перед ним папочку с тесемочными завязками и, так же неясно чего смущаясь, отступил назад.

Борис видел, что Алек, по слухам уже начавший зарабатывать весьма и весьма приличные барыши на издательстве, экономил на всем: покупал самые дешевые картонные папки, использовал самую низкокачественную бумагу, и даже скрепки у него были мало того, что железные, так еще и ржавые. При этом одевался он с иголочки.

Черкасов поморщился и развязал веревки. Выложил листы и попытался сосредоточиться. Это получилось не вполне четко. Тогда он решил довести начатый процесс до логического завершения и повернулся к Алеку.

– Так. Давай ты сейчас погуляешь полчасика, а потом зайдешь ко мне. Я посмотрю список и скажу тебе все, что думаю по этому поводу.

Кантарович забеспокоился.

– Борис Васильевич, только мне нужно обязательно не позже…

– Ишь, ты! – Черкасов скорчил старческую рожу и шутовски зашепелявил. – Куда торописся, милай?

Алек смутился и тут же через силу, словно извиняясь, улыбнулся:

– Да в типографию нужно ехать. Сами понимаете, работа.

Вышло это так униженно, что Черкасов оживился.

– Ага. Понимаю. А я, значит, тут зря свой хлеб ем? Так получается, по-твоему?

– Да нет, что вы… – начал было Алек, но Черкасов уже поднимался из-за стола.

– А ну! Кру-гом!!! Шагом! Арш!!!

Кантарович пулей вылетел в коридор, едва не сбив спешившую к Черкасову секретаршу ректора, и Черкасов удовлетворенно рассмеялся, а жизнь на мгновение стала ярче и осмысленнее.

– Как я его! Еще годик, и он, даже если его не посадят, от пола у меня отжиматься будет!

Плевок

Едва не сбитая Кантаровичем секретарша взвизгнула и отскочила, и он окинул ее злобным взглядом, но нахамить не посмел.

– Здрсте! – выцедил сквозь зубы. – Тороплюсь, извините, уж.

Алек ненавидел всех: и Черкасова, и этот институт, и эту страну. Выходки зама по режиму его и раздражали, и еще больше унижали. Порой он еле сдерживался, чтобы не сказать ему что-нибудь очень дерзкое и даже оскорбительное.

«Ну, ничего, придет время, и ты заплачешь… – бубнил он под нос, – кровавыми слезами. Дай только срок. Вашей конторе вообще – день-два существовать. Всех вас изведем под корень. Вон как в Эстонии и Литве. Ответите за все, кровопийцы…»

Однако, погуляв, как было сказано, полчаса, Кантарович снова был в кабинете Черкасова. От того приятно пахло коньяком и лимоном. Настроение заместителя ректора по режиму заметно улучшилось, а в стальном взгляде бесцветных глаз заиграли искорки сознания. Алек, уже перебравший все мыслимые способы расправы над ненавистным чекистом и остановившийся на проклятье, вытащил и аккуратно поставил на стол очередные пол-литра «Хеннесси».

Черкасов криво усмехнулся, ловко подхватил бутылку за горлышко и вдруг подбросил ее высоко-высоко, под самый потолок. Алек вжался в стену и зажмурился. Однако ничего не произошло. Черкасов подхватил вращающуюся бутылку на лету и, продолжая траекторию полета, сунул ее в стол и захлопнул дверку.

– Чего прищурился? Садись.

Он явно смягчился с момента их расставания и явно не от съеденного лимона.

– Сссспасибо, – голос Алека предательски дрожал.

Он присел в потрескавшееся кресло у стола, а Черкасов повернул и подтолкнул к нему папку из дешевого картона.

– Держи свой план.

Алек, затаив дыхание, открыл папку, и его затрясло от негодования.

– Но здесь же половина вычеркнута…

Почти половина тем и названий были размашисто перечеркнуты красным карандашом с какими-то пометками. От плана издательства оставался куцый огрызок из никчемных устаревших учебников.

– Где ж – половина? Ты что, ослеп, Кантарович? – размашисто провел рукой над папкой зам по режиму. – Гляди, сплошной полет ученой мысли! Печатай на здоровье!

Алек шумно глотнул, а Черкасов развалился в кресле. Ему определенно нравилось демонстрировать свою власть, и сейчас он просто показывал, кто в институте решает, какие учебники печатать, а какие – нет.

– Вы, Борис Васильевич… вы, – Алек перебрал все подходившие к случаю слова, и не матерным было только одно, – вы – ретроград!

Черкасов подался вперед, упер здоровенные кулаки в стол.

– Кто-о-о-о? Я тебе покажу реет-ро-град! Ты у меня вообще вылетишь из института. Коммерсант, твою мать! Где ты был со своей коммерцией, когда я кровь проливал!? А?

Алек, уже понявший, что дальше будет лишь хуже, постарался смягчить свой выпад. Он улыбнулся жалкой, насколько смог, улыбкой и заставил себя посмотреть в налившиеся кровью глаза чекиста.

– Простите, Борис Васильевич. Вырвалось. Я не хотел вас обидеть. Но и вы меня поймите.

Наступила пауза, долгая, затяжная, и, наконец, Черкасов с презрением покачал головой и плюнул под стол – в корзину для бумаг.

– Тьфу-ты, тля! Вот хотел хоть раз намылить тебе шею. Нет же! Снова ты выскользнул! Ух, Канторович, поганое семя! Скользкий ты, как жаба во время случки.

Алек стоял перед ним, стиснув зубы. Он не мог допустить, чтобы столь тщательно подготовленный план издательства был сорван прихотью этого мужлана, однако возражать ему сейчас было бы неумно.

– Ладно, не гоношись, Алек Моисеевич, – то ли примирительно, то ли равнодушно махнул рукой Черкасов.

Алек вспыхнул.

– Но я не Моисеевич, извините. Я…

Черкассов опустил огромный кулак на стол.

– Все вы Моисеевичи! Живи, короче, пока. Но темы секретные не трожь! Не твоего пархатого ума дело! Понял?

Алек опустил глаза.

– Понял.

Затем, не поворачиваясь, попятился, нащупал дверь, открыл и кое-как вывалился в коридор. Закрыл дверь и огляделся по сторонам. В коридоре никого не было. Алек вобрал воздух в грудь, на мгновение замер и с чувством, смачно харкнул на дверь. Впрочем, тут же испугался и быстро-быстро размазал рукой плевок. И не успел Черкасов прислушаться к странным звукам за дверью, как Алек уже мчался в приемную ректора Рунге – аж, через три ступеньки.

Гений

Вице-президент Академии наук и ректор Института кибернетической физики Илья Иосифович Рунге раскладывал на столе платежные ведомости, хотя вовсе и не ректорским делом было распределять премии и гонорары за напечатанные в издательстве работы его сотрудников. С недавних пор у терпящего системный крах Института при почти полном отсутствии бюджетного финансирования появились собственные источники и статьи дохода. Прежде всего, это произошло из-за лоббирования интересов коммерсантов, готовых на определенных условиях участвовать в научных программах, – из тех, кто еще верил в российскую науку и ее будущее, и из тех, кто вовсе в нее не верил, но готов был конвертировать уже заработанный научный капитал в твердую валюту. Приходилось считаться с первыми и мириться со вторыми.

Илья Иосифович поправил по очереди беретку, очки, галстук и почесал седую академическую бородку. Доходы от самостоятельной хозяйственной деятельности вовсе не росли, как хотелось бы, они скорее скакали как блошки. Но подскакивали все реже и реже и все ниже и ниже. В двери появилась секретарь.

– Илья Иосифович, к вам просится Кантарович.

Рунге посмотрел поверх очков на девушку и пожевал воздух вставными челюстями.

– Ну-ну. Приглашайте. И вот что… сделайте мне… нет, нам чайку. Гостю можно без сахара. А мне положите и размешайте три… нет, два куска, – академик Рунге тоже не отличался расточительностью.

Через минуту секретарь внесла два стакана чая. Один хрустальный в серебряном подстаканнике, другой – обычный с алюминиевой ложкой внутри, но без сахара. Вслед за ней в кабинет просочился и взволнованный Алек Кантарович. Он почтительно поклонился и тут же подсел к столу. Положил на стол папочку с бумагами и затараторил, не давая старику перевести дух.

– Илья Иосифович, доброго здоровья! Скажу вам честно и откровенно, это просто гениально. Ге-ни-аль-но! Ваша работа – украшение науки!

Рунге растерялся; последний свой труд он опубликовал в конце 1982 года. С тех пор так и не сподобился.

– О чем вы? – заинтересованно прокряхтел он. – Какая работа?..

– Как же, Илья Иосифович? – поднял брови Кантарович. – Ваш труд по охлаждению ракетных двигателей!

Рунге закряхтел и пожевал воздух. Новый зубной протез никак не хотел вставать на место и все еще притирался к челюстям. Он чмокнул.

– Да-да. Как же, как же. Помню. Ах, если бы не смерть вождя… – он мечтательно закатил глаза.

– Вождя?

Ректор вздохнул, оглядел кабинет и обнаружил стакан чая.

– Да-да… – он потянулся и сладко хлебнул чайку.

– А какого вождя вы имеете в виду? – попытался поддержать беседу Кантарович.

Рунге досадливо покачал головой.

– Эх, молодой человек, я уже пережил всех до единого вождей! Владимира Ильича, Льва Давидовича, Иосифа Виссарионовича, Лаврентия Павловича, Георгия Максимилиановича, Никиту Сергеевича и, конечно же, Леонида Ильича. А после него вождей-то и не было. Так, не пойми что…

Академик опасливо оглянулся.

– Ну, разве что Юрий Владимирович что-то попытался…

На самом деле Рунге считал, что это была попытка с негодными средствами. Вместо крайне важной уже тогда либерализации, науке и ему лично засекретили большинство тем и проектов. До сей поры разгребать приходится. Но говорить все, что он думает, вслух было необязательно.

– Но и Андропов со своей манией дисциплины палку перегнул… – сказал он главное, – явно перегнул…

Алек закивал головой.

– Совершенно вы правы, Илья Иосифович! Но ведь и сейчас – полное безобразие. Вот был я сегодня у Черкасова.

При одном упоминании имени зама по режиму старик насупился и стал машинально причмокивать неудобным протезом. Борис Васильевич, фактически навязанный ему министерством и Лубянкой, регулярно пытался вмешаться в научную деятельность института. Это раздражало.

– Что там еще? – поморщился он. – Бойцы невидимого фронта продолжают классовую борьбу?

Алек закивал и принялся объяснять.

– Что-то вроде этого. У нас горит план на следующий год. Необходимо утвердить. Точнее даже – подтвердить, – тут же поправился Алек.

Рунге поджал губы. Алек Савельевич очень своевременно поправил себя. Академик хоть и был почти в маразматическом состоянии, но четко знал, что утверждать имеет право только научный совет и он, бессменный ректор Института. Любая попытка присвоения этих полномочий расценивалась им как недружественный шаг. Со всеми вытекающими…

– Так, – сурово прокашлялся он, – и что же вы хотели подтвердить?

– Всего лишь план публикаций на следующие три квартала, – пожал плечами Алек и приготовился открыть картонную папку.

– А что сказал ученый совет? – поправил очки Рунге. – Напомните.

– Ученый совет, прошедший… – Алек открыл папку и сверил дату, – две недели назад, утвердил план издания и переиздания работ по представленному списку. Вот, кстати, и списочек.

Алек пододвинул ему папку, раскрытую на нужном месте, и Рунге надвинул очки. Глянул в бумаги и тут же отпрянул, упершись трехкратно увеличенными глазами в Кантаровича. Губы отчаянно задвигались.

– Что это значит?! Это как понимать?! – ткнул он пальцем в красные линии и кресты; художества зама по режиму превратили серьезный документ в карикатуру.

– Как видите, – Алек изобразил отчаяние, обиду и беспомощность. – Такое вот отношение к делу…

Академик налился пунцовой краской и ткнул пальцем в визу ученого совета, которая была почему-то обведена красной линией, а рядом нахальной дугой изогнулся знак вопроса.

– Кто это сделал?!

Лицо Алека Савельевича стало сухим и отстраненным.

– Борис Васильевич Черкасов. Ваш заместитель по режиму.

Игрушки

Алек видел, что Рунге растерялся. Он, конечно же, имел право отменить любое решение своего зама, даже по режиму. Но, с другой стороны, он определенно побаивался, и даже не столько прямой ссоры, сколько возможных последствий жалобы Черкасова своим «другим» начальникам. Слово «Лубянка» никогда академику не нравилось.

«Пора», – понял Кантарович и аккуратно пришел на помощь.

– Насколько я понял из нашей беседы, Черкасов не против указанных публикаций в целом…

– Правда? – взгляд ректора вспыхнул явной надеждой на благополучное разрешение назревающего конфликта.

– Да-да. Он сказал, что очень прислушивается к вашему мнению и уважает решение ученого совета, – безбожно врал Алек.

Старый академик залился краской и удовлетворенно причмокнул.

– Это хорошо. Правильно.

Алек убедился, что ничего более сказано не будет, и перешел к решающей фазе своего плана.

– Но он, как и всякий не специалист, не совсем понимает отдельные значения и термины. И тем более не знает, по сути, многих работ.

Алек подтащил картонную папку к себе и ткнул пальцем в густо перечеркнутую красным строку.

– Например, учебник Смирнова 1972 года и ваш труд «Охлаждение ракетных двигателей» 1981-го…

Академик презрительно фыркнул.

– Откуда он их может помнить? Он тогда еще под стол пешком ходил! Мальчишка.

Алек замер: пока все шло, как надо. А Рунге тем временем сделал большой глоток чая и вытер бородку, на которую попали капли.

– Я уверен, что Черкасов и не видел ни одной из моих работ, – подытожил академик, – а тем более работ Смирнова.

– Мне тоже так кажется, – кивнул Алек. – А между тем сейчас на наше издательство выходят западные корпорации по производству бытовой и спасательной техники и детских игрушек.

– Игрушек? – вскинул брови Рунге; он явно был возмущен таким занижением значения его научных работ.

Алек замахал руками.

– Нет-нет! Вы не думайте, Илья Иосифович. Это не просто игрушки. Даже совсем не игрушки. Представьте себе настоящий военный корабль, подводную лодку, самолет вертикального взлета, крылатую ракету…

Академик насупился.

– Ну, и?..

– Так вот, все это в масштабе один к ста. Или один к пятидесяти. И даже один к двадцати. Все эти модели реально строятся в этих, с позволения сказать, «игрушечных корпорациях». Они да-а-алеко не игрушечные. И главное! Дают не игрушечные деньги.

Услышав слово «деньги», академик оживился.

– Хм. Весьма, весьма любопытно. Значит, говорите, масштабные действующие модели? Любопытно.

Рунге задумчиво прокашлялся и погрузился в себя. Его профессионально богатое воображение наверняка уже нарисовало целую баталию между игрушечными кораблями и подводными лодками с участием самолетов и крылатых ракет. Алек снова вовремя звякнул ложечкой, и старик встрепенулся.

– Да-да? Что такое?

– Так вот я и говорю, Илья Иосифович, – напомнил Алек, – они платят очень приличные деньги всего лишь за возможность производить востребованную продукцию. Настоящие игрушки для взрослых. Но Черкасову на это плевать.

– И что же делать? – опечалился академик.

Он мысленно жалел детишек, лишенных безжалостным Черкасовым радости пустить в своего соседа торпеду или ракету.

Алек откинулся на спинку стула.

– Не мне советовать ректору и вице-президенту академии наук. Но если бы вы сочли возможным утвердить данный список публикаций не только как ректор, но и провести решение через президиум Академии… – Алек замер.

Теперь решалась судьба всего предприятия. Старик решительно кашлянул, шлепнул рукой по столу и выдернул из подставки длинную ручку, стилизованную под гусиное перо. Ради детей он готов был на все. Тем более за это платили валютой.

– Где поставить визу?

Алек моментально подался вперед, убрал исчерканный список и положил на стол другую копию, также заверенную ученым советом, но без хамских отметок Черкасова и указал:

– Здесь и здесь. Как ректор и как вице-президент. И хорошо бы печать приложить…

Рунге кивнул и размашисто расписался.

– Хорошо. Итак… – посмотрел, наклонившись на лист, – мило. Печаточку приложим, вы не волнуйтесь. К вечеру получите в лучшем виде.

Академик сгреб листы в папку и поднялся из-за стола.

– А за Черкасова не волнуйтесь. Я сам с ним все улажу. Смирнова издавайте. Но и мои… скромные труды… уж, само собой… не забудьте.

Старик замялся, смутился, поправил академический беретик и галстук-бабочку, тяжело поднялся из-за стола и зашагал, опираясь на массивную трость, подарок к восьмидесятилетию. Как и подстаканник, она пригодилась. Старые суставы нуждаются в надежной опоре. Заслуженные академики тоже.

Дровосек

Артем Павлов начал утро, как обычно в не самые загруженные дни. Изучил почту, сделал с десяток необходимых звонков, проверил, как дела у стажеров, ну, и само собой выяснил, что произошло с пропавшим двадцать лет назад Юрой Соломиным.

В целом с Юрой оказался полный порядок: долгая работа за рубежом позволила ему обрасти такими связями, коих обычно хватает до конца жизни, – даже если не работать. После столь внезапно и красноречиво оборвавшейся командировки Юра все-таки попал не в дорожные регулировщики, а в самую настоящую контрразведку, причем не на самую слабую должность.

«Нет, Юра – действительно, железный человек… – заулыбался Артем, – в огне не горит, в воде не тонет!»

Соломинский характер проявился в Вышке довольно быстро, но вот кличка приросла к нему далеко не сразу: Железный Феликс, Железный Дровосек, Матрос Железняк… а, в конце концов, утряслась на простом и понятном Железный Юрик. Он и теперь наверняка оставался таким же – прямым и настырным.

«Нет, не буду первым звонить, – еще раз взвесив все обстоятельства, решил Артем, – Юрка сам должен решить, кто ему будет ко двору…»

И, напротив, с Алеком Кантаровичем все оказалось просто и понятно. В пять минут Артем нашел все его координаты и, отметив, что даже самая сонливая девушка в это время должна уже проснуться, набрал свой домашний номер.

– Артемий Андреевич? – взяла трубку домработница Катерина, – мы тут с Соней вашими плюшками балуемся… не возражаете?

– Не возражаю, – улыбнулся Артем, – только запишите сразу телефон и адрес. Это для Софии…

Катерина быстро записала все, что велели, затем у трубки оказалась Соня, и Артем не без вздохов вычеркнул из рабочего дня четверть часа жизни.

– Спасибо, Артемий Андреевич, я немедленно с ним созвонюсь, – заверяла Соня, и время все шло и шло, а Артем только слушал и время от времени соглашался.

– Да-да, это будет разумно.

– Я вообще не привыкла сидеть без работы!

– Что ж, прекрасное качество…

– Прямо сейчас и позвоню.

И никто не торопился первым оборвать этот необязательный разговор, и, странное дело, когда разговор все-таки был окончен, Артем почувствовал острый укол сожаления.

Энциклопедия

Уже через полчаса Алек вернулся на свой чердак и принялся любовно раскладывать так называемые гранки – только что отпечатанные листы, когда отдельные части книги еще не сверстаны брошюрками, и есть возможность насладиться запахом типографской краски. Алек особенно любил эти моменты и требовал обязательно приносить только-только вышедший из под печатного станка экземпляр, и часто, слишком часто, мастер или печатник забывал и это вовремя сделать.

Это была одна из основных причин, по которой Алек стремился создать собственные мощности. Он очень хотел не зависеть ни от кого; не спрашивать, что можно печатать, а что нет; не клянчить визы и разрешения, не обивать пороги кабинетов старых чудаков и чванливых дураков, а печатать, печатать на полную мощь станка.

Для этого нужно было сделать еще три-четыре удачных захода и получить необходимые деньги, и, в частности, энциклопедия, заказанная британцами, могла в этом существенно помочь. Алек мог подозревать, для чего нужна такая публикация. Открытой публикацией институты, не патентовавшие своих изобретений, фактически отказывались от многих важнейших ноу-хау ядерной энергетики, например, как изготавливать особо прочные, не боящиеся перегрева урановые стержни. Как британцы сумели это пробить, Алек не знал, он знал одно: уже первый тираж даст больше половины нужных ему денег. А там, если удачно подсуетиться и прокредитовать, то можно быстро отбить и все остальные деньги. А дальше…