скачать книгу бесплатно
Москва тысяча девятьсот двадцать первого года представляла собой печальное зрелище. Запущенные здания, оборванное и голодное население. За Гражданскую войну, несмотря на то, что стала столицей, число ее жителей сократилось почти в два раза.
Прохожие на улицах уже не выглядели вольготно-беззаботными, как раньше, они торопливо и суетливо прошмыгивали по улицам, втянув голову в плечи. По улицам не раскатывали вальяжные ямщики, только тянулись унылые телеги, да сновали суетливо авто, покрякивая своими клаксонами.
В глаза бросались только служащие, которые были немного лучше одеты, да беспризорники со своими чумазыми лицами. Среди этого унылого потока (если это можно было назвать потоком) людей выделялись два молодых человека, которые целеустремленно шли куда-то, разговаривая на ходу. Лицо одного из них показалось Пармену знакомым. Видимо и он произвел такое же впечатление потому, что поравнявшись с ним, молодой человек деловито поздоровался, но не остановился, продолжая беседу. До Пармена донеслись слова «гомеоморфизм» и «поверхности». Похоже, что это были будущие коллеги.
Пармен не спеша прогуливался по Волхонке. Следовало продумать, как представить свое бытие в университете. По той информации, что он получил, студенты университета не получают никакого содержания, поэтому занятия проводятся вечером. Студенты Технического училища, как будущие инженеры, получают по фунту хлеба в день и четыре селедки в месяц. На этот паек можно как-то проживать, не умирая с голоду, но тратить время на обучение в училище и восстанавливать свои пробелы в математике ему не по плечу. Придется рассчитывать на паек, который дает ему ГПУ. Но для того, чтобы это не вызывало подозрений, придется делать вид, что живешь у родителей в Смоленске. Там, действительно, жить немного легче. Но там нет необходимой ему литературы. Впрочем, надо сначала оглядеться.
****
Как в довоенные времена, на собрании у Кузина было шумно и весело. Кто-то рассказывал смешные истории из жизни знаменитых математиков, кто-то шумно обсуждал доказательство, которое принес сюда для обсуждения, но все стихли, когда в аудиторию вошли Кузин и Ермилов.
И если все, кто окружали Пармена, были ему незнакомы, то эти два лица сразу напомнили былые времена, когда они с Мишей Муслиным точно такими же зелеными студентами спорили здесь о своих задумках, которые принесли на строгий профессорский суд.
Кузин сразу выделил его среди толпы и пригласил к себе.
– Знакомьтесь, друзья! – Несколько театрально провозгласил он. – Блудный сын вернулся из кромешной смуты…
Пармен заметил, что лицо Ермилова передернула насмешливая улыбка.
– В прошлом месяце я рассказывал вам про аналитические множества… И вот к нам вернулся один из авторов их. К сожалению, второго мы потеряли по причине тифа.
На лицах присутствующих Пармен заметил уважительный интерес, смешанный с некоторым восхищением.
– Не преувеличивайте, Николай Николаевич, – преодолевая смущение, сказал он, – вся основная работа была проделана Михаилом. Я лишь подал идею и доказал некоторые свойства.
– Но какова была идея! – Лицо Кузина было похоже на лицо актера, которому вздумалось сыграть Архимеда в домашнем театре. – На этой идеи у Михаила Яковлевича стали такие плоды расти!… Куда там развесистой клюкве… Впрочем, вы пока у нас не в курсе… Так сказать, с корабля на бал. Присаживайтесь и послушайте. Вот, хоть, рядом с Павлом Самуиловичем… Так сказать, на рыцарском месте…
Павлом Самуиловичем оказался тот молодой человек, с которым он столкнулся недавно на улице. Его спутник сидел поодаль, вжавшись в стенку и благоговейно слушавший все, что происходило вокруг.
– Добрый вечер! Не узнаете меня? – Дружелюбно обратился к Пармену его сосед. – Павел Урельсон… Я был на первом курсе. Когда вы докладывали об А-множествах. Потом Михаил Самуилович развил эту теорию и превратил в отдельный раздел. Кстати, как вы относитесь к Бетховену? Мне достали две контрамарки в малый зал Консерватории, не желаете сходить со мной?
Пармен с улыбкой кивнул и знаком показал, что внимательно слушает докладчика.
Время и война сделали свое дело. Почти ничего из того, что говорилось и обсуждалось не было ему понятно. В голове умещались лишь некоторые знакомые слова, которые со звоном прыгали в гудящем пустом пространстве. Он начал понимать, что задача, которая стоит перед ним может быть не только сверхсложной, но и почти невыполнимой. А ведь ему еще предстояло сдать магистрантские экзамены, и сдавать их придется не благодушному Кузину, а сидевшему рядом с ним сердито нахмурившему Ермилову, который, казалось, готов был душу вытянуть из каждого докладчика.
****
На следующий день после поспешного бегства Сергея, Холмс встретила меня в дверях с горящими глазами.
– Кажется, все еще более запутано, чем кажется сначала… Смотри.
Я стал читать тот документ, который был на экране и не поверил своим глазам.
– Так он обвинял или не обвинял?
– Вот и мне непонятно… Кто же он, все-таки? И как ему удалось стать таким математиком?
Где же зарыта собака?
****
Они бродили всю ночь, как сумасшедшие или влюбленные. Подчас Пармену казалось. что перед ним не математик, а безумный поэт.
– Ты понимаешь, Пармен, какие возможности возникают? И аналитические множества, которые вы с Муслиным придумали, а Николай Николаевич развил – еще цветочки перед теми просторами, которые нам открываются… Нам надо быстрей сдавать магистрантские экзамены и добиться, чтобы нас направили в Германию, к Гильберту, Минковскому… Там сейчас творится истинно новая математика. Они открыли целые пространства, целый аппарат, который позволяет решать задачи, не решаемые старым… Там творится истинная революция…
– Постой, мне хотя бы вспомнить все… Я уже не говорю о магистрантских экзаменах.
– С экзаменами я тебе помогу… Заодно и подтяну тебя. Нагонишь быстро… Ермилов, конечно дотошен и строг, да я все его лекции знаю… Главное, чтобы у тебя терпения хватило. А тебе точно это понравилось? Я тебе признаюсь, что ты второй человек, который так в analis sytus вцепился… Есть еще один, но он еще студент.
– Уж не тот ли, с которым я тебя на улице встретил? Такой серьезный, диковатый…
– Вот уж, правда… Он в Техническом Училище учится, где я лекции читаю, а потом в университет бежит… И мне по пути с ним. Вот, чтобы времени не терять, я и начал ему по дороге лекции читать. Он схватывает все, как голодный… Будто его три года без еды держали.
– Что он в Техническом Училище делает? Учится из-за пайка?
– Ну, да. Так многие делают. Некоторые, правда, работают в учреждениях. Но, Бог с ними…
Ге же зарыта собака?
****
– Обыватель представляет себе математика, как человека, который увлечен числами. Но это совсем не так. Можно найти целую толпу математиков, которые с трудом преодолеют программу начальной школы, а уж таблицу умножения припомнят с большим трудом.
Рассуждала Сашенька, сидя на своем привычном месте на кухне, пока я варил кофе. Надо сказать, что во время расследования она никогда не могла справиться с этой задачей. Кофе обязательно или выкипал, или оставался ожидать, пока она не догадывалась зажечь огонь.
– Математика интересует, скорее красота, связывающая факты, чем численное содержание самих фактов. Гильберт как-то сказал про своего ученика: «Он стал поэтом, потому, что на математику не хватило фантазии». А то, что произошло с Алексашиным – совершенно невероятно. Он вернулся из поэзии театра в математику. Что-то мы упускаем…
****
В кабинете, куда вошел Пармен сидел неприметный человек, назвавшийся Федором Яковлевичем Кариным. Смуглый цвет лица выдавал в нем южанина.
– Садитесь, Пармен Сергеевич, Артур Христианович занят. Как ваши дела, как впечатления от работы, которая предстоит?
– Тяжелая работа. Боюсь, что могу не справится… Все очень изменилось.
– Я понимаю, что изменилось. Но справится надо. Ситуация сейчас не только сложная, а наисложнейшая. Повсюду крестьянские бунты, брожения умов. По секрету вам скажу, что недавно нами было обнаружено кадетское гнездо. И где? В самом Совнаркоме. В такой ситуации, партия вынуждена временно отступить от принципов. Так сказать, перегруппироваться перед наступлением. Требуется передышка. Принято решение изменить экономическое и политическое положение. Разрешить на время частный капитал. Но перед этим придется провести чистку. И, если всяких там писателей, философов, историков мы можем выбросить за борт, отправив их за границу, то математиков, химиков, физиков и инженеров мы подарить мировому капиталу не имеем права. Республика еще не настолько окрепла, чтобы разбрасываться этими кадрами.
– Это я понимаю, но и вы поймите. Я столько времени не занимался математикой, что догнать, а не то что возглавить, будет неимоверно сложно.
– Сложно – не значит невозможно. В конце концов, вы член партии и обязаны подчиняться партийной дисциплине. Если для революции требуется, чтобы вы нагнали и возглавили, то надо прилагать все усилия, которые потребуются. В свою очередь, мы дадим вам в помощь верного товарища. Она недавно закончила дело, связанное с литературой и сейчас вполне может переключиться на ваше. Впрочем, вы кажется знакомы, Екатерина Хигес. Сестра вашего учителя гимназии. Она сыграет в вашем деле роль вашей жены, салон, который она организует, будет прекрасной ловушкой для развязывания языков. Ей это отлично знакомо. В конце концов, если нет возможности сделать открытие, то его надо украсть. И в этом ваша будущая жена будет вам в помощь.
К трем часам Пармен лежал на кровати в уютненькой комнате бывшей гостиницы Фальцфейна, которая служила общежитием для служащих Наркомпроса. Сама по себе процедура заключения брака была простая. Они зашли в комнатку, которая была в исполкоме, их записали в гроссбух и сухо поздравили с образованием новой семьи. Благодаря своей службе, Катеньке, которая оказалась очень миловидной, без излишнего жеманства барышней, она имела доступ к всевозможной литературе. Закончив обучение на математическом факультете, сейчас она работала в библиотеке Наркомпроса, а вечерами посещала литературные курсы, организованные Брюсовым.
– Так ты и стихи пишешь? – Удивился Пармен.
– Так… Пописываю. Есенину нравились, а Брюсов прочитал и молвил «Могу только сказать подойдут они в журнал, или нет…» и вернул обратно…
С ней Пармен не ощущал той неловкости, которая возникала у него обыкновенно с женщинами. Катенька была скромна до безрассудства и угадывала его желания без слов. Страсть вырывалась из нее порывами, которые тотчас скрывались за маской миловидности, как только она чувствовала ее неуместность.
– Ты знала Есенина?
– Почему знала? Мы и сейчас знакомы. Только я отдалилась. Так требует работа.
В ее устах слово работа прозвучали как будто она говорила о великом служении.
Пармен никак не мог угадать ее характер. С одной стороны она была яро предана революции, с другой – ее скрытая, почти неутолимая страстность и в тот же миг, она оборачивалась уютной и скромной барышней, в которую не только революционная, но и обычная женская страсть должны были приводить в трепет.
– Трудно было?
– С поэтами? Нет. Надо было только быть искренней в чувствах. Есенин делил всех на две категории «видящих» и «слепых», а про женщин говорил, что они любят «умом, сердцем и кровью». Меня он относил к «видящим» и любящих сердцем. Если бы ты знал какая карусель левых эсеров крутилась вокруг него. Как много перебежчиков из их лагеря искало с ним встречи после провала их переворота… Многие из них до сих пор работают на Лубянке, но за ними теперь приглядывают другие товарищи, а я перешла из штата ГПУ в ЛИТО, к Луначарскому. Ах, какие раньше вокруг меня были поэты… А теперь – этот манерный Брюсов, задавака Бугаев-белый, Гершензон… Все они не стоят и мизинца Есенина или Мариенгофа.
– А чем занимается это ваше ЛИТО?
– ЛИТО – литературно-издательский отдел. Занимается изданием классического наследия, а заодно просматривает все, что выпускается в печать. Своего рода цензура. Ее как бы нет, но мы – есть. Наша работа деликатна и ответственна. С одной стороны, мы не должны показывать, что держим под контролем литературу, а с другой – сам понимаешь – нельзя же этих писателей и поэтов оставлять без присмотра.
– Да… Без присмотра их оставлять нельзя.
– А ваша библиотека получает математические журналы?
– Не получала, но теперь они будут проходить через меня, а значит – через тебя. Не беспокойся. Ты будешь их просматривать первым. Если необходимо, некоторые номера будут задерживаться для тебя.
****
Найден след.
– Должен быть какой-то ключик ко всей этой ситуации… – Холмс бормотала это, привычно раскачиваясь на табуретке. – Должен найтись человек, который помог ему наверстать… Давай посмотрим его окружение.
Решительно поднявшись, она устремилась к компьютеру.
Кофе, разумеется побоку. Сколько раз мне приходилось разогревать его, знает один только Бог… Когда ее захватывает задача, она ни о чем уже думать не может. Либо уставится в экран, либо мечется по комнате, сшибая все на своем пути. Может быть, потому я ей и нужен…
– В подобных исследованиях необходимо найти розетский камень…
– Что за камень такой?
– Камень, благодаря которому были расшифрованы египетские иероглифы… Он содержал один и тот же текст на греческом и иероглифами. И позволил сопоставить два идентичных текста.
– Значит, его окружении должен быть человек, который не только обладал педагогический талант, но и такой, который видел все по-другому?
– Именно! Как замечательно подмечено! И этот человек у нас есть…
– И кто же он?
– Ты не догадываешься? Более того, этот человек достоин того, чтобы им пожертвовать…
– Как так?
– Он должен быть из враждебного лагеря. Ты никогда не задумывался почему и как Урельсон оказался в Москве в 1912 году?
– Он приехал учиться в гимназии…
– А почему его не принимали в Одессе?
– Не проходил еврейскую норму…
– Именно, а в Москве он поступил в частную гимназию… И переезд не помешал пересечь черту оседлости. А кто ее мог пересекать?
– Врачи, художники…
– А еще купцы первой гильдии и банкиры. Так вот, его отец и подходил под последний пункт…
– Банкир?
– Представь себе… «Банкирский дом братьев Урельсон»…
– Но как тогда он не попал под репрессии?
– Частично подпал… В дневниках, отрывки которых публикует его сестра, упоминается, что он принимал участие в расчистке улиц… Но кроме того, он был еще и советским служащим…
– Розетский камень?
– Он…
Упорный труд.
Пармен и не подозревал, что можно так просто объяснить те разделы математики, над которыми он в студенческие годы так долго бился. Павел болтал о теоремах, леммах и доказательствах, как будто речь шла о разных видах пирожных в кофейной Финиковых, в которую оба любили забегать в детстве.
Все выстраивалось в необычайно красивую и стройную теорию, которую сразу стало легко запомнить.
Единственно что огорчало, так это полное отсутствие его реакции на ухищрения Екатерины. Все ее попытки обворожить – пропадали, как будто камни, брошенные в бездонный колодец. И, наконец, и учитель и ученик приняли решение, что лучше будет заниматься у Павла на квартире.
****
Осенние листья шуршали у нас под ногами. Мы с Холмсом медленно брели по пожелтевшему скверу. Прохладный воздух разрумянил ее щечки. Невдалеке чирикали дети, а скучающие мамаши обсуждали какие-то свои насущные дела, готовые перерасти в глобальную катастрофу.
Сашенька уже две недели не вылезала из поисковиков и архивных запросов, питаясь только тем, что приносил ей я. Этот рацион имел один недостаток: увлекаясь своими поисками, она постоянно срывалась с места, и наутро мне приходилось выбрасывать в мусорное ведро кучу засохшей еды и пустые пакеты от моего любимого печенья, которым она заменяла нормальную пищу.
Зеленых человечков видят все пешеходы ежедневно, но видеть спокойно зеленую и прозрачную любимую девушку не сможет ни один мужчина. Поэтому, я не выдержал, сгреб ее в охапку, заставил наскоро одеться и вытащил в кафе, которое располагалось в ближайшем сквере.
Коварность моего плана состояла в том, чтобы сменить ей обстановку, вытащить на свежий воздух и покормить ее в спокойной атмосфере.
Кафе, куда я привел ее поесть, отображало все перипетии нашего общества.
Сначала это было обычное кафе-мороженое, которое пустовало в холодное время, но радовало начальство перевыполнением плана в летние месяцы.
Потом наступила перестройка, и его приватизировала группа предприимчивых актеров из расположенного неподалеку театра. Они мечтали устроить что-то вроде «Бродячей собаки», где поэты должны были читать свои стихи, актеры делились своими планами, а режиссеры подбирали новых звезд для своих спектаклей.
Очень скоро они убедились, что соловья баснями не кормят. И артисты, и писатели и поэты, а особенно режиссеры, приходили в это место исключительно для того, чтобы по знакомству поесть на дармовщинку… Не стоит и говорить, что судьба этой «собаки» в точности повторила судьбу своих биологических собратьев.
