скачать книгу бесплатно
– Вожделел, вожделел, – чуть слышно отозвался из-под рубахи девчужечки Копша и, так-таки, обвил её ноженьку руками, будто сливаясь с ней собственным телом. – Он вожделел мене погубить, поелику и драл за опашь. А за чё? За то, чё я учинял вверенное мене самим Святобором… Али Велесом… – задумчиво закончил дух сберегающий клады и дюже болезненно выдохнул.
– Смолкни тот же сиг, – сердито дыхнула девчура, и, оторвав ножку от землицы порывисто ею встряхнула, желая оторвать от нее приставшего духа. Но тот видно был весьма плотно прилеплен, посему лишь последовал за самой ногой, да горестно простонав, благоразумно замолчал.
А Орей все поколь продолжал тянуть руки с подношением к Доброхочему. И выставленные в сторону справедливого судьи леса, дрожащие руки Алёнки выпрашивали помилование для колтка. Багрец же на тот момент и вовсе обмяк в руках духа, уже перестав кричать, свесив ножки да ручки, склонив голову, раскрыв рот да вывалив оттуда прямо черный язык и не просто с верхнего лица, но и с нижнего (того самого, каковой располагался на животе). Явив, таким образом, аль полную покорность происходящему аль свою погибель и тем еще больше испугав отроковицу, отчего она залилась горючими слезами и гулко запричитала:
– Пусти-ка, пусти-ка, дедушка Доброхочий, Багреца, не дай ему такому разнесчастному сгинуть. Абы мы без него до Яги никак не добредем, абы Земляничница его старчим посредь нас оставила.
– Прими от нас подношенье, – едва воспринимаемо протянул Орей, и громко хмыкнул носом, от расстройства выгнав из левой ноздри белую сопель, да так и оставив ее поблескивать над верхней ярко-красной губой, словно перекликающуюся с полными слез серыми очами.
И то были времена кады по землице-матушке боги славянские хаживали… Хаживали и детушек своих, славян, оберегали.
То были времена кады каждому бору, каждом кусту, дереву, водоему дух полагался. Кады люди жили в ладу с природой, наполняя ее своим трудом и любовью. И она! Природа, бывшая при самом боге Роде, им той же теплотой и заботой отвечала…
А посему беспокойство Алёнки и Орея, сестрицы и братца, не токмо Копшу растрогали так, что он стих под рубахой девчушки, но и тронули Доброхочего. Посему справедливый судья леса опустил свою руку и положил на оземь Багреца, единожды приняв от мальчика подношенье в виде ломтя хлеба, лишь потом заговорив:
– Не рюмь Алёнушка, не тревожься Орюшка, то ж дух… Он не могет помереть, ужель я самую толику его помял, дабы он помнил, чё малых нельзя обижать.
– Да он не огорчал, Копша то вымышлял, – хрюмкая носом отозвалась Алёнка и киванием ее поддержал Орей, как и сестрица опустивший руки. – То ваш Копша, срамник такой, обернувшись квакушкой, пробрался в кринку и все наше с братцем млеко вылакал. А колтки желали ему дать встрепки, дабы он без спросу чужого не присваивал. А губить…
– Губить его никто и не смышлял, токмо так затычин бы наставили и все, – завершил реченьку, за сестрицу, мальчоня.
– Затычин и не больше того, – пронеслась по полянке поддерживающая молвь, явно выдохнутая Бешавой и Алёнкой, а может и самим Багрецом.
– Пустобаять они, Доброхочий, касаясь затычин, – откликнулся Копша, теперь как показалось девчуре, слившись с ее правой ногой. – Уже-ка они мене опашь лишити и вожделели за учинение вверенного, отымать само бытие.
– То суесловит Копша. Учинял он не вверенное ему, да и отымать бытие егойное нам не надобно, не для того мы ставлены, – тяперича весьма громко произнес Багрец продолжающий лежать на оземе и даже не падающий признаков жизни. Возле него, впрочем, зараз шелохнулся кустик травянистого растения, качнув плотно собранными зелеными листочками и шевельнув длинными бурыми усиками, точно сопереживая примятому колтку.
– Копша все млеко ребятушек выхлебал, а им его дедушка Гаюн даровал, – молвил Бешава и для поддержки крякнул, вельми раскатисто, точно пужаясь. Младшего колтка и вовсе, коль оглядеться не наблюдалось в лесочке. Только сидел посередь прогалины (там, где последний раз и наблюдался дух) большущий осиновый пенек, с зеленовато-серой трещиноватой корой, местами без нее, с высокой щепой, которая завершалась веточками черной бузины с теребящимися на них зелеными листочками, и перекатывающимися черными ягодками.
– Дык я тось знать не знал, ведать не ведал, чё сие дар Гаюна, – едва слышно пискнул с-под рубахи Алёнкиной Копша, и, кажись, вдавил в ее ногу собственную голову, абы нежданно по коже ершисто прошелся сверху вниз вертлявый нос, точно желая оставить там сопель. – Чаял тока единъ: беречи добро от татей. Клад ентов я аки ведется, упрятал далеконько, и, будя он вертаться с-под оземи в кладенный ему срок. Изо дня в день и дык ежедень.
Доброхочий нежданно качнулся вправо-влево, понеже колыхнулась молодая поросль веточек в навершие его головы, и заворошились темно-зеленые мхи да лишайники, заменяющие ему усы да бороду. Зримо шевельнулся его грибообразный нос, легошенько вскидываясь вверх (тем самым становясь еще более сморщенным) и единожды приподняв ближайший окоем кустистого лишайника, явил глубокую черную щель, в кою дух, подняв руку, положил даденный отроком хлеб. Глаза справедливого судьи леса, дотоль смотрящиеся грозными и самую малость поблескивающие, сразу помутнели. Сверху на них наползло несколько тонких веточек, вроде век прикрывших их, а щель-рот, поглотив хлеб, сомкнулась, вдругорядь схоронившись под темно-зелеными усами. Обаче нос-гриб все поколь продолжал казаться вскинутым и вроде сплющенным. Видно Доброхочему понравился преподнесенный дар, каковой он, пожалуй, сглотнул, даже не пережевывая, понеже уже в следующий миг молвил:
– Вот и ладушки, чё ты, Копша, таким стал дальнозорким, – то сказывая весьма строго, точно как лесной судья, высказывая решение которое было обязательно для исполнения. И детвора от того мнения духа встревожено вздрогнула, оно как впервые видела пред собой судию. Поелику средь славян все решалось простым толкованием, абы все они меж собой были равны. И то лишь в лесах, реках, полях там, где, в сущности, имелось расхожесть сил, возможностей и главенства, богами назначались старшие, судьи и исполнители.
Доброхочий перстами (которые заменяли ему множество ответвлений и хвоинок) огладил свои усы и бороду, распрямляя на них кустистые лишайники, и протянув руку в сторону Алёнки, самую малость приподнял подол рубахи. Одновременно, он пальцами второй руки ухватил за шиворот прилепленного к ее ножке Копшу. Доброхочий малешенько качнул духа сберегающего клады вниз-вверх и тот сразу расплел объятия, притом горько вскликнув, свесил повдоль тела руки и ноги. Справедливый судья леса тогда же приподнял Копшу вверх, опуская подол на рубахе отроковицы и сызнова качнув духа, только теперь вправо-влево, назидательно проронил:
– Раз ты упрятал тебе не врученное, не переданное, а стянутое обманом. Я, як справедливый судья леса, назначенный самым Святобором и утвержденный богом Велесом на сию службу, указываю тебе Копша, следовать с колтками и ребятушками до Яги и кажный вечер, и кажное утро выдавать им упрятанное тобою в земле млеко.
– Дык? – торопливо гаркнул, один-в-один, как ворон Копша, и, крутнувшись в воздухе на собственной одежонке, удерживаемой перстами Доброхочего, повернулся к нему лицом.
А детишки, досель смотрящие на справедливого судью леса, приметили, что Копша совсем ни в отрепье то одет, вспять того очень даже прилично. На голове его сидит красный округлый колпак. Тело облачено в синий кафтан, как и положено, до колен пошитый, с длинными рукавами, стоячим воротником (застегивающийся на большие медные пуговицы), поверх оного желтовато-блестящий весьма яркий поясок проложен. А на ногах красуются красные кожаные сапожки со златого цвета подковами.
– Вот-вот! – довольно откликнулся Багрец, наконец-то шелохнувшись, хотя и самую толику, всего-навсего подняв рук, и, видимо свернув из пальцев кукиш, направил его в сторону висящего в воздухе Копшу, очевидно, радуясь справедливому решению.
Доброхочий меж тем медленно опустил руку, а вместе с ней и духа сберегающего клады вниз, поставив его на землицу-матушку подле лежащего Баргеца, и с тем же наставлением досказал:
– Понеже не должон дух идти на обман и тем подводить весь наш род под гнев богов. Поелику на тебя Копша наложено мною наказание. А тебя Багрец от болести, так-таки, выручили детишки. Одна просьбой да слезами, другой даром. Потому завершай туто-ва прикидываться дохлым, подымайся и вместе с собратом продолжайте путь.
Говор справедливого судьи толком не стих, как он шагнул назад, и тотчас ветви стоящей позадь него лиственницы распахнулись, затрепетав каждым отростком и хвоинкой. Оно резво повернуло по коло свой мощный ствол, словно вбирая в себя тело духа, и мотнув в ту же сторону ветвями, приняло на себя руки Доброхочего. А после легошенько вздрогнуло и само деревце, и немедля землюшка пошла под его кореньями малой зябью да раздавшись в стороны, втянула в собственные глубины корявые, обрубленные те остовы (ноги справедливого судьи), раскидывая окрест малые комочки почвы, сухую хвою и листву. Лиственница разом замерла, войдя кореньями в землю и днесь выбиваясь из дотоль росших двух рядьев в перелеске, сменив место на более близкое к середине, да продолжила покачивать на своих ветвях лохмотки темно-зеленого лишайника, а на кончиках хвоинок малую кроху мха.
– От же всунулся, дык всунулся, – недовольно протянул Копша и туго вздохнув, повернувшись ко ребятишкам, поправил на голове колпак, малешенько сместив его на бок и тем, живописав на ней жалкую поросль златых куделек, и то в основном на лбу. Лицо духа, узенькое такое с костлявым тонким вертлявым носиком, выступающими скулами, выглядело очень морщинистым, ровно он был старичок, а удивительные ярко-красные глаза, почитай, что без белка и зрачка, сочетались цветом с пышными усами и длинной до пояса густющей бородой. Копша хоть и принадлежал к роду духов, образом своим все-таки походил на людей, абы и тельце его худенькое, и тощие ручки, ножки имели внешний вид человеческих, он и разнился с людьми так, только цветом кожи, каковая была не менее морщинистой, чем лицо и землистого оттенка.
А мгновение погодя чудной осиновый пенек, со щепой и бузиновыми веточками на верху, махом ожил, да вскочив на свои коренья-ноги (оные он не выдергивал из земли, а словно дотоль сидел на них) гулко закричал голосом Бешавы:
– Подымайся Багрец, будет тобе дохлятиной придуриваться! – да в един миг блеснул черными крапинками глаз, расположенных не только на самой щепе, но и на стволе пенька.
Глава седьмая. Истинное имя кома да сынки Святобора
– Ты чё ж тумкаешь я вспужался Доброхочего? – уже в который раз произнес Багрец, оборачиваясь и стараясь сквозь Орея, Копшу и Алёнку, шагающих вослед него, разглядеть своего собрата.
Обаче как и досель, Бешаве не удалось откликнуться, оно как ступающий, впереди девчушки, Копша, прижимающий к груди кринку, тягостно простонал:
– Бедноватый я! Горемычный да сирый! Ноженьки усе собе до дырья сшибу, поелику онучи запамятовал наволочить, и подковушки золотые, колготой сбереженные у стёженьке об землицу истончаться. Растеряется по толичкам золотце и ни шиша мене не вертается.
– Копша, а чё такое золото? То разве не мудреный яркий цвет, каковой шибче желтого горит, одначе слабее алого? – вопросила у духа Алёнка, зыркая не стокмо на его златые подошвы сапог, сколько оглядывая лесные дали.
– Золото?! – повторил дух сберегающий клады и противно так засмеялся (вроде хи… хи… хи) будто девонька чего-то глупое ляпнула.
Странники ужоль давно покинули перелесок, где познакомились с Гаюном и Доброхочим, да прихватив с собой Копшу и кувшинчик (каковой стал днесь его частью), направились послед клубочка, маханького такого, будто из желтой шерстяной нити скрученного да яркими огнистыми зернятками украшенного, в лучах поднявшегося на небосвод и наново ставшего желто-красным солнышка дивно переливающегося. Давно вышли с лиственничника, миновали березняк и осинник, где под пологом стройных светолюбивых деревьев поднималась поросль елей да сосен, вмале жаждая вытеснить белоствольных и светло-зелёных тех красавиц, и вступили в дубовый лес.
Здесь земля вроде как потеряла положенную ею ровность и изогнулась неглубокими балками, внутри которых было сухо и привольно травам, поелику сами могучие дубы, чьи стволы не удалось бы обнять зараз (да и их спутники клены да липы) росли по окоему тех ложбин. В дубравах не редкостью и вельми густо вставали малинники, порой смотрящиеся плотными стенами, покрытые доколь зеленой ягодой. А выползающая из оврагов ожина, опять же качающая зекростью костянки, собственными побегами переплетала павшие стволы деревьев, низкий кустарник да огромные валуны (обряженные в серо-зеленый мхи). И мелькали то там, то сям по просекам и опушкам укрытые травами, земляничные кустики. Пение пеночек и зябликов, то сип… сип… сип, то тюю… тюю… тю, наполняло этот край такой мягкостью и теплотой, что детишки забывали о случившемся и казалось им тогда, и не было никады лютого Скипер-зверя и ступают они ни в иные, небывалые дали к бабе Яге, а к себе в деревеньку притулившуюся обок широкой с темно-зелеными водами реченьки.
– Ты чаво Копша над Алёнкой потешаешься, вже сей миг я тобе затычин наставлю, – возмущенно молвил Бешава, ощутив в хихиканье духа подтрунивание над девонюшкой, и враз взмахнул обеими ручками да потряс плотно сжатыми кулачками, точно пужая ими размашистые кроны дубов.
– И млеко упрятанное припомним, – дополнил не менее огорченно Багрец, вельми произошедшему по его недосмотру обману сопереживая.
– Дык, я не-а!.. Никак не потешаюсь, – торопливо отозвался Копша, и предусмотрительно сдержал шаг, став ближе к отроковице и подальше от резво оглянувшегося и весьма недовольного Орея, ступающего поперед него. – Яснее ясного дивлюсь чё Алёнушка не ведывает о золоте, – дюже умиленно добавил дух сберегающий клады, очевидно, желая растрогать девоньку и найти в ней защитника в столь дальнем пути.
– А, ты, сам то ведаешь чё эвонто самое золото значит? – вопросил Багрец, и, остановившись, резко повернулся, таким побытом, сдержав ход всех путников шагающих послед него. Посему и мальчонка замерев, повертался да не менее грозно глянул на духа сберегающего клады. Днесь не только Орей уткнул свои кулаки в бока, малость даже поджав позвякивающие бубенцы, но и оба колтка уперли кулачки в свой стан, тем они подперли вторые лица, сообразив на них сердитость.
Копша, как и все идущие застыл, и благоразумно притулился к Алёнке, прижав к груди кринку. Он даже поднял вверх правую руку, да ухватился за поясок девчужки перстами, точно желая, в единый миг взобраться на нее. А так как он едва доставал девоньки до стана таковая увертка от затычин, непременно, ему бы удалась, обаче спервоначалу он заговорил, но не очень уверенно:
– Ну, як чё значица золото. Яснее ясного энто обильность, кою носют на собе людишки, облекая в цепи, серьги, перстни и ужоль вельми сим кичатся.
– Кичатся, – гневливо протянул Багрец, и, качнув головой, созвучно стоном откликнулся перекатившимися бузиновыми ягодками легкому ветерку, тронувшему ближайшие ветви дуба, обок которого стоял. – Тем золотом и обилием не славяне гордятся, а чуждые народы, те кои в Яви ноньмо не живут, те, каковые древле туто-ва обитали. А Алёнушка и Орюшка, вышедшие из славянского роду, як и их предки об том излишестве поколь не ведают. Да пущай тык дольше и будет. И тады Явь лепотой сиять не перестанет и сами люди светом ее озарять не едино лето смогут. Ты, вроде дух, должен то знать-понимать.
– Должон, – чуть слышно протянул Копша, и, вскинув голову, посмотрел на девонюшку. Его и без того морщинистое личико и вовсе покоробилось, став похожим на гриб пырховка, каковой потемнев да осев к землице, открыв щелку, выпустил из себя пылевидные семена. И таким он стал жалким, тронув сердечко Алёнки, что, прям, бери и ложи его в люльку, качати. Посему девонька не удержалась, да сняв с головы духа сберегающего клады круглый колпак, ласково огладила его лысую лощеную с жалкой порослью златых куделек волос на лбу голову. Вызвав улыбку на лице братца и погасив всякое ворчание колтков. Вже потому они сменив гнев на милость, созвучно выдохнули (дюже громко, на вроде бр… р…р). И тотчас Багрец, да Орюшка развернулись и тронулись в путь в след дотоль легошенько подсигивающего на месте клубочка, изредка прижимающего к оземе тонкие островерхие травинки, а порой скачущего прям по кустикам, листочка, али малым камушкам. Копша еще немножечко предусмотрительно держался за поясок девчуги, а кады она водрузила на его голову колпак, повертавшись, направился следом за колтком и мальцом, вместе с тем продолжая держать малый промежуток меж ними и собой.
А поперед их ходу нежданно-негаданно, или все-таки ожидаемо (абы тут вся земля была неровной) появилась широкая балка через оную перекинулся вроде мостка огромный ствол дерева, кореньями своими корявыми дорогу преграждающий. Казалось то дерево всего только давеча рухнуло, сломленное чьей силой, понеже и на самих корнях, как и на корешках, и мелких мочках все еще висели комья почвы. А могутная крона, впившись в противоположный край оврага, смотрелась зеленой, да легошенько помахивающей листвой. Клубочек недолго думая вспрыгнул на корешок того дуба, мощного и почитай, что черного, крепко держащегося своим концом об землюшку, и, задорно так попрыгивая туды-сюды, покатился по нему к стволу, тем самым направляя спутников на иную сторону балки.
И Багрец, не мешкая, направился по следу клубочка, дюже резво для своих корявых ног, в единождый скок, запрыгнув на сам корень, считай на его середку. Орей, однако, помедлил, поелику не смог таким прыг-скоком достигнуть корня, лишь ступив на его поверхность одной ноженькой, туго вздохнувши, спросил:
– Так-таки, не разгадали мы величание медведя, як же попадем в иные места, небывалые дали? – скорей всего, не столько о той головоломке переживая, сколько пугаясь идти дальше. Оно и ясно почему мальчоня того страшился, ведь по другую сторону балки к которой вел ствол дуба высились темные дерева сосен. Высокие и плотно стоящие деревья с опущенными ветвями и темно-зеленой, прямо с синеватым отливом, хвоей смотрелись непроходимыми чащобами, где редкостью летает птица али хаживает зверь, лишь похрустывая ветвями на вершинах перекрикиваются черные вороны, своим кро… кро отпугивая неразумных пришлых. И глубокая та овражина расходясь в разные стороны, кажись, не имела конца и края, протягиваясь с одной стороны на другую, разграничивая один мир от другого.
Алёнка (услыхав волнение в словах братца) торопливо обошла остановившегося поперед нее Копшу, прижимающего к груди глиняный кувшин, и, замерев обок Орея, приобняла его за стан, да прижав к себе, и впрямь нонче, как старшая, успокоительно молвила:
– Тык ты же вельми горазд загадки разгадывать, братец. Ты помысли, а мы тобе усе вместе пособим.
– Пособите? – вопросил отрок, и, развернув голову, глянул прямо в голубые очи сестрицы, как и положено родне поддерживающей при любом обстоятельстве, в любой радости или беде.
– Пособим братец, – кивнув, отозвалась девонюшка и поцеловала мальчика в щечку, так нежно и мягко, как то завсегда делала бабушка Обрада, намереваясь успокоить и придать уверенности. – Помнишь, дедушка Гаюн говаривал, чё в величание зверя имеется название егойного жилища. А як жилище кома у нас величают? – дополнила поспрашанием свою реченьку сестрицу, дюже разумно о том толкуя.
– Берлога, – не задумываясь, отозвался Орюшка, пожалуй, он тем давно свою голову трудил.
– Ты же ведаешь братец, чё язык наш славянский, раздольный и певучий, – протянула Алёнка, все поглядывая в серые глаза мальчугашки, тем словно передавая знания каковые впитала в себя лучше, чем он. – И отдельная молвь, кою мы сказываем, изначально впитала в себя два, а то и три понятия. Чай, и с энтим истинным величанием ведмедя также було.
– Эдак, Алёнушка, – протянул малец, да вздев руку, принялся дланью тереть лоб и поверхность берестяного очелья, так предаваясь раздумью. – В названии берлоги может и есть два понятия, одно из коих величание ломыги?
Девонька враз улыбнулась, озарив тем светом все свое личико, выгнав на щечки румянца, да торопливо кивнула, давая братцу время ту странную головоломку раскрыть. И днесь замерли не только клубочек и Багрец на стволе древа, но и Копша, Бешава все поколь на землице-матушке стоящие обок ребятушек. Лишь продолжал жить могучий лес раскинувший округ того места, и в нем чередом своим пели птицы, рычали звери, гудели несекомые и широкий небосвод, голубизной поблескивающий, медлительно тянул по своему гладкому полотну яркое медовое солнышко.
А Орюшка меж тем головушкой задумчиво качал да кожицу, бело-розовую, на лбу поглаживал перстами тонкими да длинными. Он и ниточки белесых, изогнутых бровей кверху вскидывал и часто-часто ковыльными ресничками помахивал, так головушку напрягая думками, головоломку ту путанную стараясь разгадать.
– И чё, долзе мы дык исторочь стоять туто-ва будем? – нарушая отишье, наступившее на краю оврага, вопросил Копша и вроде каркнул, один-в-один, как ворон, кор… кор.
– Тык ведь Орюшка, пытается разгадать имя кома, – недовольно дыхнула в сторону стоящего позади духа Алёнка, и разком сняв со стана братца (дотоль его обнимающую) руку, развернулась, жаждая и взором своим строгим призвать огольца к тишине.
– А чё туто-ва кумекать и дык яснее ясного, – резво затараторил Копша, будто упреждая негодование взгляда девоньки. – Чё истинное величание ведмедя – бер. Сие вестимо из толкования егойного жилища. Поелику берлога, значица логово бера.
Дух сберегающий клады закончил реченьку и ершисто вздыбил свои худенькие, костистые плечики, словно поражаясь таковой глупости своих путников.
– Ты сам разгадал, аль до ентого ведал имя кома? – обидчиво вопросил Орей, разворачиваясь и пущая гневный взгляд на Копшу, и тем явно проявляя собственную разумность.
– Яснее ясного чё ведал, могли б о том раньче спрошать, и главу не понадобилось трудить, – отозвался дух, да скривив на бок костлявый тонкий нос, кажется, распрямил на лице некие морщинки, вроде помолодев, и, одновременно, самую толику загородился кувшином, приподняв его кверху.
– Вот ты, трясь какая-то! – резко выдохнул мальчонка, и торопливо дернувшись вперед, ступил днесь и второй ногой на корень дуба, да тяжко вышагивая по его поверхности подошвами порабошней, направился к стоящему Багрецу, определенно, собственным уходом избегая того, чтобы надавать затычин Копше.
Алёнка глянула на духа сберегающего клады осуждающе и опять же с упреком качнула головой, да поспешая за братцем, как и он дотоль, ступила на древовидный корень своим концом поколь держащимся за оземь. Девчушечка одначе не собиралась молчать, желая выговорить как Орею за грубость, так и Копше за ёрничанье (ноне благоразумно, впрочем, как и Бешава направившимся следом за ней). Она для того даже отворила рот, поширше, дабы ее, непременно, услышали, но тут внезапно послышалось раскатисто-звонкое щелканье, словно ктой-то совсем близехонько топором о деревце ударил. Тарарахнул и, на-тка, затих… А после принялся стучать оглушительно и постоянно, ровно намереваясь срубить деревце.
– Эвонто кто? Нешто человече? – все же выдохнула из себя Алёнушка, хотя и не то, что намеревалась, да преодолев сам корень, сдержала шаг на стволе дуба, таковом широком, будто зараз то четыре аль пять мостков вместе сложили.
– Каков, таков человече, – взбудоражено отозвался Копша и, прямо-таки, подтолкнул девчурочку в сраку (абы выше не доставал) горлышком кринки, понуждая идти. – Отнюдуже туто-ва человече взяться, то гай дремучий, стародавний. Сие, яснее ясного, сынок Святобора потешается, жаждет усяких премудрых девонюшек и мальчонь позывать да в топкой маре утопить.
– В эвонтих далях болот таки да нет, – протянул Бешава, обаче сам шагу прибавил, точнее единым прыжком достиг духа сберегающего клады и поравнялся с ним, более не желая ступать последним.
– Ну-кася, значица в сей яруге утопит. Небось, чуешь, аки по ней водица плещется? – дополнил Копша и горлышком кувшина сдвинул на бок колпак, оголив свою и без того лысую головенку, блеснув ее лощеной землистостью так, что оглянувшаяся Алёнка (продолжающая шагать) подумала, больна она (ну, та самая голова духа) схожа с репой, кою так любили кушать славяне в вареном, пареном и даже сыром виде.
А по дну лога и впрямь бежала реченька, не вельми широкая, она, впрочем, хоронилась в густоте вставшего порослью леса, в основном из дуба и клена, словно там нарочно взращенных. И деревья с чахлой кроной совсем чуточку помахивающие зеленой листвой и тонкими ветвями смыкали само дно, где лишь изредка просматривалась голубизна водицы текущей по каменному узбою. Высота оврага была больно пугающей и то ладно, что путники шли посерединке ствола почитай лишенного веток, они, если где еще и имелись так выступали недлинной щеглой, образуя сучковатые подпорки, оные приходилось обходить. А стук тем временем то усиливался, то также махом стихал, точно откликался на испуг детишек, не редкостью оборачивающихся и обозревающих оставшийся позади дубравник, светлый и такой звонкий, наполненный трелями птиц и созвучным им ревом зверей.
Таким неторопливым ходом путники преодолели почти половину ствола кады поперед них, будто придержав бег маханького клубочка (из желтой шерстяной нити скрученного да яркими огнистыми зернятками украшенного) внезапно появился человек. Дюже высокого росту, с широкими плечами да могучим станом, чье лицо закрывали долгие пряди кудрявых, зеленых волос. Человек был обряжен в полотняные штаны, длинную белую рубаху до пят, украшенную вышитыми узорами по вороту, рукавам и подолу. Стан его крепко-накрепко охватывал узкий плетеный (из бело-красно-черных нитей) поясок, на который были подвешены несколько бубенчиков. Так, что глядя на него, казалось, то одеяние он снял с Орюшки. Человек неожиданно раскатисто да громко вскрикнул. И стремительно вскинул вверх обе руки, в которых блеснул в лучах солнышка, миновавшего половину небосвода, серебристым железком, топор. Теперь он резко обрушил удар на лежащий поперек яруги ствол дуба, врезавшись самим заточенным с двух сторон лезвием топора в поверхность коры, рассекая ее на части, и тем ощутимо всколыхнув как само дерево, так и ступающих по нему странников.
– А…а! – громко возопили ребятишки и колтки, испугавшись, что странный человек днесь разрубит дерево напополам и они упадут в такой глубокий обрыв. Понеже они немедленно остановились и сбились в единую кучу, оставив отдельно стоять только Копшу, каковой шибко потерев краем горлышка кринки собственный лоб и тем, всколыхнув на нем жалкую поросль златых куделек, гулко, для такой невелички, крикнул:
– И не зазорно тобе чудить! Чад малешеньких пужать, стращать? Чай, с виду ты приличный, а таковое диешь…
Человек уже сызнова занесший кверху топор, сразу остановил его движение и чуточку качнулся туды-сюды, вроде намереваясь обрушить новый удар не по стволу, а по замершему в шаге от него клубочку, изредка и самую малость подпрыгивающему на месте.
– А…а! – снова возопили детишки и колтки, так-таки, прижавшись, друг к другу, обхватив ручонками не только станы один другого, но и ноги, то получается, как кто доставал.
– Не верещите, сие Свида, сынок Святобора, чай приличный таковой с виду, – негромко молвил Копша в направление путников, да вскинул ввысь кринку и яростно ею потряс, призывая к вниманию сына бога. – Тобе ж яснее ясного язычу, а, ну-кась, сворачивай эвонту безобразицу, а то чё доброго завладею втай твоим топорюгой. И будяшь ты толды хаживать по гаю искивать его, то туто-ва, то тамоди. А я ужоль коли упрячу дык далеконько, и, будя он вертаться с под оземи в кладенный ему срок. Изо дня в день и дык ежедень, доколь ктой его не найдёты. – Дух сберегающий клады медленно опустил вниз кувшин, прижав его к груди, и самую толику скосив свои красные очи в сторону Алёнки и Орея крепко обнявшихся, да колтков к их ногам прижавшихся, чуть слышно дополнил, – а найтить некому покамест. Понеже дух кый будять людям клады отворять ащё не народился, – и тишком засмеялся, малость подергивая златыми кудерьками волос примостившихся на лбу.
И в то же мгновение Свида созвучно Копше захихикал, вельми так проказливо. Да махом перестав покачиваться, срыву повернув голову, глянул на детишек, небось, намереваясь их напугать.
Одначе не тут-то было. Поелику вместо испуга вызвал удивление.
Абы кады легкий ветерок разбросал в стороны его кудреватые зеленые волосы на братца да сестрицу, Багреца, Бешаву и Копшу зыркнул мальчонка, не больно разнящийся по возрасту с ребятушками. Его нежная с легким зеленым отливом кожа лица совсем немного искрилась голубыми крапинками, а темно-синие, крупные очи излучали радость, как и кривились в улыбке мясистые, красные губы. И ежели бы не высокий рост сынка Святобора могло подуматься, то просто соседский мальчугашка потешается над путниками, стараясь застращать. Неторопливо опустив топор вниз, и оставив его лишь в левой руке, Свида медленно завел орудие за спину, и обидчиво выпятив мясистые губы вперед, глухим голосом молвил:
– Убирайтесь отсель, а то погублю во речушечке.
И тотчас позади странников шибко раскатисто и громко стукнуло о дерево железко топора, вызвав ощутимое дрожание само ствола и опирающихся на него ног, не только детей, но и духов. И все странники, не мешкая, обернулись да зараз онемели, ибо увидели стоящего на стволе дуба крупного оленя. Стройное тело, которого покрытое рыжим мехом с иссера-серебристыми отметинами, опиралось на тонкие, изящные конечности, а на удлиненной шее восседала вытянутая голова, увенчанная разветвленными златыми рогами. Глаза еленя, как еще величали славяне это красивое животное, ярко-желтого цвета самую толику поблескивали, словно наполнялись слезами. Олень поднял вверх правую ногу, блеснув в солнечном свете златой широкой подковой, разделенной на две половинки, и резко опустив ее на ствол, издал тот самый слышимый ранее удар топора. Днесь враз подхваченный с разных сторон и точно отразившийся оттого который нежданно раздался позади странников.
– Охохонюшки! Туросик, давнёшенько вожделел тобе узреть, – довольно отозвался Копша и, прямо-таки, затряс кувшинчиком, точно он стал его родименький обжигать. – Золотом да серебром и впрямь дык пыхтит, а як оно баженое лоснится. Во-во нонича мы сие обилие умыкнем да ухороним, – вельми радостно проронил дух сберегающий клады, и, сорвавшись с места, размахивая туды-сюды кувшином, торопливо побежал в сторону еленя.
Копше, впрочем, не удалось золото да серебро стащить. Ибо Туросик внезапно качнул головой да, будто разрезав надвое воздух разветвленными рогами, тем рывком пустил в сторону бегущего духа волнообразное колыхание златой полосы света. Воздушная волна, вельми быстро достигнув бегущего Копшу, ударив его в грудь (точнее в кринку), рывком сбила с ног, а поднятые ею с поверхности ствола кусочки почвы, пылинки, опавшей листвы и махих сучков обдали тем опадом лица колтков и ребятушек. Посему как первый, так и вторые торопливо сомкнули очи, и сразу забухали, стараясь кашлем выплюнуть все попавшее в рот.
– Охти-мнешеньки, – постанывая, протянул дух сберегающий клады и первым отворил глаза, глянув на растянутую над ним лазурь небес и неспешно катящееся по нему красно солнышко. Покоясь плашмя на спине Копша, перво-наперво, огладил прижатый к груди кувшин, каковой не тока спас от болезненного удара, но и теперь выступал как поверенный меж ним и детками в исполнении возложенного Доброхочим, посему и полагался быть сбереженным.
Орей проморгавшись вторым (опосля Копши) прежде взглянул то на место, где находился Туросик, лишь посем отметив, что более не слышно стука топора не впереди, ни позади, ни с боков. И довольно вздохнул, оно как тяперича не наблюдалось и самих сынков Святобора, ни в виде оленя со златыми рогами, ни Свида с лицом отрока.
– Убрались, – молвил мальчоня, расплетая руки и выпуская из объятий сестрицу, да легошенько оттолкнув от себя Бешаву, принялся смахивать с рубахи опад поднятый Туросиком.
– Не убрались, а улызнули, вспужавшись мене, – медленно подымаясь со ствола дуба и восседая, пояснил Копша, да вскинув руку, нащупав на голове красный колпак, надвинул его себе на лоб, скрыв под ним кудельки златых волос.
– Ни тебя они вспужались, а твоей ненасытности, – поправил духа Багрец, и теперь принялся смахивать листочки да капель почвы с Алёнкиного подола, к которому дотоль ляпился сам.
– Усё единъ чё вспужались, ненасытности али мудрености, значимо, чё не погубили у реченьке, – отозвался Копша, и, поднявшись на ноги, оглядел себя со всех сторон. Пройдясь беспокойным взглядом по материи синего кафтана, пересчитывая все пуговицы на нем, обозревая златой поясок, красные сапожки и особлива желтовато-блестящие подковы по всему окоему подошвы проложенные.
– Блага дарим тобя Копша за избавление от напасти, – добродушно сказала Алёнушка, смахивая пылевидную морось с лица, и нежно улыбнулась такому умному духу.
– Дык чё ж, засегда горазд пособить, – откликнулся дух сберегающий клады и, так-таки, приосанился да повернувшись, бросил горделивый взор на колтков, видать, будучи дюже собой довольным.
Глава восьмая. Чрез берлогу в межмирье
Сынки Святобора более не появлялись ни на стволе дуба, пролегшего мостком чрез овраг, ни в иных местах, как и не слышалось больше перестука топоров аль копыт, вероятно, они и впрямь не желали встречи с Копшей, утащенное которым никогда не возвращалось владетелю. Посему спутники благополучно прошли по дереву и остановились ужо на ином берегу балки, разглядев поперед себя дремучий лес, где растущие с корявыми стволами, высоченные сосны кронами плотно смыкали небеса не пуская вглубь бора и малого света. Отчего внутри лесной дали стоял полумрак и витал разрозненный сизый пар, вроде только сейчас поднявшийся от каменки в бане. Саму землицу тут, насколько позволял взор, испещряли поваленные деревьями с вывороченными корнями, обвитые синими мхами валуны и частый валежник. Ни наблюдалось под соснами кустов, травы, али малой поросли, лишь плотные слои бурой хвои укрывали свободные клочки почвы, пучась там, в виде взгорков, будто наметанных туда. И казалось, тот бор возник ни от ветролома, а вроде как от давешнего пожара, оный сгубил деревья на корню и с тем даровал возможность взрасти младым в единый вздох. В лесу не слышалось пения птиц и окриков зверья, и даже дотоль многочисленные несекомые, то пищащие, то жужащие здесь примолкли, токмо изредка и вельми скоро пролетали мимо. А в вершинах деревьев редкостью слышалось кро… кро выкрикиваемое черными воронами.
Клубочек, лишь коснувшись землицы, сорвался вперед, пропав за мощным стволом сосны, чья тускло-красная с глубокими трещинами кора, смотрелась весьма облупившейся, особенно в нижней части. И тотчас Орей, словно он ноне стал старшим, а может только ощутил себя мужем, шагнул вперед да обойдя стоявшего Багреца, спрыгнув с дерева вниз, направился в след клубочка, на ходу молвив:
– Будя стоймя стоять, надобно идти, поелику ужоль вечереет.
И впрямь, мальчонка правильно заприметил, что по иную сторону балки, красно солнышко, миновав половину небосклона, клонилось к небозему, с тем принося в Явь вечер, а значит и ночь. Посему за отроком, проявившем смелость, немедля ступили Багрец, Алёнка, Копша и Бешава, намереваясь также как и он, не пущать в душу, аль то, что её заменяло, слабину.
А лес с каждым шагом становился все мрачней и мрачней, и лучи солнышка, ежели и пробивались сквозь высоко поднятую, дюже размашистую, крону моментально превращались в сине-серую дымку, словно курящуюся возле отвесно развернувшихся ветвей. Под ногами плотный бурелом мешал ступать, посему (точно разумно думающий) клубочек зачастую бежал по стволам. И благо, что дети, как и духи, были маленькими, поелику не могли продавить те давно прогнившие внутренности, кои от каждого шага ворчливо трещали, не редкостью снимаясь целыми пластами аль крошась в мелкую труху подошвами порабошней да сапожек.
Неожиданно, где-то в вершине сосны хрипло закаркали вороны, их будто шуршащие о воздух крылья наполнили стонами пространство под деревьями и вызвали скрип в ушах не только ребятушек, но и духов. Потому им в ответ не менее звонко отозвался, своим кор… кор, Копша, приглушив неприятное скрежетание слуха так, что Алёнка и Орей порадовались, что дедушка Доброхочий пристроил к ним вельми такого разумного духа.
– Просто-напросто Копша давнёшенько в Яви бытует, много долзе чем мы колтки, – пояснил, точно приняв на себя мысли ребятишек Багрец и тягостно передернул обоими ртами (на голове и на животе), да качнул своей круглой головой сверху густо увенчанной веточками бузины, где теребились от движения не только зеленые листочки, но и перекатывались черные ягодки, подыграв их звуком соударяющимся на пояске Орея бубенчикам.
– А бабушка Обрада говаривала, чё духи задолго людей в Яви родились, – тихонечко протянула Алёнка, как и ейный братец дивясь услышанному, да поглядывая на идущего позади нее чудного Копшу.
