Ева

Замысел республиканцев, продолжал объяснять адмирал, состоит в том, чтобы заключить международное соглашение – сухогруз продолжает путь в качестве нейтрального судна и под защитой британского миноносца, отправленного к нему навстречу из Гибралтара, либо республиканских кораблей, которые поспеют к этому времени для эскорта. Дело тут в том еще, что красная эскадра не склонна рисковать, выходя из портов. На кораблях не хватает умелых офицеров, потому что большую часть их расстреляли – Фалько знал, что в их числе оказался в свое время и сын адмирала, – да и тем, кто остался, матросня не доверяет. На кораблях все решения принимаются на митингах, сходках и голосованиях, и доверить им судьбу золота, предназначенного русским, просто страшно.

– Если все же решатся отправить эскадру, мы можем выслать крейсер «Балеарес» – он неподалеку, в Сеуте. Мало не будет.

– Полагаете, они пойдут на такое в открытом море? – осведомился Фалько.

– Все возможно. А по правде говоря – понятия не имею. Затем тебя и посылаем, помимо прочего. Наш консул в Танжере и командир «Мартина Альвареса» предупреждены о твоем приезде.

Фалько беспокойно сдвинул брови:

– Подробно?

– Да нет, конечно. В общих чертах. Они знают тот минимум, который нужен, чтобы дать тебе работать.

– А кто руководит операцией? Главный морской штаб или мы?

– Мы. Потому ты будешь совершенно волен в своих действиях.

– А командир миноносца?

– Он получил инструкции, будет оказывать всяческое содействие… Но и ты меру знай. У каждого – свой круг обязанностей, своя компетенция… И своя гордость. Едва ли ему очень понравится появление чужака на мостике, однако приказ он исполнит. А ты уж, будь добр, не зарывайся. Постарайся с ним поладить. Ясно?

– Ясно.

Адмирал снова оглянулся по сторонам. Он явно сомневался, добавлять ли еще что-то, но наконец решился:

– Утром я сказал тебе, что операцию рвался провести Лисардо Керальт, но Николас Франко поручил ее нам… Помнишь?

– Разумеется, помню.

– Ну так вот – произошли изменения. Этот хряк добился, чтобы ему позволили отправить в Танжер своего наблюдателя.

– И что это значит?

– А то, что радист, который тебе выделен, не наш, а Керальта. Его агент.

– То есть они будут знать все, что я передаю?

– Да, в том и состоит их замысел. – Адмирал развел руками, как бы расписываясь в своем бессилии. – Керальт предпочитает не вмешиваться в ход операции, но выговорил себе право быть в полном курсе дела… Ну нечего так на меня смотреть! Я тоже человек подневольный!

– И кого же мне дадут в радисты?

– Парня из Тетуана.

Фалько скривил губы:

– Полицейского?

– Да. Но меня заверили, что он лучший специалист во всей зоне.

Фалько некоторое время раздумывал над непредвиденными последствиями и наконец сказал:

– Мне это не нравится.

– Да и мне тоже, однако ничего не попишешь.

– И Томас Ферриоль не возражал?

– А он в наши дела вообще не лезет. Ему, как говорится, что чума, что холера.

Фалько, все больше мрачнея, стремительно перебирал варианты:

– А Керальт в самом деле может все порушить?

Адмирал пощипал кончик уса:

– Вряд ли. Каудильо очень нужно это золото, и Керальт не решится сделать так, чтобы мы его лишились. Напрямую, по крайней мере. Это не значит, что он не постарается нагадить нам, где только сможет. Насчет этого можешь быть спокоен.

– А что из себя представляет этот малый из Тетуана?

– Опять же понятия не имею. Вот он войдет с тобой в контакт – сам и увидишь.

Оба помолчали, глядя друг на друга, словно оставалось еще что-то невысказанное. Свет, преломляясь через стеклянную стену, падал так, что казалось, будто искусственный глаз адмирала слегка косит.

– Еще кое-что… – выговорил адмирал. – Насчет этой женщины… Евы Как-Ее-Там…

И замолчал, дожидаясь реакции Фалько. Но тот держал паузу и выдерживал взгляд собеседника так бесстрастно, словно следил за вращением рулетки или не знал, о ком, собственно говоря, речь.

– Она сошла на берег и принимает участие во всех этих игрищах вокруг «Маунт-Касл». Сняла номер в отеле «Мажестик»… Ты где остановишься?

– В «Континентале», как всегда. У самого порта.

Адмирал метнул быстрый взгляд на двоих мужчин, сидевших в креслах в глубине.

– Судя по всему, она в этой истории играет едва ли не первую скрипку. Павел Коваленко, резидент НКВД в Испании, посылал ее как свое доверенное лицо в Одессу, контролировать передачу золота… Как нам удалось выяснить, после Португалии она вернулась в республиканскую зону и теперь занимает важный пост в Управлении специальных операций. Известно, что принимала активное участие в поимке, допросах и ликвидации троцкистов. Иными словами, опасна по-прежнему.

Он опять помолчал, пытливо всмотрелся в лицо Фалько:

– Что ты мне скажешь на это?

– Ничего не скажу.

– А надо бы!

– Не вижу оснований.

– Ты отпустил на свободу исключительно подлую тварь.

– Никого я не отпускал.

Правый глаз адмирала сверкнул откровенной злостью.

– Я сейчас не склонен ни к шуткам, ни к забавам. Слышишь?

– Ну, слышу. Поневоле.

– …господин адмирал.

– Господин адмирал.

Тот с меланхолическим вздохом в очередной раз оглянулся по сторонам и через минуту добавил:

– Совру, если скажу, что мне не любопытно. Отдал бы что угодно, лишь бы увидеть, как вы встретитесь нос к носу.

Он снова поднял глаза на Фалько, но тот был совершенно невозмутим. И бесстрастен. Стоял навытяжку, руки по швам. Адмирал язвительно хмыкнул.

– Будь осторожен. Ты, главное, помни – после той истории в Саламанке Керальт и вся его братия глаз с тебя не спускают. Трех покойников тебе не простят. Чуть зазеваешься – сожрут.

– А вы, господин адмирал?

Тот уже направился было к людям, ждавшим его в креслах, но остановился и взглянул на Фалько через плечо, почти не оборачиваясь:

– Я? Я тебя cдам, разумеется. Говорил уже и еще повторю. С душевной болью брошу тебя львам не раздумывая. В этой игре я – слон, а ты – простая пешка. Таковы правила, и ты их знаешь.

Все происходило в соответствии со строгими нормами хорошего тона. Фалько вытащил ложечку из чашки с английским чаем, отхлебнул, закурил сигарету и спокойным взором окинул обеих женщин. Они сидели втроем в плетеных креслах под застекленной крышей севильского патио с выложенными плиткой стенами, вдоль которых стояли кадки с геранями и папоротниками. В Андалусии был час визитов. В три минуты седьмого свежевыбритый и безупречно элегантный Фалько поправил узел галстука, снял шляпу и, пригладив после этого волосы, позвонил у ажурной металлической калитки.

– Вы сказали, что завтра уезжаете? – спросила Луиза Сангран.

– Да. Дела.

– И наверно, связанные с этой ужасной войной?

– Разумеется.

Хозяйке было около сорока. Не красавица, не дурнушка, оценил ее Фалько, но изысканна и изящна. Хороший дом с ценными полотнами по стенам и множеством антикварных вещиц. Муж Луизы был видный адвокат, крепко связанный с националистами. Отца, преуспевающего импресарио, расстреляли красные вскоре после начала мятежа. По этому поводу Луиза носила красивое платье из черного крепа, дымчатые чулки и туфли на высоких каблуках. Скромный макияж. Над сердцем была приколота золотая брошь с миниатюрным портретом девятнадцатилетнего сына.

– Мой муж тоже постоянно в разъездах.

– Сочувствую вам, – сказал Фалько, уловив тайный смысл этой фразы. – Трудные времена.

– Мне совершенно не надо сочувствовать – напротив: так хорошо время от времени отдохнуть от мужа.

Все трое рассмеялись, и глаза Фалько встретились с зелеными глазами Чески Прието, смотревшими задумчиво и пристально. На ней был элегантный темный tailleur[10] в сине-зеленую полоску, и юбка, плотно облегая бедра, подчеркивала все великолепие длинных стройных ног, сейчас закинутых одна на другую, и открывала их на ладонь ниже колена, то есть именно насколько нужно. Лихие каблуки и черные чулки. Ноги безупречные, совершенно идеальные ноги – к такому выводу пришел Фалько, коротко и незаметно скользнув по ним взглядом. Такие и должны быть у роскошной бабы.

– Еще чаю?

– Нет, благодарю вас.

Не было ни церемонных процедур знакомства, ни пространных объяснений. Добрый день… спасибо, что приняли приглашение… помилуйте, это честь для меня… Ческа говорит, что вы знаете много интересного о последних событиях… и что вы много путешествуете. Все шло своим естественным чередом – визит вежливости, близкие подруги, верно выбранное время, безупречное поведение людей из хорошего общества. Элегантный кабальеро и две дамы, подруги еще со школьной скамьи, желавшие разузнать за чашкой чая, что же происходит в Испании, раздираемой войной. Не придерешься.

– Так вы одноклассницы?

– Да. Учились в колледже Сердца Христова. Вышивание крестиком, дисциплина и «Месяц Марии»…[11]

– Чудесно.

– А вы?

– Я учился в иезуитском колледже в Хересе. Пока меня не выгнали.

– Да неужели? – Луиза улыбнулась с явным интересом. – И вы так походя об этом говорите… Вас что, много откуда выгоняли?

– Да… Случалось.

– Почти отовсюду, – сказала Ческа.

Все трое опять рассмеялись. Время от времени Фалько перехватывал взгляды, которыми обменивались женщины, – особенные взгляды сообщниц, принадлежащих к воинству одного пола. Он недурен, этот твой знакомый. Понимаю, чем ты рискуешь, но на твоем месте я бы поступила так же. И прочая, и прочая. Впрочем, не так или не совсем так. Фалько достаточно знал женщин, чтобы ясно понимать – никогда Луиза Сангран не решилась бы на такое. Не ее это был регистр, и тональность не ее. Это именно что сообщничество – и то по случаю. Хотя и типично женское. Что-то вроде радиоспектаклей с бесконечными продолжениями. Возможность пожить чужими страстями и получить от них удовольствие. Приязнь, воспоминания детства и ранней юности, женская солидарность, старинные правила, выкованные столетиями горьких семейных разочарований и безмолвных печалей. Женщины неизменно становятся на сторону женщин – вековечных заложниц воинов, жрецов и тиранов – и наслаждаются этим тайным возмездием миру мужчин. И восхищаются отвагой подруги, способной совершить то, на что сами они не решатся никогда.

Фалько не сомневался, что обе они долго еще будут шептаться об этом в сокровенных беседах.

– Так вы родом из Хереса? Из тамошних Фалько?

– Более или менее.

– Я знавала некоего Альфонсо Фалько… Вам это имя ничего не говорит?

Медленная глубокая затяжка. Взгляд, рассеянно следящий за кольцами голубоватого дыма. Альфонсо – это его старший брат. По смерти отца он вел семейное дело – коньяк «Император», сухой херес «Дядюшка Маноло», сеть винных погребков и прочее. Он же заботился об овдовевшей матери. После мятежа, когда бежали или были расстреляны синдикалисты, превратившие налаженный бизнес в хаотическое народное предприятие, он вернул себе свою собственность. Лоренсо больше десяти лет не виделся ни с кем из родных. Не виделся и не переписывался. Притча о блудном сыне – или брате – не универсальна: есть овцы, которые, раз отбившись от стада, никогда не возвращаются назад. И не всякий Каин сцепится с Авелем. Иной Каин просто соберет вещички и скажет: забирай, братец, стада-отары с полями-огородами, кушай на здоровье.

– Говорит. Но негромко.

– У Альфонсо две сестры – Лолита и Питуса. Жена у него – урожденная Гордон.

– Очень может быть.

– Он в самом деле вам не родня?

– Нет. – Фалько выиграл бы конкурс на самую искреннюю физиономию. – Совсем не родня.

– Он обманывает тебя, – сказала Ческа.

– Да что ты говоришь?

– Я тебе говорю – обманывает!

Еще минут десять текла приятная беседа о пустяках. Фалько смешил дам, рассказывая придуманные с ходу забавные истории – о моде и кино, о путешествиях, отелях, городах и весях и людях. В этом жанре он не знал себе равных. Время от времени, не прерывая рассказа, он взглядывал на Ческу попристальней, и та отводила глаза. Иногда он чувствовал ее взгляд на себе. Текучий изумруд глаз. Будто сошла с полотна Хулио Ромеро де Торреса, снова подумал он. Смугловатый оттенок шелковистой кожи напоминал, что какая-то прабабка-цыганка смешала свою кровь и разделила свою судьбу с художником, писавшим ее обнаженной. Нежданное воспоминание о муже в начищенных сапогах и с пистолетом на боку заставило Фалько внутренне усмехнуться. По лицу скользнула злорадно-шкодливая гримаса.

В этот миг Луиза Сангран взглянула на часы, которые носила на правом запястье, и сказала:

– Боже мой, я совсем забыла, что должна сейчас быть в церкви Спасителя. Мы с дамами собрали пожертвование в пользу сироток, надо отдать его настоятелю.

– В Саламанке я сказала тебе, что ты негодяй.

– А я ответил – да, что есть, то есть.

Придет день, и я умру, подумал Фалько, или состарюсь и такого больше никогда не будет. А потому надо как можно крепче запечатлеть это в памяти, сберечь перед неизбежным пришествием дряхлости и распада. Сунув руки в карманы, не расстегнув и верхнюю пуговицу на пиджаке, зажав дымящийся окурок последней сигареты в углу рта, он стоял неподвижно и смотрел на Ческу. В спальне, где было полутемно от задернутых штор, она, не давая ему прикоснуться к себе, сама едва ли не с вызовом сбросила с себя одежду. И сейчас оставалась в одних туфлях на высоких каблуках: между черными чулками и поясом с уже отстегнутыми подвязками как-то беззащитно открывался кусочек тела. Торчали вперед небольшие вздернутые груди, плотные и тугие, как и все ее тело, будто подсвеченное в полумраке гипнотическим мерцанием зеленых глаз. И Фалько ощущал огромную, совершенно искреннюю жалость к тем миллионам мужчин, которым никогда не было и не будет дано насладиться близостью такой женщины.

– Оставайся на месте, – услышал он.

Фалько медленно приходил в себя. Не сразу, с трудом он вновь почувствовал собственное тело, вернул себе власть над ним. Он испытывал не возбуждение, а скорее выжидательное любопытство. Не вожделение, а восхищение. Ни одно зрелище в мире не может сравниться с этим, промелькнуло у него в голове. Нет ничего совершеннее. Великолепнее.

– Боюсь, что не смогу, – ответил он мягко.

И улыбнулся в спокойном сознании собственной силы. Женщина снова приказала не шевелиться, и тогда он, слегка тряхнув головой, погасил сигарету, растер ее подошвой о глазурованную плитку пола и сделал шаг вперед. Ческа, не отступив, хлестнула его по щеке. Бац. Ударила сильно – так, что голова его мотнулась в сторону. Сильно и больно – длинные ногти слегка оцарапали ему щеку. Когда Фалько вновь посмотрел на Ческу, изумруды ее глаз затуманились, а рот полуоткрылся, показывая почти фосфоресцирующие в темноте белейшие зубы. До него доносились ее глубокое размеренное дыхание и удары сердца. Они звучали совсем близко. Бум… бум… бум. Тогда он перехватил руку, занесенную для нового удара, и медленно развернул женщину так, что она оказалась лицом к застеленной, с неснятым покрывалом кровати, согнул, заставив упереться в него обеими руками.

– Сумасшедший.

Над черными чулками и поясом чередой волнисто-плавных изгибов простерлось шелковистое тепло ее бедер, талии, спины, шеи. Фалько так неспешно, словно в запасе у него была вечность, промял пальцами теплую цепочку позвонков и остановился у последнего. Потом уже на коленях, не раздеваясь, а только ослабив узел галстука, прильнул к нему губами.

– Любовь моя… – пробормотала она.

Фалько, не отрываясь от своего занятия, усмехнулся про себя. Он не ошибся. Женщины предусмотрительны и неизменно сперва влюбляются.

В начале одиннадцатого он, насвистывая, возвращался в отель. Перед этим слегка закусил, не присаживаясь, у стойки таверны и теперь неторопливо шагал по улице. Вечер был холодный, от близкой реки тянуло сыростью, и он озяб. Пройдя собор и Алькасар, поднял воротник пиджака. Фалько устал и хотел спать. Чемодан был собран, и в обозримом будущем Фалько собирался принять горячую ванну и лечь спать, пока за ним не приехали и не повезли на аэродром.

Уличное освещение было скудно – боялись налетов республиканской авиации. Молодая луна висела еще так низко, что вокруг царила полутьма, а улица Рейес-Католикос и вовсе тонула во мраке. Фалько миновал кирпичный, отделанный изразцами портик отеля и направился ко входу, где единственная лампочка освещала ступени крыльца. И в тот же миг хлопнула дверца почти невидимой в темноте машины и два темных силуэта загородили ему дорогу. Луч фонаря ударил в лицо и ослепил.

– Лоренсо Фалько?

В первую минуту он ничего не ответил. Но насвистывать ему расхотелось. Он подобрался, напрягся, приготовился отбиваться, если обнаружатся враждебные намерения. Никак не успокаивало, что в темноте прозвучало его имя. Особенно в Севилье. Тот, кто держал фонарь, теперь осветил отогнутый лацкан своего пиджака. Под отворотом оказался полицейский значок.

– Что вам угодно?

– Придется проехать с нами. Уладить кое-какие формальности.

– Вы шутите?

– Нисколько.

Фалько показал на вход в отель:

– Я бы предпочел уладить формальности внутри. При свете. Видя ваши лица.

– Времени нет.

Между тем второй зашел Фалько за спину и упер ствол пистолета ему в поясницу.

– Садитесь в машину.

– Вы не имеете права!

Второй рассмеялся. Первый погасил фонарь и повел Фалько к машине, подхватив его под руку. Крепко, но не грубо.

– Имеем, имеем, – приговаривал он убедительно.

Фалько перестал упираться. Что было делать? Судя по ощущению, ему тыкали в спину пистолетом изрядного калибра, способным в клочья разнести печень: 45-й, вероятней всего. Его усадили назад, слева, а человек с пистолетом устроился рядом, не опуская оружие. Второй сел за руль, включил зажигание.

– Сиди смирно, – сказал человек с пистолетом. – Чтоб не хлопнуть тебя ненароком.

Переход на «ты» ничего хорошего не сулил. Фалько снял шляпу и принялся незаметно нащупывать за лентой бритвенное лезвие, но сосед шляпу у него вырвал и швырнул ее на переднее сиденье, рядом с водителем.

– Замри.

Фалько медленно перевел дыхание, а соображать попытался поскорей. Логично было представить за полицейскими фигуру полковника Керальта. Он был не только шефом Гражданской гвардии, но и главой полиции безопасности. Или тайной полиции, как ее чаще называли. В руках у него была власть почти абсолютная – такая же, какую по ту сторону фронта имела ЧК: слежка, допросы, избиения, пытки. Обычные методы. Разница лишь в том, что у республиканцев каждая партия, фракция, секция действуют на свой страх и риск, никому не давая отчета, а у франкистов все централизовано и подчинено неумолимой военной дисциплине. Керальт – человек, а человек, как известно, – это стиль, или, быть может, стиль непременно находит себе подходящего человека. Естественно, как сказал агент с пистолетом, случается кого-то и хлопнуть ненароком. И не одного. Без суда и следствия и бумажной волокиты. Так очищается возрожденная Испания.

– Куда вы меня везете?

– В участок.

– В какой?

Ответа не последовало. По словам адмирала, Керальт сейчас в Севилье и осведомлен об операции с «Маунт-Касл». Фалько продолжал размышлять. Маловероятно, что Керальт сорвет операцию, – это значит вступить в открытое противостояние с НИОС и вызвать ярость Николаса Франко и самого каудильо; в конце концов, сто миллионов песет золотом – это серьезно. И все же Керальт коварен и жесток. Нельзя исключать такой комбинации с его стороны. Тем более что он не забыл историю с Евой Неретвой. И это сильней всего тревожило Фалько. Четыре месяца назад, в Саламанке, чтобы освободить Еву и переправить ее через португальскую границу, он перебил людей Керальта. И тот поклялся, что рано или поздно спустит с него шкуру.

– В какой участок вы меня везете? – повторил Фалько. – Тут уже выселки какие-то.

– Пасть закрой.

Мелькавшие в свете фар домишки становились все меньше. Появились первые пустыри, и Фалько встревожился по-настоящему. Убьют, похоже, подумал он. Вывезли погулять, как у них принято выражаться.

– Много на себя берете, – сказал он. – Да вы знаете, с кем…

Ствол пистолета больно ткнул его под ребро.

– Заткнись, сказано.

Он повиновался. Попытался выстроить эмоции по ранжиру – от страха до упрямой уверенности в себе – и сделать так, чтобы эта последняя возобладала. Происходило бы дело не в машине, он бы, скорей всего, резко развернулся и попробовал выбить оружие. По принципу «была не была». Он владел такими штуками и сейчас горько жалел, что не применил свое умение у дверей отеля. Но здесь, в машине, когда ты втиснут в узкое пространство между дверцей и передним сиденьем, об этом нечего даже и думать. Чистое самоубийство.

– Сиди, не рыпайся, – сказал водитель. – Недолго осталось.

– Что «недолго»?

Второй снова издал неприятный смешок. Переехали мост и двинулись по автостраде на Херес, но уже довольно скоро свернули на грунтовую дорогу, петлявшую между зарослей тростника. Луна поднялась чуть выше и теперь, когда крыши больше не загораживали ее, лила млечное сияние на угрюмый пейзаж. Фалько прикидывал, сумеет ли распахнуть дверцу и выброситься из машины на всем ходу, но прикидки эти увели его не слишком далеко. Было ясно, что он может сломать себе руку или ногу и окажется таким образом беззащитным. Кроме того, ему под ребро по-прежнему упирался ствол пистолета. И не было возможности ни отпрянуть, ни нанести удар, потому что при малейшем движении будет спущен курок, и тогда – здравствуйте, ангелы небесные. Ну или бесы преисподней. Парень этот, по всему судя, дело свое знал. И ни на миг не отвлекался.

– Приехали, – сказал водитель.

Фалько поглядел на дорогу. В подрагивающем свете фар виднелись полуразрушенная стена, ветви олив, крыша с выщербленной черепицей. Заброшенный, полуразвалившийся дом. У стены стоял «бентли-спид-сикс» с погашенными фарами. Какой-то человек полусидел на капоте.

– Вылезай.

Затормозили, не глуша мотор. Водитель был уже снаружи и открывал дверцу. Фалько послушно выбрался из машины, чувствуя меж лопаток ствол.

– Будешь шалить – завалю.

Это напоминало бы реплику из гангстерского боевика, но зажатый в руке огромный американский «кольт» был явно не из реквизита. Все трое двинулись по освещенному фарами пустырю к человеку, ожидавшему возле «бентли». Двойной горизонтальный луч удлинял их тени, ложившиеся на каменистую неровную землю. Фалько споткнулся, на миг потерял равновесие и тотчас получил рукоятью пистолета по спине.

– Под ноги смотри, придурок.

Подойдя поближе, Фалько узнал того, кто стоял возле «бентли», и понял: все, что он воображал себе до этого, можно выбросить из головы. Действительность превзошла все ожидания и перекрыла любую игру воображения. Этот человек был в штатском, одну руку он элегантно держал в кармане, а другую козырьком приставил ко лбу, защищая глаза от слепящих фар. Под тонкими выстриженными усиками змеилась улыбка жестокая и многообещающая. Фалько подумал, что так улыбался бы шакал – если бы шакалы улыбались, в чем он не был уверен, – оказавшись перед легкой и вожделенной добычей.

Это был капитан регуларес Пепин Горгель, граф де ла Мигалота. Супруг Чески Прието.

– Десятую заповедь помните?

– Смутно.

– Не пожелай жены ближнего своего.

– И?

– Ческа – моя жена.

Фалько пожал плечами с большим хладнокровием, но выглядело это не очень убедительно.

– А мне до этого какое дело?

Горгель смотрел на него с бесконечной ненавистью, кривя губы пренебрежительной усмешкой. Они стояли в конусе света, образованном фарами второго автомобиля.

– Знаете, почему пощечина так оскорбительна?

– Понятия не имею.

– Потому что в Средние века ее давали тем, кто не носил шлем… Мерзавцу, который не был рыцарем.

С этими словами он открытой ладонью хлестнул Фалько по лицу. Звук пощечины вышел сильным и резким. Фалько стиснул зубы, напрягся всем телом, чувствуя, как ствол пистолета крепче прижимается к спине.

– Я знаю, свинья, где ты был сегодня вечером.

Опять на «ты». Нехорошо. Сначала становятся рогоносцами, потом теряют манеры. Воспитанность улетучивается. Кажется, ночка выдалась не из самых удачных.

– Сегодня днем я не сделал ничего, что задело бы вашу честь.

– Ты сам себя перехитрил… Что ты делал в доме Луизы Сангран?

– Я давно знаком с ней, – сымпровизировал Фалько. – Мы друзья с ее мужем.

Горгель на миг растерялся и потерял уверенность. Потом мотнул головой:

– Врешь.

– Вовсе нет. Я был у нее в гостях.

– А что там делала моя жена?

– Она подруга Луизы.

– Сам знаю, что подруга. Я спрашиваю, что ты там делал?

– Чай с ними пил. Разговаривал… Рассказывал…

Вторая оплеуха, сильней первой, перебила его. В левом ухе загудело, словно к нему поднесли камертон. Лицо горело.