скачать книгу бесплатно
В голосе Шантера звучала надежда.
– С чего ты взял, что это учредители? – холодно поинтересовался Жуков.
– А кто же еще? – удивился Ромка. – Явно не друзья детства, не односельчане бабушки, и не коллеги!
Мы посмотрели на Ромку с одобрением: этот юный прохвост в последнее время часто демонстрировал незаурядную наблюдательность, хотя для правильных выводов еще не созрел.
– Да, – спохватился Ромка, – я ведь их сфотографировал на стоянке. Вот сюрприз будет для Дирижабля! Или не стоит пока ему карточки дарить?
В голосе Шантера послышалось сомнение.
– Не стоит, – ласково подтвердил Жуков. – Ты их нам подаришь и никому об этом не скажешь. И о своем творческом подвиге тоже не распространяйся.
Ромка с интересом взглянул на него. В глазах потенциального лауреата Пулитцеровской премии появился маниакальный блеск, и это свидетельствовало об одном: Шантер к очередной авантюре готов!
– Однако, господа, – вернул нас к реальности Жуков, – пора бы и о рутине подумать!
По комнате поплыл первозданный аромат заграничного кофе, и мы, устроившись в креслах, начали мозговой штурм. Нужды не было высасывать сенсации из пальца, как это делали другие, они сами рождались у нас в головах, превращая реальные, но скудные факты в затейливые конструкции, вызывающие неподдельный интерес у читателей. Борька называл это «поиграть умом». Мы не делали выводов и не навязывали свою точку зрения, а лишь пробуждали фантазию и любопытство, и читатели были за это благодарны. Порой, они высказывали потрясающие суждения, и наиболее оригинальные письма публиковались в нашем журнале.
Сегодня речь шла о загадочном преступлении, совершенном в идиллической местности, абсолютно не подходящей для кровавых расправ. А мое подсознание провело параллель между ним и Потрошителем, о котором я и брякнула Дирижаблю.
Несколько дней назад в прессе проскользнула заметка о зверском убийстве иностранного бизнесмена, которого непонятно каким ветром, без вещей и документов, занесло в нашу провинцию. Но меня заинтересовало другое. Из разговора со знакомым следователем, который, пытаясь установить личность убиенного, нарезал версты по градам и весям, я составила примерную схему места, где нашли тело. И выяснилось, что в данном месте и в данное время уйти незаметным убийца просто не мог: по всем четырем направлениям находились свидетели. Подбросить труп тоже не могли, поскольку кровь на земле принадлежала покойному, а ее количество свидетельствовало, что убийство произошло именно там. Следствие принялось выяснять адреса, связи, явки, а у меня в голове забрезжила странная мысль во время общения с Дирижаблем, которую я и пыталась сейчас оформить.
– И причем здесь Потрошитель? – удивился Ромка. – Там были серийные преступления, да и жертвы – проститутки!
– Во-первых, это может быть только началом, убийства Потрошителя стали почему-то считать серийными сразу же, после первого преступления, – нахально заявила я, – а, во-вторых, суть не в том, кто именно становится жертвой, а в том, что их объединяет какой-то единый признак, если убийца – маньяк. Это общеизвестно. Но кто сказал, что учителей, врачей или бизнесменов не могут серийно убивать по каким-то другим, вполне рациональным причинам?
– Например?
– Например, чтобы отвлечь внимание от одной, основной жертвы, чья профессия не имеет никакого значения, а также от истинной причины.
– Например, наследство? – подсказал Ромка.
– Пусть будет наследство, – согласилась я. – Криминалистам известно, что даже голову человека раскроить тяжелым предметом или нанести удар ножом невозможно, не испачкавшись кровью. Убийства же проституток происходили на улицах большого города, где те поджидали клиентов, причем, «процесс» требовал немало времени. И если даже тела расчленять удавалось без свидетелей, и поблизости в тот момент никого не было, кто бы услышал крики жертв, то остается вопрос: как окровавленный преступник добирался домой? Даже сотню метров преодолеть в таком виде, не встретив ни одного прохожего, непросто. Тем более, что ночные бабочки в безлюдных местах не гуляют. Брал, идя «на дело», сменную одежду и ведро с водой, чтобы умыться? Бред! Каждый раз нанимал кэб? Но англичане – народ законопослушный и на него обязательно кто-нибудь настучал бы. Снимал по квартире рядом с местами своей «охоты»? Но, во-первых, у него, конечно же, были соседи, да и куда он окровавленные вещи девал? Отдавал в стирку? Сжигал? Первое невозможно без свидетелей, второе сделать в городе тоже непросто.
– И какой вывод? – нетерпеливо спросил Ромка.
– Возможно, он действовал не один, сообщник ожидал его с кэбом, на котором потом испачканные вещи отвозились за город, где и сжигались. Но тогда речь нужно вести уже, как минимум, о двоих маньяках. Вторая версия – фантастическая: маньяк появлялся из другого времени или параллельного измерения. Она неоднократно обыгрывалась в фильмах и художественной литературе. И третья: целенаправленно была убита только одна девушка по какой-то конкретной, неизвестной нам причине, например, из-за того же наследства, о котором не знала. Остальные – для того, чтобы сбить полицию с толку.
– А причем тут убийство бизнесмена? – удивился Ромка.
– А не причем! – разозлилась я. – Просто я предлагаю поместить ребус о Потрошителе в журнале, чтобы читатели поломали головы!
– Постой! – сказал Жуков. – А почему убийство бизнесмена заставило тебя вспомнить о Джеке Потрошителе? Ты же отличаешься ассоциативным мышлением, значит, что-то общее между ними все-таки есть?
Мне не хотелось рассказывать о ночных видениях, и я хмуро буркнула:
– Общее, как я уже говорила, то, что после такого изуверства окровавленный убийца уйти незамеченным не мог, а вертолета над местом преступления никто не видел. Впрочем, я там не была и знаю обо всем из разговора со знакомым следователем.
– Интересно, – мечтательно протянул Ромка, – если на днях убьют еще парочку бизнесменов, все решат, что это дело рук маньяка?
– Бизнесмены – не проститутки, – назидательно заметил Жуков, – их убивают по многим причинам, главная из которых – деньги. И убийства считаются не серийными, а заказными.
– И все-таки, – не унимался Шантер, – если жертвы ничего не будет связывать, это будет серия преступлений?
– Это будет сериал, – отрезал Борька, – а ты станешь его автором!
Позвонила секретарша Лена и закричала в трубку:
– Вы где пропали, почему за деньгами не идете? Лавринович уже пошел свой коньяк пить!
– И, правда, зарплату дают! – искренне удивился Жуков. – Сходим в бар?
– Я же говорил, что это учредители приезжали! – торжествующе завопил Ромка. – Они Дирижаблю шею намылили, а скоро и тойоту отберут!
– Может, завтра? – попросила я, не обращая внимания на завистливое юное дарование. – У меня вечером дела.
– Ну, завтра, так завтра, – согласился Борька.
– Зинаида, а где бизнесмена убили? – вдруг вспомнил Шантер.
– Да где-то под Вишневкой, – сказала я и осеклась.
Ромка дико уставился на меня, потом схватил сумку и исчез за дверью.
– Завтра не ждите! – прокричал он с лестницы.
Именно там, под Вишневкой жила Ромкина бабка и все участники его недавней мистификации, наделавшей столько шума.
IV
Дождь прекратился, проклюнулось солнце, воздух был свеж и прохладен.
Я проехала несколько остановок на троллейбусе, а затем поднялась на холм. Это было мое любимое место. Маленький сквер, старый фонтанчик, двухсторонние скамейки, прозванные «близняшками», и расположенные буквой П, над которыми тянулся длинный навес, прикрепленный к их общей спинке. Благодаря ему, можно было любоваться городом в любую погоду.
Рядом со сквером уже двести лет прочно опиралась на мощные колонны городская ратуша, с другой стороны удобно расположилась синагога. Через дорогу над кирпичными домами высился старый костел, а внизу, под мостом, зажатая между монстрами из стекла и бетона сияла розовыми стенами древняя церковка, похожая на кремовое пирожное. Вечерами здесь шелестел любовный шепот и слышался звук поцелуев, днем встречался творческий люд, и пролетали стайки иностранных туристов.
Это место давным-давно облюбовали художники, которые прозвали его Монпарнасом, остряки же, из-за обилия храмов, окрестили Иерусалимом. Публика, конечно же, охотнее рассматривала полотна, но иногда и покупала. Раньше можно было вложить небольшие деньги в картину малоизвестного художника, и если к нему приходила слава, финансовый риск окупался с лихвой. Нынче же искусство сразу пыталось встать на коммерческую основу, работы популярных мастеров продавались в галереях и стоили очень дорого. Правда, известность далеко не всегда соответствовала таланту. По-настоящему оригинальное полотно можно было, скорее, приобрести именно здесь, на зеленом пятачке в центре города, если только хватало чутья распознать его, и воли, чтобы устоять против напористых молодых людей, пытающихся втюхать за баснословные деньги какие-то сомнительные изображения. Рынок своим черным крылом коснулся и этого оазиса, – цены зашкаливали даже на ученические работы.
Я приходила на Монпарнас не менее двух раз в неделю, иногда меня сопровождал Жуков. Я мечтала приобрести «Пейзаж с дождем», автором которого был Алексей Стасевич – молчаливый блондин с добрыми синими глазами. Мне почему-то казалось, что именно таким был Андрей Рублев.
Городские пейзажи у Стасевича казались слегка размытыми под кисеей весенних, летних, осенних дождей. Мэтры охаивали их и признавали неграмотными. А мне нравились абсолютно все, но особенно завораживал тот, где над блестящими крышами и тротуарами с прилипшими желтыми листьями пробивалось солнце, придающее сентябрьскому дню едва уловимое мерцание жемчуга. Казалось, что сквозь него проступает чей-то лик. Алексей давно уже мог продать пейзаж, но мне казалось, что он хочет сберечь его для меня, ждет, когда появятся деньги. Коммерсантом он был некудышным, работы его покупались, но не очень часто.
Правда, в последнее время мне стало казаться, что кто-то намеренно отваживает от него покупателей. Коллеги? Вряд ли, ни один художник не признается, что завидует собрату по цеху.
А на прошлой неделе, в четверг Алексей исчез. После звонка, поступившего на сотовый, он попросил здоровенного бородатого портретиста Соломона присмотреть за картинами, ушел на час, и не вернулся. Соломон заволновался, но в милицию не пошел: после какого-то неприятного инцидента в юности, он не питал доверия к силовым структурам. Мобильник Алексея не отвечал, адреса никто не знал. Но портретист исправно, каждый день выставлял работы Алексея рядом со своими, и волновался все больше.
Когда я подошла, то поняла: беспокойство его достигло апогея. Выяснилось, что после исчезновения Стасевича, косяком пошли покупатели на его картины. Вернее, покупателей было не очень много, но один из них был невероятно настойчив. Он предлагал хорошую цену, но Соломон полотна не отдавал, чем вызывал сильнейшее раздражение у корыстолюбивой молодежи. Художники постарше его морально поддерживали.
– А цену действительно дают хорошую? – поинтересовалась я.
– Цена-то хорошая, – задумчиво пробасил Соломон, выуживая мошку из лопатообразной бороды, – да клиент не разбирающийся, видно, для кого-то другого покупает. Даже слишком хорошая цена, – почему-то недовольно заключил он.
Я знала, что Соломон обожал Алексея, действовать во вред ему не мог, поэтому искренне удивилась:
– Так в чем же дело? Какая разница, для кого он картину приобретает?
Соломон подумал и задал вопрос мне:
– А почему раньше не покупал? Он тут часто вертелся, и не один. Я его запомнил, я же портретист. А когда Лешка исчез, ко мне какие-то люди приставать стали, а потом две его картины спереть хотели. И все просят показать остальные его работы, особенно пейзажи, написанные на природе. А я их и сам не видел!
Я насторожилась. На прошлой неделе история с пропажей казалась не очень серьезной и, предлагая эту историю Дирижаблю, я хотела, скорее, мистифицировать читателей, а, заодно, и сделать рекламу Алексею, тем более, что материалы о нем уже публиковала. Но, похоже, дело заслуживало более пристального внимания.
– Мадам, вам нравится Тернер? – раздался тихий мелодичный голос.
Я обернулась.
Добрыми, темными, как сливы, глазами на меня смотрел маленький пожилой человек в широкополой шляпе.
Я удивилась:
– Откуда вы знаете?
– Я посещаю синагогу, часто захожу сюда и вижу, как вы любуетесь пейзажами молодого художника. Я ими тоже восхищаюсь.
– А что, по-вашему, общего у Тернера и Алексея?
– Настроение, – мадам, – настроение. Все зыбко, все туманно. Под легкой дымкой их полотна скрывают огромный талант.
Я с интересом разглядывала странного человечка, потом спросила:
– Вы искусствовед?
Улыбка скользнула по его лицу:
– Искусствоведы препарируют красоту, не чувствуя ее. А я обычный человек, и мое мнение гораздо дороже. Знаете, почему? Мне безразличны условности и каноны, я, вопреки им, наслаждаюсь талантом еще при жизни мастера, даже если он не признан. Правда, реальной пользы художникам мое восхищение, к сожалению, не приносит. Кстати, я видел, как уезжал автор наших любимых пейзажей.
– На черном джипе? – почему-то спросила я и почувствовала, что попала в десятку.
– На серебристой тойоте, – безмятежно сообщил собеседник.
Я оторопела. Такая тойота ассоциировалась у меня только с Дирижаблем. Попыталась представить, как Дирижабль, весь в фиолетовом, похищает Алексея, а затем в подвале пытает его маникюрными Стасиными ножницами, требуя скинуть цену на полотна. Получилось смешно.
Человечек терпеливо ждал, пока я переварю информацию. А потом печально добавил:
– Я думаю, он умер.
Он был неплохим физиономистом и, наблюдая за мной, не стал дожидаться вопроса:
– С утра не лице художника была маска смерти. Вы знаете, что это такое?
Я читала, что перед смертью лицо человека становится абсолютно, неестественно симметричным, и это называется маской смертью. А у Стасевича правая бровь и угол рта всегда были слегка приподняты. Сочувственно покачав головой, человечек вздохнул и
зашагал прочь, похожий на зловещего черного ворона.
Я, оторопев, проводила его взглядом, и решительно направилась к Соломону:
– Ты можешь описать того настойчивого покупателя?
Он быстро сделал набросок в моем ежедневнике. Портрет ничем не напоминал Дирижабля или его знакомых из джипа, по крайней мере, тех, кого удалось разглядеть. И я с облегчением вздохнула. Судя по изображению, покупателем был крепкий мужчина средних лет с квадратным лицом, прямыми бровями, волевым ртом, пристальным взглядом широко расставленных светлых глаз и коротко стрижеными волосами. Он очень напоминал военного.
Я огляделась, но никого похожего не заметила. Но у меня возникло смутное ощущение, что это лицо мне знакомо.
А потом у нас с Соломоном состоялся небольшой военный совет с привлечением еще одного художника – худого и язвительного Федора. Мы постановили: картины Алексея на Монпарнасе до возвращения автора не выставлять и постараться узнать его адрес.
– Надо бы Лешкины работы спрятать не дома, а где-то в надежном месте, – рассудительно сказал Соломон. – А то проследить могут.
– А то тебя до надежного места не проследят! – язвительно заметил Федор.
Меня осенило:
– Ребята, а, кроме вас, здесь еще человек пять найдется, которым можно доверять?
Ребята задумались.
– Найдется, – решительно сказал Федор. – Я полностью согласен: если каждый из нас возьмет по картине, то фиг за всеми проследишь!
Похоже, нам всем не хватало острых ощущений. Точку в разработке операции поставил здравомыслящий Соломон.
– И, повторяю, мы не должны держать Лешкины полотна дома, их нужно передать на хранение друзьям или родственникам, – невозмутимо добавил он.
Мы с Федором переглянулись, хотели рассмеяться, но почему-то передумали. Потом я набрала номер Дирижабля. Он был заблокирован. Ромка тоже не отвечал, и я позвонила Жукову, который, как выяснилось, болтался в баре с какими-то знакомыми.
– Мы же завтра договорились расслабиться! – обиженно попеняла я, но Жуков не смутился.
– Ромка звонил, – сообщил он. – Там у них какие-то странные вещи творятся, завтра приедет, расскажет. А если не приедет, то мне, думаю, придется смотаться к нему. Зинаида, скажи правду, ты знала подробности убийства, или накаркала, как всегда?
– О чем ты? – обиделась я еще больше. – И почему к Ромке должен мотаться именно ты?
– Убитый мужик, которого там нашли, весь искромсан, и у него почка изъята.
– Для пересадки?! – похолодела я.
– Не знаю, но сомневаюсь. В любом случае милиция на ушах стоит, а механизатор Спиридон несет невесть что, перепугал всех.
– Спьяну?
– Да нет, не спьяну, он пить бросил, и у него дар открылся. Он сейчас ходит при галстуке и вещает. Люди верят.
