скачать книгу бесплатно
– Будем реалистами. – Бермудес потянулся за газетой, что давно уже раздражала его внимание. – Дай-ка сюда, милочка.
Незнакомец как будто давно ожидал этого, тотчас двинул газету через стол. Глаза его сверкнули по-волчьи исподлобья.
– Вот, не угодно ли, – даже не взглянув на него, продолжил Бермудес, стукнул указательным пальцем по газетному заголовку. – Инкассаторов в Сокольниках. Вчера. По всем каналам трубили. Отсюда надо плясать.
– Эти не поделятся, – сказал Поросюк. – Пляши не пляши.
– Да неважно, в конце концов, откуда взялись деньги! – Бубенцов отпихнул газету. – Душа от них не переменится. И богатство прискучит.
Не то чтобы Ерошка был так уж убеждён в том, что богатство может как-нибудь «прискучить», но ему в данный миг нравился образ мудрого нестяжателя.
– Деньги правят миром, – сказал Поросюк и положил мягкую ладошку на плечо Бубенцова. – Подумай, прежде чем отказываться.
– А смысл? Внутренне я тот же, – возразил Ерошка. – Я весело привык жить. Что с деньгами, что без.
– Скажут, дурак же ваш Бубенцов! Отрёкся от денег! Нищим был и умрёт где-нибудь под платформой.
– Я вижу, кое-кто здесь готов душу заложить за деньги! Другу копейку пожалеет. Взаймы. А душу дьяволу – пожалуйста!
Дискуссия принимала опасное направление. Игорь Борисович Бермудес перестал жевать. Переводил взгляд с одного на другого, готовый в любой момент встать между соперниками.
– Ну, хорошо, подписал ты контракт с дьяволом, – продолжал Ерошка. – Получил миллионы, дворец с фонтаном, яхту, власть… Дальше что?
– Уж мы знаем что, – усмехнулся Тарас.
– Лычки и гроши? – усмехнулся и Ерошка. – За это готов душу продать? Что ты можешь придумать нового?
– А на коньяк? – Тарас озлобился. – Не изменится он! Спорим?
– Да хоть и на коньяк. Дай руку!
Поросюк взвился, выбросил ладошку свою навстречу руке Бубенцова. Встрепенулся и Бермудес, привстал, как будто бы в стременах. И вознёс десницу свою над спорящими, точно Юрий Долгорукий на площади у Моссовета.
– Вали! – приказал Бубенцов.
Вот тут-то и вылез на авансцену тихий незнакомец.
– Позвольте, – негромко, но властно сказал он. – Я сам разобью.
И Ерофей Бубенцов, и Тарас Поросюк, и даже флегматичный Игорь Борисович Бермудес удивлённо повернули к нему свои лбы. Этот неприметный, молчаливый тип почти целый час находился рядом с ними, но никто до сей поры его как будто толком и не замечал. Как будто бы был не человек вовсе, а, к примеру, чей-либо пиджак или плащ, накинутый на спинку стула. Или казённый фикус в кадке, который иногда для домашнего уюта ставят в ресторанах подле стола. И только лишь теперь, когда этот фикус неожиданно подал голос, друзья наконец-то обратили на него внимание. До сих пор он находился как будто на втором плане, на обочине бытия, не в фокусе зрения. Тем более что странный этот тип вёл себя крайне деликатно, можно сказать, благочестиво. Водку не пил, хотя и не пропустил ни одного тоста. Исправно подливал в свою рюмку минеральную воду нарзан, церемонно чокался. Извивался, шмыгал простуженным носом. Ни Бермудес, ни Бубенцов, ни даже Тарас Поросюк с расспросами к нему в душу не лезли. Видно было без всяких расспросов, что человек бывалый, всякого в этой жизни натерпелся. А отчего в данную минуту не пьёт, так тому может быть множество уважительных причин. Если человек «в завязке», значит, есть для того веские основания.
– У меня имеется некоторый положительный опыт в делах подобного рода, – старомодным слогом пояснил незнакомец, уставясь своими тёмными неподвижными зрачками в глаза Бубенцову. – Итак, вы стоите на том, что никакие богатства не смогут сломить ваш характер. Не в силах исковеркать вашу душу. Правильно ли я понял ваш постулат, многоуважаемый Ерофей Тимофеевич? Так ли это?
– Вали! – повторил Бубенцов угрюмо.
Незнакомец усмехнулся и, склонив свою плешивую, остроконечную, поросшую редкой шерстью голову, разбил руки. Ладонь его была холодной, почти ледяной.
– А теперь, господа, – учтиво продолжил незнакомец, обращаясь к Бермудесу и Поросюку, – нам бы хотелось кое о чём переговорить с уважаемым Ерофеем Тимофеевичем приватно. Буквально два слова. Будьте любезны!
И вот что поразительно! Бермудес с Поросюком послушно поднялись и, словно загипнотизированные, пошли к выходу. Едва приятели скрылись за дверью, Бубенцов перевёл взгляд на незнакомца. Незнакомец как будто ожидал этого момента, тяжёлые глаза его тускло озарились.
– Одну секунду, уважаемый, – сказал он фамильярно, но вместе с тем многозначительно. – Одну краткую секунду.
Немного отодвинувшись, низко нагнулся, завозился со своей брезентовой сумой. Та застряла между ножками стула, никак не хотела вытаскиваться. Наконец, сопя и пыхтя, незнакомец высвободил её. С трудом поднял, угнездил на коленях. В суме находился какой-то беспокойный живой товар, который расползался внутри, перекатывался, разваливался, рыхло свешивался с колен, как будто там была навалена свёкла или что-либо подобное.
– Вот. К нашему разговору о богатстве, – бормотал незнакомец, подбивая коленкой провисающее дно и возясь с молнией. – Хотелось бы, так сказать, из области отвлечённой перейти… перейти…
Бубенцов молча, в некотором оцепенении наблюдал за дальнейшими действиями противника. Тот наконец отдёрнул молнию замка, сунул руку вовнутрь. Ерошка, конечно же, уже обо всём догадался и с полнейшей определённостью знал, что сейчас произойдёт. Но мозг не хотел верить очевидному!
– Вот. – Незнакомец, усмехаясь, выдернул на свет несколько зелёных…
И тут у Бубенцова почти отлегло от сердца. То зелёное, что извлеклось из чрева сумки, оказалось не банковскими упаковками, а всего лишь свёрнутыми старыми штанами с генеральскими лампасами. Незнакомец с видимой досадой отложил штаны в сторону, снова залез в сумку, выдернул на свет несколько… Да! Несколько новёхоньких пачек! Ровно столько, сколько сумели ухватить его пальцы.
– Не мильярд, конечно, – хмуро сказал он. – Но, как говорится, чем богат.
Подержал пачки в воздухе, а затем небрежно зашвырнул обратно, склонился над сумой, застегнул молнию.
– Нате! Берите! – сказал нечестивец, откинулся спиной и резким движением кирзового ботинка пододвинул сумку прямо к коленям окоченевшего Бубенцова.
2
«Ограбление в Сокольниках!» – гремело в голове у Бубенцова. Искал глазами давешнюю газету с заголовком, покосился даже под стол, но газеты нигде уже не было. Мёртвая, оглушительная тишина накатила, навалилась, накрыла всё. Бубенцов судорожно сглатывал, как пассажир самолёта, надеясь прочистить уши от ватной пробки. Тщетно! Видел, что вокруг кипела дымная и, вероятно, очень шумная, визгливая ресторанная жизнь – гремела посудой, беззвучно кричала, сталкивалась, клокотала, волновалась, пропадала, взывала, заламывала руки…
Один только незнакомец сидел, как ни в чём не бывало, откинувшись к спинке стула, хитро поглядывал на Ерошку Бубенцова и беззвучно посмеивался, весьма довольный произведённым эффектом. Матово блестел его лоб с налипшими потными прядками. Волосы редкие, пегие и, как приметил Ерошка, с отливом в рыжину, какие бывают у дьявола.
Глава 3. Тот, кого нет
1
Бубенцов сидел с приоткрытым ртом, застывшим взором. К его обыденным ощущениям прибавилось нечто новое. Новизна заключалась в том, что Бубенцов понял: он всё уже знает наперёд. Знает обо всех трагических событиях, что непременно произойдут с ним и с миром в самом ближайшем будущем. Упала пелена, очистились мутные бельма, открылись глаза. Было нечто слишком знакомое во всём происходящем, как будто он это уже пережил или прочитал в сокровенной книге. А теперь лишь оглядывается из будущего, проверяя – точно ли и в том ли порядке, как должно, реальность воспроизводит давно уже состоявшиеся действия.
Беззвучно посмеивался искуситель над его замешательством и мукою. Бубенцову стало очень одиноко и очень страшно. От страха ему стало ещё более одиноко, а одиночество ещё более усугубило страх. Всё происходило именно так и именно в том порядке, как предначертано. Он знал, что произойдёт дальше. Знал во всех мельчайших подробностях. Однако, при полнейшей определённости этого знания, Бубенцов, если бы его сейчас попросили, не смог бы сказать ничего конкретного.
Вспышка озарения в один миг высветила подлинную картину мира, открыла настоящую суть вещей. Но обнажившаяся правда нестерпимым своим сиянием ослепила душу. Так бывает, когда человек поглядит на солнце или на что-нибудь ещё более яркое. Человек, надо признать, мало приспособлен для разглядывания истины. Свет её тотчас превращается в тёмный круг мрака! Всё было почти такое же, как прежде, только не было уже в этом мире игры, гармонии, красоты. Игры-то уже не было!
Будто бы много раз видел Бубенцов, как повторялась на репетициях в театре эта сцена, знал её назубок. Но то было понарошку, а теперь вот случилось наяву. Ужас заключался именно в том, что на этот раз не было никакой игры. Всё стало абсолютно реальным. Репетиция превратилась в подлинную жизнь. Всё происходило по-настоящему. Вместо блестящей, остроумной фальсификации на сцену вылез грубый, неотёсанный, корявый подлинник. Именно в подлинности происходящего заключался главный ужас.
Обнажилась косматая драматургия жизни, не признающая стройной поэтики Аристотеля, разбрасывающая эпилоги и кульминации как попало, не в лад и не в такт. Здесь наказание настигало героев прежде, чем они успевали задумать преступление. Кровавые развязки совершались там, где не было даже и намёка ни на какие завязки.
Всякое искусство и лицедейство окончилось. Как будто, представим себе, актёр Марат Чарыков, играющий Гамлета, сошёл вдруг с ума и в приступе белой горячки стал налево-направо, взад и вперёд протыкать железной шпагой коллег-актёров. Заколол одного, другого, третьего – короля, Лаэрта, Полония. По-настоящему. С хрустом входит шпага в живые трепещущие тела. Люди корчатся, вопят, воют, ползают на карачках, схватившись за животы. Артистка Полынская вскрикнула в последний раз и затихла. «Прощай, Офелия!..» С обнажённым окровавленным клинком, смутно улыбаясь, облизывая белые губы, Чарыков приблизился наконец к самому режиссёру-постановщику Эдуарду Ценципперу. Тот, перебирая и отталкиваясь ногами, отъехал со своим креслом к самому краю оркестровой ямы. Опасно колеблясь, кресло зависло над бездной. Зубочистка застряла во рту режиссёра, он весь оцепенел, отвалился к спинке, не в силах пошевелиться, не в силах отвести глаз от кончика клинка. Зрачки забавно сошлись к переносице, лицо бледно, зубы оскалены.
Но никто не улыбается. Никому не смешно. Всё замерло вокруг, парализованное ужасом происходящего. Приостановился проходивший мимо пожарный. В подлинность совершающегося ещё никто не может поверить. Разум протестует. Но глаза-то видели, видят. Кровь настоящая. Вон уже затих Полоний, вернее, заслуженный артист Игорь Борисович Бермудес. Отдал душу. «Прощай, навсегда!..» Всхрапывает последним всхлипом заколотый безумцем Лаэрт, он же Тарас Поросюк, с которым Марат Чарыков перед репетицией пил пиво в гримёрной.
2
И вот какой любопытный выверт сознания произошёл у Бубенцова. Психологам нелишне взять это на заметку! Случайно оголившаяся перед Ерофеем подлинная суть бытия оказалась так страшна, что ум его в панике выскочил за свои пределы. Инстинкт самосохранения принудил считать всё, что с ним в данную минуту происходит, вымыслом.
Было совершенно очевидно, что он столкнулся с нечистой силой. Слишком многое совпадало! Во-первых, когда смертному человеку является бесплотный дух, человека неизбежно охватывает страх. Кое-какие характерные повадки нечистой силы Ерофей помнил из книг. Читал описания демона-искусителя и в знаменитом весёлом романе Михаила Булгакова, и в скучнейшем сочинении «Доктор Фаустус» Томаса Манна, и в «Звезде Соломона» Куприна, и в «Фаусте» Гёте.
Но, читая эти описания, Ерошка всегда помнил, что дьявол – не более чем литературный вымысел. На самом деле никакого дьявола не существует. Значит, всё происходящее теперь не может быть реальностью.
Ум понемногу и с оглядкою возвращался в свои пределы. Прибирал раскиданное при бегстве, поднимал опрокинутое, расставлял по привычным местам…
Успокаивая себя рассуждением, что «всё понарошку», Бубенцов теперь уже с этой безопасной позиции приглядывался к искусителю. Толстые губы, сбитый набок надменный нос, тусклые, наглые глаза, залысины. Если не вглядываться пристально, то можно принять за обычного человека. Но что-то всё-таки было в нём и не вполне человеческое. Что-то выпирало из-под оболочки. Во-первых, голова шишом… Да ещё и запашок этот. Но ведь не чёрт же он, на самом-то деле! А если это не чёрт, то кто же? Сумасшедший, вот кто!
Ерофей догадался вдруг, что кривая усмешечка на лице незнакомца – на самом деле никакая не улыбка. Это гримаса безумия. Всё стало стремительно проясняться! И понятна теперь эта смертная тоска в глазах незнакомца! Понятен и объясним стал теперь сумасбродный жест. Сумасшедшие люди поступают соответственно. Слабоумному ничего не стоит пырнуть вилкой официанта или помочиться посреди зала. Это для него норма. Или вывалить вот так на стол миллион, а то и два-три миллиона долларов. Запросто. Так что всё нормально. В той системе координат всё ненормальное – нормально.
3
Мир, пришедший в норму, снова ожил, задвигался вокруг. Время опомнилось, пошагало, а затем и побежало вперёд. Все привычные вещи вернулись. Всё расставилось на свои обычные места, рассчиталось на первый-второй. Бубенцов с некоторым облегчением выдохнул и, не сводя настороженных глаз с полоумного незнакомца, стал опускаться на сиденье. Всё в пределах нор…
Но позвольте, позвольте, позвольте, позвольте!.. Позвольте.
Ерофей Бубенцов снова вскочил. Даже если и так, то ведь ничего не объясняется. Пусть этот тип – сумасшедший. Главная-то загвоздка остаётся! Снова качнулась, покосилась, опасно стала потрескивать хрупкая конструкция мира. Бубенцов поневоле расставил локти, пытаясь сохранить равновесие. Не расплескать помутившийся рассудок.
Позвольте, откуда?
Позвольте, откуда у нищего алкаша…
Позвольте, да откуда вообще взялась эта набитая валютой сума?!
«Ограбление в Сокольниках»? Нет, не похож он на грабителя! Не может того быть! Но вот же реальность. Вот она, тычется в самые ноги! Всякий подтвердит… Тот, кому доводилось участвовать в теневом обороте наличных капиталов, с готовностью засвидетельствует, что миллион долларов в банковских упаковках новенькими сотенными банкнотами весит примерно десять килограммов и вмещается в кейс типа «дипломат».
В сумке незнакомца, что лежала теперь у ног Бубенцова, без труда поместилось бы содержимое трёх таких дипломатов.
4
Незнакомец сидел, отвалившись к спинке стула, по-наполеоновски сложив на груди руки, и с высокомерной наглостью разглядывал Бубенцова, оттопырив при этом довольно презрительно толстую и мокрую нижнюю губу.
Бубенцов всё яснее понимал, что только что был втянут в опаснейшую провокацию. Что провокация всё ещё продолжается, и последствия этой провокации могут быть самые скорые, серьёзные, страшные.
Незнакомец, как будто подслушав мысли, подался к нему, быстро, интимно проговорил:
– Да что ж вы глядите на меня, как на городского сумасшедшего? Поймите же, наконец! Нет тут никакой провокации! Я в полном здравии и в ясном уме.
В доказательство склонил плешивую голову, нахмурился, постучал пальцем по середине лба. И Бубенцов уже не возражал, поверил. Да-да. Чистая правда. Так оно и есть. Всё верно. А стало быть, здесь ничего не произошло понарошку, всё подлинное. Это не забавная выходка пьяного полудурка, о которой назавтра можно вспомнить с юмором и смехом. История настоящая. А настоящая история всегда серьёзна.
Бубенцов потянулся к чарке.
– Я уж тогда тоже. Если позволите. Аналогично. Налью себе, – сломался наконец незнакомец.
Ерофей холодно кивнул. Он знавал случаи, когда после семи лет воздержания алкоголик неожиданно прекращал внутреннюю борьбу и без всяких видимых причин срывался в штопор. Незнакомец налил полный фужер:
– Ну, вздрогнем!
Рука Бубенцова от этих слов и в самом деле дрогнула, он немного расплескал из рюмки.
5
«Хоть бы поскорее уже вернулись Бермудес и Поросюк! Где их носит чёрт? Тс-с… Зачем я чёрта упомянул? Зачем? Нельзя же…»
Ресторанные столики, которые до этих пор жили автономной жизнью в безопасном отдалении, потихоньку стали подвигаться, подкрадываться поближе, окружать, замыкать кольцо, перегораживать пути отхода. Бубенцов быстрыми косыми взглядами пронизывал пространство, склонясь над столом. Хмурил недовольно брови, как будто рассматривая пятнышко на скатерти.
Иллюзии, в которых так покойно и удобно живётся человеку, растаяли в одно мгновение. Уютный зал с накрытым столиком в уголке внезапно перестал быть уютным. Превратился в западню.
«Как только у тебя появились миллионы, ты стал жертвой. Вся нечисть мира будет расставлять на твоём пути сети, капканы, петли. Алчная свора будет забрасывать свои блёсны, караулить миг, когда ты погонишься за наживкой. За двумя блёснами погонишься… На обе и попадёшься. Это не зайцы, нет».
Примерно такой сумбур трепетал теперь в голове Бубенцова. Он не выдержал терзаний.
– Откуда? – прикрыв ладонью рот, не поворачивая лица к наглому негодяю, хрипло спросил Бубенцов.
– Долго рассказывать, – беспечно сказал тот, роясь вилкой в блюде с овощами. – Да вы и не поверите. История в своём роде уникальная.
– В двух словах, – попросил Бубенцов, клонясь ухом, томимый сутолокой догадок. – Как же ты с этим в ресторан впёрся? Опасно же!
– Все мы смертны, – уклончиво ответил гадёныш и тоскливо усмехнулся. – Сами намедни остроумно заметили, что всех когда-либо сгонят с квартиры. Вперёд ногами. Когда долг накопится, а платить-то будет нечем.
– Ты мне дешёвой философией мозги не отвлекай! – строго прикрикнул Бубенцов. – От тебя ждут ответа по существу.
– Теперь вы можете заплатить за вашу квартиру. Лет на триста вперёд, – как будто не слыша его, гнул своё негодяй. – Вплоть до скончания ваших земных сроков.
Ерошка почуял сердцем, что находится совсем рядышком с коварным, хитрым духом. Противник тоже как будто почувствовал неладное, метнул из-под насупленных бровей острый взгляд.
Вероятно, найдутся люди, которые попытаются объяснить странность поведения Бубенцова действием выпитого алкоголя. Все эти перепады настроения, озарения и прочее. Это не так. Забавный психологический феномен, который всё это время наблюдал сам Бубенцов, видя себя как бы несколько со стороны, состоял в том, что Ерофей отдавал себе полнейший отчёт в том, что разговаривает он теперь не с человеком. Что перед ним сидит в материальном виде, в человеческом образе – инфернальная сила. Проще говоря – чёрт. «Если это не сумасшедший, то кто же? Чёрт, вот кто! Всё-таки это чёрт. Те, кто с ними не встречался, говорят, что их нет, а они есть!..»
Бубенцов мог протянуть руку и пощупать своего чёрта. При всём этом Ерофей, как уже говорилось, в реальность духовного мира не верил, а если прежде допускал существование чёрта, то только лишь в народной мифологии, в произведениях классической литературы или в воспалённом сознании алкоголика Марата Чарыкова. И вот сейчас, напрямую беседуя с чёртом, видя его перед собою, ощущая зловонное дыхание, но при этом ни капельки не веря в его объективное существование, Бубенцов из какого-то природного, совершенно нелепого в данной ситуации чувства деликатности старался сделать вид, чтобы этот чёрт ни за что не догадался, что Ерофей в чертей не верит. Ерофей понимал, что визави его чрезвычайно чуток и догадлив. Боялся, что если его неверие обнаружится, то это может оскорбить, обидеть собеседника. Поэтому надо из приличия притвориться, показать, что верит в его существование. И не только в этого конкретного чёрта с толстым носом, чёрными зубами, но вообще в чертей и в ад. Ерофей тактично делал вид, что черти – это нормально, в порядке вещей. Ведь на том же Западе чёрт – давно уже вполне обыденное явление, наравне с венчанием педерастов или кормлением голубей у фонтана, на которое порядочный человек и внимания-то не обратит.
– А ну-ка, колись, нечистый! – грозно сказал Бубенцов и привстал с места, сжимая в кулаке вилку. – Откуда ты взял это? Извращенец!..
– После, после, – отмахнулся захмелевший шут. – После, я сказал! Всё под контролем.
Склонил голову, громко икнул, пьяно подмигнул Бубенцову. Бубенцов вдруг утратил всю свою решимость, безвольно опустился на место. Сидел, оглушённый, наблюдая за тем, как паскудник хозяйничал за столом. Тот накладывал на хлеб колбасу, стелил поверху лист салата. Оглянулся по сторонам, извлёк из внутреннего кармана плоскую фляжку коньяка. Снова подмигнул Бубенцову, запрокинул голову и жадно, мощно, так, что втягивались щёки, высосал содержимое. Быстро-быстро стал жевать, постукивая лошадиными зубами.
– Нет, ты объясни, подлюка! – потребовал Бубенцов. – Что за фигня такая? Что за подстава?
– Всё под контролем, – упрямо повторил наглец.
Было совершенно очевидно, что ничего у него не под контролем. Что этот хмельной, безответственный тип…
– Нельзя же вот так! – просвистел Бубенцов. – Светиться. Убить могут! Это же всё равно что бомба под столом. Я глядеть туда боюсь. Она же тикает там!
– Понимаю, – тихо сказал негодяй, кивая в сторону соседских столиков. Вздёрнул верхнюю губу, и крупные, выставленные вперёд зубы его оскалились до самых дёсен. У Бубенцова снова оборвалось сердце, мороз пронял до ногтей, сами собой пошевелились волосы на голове от этой невозможной, невыносимой улыбки.
– Понимаю ваши тревоги, – повторил гадёныш, пододвигая свой стул вплотную к Бубенцову. Приплёвывая в самое ухо, горячо зашептал: – Тридцать килограмм денег. Два пуда наличных!
Проговорив это, отодвинулся, сел ровно. Снова превратился в совершенно нормального, серьёзного собеседника.
– Я понимаю, что вас несколько смущает будничность происходящего. Обычно великие богатства и сокровища связываются с заповедными кладами, хозяйками Медной горы, сюжетами Монте-Кристо. Для человека небогатого получение нескольких миллионов является делом неординарным. В нашей же среде это обыкновеннейшая, скучная рутина. Ежесекундно в мире большого капитала перемещаются гигантские суммы нажатием одной клавиши. Ваши миллионы, уважаемый Ерофей Тимофеевич, это даже не вес мухи и даже не вес крыла её. Пар! Пар от дыхания, который был и рассеялся, простите за сравнения.
