Легион

Трибуны ожили – хлопки, выкрики, одобрительный гул. Тётя Трисс вскочила со скамейки и сжала кулаки, выкрикнув что-то вроде: – Вот так! Мои ребятки!

Джейсону полегчало. Он шумно выдохнул и от радости ударил ловушкой по штанге. Но игра ещё не закончилась. Последние тридцать секунд тянулись, как вязкое дыхание перед бурей. Секундомер на табло тикал громче, чем шаги по льду. Противники бросились в финальную атаку, и снова – как по сценарию – шайбу получил Кайл. Он мчался по флангу, не глядя по сторонам, зная, что эта попытка – последняя. Джейсон видел, как тот приближается, как клюшка готовится к броску. Время сжалось в одну точку.

Кайл оторвал шайбу от льда – та вспорхнула в воздух, направляясь точно в верхний угол ворот.

И тут Джейсон прыгнул.

Он взмыл вверх, на мгновение став легче своей экипировки, вытянул руку, и ловушка, точно ястребиный коготь – захлопнулась с глухим хлопком. Шайба исчезла в ней.

Свист. Пауза.

А потом – вспышка аплодисментов. Шум, одобрение и крики. Трисс визжала, как на финале чемпионата. Но Джейсон почти не слышал – только собственное тяжёлое дыхание и стук сердца. Он опустился на колени, уткнулся в лед и улыбка сама собой разлилась по лицу. Он справился. Даже если это была всего лишь тренировка – Джейсон выдержал. Он стал тем, на кого можно положиться.

Джейсон скинул перчатки, отстегнул шлем и, наконец, стянул с себя коньки, после чего с шумом плюхнулся на скамейку. Его ноги ныли, пальцы дрожали от напряжения, но внутри всё ещё бурлил адреналин. Щёки пылали не только от усталости, но и от восторга. Он старался сохранить серьёзное лицо, но улыбка всё равно вырывалась наружу, предательски расплываясь в уголках губ.

Раздевалка «Калифорнийских Львов» гудела, как улей: звенел металл экипировки, кто-то шутил, кто-то громко пересказывал ключевые моменты игры, а кто-то – просто смеялся без причины, на кураже. К Джейсону подскочил Майкл. Его лицо блестело от пота, но глаза горели – живые, довольные. Он хлопнул Джейсона по плечу с такой силой, что тот чуть не свалился со скамейки.

– Офигенный сейв, чувак! – рассмеялся Майкл

– Честно… на секунду думал, что не достану. – пожал плечами Джейсон, не пытаясь скрыть улыбку.

– Главное, что достал, – подмигнул Майкл. – Красиво вышло!

Джейсон не привык к похвале. Обычно слова скатывались мимо него, как вода со шлема. Но сейчас – было иначе. Эти слова… остались. Они грели изнутри, как глоток горячего шоколада: тихо, глубоко, до самых костей. Он уже начал снимать налокотники, когда к нему подошёл Кайл – тот самый длинноногий нападающий, что чуть не принёс соперникам победу. Тот уже переоделся в джинсы и толстовку, но лицо у него всё ещё пылало после игры.

– Эй, Вейнс, – раздался голос Кайла. Он был неожиданно спокойным, даже дружелюбным. – Ты серьёзно удивил. Не каждый взрослый вратарь такую бы поймал.

Джейсон смутился, но всё же улыбнулся. Щёки вспыхнули теплом, а в груди что-то расправилось.

– Спасибо, бро. – тихо ответил он. – Сам не ожидал от себя.

– Ну, инстинкты у тебя хорошие. Серьёзно. Если так дальше пойдёт – будешь в основе.

– Было бы круто. Надеюсь не облажаюсь.

– Не облажаешься. Видно же. Захочешь потренить вместе – зови.

Кайл хмыкнул, махнул рукой и неспешно направился к выходу, сказав все что хотел. Джейсон остался сидеть с тёплым комом внутри – похвала от соперника ударила глубже, чем он ожидал. Переобувшись, Джейсон заметил в дверях знакомую фигуру. Тётя Трисс стояла у входа и ее глаза сияли ярче, чем лампы под потолком.

– Я так тобой горжусь, Джей-Джей, – воскликнула она, обняв Джейсона. – Ты был великолепен!

– Спасибо, тетушка, – сказал он.

Они вышли из арены и неспешно направились к маленькому кафе за углом – тому самому, куда Трисс водила Джейсона после каждой игры. Это было их маленькой традицией, как послематчевый ритуал: победа, ничья или поражение – неважно, здесь всегда ждал горячий сэндвич и какао.

Внутри было уютно, почти по-домашнему: витрина с булочками запотевала от пара, бариста бормотал себе что-то под нос, а в воздухе витал тёплый аромат кофе, ванили и чего-то карамельного. Солнечные лучи мягко ложились на скатерть у окна, за которым они сели – на своё «любимое» место.

Трисс заказала два сэндвича с индейкой и сыром, и отдельно для Джейсона – традиционный какао с маршмеллоу. Он хмыкнул, увидев, как зефирки тонут в чашке. Пока они ели, она украдкой поглядывала на него – с нежностью, гордостью. Джейсон облизал ложку от растаявшего маршмеллоу, потом взглянул в окно и, чуть помедлив, спросил: – А папа… не звонил?

– Он писал, – ответила Трисс. – Сказал, что в суде весь день. Обещал позвонить, как только освободится.

Джейсон кивнул, не глядя на неё. Он сделал глоток какао, потом поставил кружку и прошептал, почти не двигая губами: – Понял.

Джейсон молчал. Смотрел в окно, как солнечные блики ползут по стеклу, и сжимал кружку с какао так крепко, будто от этого зависело, что что-нибудь не развалится внутри. Трисс заметила, как его губы слегка сжались – словно он что-то проглотил, но не слова, а обиду. Глубокую, тихую.

– Спасибо, что ты всегда приходишь, тётя, – сказал Джейсон наконец. Голос был ровным, но чуть глуше обычного. – Без тебя было бы… совсем по-другому.

– Ну что ты, Джей-Джей, – сказала она, глядя на мальчика. – Для меня это очень важно.

– Почему он никогда не приходит? – тихо спросил Джейсон. – Он же знает, что для меня это важно. Знает… Но он же мой папа!

– Да, малыш. Знает.

Она говорила спокойно, словно боялась спугнуть его боль.

– Он работает много не потому, что не хочет быть рядом. Просто… у него есть эта штука – быть лучшим в том, что он делает. И иногда твой папа думает, что это важнее. Что если он всё сделает правильно, у тебя будет всё, что нужно.

– Но зачем мне все эти «важные штуки», – перебил Джейсон, и голос его дрогнул. – Мне не нужен ещё один новый планшет. Или крутые кроссовки. Я просто хочу, чтобы он сидел на трибуне. Хоть раз. Хоть один разочек.

Трисс наклонилась ближе и сжала его руку крепче.

– Я поговорю с ним, Джейсон. Обещаю. Но ты тоже скажи. Когда наберёшься сил – скажи сам. Форест должен это услышать от тебя.

– Ладно, попробую.

Трисс замолчала, и в этой паузе было больше слов, чем она могла сказать вслух. Сердце сжалось – не от того, что Джейсон жаловался, а от того, что он был отчасти прав. Ни один довод, ни одно «он работает ради тебя» не могло заменить простого присутствия. И она знала это. Знала и то, что Форест не был равнодушным. Он просто… не умел быть рядом. Не научился. Или забыл, как это делается.

Она крепко сжала руку Джейсона и сказала мягко, почти шёпотом: – Он любит тебя, Джей-Джей. По-настоящему. Просто… иногда взрослые любят странно. Но я обещаю – мы найдём способ. Он увидит твою игру. Обязательно.

Джейсон поднял глаза, кивнул – коротко, сдержанно. Потом отвернулся, поднёс кружку ко рту и сделал глоток, пряча за ним всё, что хотел еще сказать, но так и не смог.

Среди строгих стен зала суда Форест Вейнс был спокоен и собран. Он стоял прямо, как столп, и было непонятно, что удерживает его лучше – сила воли или привычка выглядеть несгибаемым, даже когда внутри всё трещит. В помещении было тихо, несмотря на то, что судебные скамьи были полны: журналисты, родственники, полицейские. Все ждали вердикт. Форест бросил взгляд на своего клиента – офицера Найлза Келли. Тот сидел почти неподвижно, с маской равнодушия, за которой, как знал Форест, билась паника. Он видел это по едва заметному подёргиванию пальцев, по тому, как тот скользнул взглядом к выходу, будто искал путь отступления. Форест поправил галстук, глубоко вдохнул и повернулся к судье. Он знал, что сейчас прозвучит. Знал, потому что выстроил эту победу сам – шаг за шагом, пункт за пунктом, нажимая на слабые звенья обвинения. И всё же в груди сжималось.

Судья слегка приподняла очки, пролистала последние страницы досье и, не поднимая глаз, произнесла: – Суд рассмотрел все представленные материалы и заслушал доводы сторон. Ввиду отсутствия прямых доказательств, а также ввиду того, что видео с места инцидента признано недопустимым к рассмотрению в связи с нарушением протокола при его получении, а показания ключевого свидетеля были поставлены под сомнение… – она сделала паузу, и зал замер. – Суд приходит к выводу, что представленных доказательств недостаточно для признания обвиняемого виновным. В связи с этим, обвинения с офицера Найлза Келли снимаются. Дело закрыто.

Зал загудел – сперва глухо, как надвигающийся шторм, а затем всё громче, резче, срываясь в возмущённые голоса. Форест, не реагируя, методично собрал бумаги, не удостоив взглядом Келли, который уже встал, сияя самодовольной улыбкой, будто выиграл не дело, а лотерею. Они покинули зал через боковую дверь – прочь от объективов камер и настырных вопросов. На пустой лестничной клетке Келли повернулся к Форесту, и его голос зазвучал с тем хищным самодовольством, которое никогда не уходит надолго: – Молодец, адвокат. Красиво. Даже не сомневался что ты выручишь мою задницу.

Форест остановился, его лицо стало жестким. Он повернулся к Келли, и в его глазах мелькнула холодная решимость.

– Офицер Найлз, – сказал он тихо, но так, что слова резанули воздух. – Ты вышел сухим только потому, что система имеет сбой. Но не потому, что ты невиновен.

Келли чуть дернулся, усмешка замерла на лице.

– В следующий раз я не стану снова выгораживать человека, который стреляет в спину подростку и потом прячется за формой, – продолжил Форест, не повышая голоса.

Он шагнул ближе, почти в упор, и добавил уже шепотом, но с такой жесткой ясностью, что Келли рефлекторно напряг плечи: – И не пытайся строить из себя друга. Я презираю таких ублюдков как ты.

Келли сжал губы, его взгляд потемнел. Он склонился к уху Фореста, и его голос стал тягучим, опасным.

– Да ты крутой, Вейнс. Принципиальный. Гордый. Но знай, хоть Лос-Анджелес – большой город, иногда в нём случаются… неожиданные встречи. Особенно в непредсказуемых районах.

Форест замер на секунду, как будто оценивая сказанное.

– Что, язык проглотил, адвокат? – продолжил Келли. – Кстати как там твой сынишка поживает?

– Повтори это, – произнес Форест, и в его голосе чувствовалась ненависть. – Только громче.

Келли усмехнулся

– Не делай вид, что не понял, Вейнс, – сказал он.

– Угрозы в адрес моего сына – это последнее, что ты себе смог позволить. В следующий раз – я лично сделаю всё, чтобы ты сгнил в тюрьме. Без сделки. Без прав. И если ты хоть раз приблизишься к моему мальчику – клянусь Богом, Келли, я забуду, что когда-то носил галстук.

Он резко отстранился, словно отбросив от себя запах грязи.

– А теперь катись отсюда. Пока я не передумал и не передал дело журналистам.

Келли сжал кулаки, но не ответил. Только развернулся и ушёл, глухо ступая по бетонной лестнице. Форест остался на месте, тяжело дышал, почти с хрипом – но взгляд его был чист, ясный. Он поднял глаза к окну, где вдалеке сияло дневное солнце, и только тогда медленно двинулся прочь, как человек, который знает, что самое трудное – ещё впереди. Форест покинул здание суда не задерживаясь ни на секунду. У входа его сразу окружили журналисты – микрофоны, камеры, вспышки, голоса, лезущие со всех сторон.

– Мистер Вейнс, как вы прокомментируете оправдание офицера Келли?

– Вы действительно считаете, что этого было достаточно?

– Вы довольны решением суда?

Он не ответил ни на один вопрос. Не сбавляя шаг, пробился сквозь толпу, словно сквозь рой навязчивых мух. Его лицо было вырезано из гранита. Без эмоций, без слов, только короткий взгляд – тяжёлый, как выстрел, и такой же хладнокровный.

Сев в машину, Форест захлопнул дверь, включил зажигание и уставился вперёд. Несколько секунд ничего не происходило. Только его дыхание – резкое, сдавленное. Но через мгновение он резко проворчал сквозь зубы: – Сука… сыну решил угрожать.

Он ударил ладонью по рулю, один раз. А потом снова выпрямился, усилием воли отодвигая ярость в сторону. Его ждали дела. Но теперь всё было иначе. Форест вытер ладонью лицо и, немного поколебавшись, набрал номер сына. Гудки тянулись дольше обычного.

– Привет, пап, – голос Джейсона был ровным, почти формальным, но за этим спокойствием пряталась тонкая, заметная нота отстранённости.

– Джей-Джей! – отозвался Форест с усилием, заставляя голос звучать бодро. – Ну как ты? Как прошла тренировка?

Пауза

– Нормально, – коротко ответил Джейсон. – Сыграли вничью. Я отбил последнюю шайбу.

– Эй, это же круто! – с теплом сказал Форест. – Молодец. Хочешь рассказать, как всё было?

– Пап, – перебил Джейсон, не грубо, но устало. Его голос потускнел, будто гас свет. – Давай потом, ладно? Я… я просто устал.

Форест закрыл глаза. Он услышал не усталость – он услышал разочарование. Тонкий лёд между ними начал трескаться.

– Конечно, сын. Отдыхай, – мягко сказал он после паузы. – Я перезвоню позже. Люблю тебя.

– Ага, – пробурчал Джейсон. Щелчок – вызов завершён.

Форест опустил телефон и уставился в тёмный экран, в надежде услышать что-то ещё. Но тишина была полной. Он притормозил у обочины и медленно откинулся на спинку кресла, потянувшись рукой к бардачку. Взяв последнюю сигарету из мятой пачки, Форест щёлкнул зажигалкой. Пламя дрогнуло на секунду, и он затянулся – глубоко, как будто дым мог заглушить то, что бурлило внутри. Боль. Не от дел. Не от грязных клиентов. А от того, что даже собственному сыну он уже казался посторонним.

Дым медленно потёк в салон машины, и с ним пришло знакомое, тягучее чувство: бессилие. Полное, безнадежное – как суд, в котором никто не ждал справедливости.

Глава 3. Поединок

«Чтобы сразиться с врагом, ты должен сначала обрести единство со своим разумом.»

– Мастер Сплинтер, «Черепашки Ниндзя (2003)».

«Сражение – это зеркало, в котором ты видишь себя настоящего. Я смотрел в него слишком часто, чтобы бояться своего отражения.» – Магнус Кан

Хатоми ступила из прохладного салона частного самолёта прямо в объятия Лас-Вегаса. Горячий воздух ударил в лицо, словно расплавленная волна, обжигающая, плотная, как дыхание зверя. Свет закатного солнца был ослепительным, почти агрессивным, и она на секунду прищурилась, прежде чем надеть тёмные очки. Её пальто – длинное, черное, словно сшитое из ночи, – развевалось на ветру, скрывая под собой оружие и изящный силуэт натренированного тела. Короткие тёмные волосы трепал ветер, вырывая небольшие пряди, и на долю секунды Хатоми показалась самой себе статуей, вырезанной из камня и теней. Проведя пальцем по тонкому белому шраму под правым глазом, она чуть заметно кивнула, как человек, который знает, что вечер обещает быть интересным.

Она любила этот город – не за роскошь, не за шум казино, а за его безумную, почти наркотическую энергию. Лас-Вегас жил на грани – между иллюзией и реальностью, между грехом и мечтой. Его фальшивый блеск не обманывал её – наоборот, в нём была честность, которую редко встретишь: здесь никто не притворялся святым. Яркие огни скрывали всё, что не подлежало огласке – сделки, измены, исчезновения. И в этом был порядок. Здесь можно было раствориться в толпе, стать кем угодно – маской, призраком, богиней. Свобода в чистом виде. Необузданная, грязная, опасная – как огонь, к которому всё равно тянешься. Но сегодня у неё не было времени на искушения. Ни коктейлей, ни сигар на балконе пентхауса, ни игр. Только работа. Она вздохнула, бросив взгляд на горизонт, где мираж города рассыпался в золотой дым заката – соблазнительный, но недосягаемый. Обещания, которые она знала: не для неё. Не в этот раз.

– Жаль, что девочке нельзя задержаться, – пробормотала она себе под нос. – Один бы вечерок под неоном и пара коктейлей… но Величие рождается в чертовой жертве.

Хатоми вытащила телефон из внутреннего кармана пальто и, не сбавляя шаг, набрала номер. Чёрный седан уже ждал её у края полосы, блестя стеклянной тушей под багровым небом.

– Геруссия, – откликнулся сухой, ровный голос.

– Я в Вегасе. Выдвигаюсь за Ридом. Организуйте мне вход на его бой. Гранд Арена. Мальчик сегодня дерётся за пояс, и я не собираюсь пропускать это.

– Уже в процессе, – отозвался голос. – После боя – сразу в аэропорт. Магнус прибудет в Калифорнию утром.

– Ой, да не ссыте там. Действуем согласно плану.

– Magnitudo in sacrificio nascitur3. – ответил голос.

– Иди в задницу.

Она сбросила вызов, и села в машину, захлопнув дверь с сухим щелчком. Двигатель заурчал, и чёрный седан мягко скользнул по асфальту, выныривая из тишины аэродрома в гул города. За окнами начинал разворачиваться Лас-Вегас – как декорации к фильму, где всё одновременно фальшиво и по-настоящему. Пирамида Люксора мерцала синим светом, башни Мандалай Бэй отливали золотом в закатных лучах, а вдали, как маяк арены, поднималась MGM Гранд – место, где сегодня Джордж Рид выйдет на бой за пояс.

Хатоми откинулась на спинку, поправив пальто. Она сунула руку в карман и вытащила угловатый предмет, тяжёлый, как камень памяти. Расчехлив его, увидела, как на поверхности ожили голографические символы – странные, нечитабельные, словно застывшие фрагменты чужого языка. Скребок. Он издал тихий, почти животный скрежет – как будто проверял, жив ли сам мир. Хатоми нахмурилась, вглядываясь в пульсирующие знаки. Что-то в них изменилось. Что-то неуловимое, но тревожное. Она прикусила губу, убрала артефакт обратно и снова посмотрела в окно, чувствуя, как груз ответственности давит на плечи.

Форест сидел у стойки в баре «Ржавый Венец», тяжело опершись локтями о тёмное дерево. Плечи его обвисли, а взгляд был направлен в янтарную глубину бокала, будто там он мог найти ответы, которых не было нигде больше. На телевизоре над стойкой крутились кадры поединка – двое бойцов месили друг друга в октагоне, вспышки яркого света вырывались из экрана, но звук был убран, и их ярость растворялась в гудении вентилятора и старом блюзе на фоне.

Пит, бармен лет под пятьдесят, с бакенбардами и потускневшей татуировкой дракона на предплечье, протирал стакан без всякой спешки. Его движения были размеренными, как у человека, пережившего куда больше, чем этот вечер мог предложить.

– Шотландский скотч… – буркнул Форест. – Единственное, что не врёт мне в лицо за день.

– Всё равно врёт, – фыркнул Пит. – Просто лучше всех с этим справляется.

Пит поставил вытертый стакан на стойку, налил янтарной жидкости из квадратной бутылки и осторожно пододвинул Форесту.

– Как там твой сынишка? – немного поколебавшись спросил он.

Форест вздохнул.

– Эх, Джей. На льду рубится, как маленький зверь. Хоккеист. – Он на секунду усмехнулся, но улыбка быстро погасла. – Редко с ним время провожу. Последний раз был на его игре… даже не помню когда. Всё дела, суды, какие-то бесконечные люди. Чувствую, что теряю с ним связь.

– Он ведь твой, Форест. Дети чувствуют, когда их нет в приоритете, как бы ты не старался.

Форест опустил голову, взгляд его стал тяжёлым.

– Знаю… – тихо сказал он. – Каждый вечер говорю себе: завтра всё иначе. А потом приходит завтра, и снова все по старому.

Пит ненадолго замолчал, наблюдая, как Форест обводит пальцем край бокала, будто выцарапывает на стекле невидимые мысли. Потом, не громко, но твёрдо сказал: – Слушай… Я видел, как мужики ломаются под грузом. Под работой, под виной, под утратой. Но знаешь, что ломает сильнее всего?

Форест поднял на него уставший взгляд.

– Что?

– Молчание. Когда ты всё носишь в себе и нем как рыба. А рядом растёт парень, который ждёт не идеального отца, а живого. Того, кто просто рядом.

– Пит… Я вроде всё понимаю, но внутри будто что-то не даёт мне шагнуть к нему. Я… после смерти Доминик как будто исчез. Внутри будто в пустоте живу. И каждый раз, когда Джейсон смеётся или что-то говорит… я не всегда знаю, как на это отвечать. Будто я ему не отец, а кто-то, кто просто носит это звание.

Пит хотел что-то сказать, слегка подбодрить. Но в этот момент в помещение ввалился Оливер – в расстёгнутом пиджаке, с рассыпавшимся узлом галстука и лицом человека, который за день высказал слишком много юридических аргументов. Он оглядел бар, тут же заметил знакомую спину и направился прямиком к стойке

– Главный бой еще не начался? – бросил он.

– Да ты сам глянь, – кивнул Пит, указывая на телевизор. – По моему эти парни там уже минут тридцать обнимаются.

– Да, это еще разогрев, – Оливер хлопнул ладонью по барной стойке. – Тогда пива мне, Пит, и… чипсов. Солёных. Без этого зрелище не то. И сделай звук погромче, а?

Пит кивнул, поставил бокал под кран. Форест чуть повернулся на табурете, всё ещё опираясь локтями о стойку.

– Кто дерётся? – спросил он, словно нехотя.

– Альварес с Ридом. За титул, – ответил Оливер, открывая телефон и проверяя коэффициенты ставок. – Рубка будет знатная.

Форест усмехнулся, допивая виски.

– Не люблю этот мордобой, – бросил он, глядя на экран. – Слишком много бравады, слишком мало смысла.

– Да ладно тебе, – Оливер уселся рядом, прихлёбывая пену с бокала. – Это же спорт. Да и забавно посмотреть как люди бьют друг другу лица.

– Может, ты и прав… – сказал он, откинувшись чуть назад. – Хоть немного отвлечёмся от реальной жизни.

Он постучал пальцем по пустому бокалу.

– Пит, ещё одного шотландца.

– Не вопрос, – сказал бармен, подливая янтарную жидкость.

Форест повернулся к экрану, и впервые за вечер его глаза чуть расслабились. Не от интереса к бою – от усталости, которой нужна была хотя бы иллюзия отдыха.

Хатоми вышла из машины у входа в «Гранд Арену». Вечерний Лас-Вегас полыхал, как оживший экран старого неонового фильма: золотые и алые огни арены резали глаз, вывески сверкали, а в воздухе витал пряный микс – дешёвое пиво, парфюм, табак и тот особый запах пота и адреналина, который бывает только перед настоящем боем.

Хатоми поправила тёмные очки и шагнула вперёд, легко и уверенно, лавируя сквозь толпу, будучи в полном спокойствии. Она прошла через турникет, игнорируя взгляды охранников. Внутри арены гул толпы стал оглушительным: трибуны были заполнены до отказа, и в центре сиял октагон, освещенный яркими прожекторами. Хатоми поднялась на балкон – достаточно высоко, чтобы видеть весь ринг, но не теряться в толпе. Она села, скрестив руки, и сняла очки.

Голос диктора, раскатистый и отточенный годами ведения боёв, прорезал рев толпы: – Дамы и господа, приготовьтесь стать свидетелями великого сражения! Сегодня на этом ринге решится судьба пояса чемпиона в тяжелом весе! Встречайте – претендент, стремительный, непобеждённый, чемпион мира по кикбоксингу, рекорд 12 побед и ни одного поражения! Боец, чьё имя уже звучит как вызов, а стиль – как приговор! Он пришёл не просто драться – он пришёл забрать своё. Встречайте – ДжооооордЖ Риииид, по прозвищу… ЯГУАР!

Трибуны взорвались оглушительным криком – свист, аплодисменты, скандирования. Люди вскакивали с мест, размахивая флагами и светящимися табличками. И в этот гул, как вихрь, вошёл он – Джордж Рид. Высокий, темнокожий, с хищной пластикой и железным взглядом. Его плечи были широки, движения – точны, как у танцора и убийцы одновременно. На нём была чёрная мантия с вышитым белым силуэтом ягуара, капюшон соскользнул, обнажив лысую голову, сверкающую в свете прожекторов. Он поднял кулаки, и толпа закричала ещё громче – будто этот жест пробудил древний инстинкт триумфа. Хатоми, сидя на верхнем ряду, наблюдала за ним с холодным взглядом. Джордж был сосредоточен. В его глазах не было страха, только огонь и страсть.

– А теперь – его противник, чемпион, защитник титула, мексиканская легенда, машина для давления, разрушитель надежд – с рекордом 15 побед и лишь одним поражением! Прямиком из пекла Мехико – он называет октагон своим домом, а боль – своим оружием! Встречайте… ГОООООНСААААЛООО ААААЛЬВАРЕС!!!

Толпа снова взорвалась. Гонсало вышел, как бык на испанской арене: коренастый, мощный, с тяжёлым взглядом и уверенной походкой. Его лицо будто высекли из камня, а руки казались способными крушить бетон. Он не играл на публику – просто шел, медленно и неотвратимо, как приговор. Они встали друг напротив друга. Свет прожекторов выхватывал лица, затеняя всё вокруг. В этот миг всё лишнее исчезло. Была только тишина перед рубкой.

Бой начался без прелюдий – без разведки, без церемоний. Как только прозвучал гонг, Альварес рванул вперёд, словно пружина, сжавшаяся все годы его чемпионства. Первый лоу-кик – как выстрел по бедру Джорджа. Второй – с хлёстким звуком, будто хлыст рассёк воздух. Джордж заскользил по октагону, уходя в сторону, сохраняя дистанцию. Его стиль был другим – плавным, техничным. Он работал джебами, прощупывая защиту Гонсало. Толпа зашумела, когда Джордж пробил двойной джеб, попав в нос сопернику. Альварес мотнул головой, усмехнулся, и тут же пошёл в силовой размен – тяжёлый правый хук в корпус, потом в голову. Один из них – чистый, в челюсть. Джордж пошатнулся, едва не потеряв равновесие. Гул арены поднялся, как прилив.