скачать книгу бесплатно
– Нет, не спрошу, – усмехается Марика. – Даже я при своем хроническом неумении считать деньги способна догадаться, что означает
Это доллар, американская валюта. Ты рассказывай, рассказывай дальше…
– Итак, – охотно продолжает Бальдр, – известно, что Америка – средоточие мирового сионизма. Таким образом, можно расшифровать целую фразу: все беды от евреев, которые и наслали на нас американские самолеты. Но евреев надо всех перевешать… Видишь этот знак, который напоминает виселицу аж с пятью повешенными? – указывает он Марике. И она кивает: в самом деле,
рисунок похож на виселицу. – Хотя я где-то читал, будто подобный знак служит эмблемой ростовщиков и ломбардных контор. Или я что-то путаю? В любом случае к записке профессора ростовщики и ломбардные конторы явно не имеют отношения. Все-таки, думаю, это виселица. Всех евреев, значит, перевешать надо, а американцев одолеют наши летчики. Правда же, эти лепестки
похожи на «птички» на моих погонах, на эмблему Люфтваффе, наших военно-воздушных сил? Ну вот, все пилоты будут за это награждены, а рейх победит.
– Ужас какой… – бормочет Марика. – Ну а это ты откуда взял, скажи на милость?!
– Ты же не станешь отрицать, что свастика – символ рейха? Мне, правда, не совсем понятно, почему она заключена в треугольник. – Бальдр так и сяк поворачивает лист, разглядывая рисунок
, – но думаю, что для вящей убедительности. Чтобы все обращали на знак внимание. А вот эта штука
– символ награды, которой будут удостоены победители. Ведь это типичный Железный крест, наш высший орден, которым, как ты помнишь, недавно был награжден и твой верный раб.
Бальдр пытается отвесить поклон, но поскольку мизансцена происходит в постели, он не скатывается на пол сам и не сваливает Марику только чудом.
– Ну что ж, твоя расшифровка впечатляет, – говорит она, поправляя съехавшие подушки. – Но не слишком! Во-первых, нам совершенно непонятен лежащий человек с одним глазом, одной рукой и разрезанным крест-накрест животом.
– А мне он очень даже понятен! – перебивает Бальдр. – Мне кажется, это символ Германии, которая стонет под еврейским игом.
– Если кто сейчас и стонет, – с горькой усмешкой перебивает Марика, – то как раз евреи…
– Ты рассуждаешь обобщенно, – наставительно говорит Бальдр. – Но самолеты на рисунке – знак именно силы евреев, вернее, сионистской Америки.
– Хорошо, пусть так, – соглашается Марика. – А что-то вроде копья, которое человечек держит в руке? Я знаю, ты скажешь, это символ борьбы. Но почему оно круглое —
? Круглое, ты только посмотри! А что за черная птица над ним летает? Вот эта —
? На самом деле она очень похожа не на птицу, а на летучую мышь.
– Это и есть летучая мышь, – авторитетно заявляет Бальдр. – Олицетворение зла, которое исходит от евреев. Копье – правильно, символ борьбы. Оно означает, что битва с мировым сионизмом будет идти не только в воздухе, но и на земле. А закругленным оно получилось случайно: может быть, у твоего профессора просто рука дрогнула. Все-таки он рисовал не за столом сидя, без помощи чертежных инструментов.
– Да уж, условия в метро были спартанские! – соглашается Марика.
– Кстати, – задумчиво говорит Бальдр, – крест на животе у человечка, может быть, не крест, а Х? Ну, икс, знак неизвестности. И может быть, Х обозначает англичанина?
– С чего вдруг? – изумленно смотрит на него Марика. – С таким же успехом это может быть итальянец, турок, американец, даже русский!
– Конечно, – кивает Бальдр. – Просто с англичанами и иксами связана одна смешная история. В самом начале войны, когда только-только заговорили о возможности нашего вторжения в Англию, тамошние власти опасались внезапной высадки десанта и решили сбить парашютистов с толку. Они убрали все названия с указателей и заменили их иксами. И появились такие, например, таблички: «Вы подъезжаете к ХХХХХХХХХХ-на ХХХХХХ, родине Вильяма Шекспира». Смешно, да?
– Ну, если не знать, что Шекспир родился в Стратфорде-на-Эйвоне, название города и в самом деле трудно определить, – строптиво возражает Марика. – Нет, мне кажется, «икс» не имеет отношения к Англии. Это просто знак неизвестности… Ой, да тут одни сплошные знаки неизвестности! А вот дерево, что оно означает? И ветки? И все эти странно изогнутые палки тут зачем? – Она тычет пальцем то в «дерево», то в «странно изогнутые палки»:
– А цифры под лежащим человечком? Это явно какой-то шифр… Я же тебе говорила, что профессор и Хорстер говорили о шифрах.
– Шифр нам никогда в жизни не разгадать, – с сожалением констатирует Бальдр. – Цифры могут значить все, что угодно. Если бы, конечно, тут было прямое обозначение цифр буквами, мы бы текст в два счета прочли. Понимаешь, о чем речь? Ну, когда A – это 1, B – 2, C – 3 и так далее. Но здесь, мне кажется, все сложней. Я прикинул: первое слово выглядит как 18 24 7 15 6 7 13 6. То есть в буквенном обозначении RXGOFGMF. Нелепица!
– Погоди, – растерянно говорит Марика. – Я не поняла, откуда ты взял какой-то «рксгофгмф»?
– Оттуда! – буркнул Бальдр и стал терпеливо, как ребенку, пояснять: – Если буквы алфавита обозначить цифрами по порядку, то 18-й будет R, 24-й – Х и так далее, я же говорил. Так что получается именно RXGOFGMF. Только ни в английском, ни во французском, ни в немецком языке такого слова нет. Может, это по-русски?
– Нет в русском языке никакого «рксгофгмф»! – обижается Марика. – Не слово, а белиберда какая-то. Но я не понимаю, как ты мог настолько быстро просчитать, какая цифра соответствует какой букве?
– Я ничего не просчитывал, а просто знал это, – улыбается Бальдр. – Мы с моим другом в детстве дурачились, шифровали все подряд – простейшим образом, чтобы не напрягать особенно мозги, поэтому систему соответствия букв и цифр я запомнил на всю жизнь, лучше, чем таблицу умножения. Но это ерунда. Вычислить слово просто, а понять, что оно значит, – практически невозможно. Сочетание цифр в нижней строке тоже выглядит нелепо: получается ZQO YQDSUFGD.
– «Зкуо йкудсуфгд…» – с трудом повторяет Марика. И машет обреченно рукой: – Чушь, чепуха! Еще хуже, чем «рксгофгмф». А может, это по-турецки, по-китайски, по-японски? Точно! Очень похоже на японский язык!
– Это может быть также по-арабски, по-еврейски, по-румынски, по-монгольски, по-норвежски… – в тон продолжает Бальдр. – И так до бесконечности! Допускаю, что твой профессор – полиглот, но, думаю, его энциклопедическая эрудиция тут ни при чем. Он просто-напросто применил какой-то цифровой шифр, который нам в жизни не разгадать без ключа. К примеру, если бы мы были уверены, что это знаменитый шифр Юлия Цезаря, то прочли бы его запросто.
– Что такое шифр Юлия Цезаря? – оживляется любопытная Марика.
– Да тоже один из древнейших цифровых шифров.
– Как это смешно звучит по-немецки: цифровой шифр, – пожимает плечами Марика. – А я где-то читала, что у нас в России в древности, когда только начинали применять цифровые шифровки, они назывались так – «цифирные письма».
Бальдр натянуто улыбается. Русский язык кажется ему несуразным. Он бы точно никогда не смог выучить его, хотя французский и английский дались ему легко. А ведь он пытался: спрашивал у Марики, как будет по-русски «я тебя люблю». И чуть язык не сломал на этих словах. Ну что за кошмар: Ja tebja lublu! То ли дело – Ich liebe dich! Коротко и ясно! Но у Бальдра хватает ума не вступать с Марикой в лингвистические дискуссии. Она обожает свой русский язык! Ее лицо расцветает нежной улыбкой, а поцелуи становятся жарче, когда он, запинаясь, бормочет это варварское: «Ja tebja lublu!» Да ради Бога, он готов «говорить по-русски» с утра до вечера и с вечера до утра. Если только не надо отправляться в полет…
– Давай, давай, – теребит его Марика. – Рассказывай про шифр Юлия Цезаря.
– Цезарь придумал не прямое цифровое обозначение букв, а смещенное на три знака. То есть А уже не 1, а 4, В не 2, а 5. Ну и так далее.
– А вдруг это и в самом деле шифр Юлия Цезаря? – оживляется Марика. – Давай попробуем прочесть.
Она вскакивает с постели и, не заботясь даже подхватить с полу халатик, бежит к письменному столу, хватает чистый листок бумаги и карандаш. За возможность лишний раз полюбоваться ее изящной фигурой, состоящей из удлиненных овалов и совершенных линий, ее прелестной узкой спиной, этими волнующими ямочками чуть ниже поясницы, а потом, когда она поворачивает обратно, колыханием неожиданно тяжелых для тонкого стана грудей, плоским животом с дивной ямочкой пупка и темным кудрявым треугольничком межножья, – о, за возможность лишний раз увидеть возлюбленную обнаженной, во всей красе, особенно в этих искусно нарисованных и таких возбуждающих сетчатых чулочках, Бальдр готов на все. И даже попытаться не только разгадать, но и заново составить шифр Юлия Цезаря! Конечно, ему хотелось бы заняться кое-чем другим, но если Марика увлеклась играми ума и ей не до постельных игрищ, Бальдр кое-как смиряет свое возбуждение и, набросив на Марику простыню (чтобы не искушаться понапрасну!), начинает выписывать на поданном ею листке ряды букв и цифр.
– Ну, вот и шифр Юлия Цезаря, – показывает Бальдр алфавит с подписанными числами, начиная с цифры 3. – Теперь смотри, что у нас получается…
Марика внимательно следит за чередой букв, «рождающейся» при использовании нового шифра, и разочарованно вздыхает, видя, что получается «пуемдекд вом вобкусдеб». Снова абсолютно непонятное сочетание букв! У Бальдра сконфуженное лицо…
– Оставим это, – великодушно предлагает Марика. – Выходит самая настоящая глоссолалия, как любил говорить мой высокоученый дядюшка Георгий, то есть полная бессмыслица. Нам эту подпись в жизни не прочитать. Ты прав, нужен ключ. Откуда мы знаем, что думал профессор, когда писал эти цифры? Может быть, в них и смысла-то никакого нет, так же как в прочих «палках» и «деревьях».
– Мне кажется, что «палки» очень похожи на руны, – говорит Бальдр, с облегчением комкая исчирканный цифро-буквенной сумятицей листок. – В самом деле похожи. Жаль только, я не понимаю их значения. Может, «Старшую Эдду» почитать? Вроде бы она не запрещенная, учитывая, что наш любезнейший Адольф помешан на нибелунгах и викингах…
– Вся наша библиотека так и пропала в Латвии, – вздыхает Марика. – Я же тебе рассказывала: мы бежали от Советов буквально с двумя чемоданами… «Старшая Эдда» у нас была, я ее, правда, не читала. Но, наверное, можно взять в городской библиотеке? А там что, в самом деле приводятся начертания рун?
– Увы, – качает головой Бальдр, – никаких начертаний там не приводится, только некоторые названия и значения. У нас в гимназии это прочно вдалбливали на уроках литературы. И отец говорил, что раз меня назвали в честь героя «Старшей Эдды», сына бога Одина, я должен всю сагу знать наизусть. И про то, как матушка Бальдра, богиня Фригг, взяла клятву со всех вещей и существ – с огня и воды, железа и других металлов, камней, земли, деревьев, болезней, зверей, птиц, яда змей, – что они не принесут вреда ее сыну. И про то, что такой клятвы она не взяла только с ничтожного побега омелы. И про то, как злокозненный Локки, мечтавший навредить Одину, подсунул прут из омелы слепому богу Хёду, и тот убил моего бедного тезку… Про это я и впрямь до сих пор помню:
Бальдр,
бог окровавленный,
Одина сын,
смерть свою принял:
стройный над полем
стоял, возвышаясь,
тонкий, прекрасный
омелы побег.
Стал тот побег,
тонкий и стройный,
оружьем губительным,
Хёд его бросил…
– Ужас какой! – сердито машет рукой Марика. – А помрачнее имя тебе не могли выбрать?
– Между прочим, гибель Бальдра – первое предвестие будущих Сумерек богов, по сути дела – конца света. Видишь, какая я важная персона! В «Старшей Эдде» он описывается так:
Солнце померкло,
земля тонет в море,
срываются с неба
светлые звезды,
пламя бушует
питателя жизни,
жар нестерпимый
до неба доходит!
– Хватит! – решительно говорит Марика. – Хватит про Сумерки богов! Хватит про бедного окровавленного Бальдра! Расскажи лучше про руны.
И Бальдр вновь заводит нараспев, словно скальд, исполняющий сагу собственного сочинения:
Руны победы,
коль ты к ней стремишься, —
вырежи их
на меча рукояти
и дважды пометь
именем Тюра!
Руны прибоя познай,
чтоб спасать
корабли плывущие!
Руны те начертай
на носу, на руле
и выжги на веслах, —
пусть грозен прибой
и черны валы, —
невредимым причалишь.
Познай руны мысли,
если мудрейшим
хочешь ты стать!
Хрофт разгадал их
и начертал их,
он их измыслил
из влаги такой,
что некогда вытекла
из мозга Хейддраупнира
и рога Ходдрофнира…
– Милостивый Боже! – почтительно шепчет Марика, когда он умолкает. – А кто они такие, эти Хфрорр… Хрофф… Хейдр…
– Хрофт, Хейддраупнир, Ходдрофнир, – со смехом поправляет Бальдр. – Кто они, я забыл. А может, и не знал никогда. Наверное, какие-то боги или герои. Да ладно, что в них проку? Стихи я помню, но как выглядят руны?.. Может, тебе и впрямь в библиотеку сходить, если тебя все это так уж заинтриговало?
– Вот кто бы нам тут пригодился – мой кузен Алекс Вяземский, – вздыхает Марика. – Я тебе рассказывала, что дядюшка Георгий преподает семиотику в Римском университете? Алекс сначала думал идти по его стопам, причем интересовался именно руническим письмом. А потом бросил все это и поступил на медицинский факультет. Увлекся стоматологией, ты представляешь?! Но медицине он учился не в Риме, а в Сорбонне, вместе с моим братом Ники, и, когда началась война с рейхом, был призван во французскую армию. Ну и, конечно, разделил ее участь… Слава Богу, Алекс не погиб, а только попал в плен. Он содержался в концентрационном лагере сначала во Франции, потом в Бельгии, а недавно оказался под Дрезденом. Ники написал мне из Парижа буквально месяц назад, и я сразу стала хлопотать о пропуске, но пока еще его не получила, хотя, говорят, мне его все же дадут. Было бы отлично! Я бы тогда не только с Алексом повидалась, но и показала бы ему этот рисунок.
– Слушай, – возмущенно говорит Бальдр. – Мне скоро уходить. А мы целый час, наверное, потратили на разгадку какого-то бессмысленного ребуса. Все утро у нас ушло на него, а не на то, чем следовало бы заниматься!
– Чем следовало, мы и так занимались целую ночь, – ласково проводит пальцем по его плечу Марика. – Неужели тебе мало?
– Мне тебя всегда мало! – Бальдр тянется к ней так жадно, словно и не было ночи, которая вымотала обоих почти до бесчувствия. – Я люблю тебя. Мне жалко каждого взгляда, который ты бросаешь не на меня. И эта несчастная бумажонка, вся эта глоссолалия или как ее там…
– Так уж и глоссолалия! – недовольно говорит Марика. – Ты же сам только что так убедительно все прочел: про несчастья для евреев, про американские самолеты и так далее.
– Хочешь, я тебе все это прочту совершенно иначе? – иронически косится на нее Бальдр. – И получится не менее убедительно.
Он берет в руки листок с рисунком и мгновение смотрит на него. А затем очень серьезно «расшифровывает».
– Пожалуйста!
– это тринадцать евреев, которые темной ночью (летучая мышь – символ ночи) пошли на кладбище. Лежащий человек – конечно же, мертвец со вспоротым животом, выколотым глазом и одной рукой, в этой руке у него лопата, которой евреи вырыли клад, обозначенный здесь символом доллара. На кладбище они распугали птиц, пока шарахались среди деревьев, пытаясь скрыться. На птичий крик сбежалась стража, троих евреев поймали и повесили, души их вознеслись к небесам, а остальные евреи, пока спасались бегством, повалили кресты, сломали кладбищенские елки, но их все-таки задержали доблестные солдаты фюрера, за что эти солдаты были награждены Железным крестом, а потом, в постскриптуме…
Бальдр вдруг осекается.
– Что, заело? – ехидно спрашивает Марика, которая не знает, смеяться ей или злиться над тем, что несет Бальдр.
Да, они крепко завязли в расшифровке. В самом деле, предположить можно все, что угодно, от самого страшного до самого смешного. Марика вспоминает «Записки Пиквикского клуба» Диккенса, любимую книгу отца. Судья спрашивает какого-то человека, пишется его имя через V или W. А тот отвечает, что это зависит исключительно от фантазии того, кто пишет. Так и здесь. Все дело в фантазии…
Вдруг Бальдр, который только что обнимал ее и нежно, чуть касаясь, целовал ее плечи, отводит руки, отстраняется и садится прямо. Лицо его бледнеет.
– Что с тобой? – в тревоге приподнимается Марика.
– Сам не знаю, – отвечает он не сразу. – Что-то в холод вдруг бросило. Слышала такое выражение: «Кто-то только что прошел над моей могилой»?
– Никогда не смей говорить таких вещей! – яростно выкрикивает Марика. – Накличешь!
– Я вспомнил! – не слушая ее, говорит Бальдр. – Я вспомнил, что в Морской сигнальной системе означает красно-белый шахматный квадрат! Не понимаю, как я мог забыть, вот балда! Это не просто буква U – Uniform. Это совершенно определенный сигнал: «Вы идете навстречу опасности!»
Марика тоже резко садится и смотрит в глаза Бальдру. Она чувствует, что ее знобит, и видит, что плечи Бальдра покрылись такой же гусиной кожей, как и ее плечи.
Вот это да! Ему холодно или страшновато? Или, так же как ей, и холодно, и страшновато? Да нет же, Бальдр просто не способен бояться… Хотя звучит, конечно, внушительно: «Вы идете навстречу опасности!» Неужели профессор хотел кого-то предупредить? Кого?
Марика в очередной, уже, наверное, в тысячный раз смотрит на листок – и вдруг ей приходит в голову, что знак
может быть не только обозначением планеты Меркурий. А если он – человеческое имя? Тогда сочетание «шахматного квадрата» с ним можно прочесть так: «Вы идете навстречу опасности, Меркурий!»
Кому адресовалось предупреждение? Хорстеру? Нет, его зовут Рудгер Вольфганг или «просто Рудгер». Или это не обращение, а подпись? Тогда постскриптум читается иначе: «Вы идете навстречу опасности. Меркурий».
Как зовут Торнберга? Неизвестно! Кого подстерегает опасность? Неизвестно и это. А как хочется узнать… Как хочется! Кажется, никогда в жизни Марику так, как сейчас, не раздирало на части любопытство. Она почти в отчаянии от того, что не может проникнуть в смысл рисунка. Почему он вдруг стал ей так важен? Марика не знает. И не знает, нужна ли ей расшифровка. И все же…
Предупреждение Торнберга, конечно, не имеет отношения к ней. Да и вообще, попытка истолковать значение черно-белого квадрата именно так, как предлагает Бальдр, – натяжка. Скорее всего, и цвет квадрата ничего такого не значит, и вообще набор знаков на листке совершенно бессмыслен. Торнберг просто-напросто оригинальничал перед благодарной аудиторией, рисовал, что рисовалось. И нечего Марике забивать голову всякой ерундой, а заодно – морочить голову Бальдру. Думать надо не о каких-то там невнятных закорючках, а о том, что ему пора в полк, а ей в министерство, что они опять прощаются, не зная, когда увидятся снова. Может быть, выбросить бумажку, чтобы Бальдр был спокоен? Или даже сжечь на газовой горелке?
