Нечаянная свадьба

Марфуша недоверчиво таращилась на сына и Лиду, потом, видимо, до нее тоже стало доходить, что лучше в самом деле послушать, что ей говорят, чем рваться бестолково.

Лида с трудом стащила с себя платье, промокшее насквозь и липнущее к телу, и крикнула Марфуше:

– Сейчас тебе платье брошу, держись за край, а мы с Ваняткой постараемся тебя вытянуть. Поняла?

– Поняла, – прохрипела Марфуша, и Лида, свернув платье жгутом, метнула конец его в сторону тонущей женщины.

Вытянувшись всем телом, та поймала край жгута и ухватилась за него.

– Ну, Ванюша, теперь давай матушку твою тянуть, как рыбаки сети тянут. Видал? – спросила Лида.

– Видал, – кивнул мальчик, который на диво быстро очухался от страха. – Давай тянуть.

– Ты только смотри, Ванятка, крепче на ногах держись, – велела Лида. – И старайся с песка ни на шаг не сойти, а то опять увязнешь и матушке не поможешь.

– Не сойду! – решительно мотнул головой Ванятка. – Давай! Тянем-потянем! Тянем-потянем! А ну! А ну-ка!

– Тянем-потянем! А ну-ка! – подхватила Лида, дернув к себе платье изо всех сил.

Марфуша смогла чуть приподняться, после второго рывка еще, после третьего встала на ноги и замерла, тяжело переводя дыхание.

– Иди как по льду! – крикнула Лида, сообразив, что наставления «Искусства сохранять красоту» вряд ли будут поняты Марфушей. – Скользи, а не топай! Поняла? Медленно скользи!

– Мамынька, скользи, да помедленней! – завопил и Ванятка.

Неведомо, кого из них послушалась Марфуша, однако она начала двигаться плавно и медленно. Чувствовалось, что каждый шаг дается с трудом, однако наконец она оказалась рядом с Лидой и схватила сына на руки:

– Ванятка! Ванечка! Родимый мой! Родненький!

– Мамынька! – голосил мальчишка. – Ты не бойся чудища! Оно доброе! Оно и меня спасло, и тебя спасло!

Марфуша кивнула, глядя на Лиду все еще с опаской, но не проронила ни слова.

– Пока мы еще не спаслись, – буркнула та, обиженная этим недоверчивым взглядом. Вот так и выручай из беды любовниц мужа! – Надо еще на берег выбраться. Вы плавать умеете?

Марфуша кивнула, Ванятка тоже.

– Хорошо, – пробормотала Лида, обхватывая себя за голые плечи: озноб так и пробирал. – Теперь вспоминайте, где у берега дно твердое и надежное. Ванятка, наверняка ты не раз купался тут. Где можно на берег выбраться, чтобы в топь не ухнуть?

Ванятка немного подумал, потом махнул рукой в сторону противоположного пологого бережка:

– Да вон там.

Лида прикинула на глаз расстояние. Саженей[85] пять, ничего страшного… особенно для тех, кто умеет плавать.

– Доплывете? – спросила она.

– Доплывем! – бодро заявил Ванятка.

Марфуша кивнула.

– Ну, тогда плывите! – приказала Лида.

– А ты, чудище? – заботливо спросил Ванятка.

– А я тут буду выбираться, – пожала плечами Лида. – Я… плавать не умею. Так что… как повезет.

– Ты что?! – вскрикнул Ванятка. – Тебя вязни ухватят и утащат в топь!

– Авось не утащат, – криво улыбнулась Лида. – Может, испугаются… Я ж чудище.

У Ванятки глаза вдруг заплыли слезами.

– Нет! – крикнул он. – Ты меня спасло, и я хочу тебя спасти! Мамынька! Что делать?

– Я знаю что, – решительно сказала Марфуша. – Ты стой здесь…

Она как начала «тыкать» Лиде, бранясь и проклиная ее, так, видать, не могла остановиться. Впрочем, Лиде тоже сейчас было не до политеса.

– Стой здесь, а мы до того берега доплывем и сюда вернемся. Вон ту березку видишь? – Марфуша показала на тонкую березу, которая клонилась с обрыва к воде. – Пригнем ее к тебе, да и вытащим. Обязательно вытащим! А потом к матушке моей тебя сведу. Слыхала про нее?

– Про Маремьяну-то? – с усмешкой глянула на нее Лида. – Конечно, слыхала! Это она тебе помогла на меня порчу навести?

– Я в этом не виновата! – замотала головой Марфуша. – Вот те крест святой, истинный! Матушка – да, руку приложила… Но как навела, так и снимет!

– Зачем? – тихо спросила Лида. – За что порчу навела? Из-за Ванятки? Ведь он сын Василия Дмитриевича, да?

– Христос с тобой! – вытаращилась на нее Марфуша. – Ванятка – сын… – Она нервно сглотнула. – Он сын Кузьмы Ивановича, управляющего из барской конторы.

– Да что ты говоришь! – всплеснула руками Лида. – Быть того не может! А ведь я ему жениться на тебе предлагала, а он отказался!

– Еще бы он не отказался! – зло хохотнула Марфуша. – Ведь матушка пригрозила всю его родню под корень извести, коли он ко мне посватается!

– Всю родню под корень?! – изумленно воскликнула Лида. – За что, Господи помилуй?!

– А об этом пускай она сама тебе расскажет, – уклончиво ответила Марфуша. – Все про себя пускай сама расскажет! Может быть, тогда ты поймешь!

– Мамынька, я замерз! – начал стучать зубами Ванятка. – Поплыли скорей! Нам ведь еще надо чудище спасать!

– Какое это тебе чудище? – легонько дернула его за ухо Марфуша. – Это барыня наша, Лидия Павловна! Понял? А теперь мы и впрямь поплыли. – Но, прежде чем опуститься в воду, она снова повернулась к Лиде: – Ты жди! Мы вернемся за тобой!

– Мы вернемся за тобой, чудище! – крикнул и Ванятка.

Лида только улыбнулась, пытаясь распутать жгут, в который стянулось ее платье. Ладно, туфли она утопила, придется идти босиком, но полуголой к ведьме являться было бы, ей-богу, как-то невместно!

Глава шестнадцатая. История ведьмы Маремьяны

– Знаешь ли ты, откуда берутся ведьмы? – спросила Маремьяна, хмуро глядя в глаза Лиде.

Лида воображала ее совсем иной: костлявой сгорбленной старухой с растрепанными, выбившимися из-под платка волосами, с косящими глазами, один из которых черный, другой серый, и в сером непременно два зрачка. И она никогда не взглянет прямо в глаза человеку! Еще у ведьмы должен быть острый, выступающий подбородок, крючковатый нос и тонкие злые губы, с одной стороны которых торчит клык, будто у зверя или упыря. Ну и, хоть это на первый взгляд и не видно, у нее хребет порос черным волосом и заканчивается небольшим хвостом.

Однако Маремьяну старухой никто бы не назвал! Это оказалась ладная, хотя и худощавая женщина с бледным, без морщин лицом, и впрямь немного похожая на сороку своими легкими, стремительными движениями и гладкими черными волосами без малейших признаков седины, так и обливавшими голову и скрученными в узел на затылке. Возраст ее выдавали только глаза: очень уж проницательные, черные. А имелись ли в каком-нибудь из них два зрачка, разглядеть в мятущемся свете двух факелов, которыми освещалась ее избушка, Лиде не удавалось.

– Откуда берутся ведьмы? – удивленно повторила Лида. – Рождаются, наверное, откуда же им еще взяться? Не из яиц же они вылупляются!

Маремьяна слегка усмехнулась и пояснила:

– Если у колдуна родится дочка, и она тоже дочку тоже родит, а та – еще одну, а та девка – тоже девку родит, вот она на возрасте сделается природной ведьмой. И эта из всех ведьм будет самая злющая!

– Значит, так вы и родились? – спросила Лида. – И стали злющей ведьмой поневоле?

Она с опаской смотрела на хозяйку этой пропахшей сухими травами избенки, обиталища той, кто, если верить народным сказаниям, способна причинять людям всякое зло. Ведьмы доят по ночам чужих воров, причем выдаивают их до крови и тем портят навсегда. Они «скрадывают» с неба дождь, а с травы поутру – росу, все это сливают в принесенные с собой корчаги или стеклянницы, а потом, натуго завязав вощеной бумагой, утаскивают посудины с собой. Дождевую или росную воду они каким-то образом используют то для того, чтобы вызвать засуху, то, напротив, неудержимый дождь и град. Тем и другим они уничтожают крестьянские посевы и посадки.

Также они делают «закрутки», еще называемые «заломами», на нивах, чтобы повредить им или их хозяину.

Нападают на людей, принимая образ самых разных животных, пугая несчастных до смерти, а если ведьме попадется мужик, она вскочит ему на загривок и заставит носить себя до самого до утра. Она-то потом исчезнет, а несчастный упадет замертво!

Ведьмы горазды готовить всевозможные зелья, как целительные, успешно соперничая в этом со знахарями и знахарками, так и приворотные, отворотные, на лихо между мужем и женой, на изведение врагов, привлечение денег и годные на прочие колдовские нужды.

Ну и, самой собой разумеется, они большие мастерицы наводить порчу, в чем Лида могла убедиться на собственном опыте!

– Стала ведьмой поневоле? – задумчиво повторила Маремьяна. – О нет, эту участь я сама выбрала!

– И как же это случилось? – жадно спросила Лида. – Где-то я читала, что некоторых девушек или вдовиц навещает сам дьявол в образе Огненного змея, совращает их, от него они рождают малорослую кособокую чернявую уродину, которая называется кикимора, а потом вынуждены продать дьяволу душу и сделаться ведьмой. Кикимор же они отдают домовым в жены. Неужто с вами было именно так?!

– Мою дочь ты видела, – расхохоталась Маремьяна. – Неужто она на кикимору похожа?!

– Нет, Марфуша красавица, – со вздохом призналась Лида. – Писаная красавица. Трудно поверить, что ее отцом был дьявол!

– Конечно, трудно, – согласилась Маремьяна. – Потому что был им не дьявол, а человек. Марфуша – единокровная сестра Василия Дмитриевича Протасова и незаконная дочь его отца, Дмитрия Федоровича.

– Боже ты мой… – простонала Лида, оглядываясь на широкую кровать, на которой спали, накрывшись лоскутным одеялом, Марфуша и Ванятка. Их одежда все еще досушивалась на улице. Там же были развешаны и Лидины вещи, а сама они сидела укутанная в такое же лоскутное одеяло, только поменьше. Мать и сына разморило после похлебки, которой накормила их Маремьяна, а Лиде кусок в горло не лез, потому что всякий аппетит отбивали мысли, то исполненные надежды, то безнадежные. – Боже мой, а я-то думала, она любовница Василия Дмитриевича и Ванятка его сын!..

– О чем думала, я и так знаю, – усмехнулась Маремьяна. – Ну так ошибалась ты! Из-за Дмитрия Федоровича я и стала ведьмой – именно по доброй воле, а не неволею!

– Как же это вышло? – не сдержалась Лида.

– Да так, – вздохнула Маремьяна. – Была я девка как девка, ну, может, покраше иных-прочих, и вот повадился ко мне хаживать твой дядюшка, Иона Петрович.

– Да что вы говорите?! – вскрикнула недоверчиво Лида.

– Что слышишь, то и говорю, – жестко усмехнулась Маремьяна. – Проходу мне не давал. У него самого первая жена в то время умерла, он вдовствовал, ну и, понятное дело, скучал телесно. Про меня же слух шел нехороший, будто я ко всякому добра. А распустил этот слух именно Дмитрий Федорович Протасов, потому что я ему от ворот поворот дала. А потом я Иону Петровича тоже заставила оглобли заворотить. И вот эти двое сошлись однажды в кабаке и начали друг дружке на судьбу жаловаться. Ну и на меня заодно. И захотелось им мне отомстить. Дмитрий Федорович предложил меня подстеречь и силком взять – дескать, от меня не убудет, если они вдвоем мною попользуются. Ионе же Петровичу это не понравилось. То ли подлость замысла его смутила, то ли не хотел он моим телом с другим делиться, однако же примчался он ко мне той же ночью и сообщил, чтобы я береглась Протасова. Показалось мне, что он на награду от меня рассчитывал, но чего ждал, не получил, убрался восвояси, и с тех пор я от него ни зла, ни добра не видывала, хотя его за то предупреждение потом отблагодарила и вылечила, когда он занемог. Но это уже потом случилось, когда я вовсе ведьмой стала.

Маремьяна перевела дух и, глядя в очумевшие глаза Лиды, которая слушала ее затаив дыхание, продолжала:

– Да… Предупредил меня, значит, Иона Петрович, а я была девка привередливая, горделивая, нос задирала выше чем надобно, и зазорно стало мне осторожничать. А может, не поверила, что барин дворянского звания меня сильничать решится. Но все же он решился! Слуги его подстерегли меня, скрутили, к нему привезли и неделю держали на хлебе и воде связанной в подвале, развязывая лишь тогда, когда припадала Дмитрию Федоровичу охота натешиться моей плотью. Надо сказать, охота эта припадала частенько… И в конце концов сказал господин Протасов, что любит меня и жить без меня не может, готов даже под венец повести, только бы я всегда его была – по доброй воле, а не по принуждению. Кто знает, другая на моем месте давно бы смирилась, а вот я не смогла. Не люб он был, к тому же скотского над собой насилия стерпеть не могла. И тогда в ярости крикнула я ему, что отныне он меня силком взять не сможет, потому что я на него невстаниху напускаю. Ты знаешь, что такое невстаниха? – с какой-то вдруг опаскою спросила Маремьяна Лиду, и та растерянно покачала головой. – Ну, не дай бог узнать, – усмехнулась Маремьяна. – Хотя судя по тому, что я про младшего Протасова слышала, этим он никогда не страдал. В общем, невстаниха – это когда хочет мужик бабу взять, а не может. Уд его мужской бездействует! Ни тпру ни ну!

Лида с непониманием пожала плечами, силясь представить, что собеседница имеет в виду. Маремьяна поняла это, хохотнула и снова заговорила:

– Сказать правду, крикнула я это больше со зла, просто так, чтобы его попугать, ан нет – вышло в точности по-моему. Как ни бился господин Протасов, как ни возился в тот день, пытаясь мною овладеть, а все попусту. Тогда, озлившись до умопомрачения, вознамерился он меня убить, да тут один из его слуг, убоявшись такого греха, убежал из подвала и все рассказал старой хозяйке, бабуле Никитишне. А она, чтоб ты знала, только с виду такая пташка Божия, чик да чирик, а характером покрепче любого мужика будет. Схватила она кочергу, которой в печках истопник шуровал, в одну руку, топор в другую – и примчалась в подвал, как раз когда присные протасовские меня вздернуть на потолочном крюке, куда окорока подвешивали, собрались. Бабуля Никитишна разогнала мужиков, а племянника своего умудрилась уговорить успокоиться и отпустить меня, воззвав к его совести. Однако нельзя воззвать к тому, чего нет! И хоть в тот день Дмитрий Федорович послушался тетушку и выпустил меня из подвала, он затаил против меня мстительный умысел и начал ждать часа для его осуществления.

Лида слушала, боясь упустить хоть полсловечка, и, кажется, ни один из ее любимейших романов не заставлял ее сердце так трепетать от сочувствия героям, не заставлял ум так напрягаться, предугадывая те тропы, на которые может повернуть прихотливый сюжет, подвластный воображению автора. Но здесь воображение было ни при чем – сама жизнь разворачивалась перед нею!

– На ту беду, – продолжала Маремьяна, и по лицу ее прошла тень тягостных воспоминаний, – разразилась засуха. Урожай сгорал на корню. И не нашлось Протасову случая удобнее, чтобы обвинить меня. В Спиридоновке в то время жил дед Михайла – вот кто был самым настоящим колдуном, вот кто умел и зажины делать, и заломы, и тучи дождевые вспять поворачивать! Но о нем и не вспомнил никто, потому что барину Дмитрию Федоровичу хотелось, чтобы виноватой сделали меня. Но он действовал похитрее, чем просто решился напрямую обвинить меня. Дмитрий Федорович начал баламутить народ слухами, мол, одна из баб или девок в Протасовке – ведьма. У ведьмы, известное дело, хвостик должен быть сзади. Созвали всех баб, привезли из Спиридоновки подкупленную повитуху, отвели в избу к старосте и велели бабам к ней заходить да юбки задирать, чтобы она посмотрела, есть ли у которой-нибудь хвостик. И меня повитуха осмотрела, и, как только я после этого вышла на крыльцо, она крик подняла: хвостик-де у этой девки, хвостик есть! Я кричу: «Врешь, нету у меня хвоста!» Тогда меня с ног сбили да оголили перед всем миром… И начал народ на меня глазеть со всей пристальностью… Кто кричит – есть хвостик, кто кричит – нету… Порешили тогда водой попытать, ведьма я или нет. Связали, начали в воду швырять да на берег вытягивать, требуя сказать, где я спрятала дождь. А что я могла сказать, коли я его не прятала?! На мое счастье ехал мимо Филимон Валерьянович Самсонов, он меня и спас.

– Брат Авдотьи Валерьяновны?! – изумленно воскликнула Лида. – Отец Модеста Филимоновича?! Он вас спас?!

– Да! – вызывающее воскликнула Маремьяна. – Пригрозил привезти полицейского исправника, который привлечет к суду всех участников сего злодейства. Народ испугался было, но Протасов неистовствовал и не мог остановиться. А у Самсонова уже тогда были закладные на Протасовку… Ну он и пригрозил Дмитрию Федоровичу, что их на торги отдаст – и тот имения и всего имущества лишится, да еще и в долговую тюрьму угодит. После этого Протасову ничего не оставалось, как начать народ против прежнего поворачивать. Все в конце концов свалили на повитуху, которой померещился этот несчастный хвостик. Ну ей что оставалось делать, кроме как ошибку признать? Она и пикнуть не смела: столько ей заплачено было! Отпустили меня. Чуть живая от стыда да боли домой воротилась… А поскольку народу все же надо было кого-то в краже дождя обвинить, толпа к деду Михайле в Спиридоньевку бросилась. Били его смертным боем – только потому и отпустили живым, что дождь пошел. После тех побоев стал дед Михайла помирать. А когда колдун помирает, смерть его не берет до тех пор, пока он силу свою кому-то другому не передаст.

– Как же можно силу передать? Что это, сабля, что ли? – недоверчиво спросила Лида.

– Надо что-нибудь из рук колдуна принять – что угодно, неважно что, и с этой вещью колдовская сила к другому человеку перейдет, – пояснила Маремьяна.

– И вы решились это сделать? – испуганно уставилась на нее Лида.

– Михайла за мной послал и сказал, что Протасов мне все равно покою не даст, со свету сживет. Или ты, говорит, помрешь, или он. Не думай, что за тебя вечно господин Самсонов будет заступаться! Поэтому надо тебе такую силу обрести, чтобы и себя защитить, и ребенка, которым ты чревата. Так я впервые об этом узнала… Михайла получше любой повитухи женское чрево насквозь видел! Он сказал, что Протасов на все пойдет, чтобы этого ребенка извести, потому что это для него позор несказанный. И ты, говорит, или сама его вытрави, или прими мою силу, чтобы и себя защитить, и его на всю жизнь. И я… – замялась Маремьяна, точно еще не до конца уверенная, надо ли это Лиде рассказывать, но все же решилась, – и я приняла из его рук «Травник» – это такая книга старинная с описанием лечебных трав и зелий из них. Михайла сразу после этого умер, а с этой книгой ко мне его сила перешла.

– И в этой книге было сказано о том, как порчу наводить? – резко спросила Лида.

– Нет, – усмехнулась Маремьяна. – И об этом, и о многом другом, например, как в сороку перекидываться, я узнала… сама не пойму как. Это та сила, которая ко мне от Михайлы перешла! А может быть, она у меня и раньше была, только спала, да потом проснулась.

– А почему все же сорокой ведьмы оборачиваются? – пробормотала Лида угрюмо. – Ладно бы вороной, они хоть черные… Они беду могут накаркать…

– Ну, ведьмы-сороки исстари ведутся, – пояснила Маремьяна. – Я еще девочкой слышала, мол, если сорока прокричит на крыше дома, то быть в нем покойнику. А еще рассказывают, что царь Иван Васильевич Грозный как-то решил вывести всех ведьм, которых на Русской земле много расплодилось. Собрал их на Красной площади, велел обложить соломой и поджечь. Но когда пламень разгорелся, все ведьмы обернулись сороками и улетели. Царь их вслед проклял, ну и с той поры всякая ведьма умеет сорокой оборачиваться – мы же церковью проклинаемы! Церковь учит своих врагов прощать, но мы прощать не умеем. Помирал Дмитрий Федорович – я и пальцем не шевельнула, чтобы его от болезни спасти, хотя было у меня такое средство. Повитуха, которая меня оговорила, тонула в Вязне, а я только смеялась, на нее глядя. И хоть дочь моя глупа да гульлива – вся в отца своего! – ни за что не позволю ей выйти за повитухиного сына, за этого Кузьму-управляющего! Только и проку с него было, что сынка хорошего ей заделал, но замуж за него – нет, не дозволю!

– Да он и сам не хочет, – вздохнула Лида. – Он от одного имени Марфушки шарахается.

– Что?! – возмутилась Маремьяна. – Трусливый дурак! Знать, не любит он ее. За такую трусость надо будет на него порчу покрепче навести!

– Я так посмотрю, это ваше любимое занятие – порчу на невинных людей наводить! – зло воскликнула Лида. – Со мной вы так ужасно поступили – за что, ну за что?! Или вы по-прежнему Протасовым мстите? Но ведь ваша дочь у Василия Дмитриевича в доме живет, и внук тоже, и сам барин молодой перед вами ничем не провинился!

– Грех на него жаловаться, – кивнула Маремьяна. – Он вину отца своей добротой к Марфуше и Ванятке искупил. Но я по гроб жизни перед семьей Самсоновых в долгу за то, что меня тогда Филимон Валерьянович от смерти спас! Потому и помогла Авдотье. Но я и дядюшки твоего добро помню. А потому порчу на тебя не наводила.

– А это что?! – возопила Лида, тыча пальцами в лицо. – Это что?!

– Порча, но не моя, – твердо ответила Маремьяна.

– А чья?

– Цыганская.

– Господи, – простонала Лида, – какая еще цыганская?!

– Да что ты всеЕго здесь поминаешь! – рявкнула Маремьяна. – Вот не скажу тебе больше ни слова!

– Да и не говорите! – Лида так разозлилась, что у нее вдруг весь страх прошел. – Я и сама знаю, как дело было. Авдотья Валерьяновна узнала, что дядюшка хочет подарить мне зеркальце своей матушки, выкрала его, принесла сюда, вы на него и навели цыганскую порчу. Разве не так дело было? И нечего врать, будто вы здесь ни при чем!

Маремьяна поджала губы и молчала.

– Понятно, – пробормотала Лида. – Значит, придется мне все-таки вернуться к Вязне. Я, собственно, туда и шла, когда Ванятку встретила… Жить вот такой, чтобы мой муж видеть меня не хотел, я не смогу. Прощайте. Только знаете что… Все-таки выдайте Марфушу за Кузьму. Он очень хороший, добрый, умный. И Ванятке отец непременно нужен…

Она отбросила одеяло, вышла из избенки – и ночная прохлада так и вцепилась в ее согревшееся тело. На кольях у костра были развешаны ее сорочка и платье – Лида сгребла их, еще не совсем просохшие, и принялась натягивать, не чувствуя сырости, озабоченно думая о том, что идти в темноте босиком к озеру трудновато. Сюда-то и при свете еле дошла, а уж в темноте, наверное, ноги в кровь изранит…

Ну да ладно, недолго мучиться! Вот будут рады вязни из Вязни, когда она снова к ним в лапы попадет!

Маремьяна стояла на пороге, сложив руки на груди, и молча смотрела, как Лида одевается. Лицо ее в лунном свете казалось высеченным из белого мрамора, и ни одна черточка в нем не шевельнулась.

– Прощайте, – буркнула Лида, подбирая подол, ступая на утоптанную тропинку и задевая мизинцем какой-то предательски вылезший корень. Она даже зашипела от боли, и тут Маремьяна наконец-то разомкнула губы:

– Погоди. Возьми лапти, не то до кладбища не дойдешь.

– До какого еще кладбища? – огрызнулась Лида. – Что мне делать на кладбище? Мне бы до реки дойти да утопиться поскорей. Но за лапти спасибо, – пробормотала она, усаживаясь на обочину тропинки и неумело оплетая ногу завязками.

Лапти она надела без онучей[86], на босу ногу, и липовое лыко, из которых те были сплетены, довольно сильно кололо и щекотало ноги. Ну и ладно, как-нибудь потерпит!

Обуваясь, Лида вдруг вспомнила сон, который видела еще в поезде. Про то, как красавица в красном платье чиркнула ее крест-накрест концом своей омбрельки, а потом бросилась в объятия медведя и принялась с ним целоваться.

Да, Авдотья Валерьяновна уже почти добилась своего… Лиду она погубила, погубит и Протасова!

Ах, как же сердце защемило! Как вдруг встало перед глазами его лицо с этими стрельчатыми ресницами и удлиненными глазами, лицо, которое так поразило ее с первой же минуты, показалось таким родным… Теперь скрывать нечего: Лида влюбилась в Протасова с первой же минуты. И как близко было счастье, да вот беда: было, да сплыло, да мимо рук уплыло!

Не судьба, не судьба…

Лида почувствовала, что сейчас зарыдает перед этой злобной ведьмой. Хотела броситься прочь, но вдруг повалилась на колени:

– Ты многое знаешь! Скажи, правда, что Касьян по наущению Авдотьи Валерьяновны убил моего дядюшку?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Русальная неделя (она же Троицына неделя) идет в народном календаре вслед за Троицей, которая отмечается на пятидесятый день после Пасхи, а оттого зовется еще Пятидесятницей.– Здесь и далее прим. автора.

2

Так в народе иногда называют ежевику.

3

Ретирадное место, ретирад (от франц. retirade – отступление) – то же, что и отхожее место.