скачать книгу бесплатно
Она ненавидела этого парня за то, что он заставил ее вспомнить!
– Слушайте, – тихо, яростно проговорила Люба. – Я-то тут при чем, если ваша девушка беременна, а сроки делать аборт уже вышли? Вы какого черта ко мне в дом ворвались? – Она никогда так не разговаривала с людьми. Но наглость этих молодых идиотов вывела ее из равновесия. – Вы что, меня за гинеколога приняли, который в домашних условиях криминальные аборты делает, что ли? Ну так вы адресом ошиблись, понятно? Поэтому берите вашу девушку и… – Она сердито махнула рукой на дверь. – Понятно?! Мне на работу пора, понятно?
Люба то и дело повторяла это «понятно?», а молодой человек покорно кивал. И вдруг кивать перестал, а взял да и покачал головой. И сказал:
– Да вы все не так поняли, Любовь Дмитриевна.
Люба уставилась недоумевающе:
– Откуда вы знаете, как меня зовут?!
– Да вот знаю. – Парень вздохнул и развел руками с таким выражением, как если бы хотел сказать: «Не хотелось, да вот судьба припала!» – Знаю. И еще раз говорю: вы все неправильно поняли. Я Элькин брат, меня Денисом зовут. Ну а она моя сестра, значит. И ехали мы не к какому-то там доктору по криминальным абортам, вот еще не хватало, а именно к вам! У вас ведь сын есть, Евгений Ермолаев?
– Да, – кивнула Люба. – Есть у меня сын Евгений. А что?
– Не догадываетесь? – Денис посмотрел исподлобья.
– Да нет, а о чем мне догадываться? – с независимым видом пожала плечами Люба… хотя она лукавила, конечно, она уже понимала, что собирается сказать Денис… И все равно – ее словно в лицо ударило, когда он проговорил:
– Элька от Евгения вашего беременна. Понимаете? Перед самым его отъездом у них была встреча… То есть они и раньше встречались, а тут вот так вышло… на прощанье… переспали. Ну и… Понятно?
Теперь он задал этот вопрос, а Люба тупо кивнула. Да чего уж тут не понять?!
* * *
Бывают дни как дни, а бывает кошмар какой-то, честное слово. Такое впечатление, что всю ночь облака черные клубились над твоей судьбой, а утром разразились грозой, которую копили всю ночь.
Проверки на Старом рынке случаются часто, раз в неделю – это уж обязательно: если надо для отчетности санэпидстанции, налоговикам или участковым какую-нибудь гадость сыскать, они идут на рынок, оттуда ведь с пустыми руками не уйдешь, обязательно на какое-то нарушение наткнешься; но чтобы два прямых попадания в день в одного и того же продавца – это уж чересчур. Ну, уже понятно, кто стал этим разнесчастным, разбомбленным продавцом…
Сначала притащился участковый. Новый. Чокнутый и упертый. Старый был добродушный, тихий дяденька, который все на свете понимал и входил во все положения, прочно усвоив за жизнь, что все мы люди, все мы человеки, а человеку без ошибок никак не обойтись. Он любил эти слова повторять, Любу они всегда успокаивали, да и не одну ее, поэтому никто особенно не злился на старого участкового, даже когда он цеплялся к кому-нибудь. Ну, прицепится, к примеру, что без пилотки форменной стоишь, ну, побранит, ну, скажешь ему:
«Честное слово, Григорий Иванович, я в последний раз. Ну не пишите протокол, а? Зачем эту волокиту разводить? Посмотрите лучше, какое у меня сегодня мясо чудное. Вот телятинка свеженькая, только вчера забили, сегодня утром из Уразовки привезли. Печеночка есть отличная, языки… Языки, Григорий Иванович! А?.. Давайте посмотрим что-нибудь к столу, а?»
Григорий Иванович языки очень любил, причем он был человек покладистый и, если не оказывалось мясистых, мягких говяжьих, охотно соглашался на два свиных, хотя они и суховаты, и жестковаты, их лучше в салаты, а так-то просто, с хренком, они не слишком хороши…
А потом Григорий Иванович взял да и умер от сердечного приступа, царство ему небесное, доброму человеку, и пришел на его место этот новый. Фамилия его была Капитонов, а он, наверное, решил, что Капитанов, и вообще – что он по меньшей мере капитан милиции, а не какой-то там старшина. Когда Григорий Иванович покойный шел с проверкой, он всегда останавливался у входа на рынок – чтобы его заметили, стало быть. Чтобы заметили и смекнули: участковый тут не просто так торчит, наслаждаясь хорошей погодой. Он скоро с проверкой пойдет. И поэтому все, так сказать, заинтересованные лица быстренько улаживали все, что было у них не в порядке, а те, кто уладить по каким-то причинам не мог, предпочитали на сегодня вообще закрыться, чтобы проблем лишних не создавать. Григорий Иванович, конечно, был сговорчивый человек, но тоже – в разумных пределах, денег вообще не брал, с этим и соваться к нему не стоило, если не хотелось нажить неприятностей, а кому этого хотелось?!
Словом, с Григорием Ивановичем вполне можно было мирно сосуществовать. А с этим Капитоновым…
Он умудрялся как-то так просочиться на рынок, что его никто не замечал, даже Рашид, который возле верхних ворот фрукты продает, так что мимо него в принципе муха не пролетит! Капитонова не отслеживали даже бабки, сидевшие с семечками и орехами возле нижних ворот. Он передвигался по рынку, словно был в шапке-невидимке, и первым делом следовал в мясной отдел. И тут шапку-невидимку срывал – и налетал, как вихрь… на Любу Ермолаеву.
– Запал на тебя, – смеялись продавцы.
– Чтоб он пропал! – ворчала Люба.
– Крутой поклонник! – пошучивали над ней.
– Да я кому угодно в ножки поклонилась бы, только бы избавили от такого поклонника, – отмахивалась Люба.
Ну, короче, и в этот день участковый Капитонов возник в дверях и уставился на Любу Ермолаеву. По залу прошел тихий шорох… Продавцы в рынке – народ особенный, видят и то, что на своем прилавке, и на чужом прилавке, и под ним, а также замечают все, что в зале творится. Развивается этакая особенность зрения. Оно становится всеохватным. А уши – всеслышащими. И словно бы еще одна пара рук появляется – рук, которые совершенно незаметно могут что-нибудь куда-нибудь сунуть, да так, что потом сам черта с два найдешь. Да ладно, главное, чтобы не нашел проверяющий! Беда тем, кто этими качествами еще не обзавелся. Вообще-то они или есть в твоей натуре, или их нет. Насчет Любы Ермолаевой понимающим людям все было сразу ясно: рохля и растеряха. Почему ее Степа на работу взял, уму непостижимо. Видимо, за какие-то боевые заслуги. Ну, понятно, что имеется в виду… дескать, что имею, то и введу… То есть так все сначала думали, когда Люба еще только пришла в рынок.
А впрочем, сейчас не об этом речь. А о том, что появление Капитонова заметили все, и все мгновенно выстроили все мыслимые и немыслимые оборонительные сооружения. Все – кроме Любы Ермолаевой.
Люба Ермолаева любезничала с бомжом Николашей.
Николаша был убежден, что Люба к нему неравнодушна. У него имелась такая манера: придет в рынок, гордо разожмет ладонь, покажет кому-то из продавцов замусоленный пятак и скажет:
– Дайте что-нибудь на эту сумму, супчику сварить.
На сумму, заметьте себе!!! Слов-то каких нахватался!
Ну и что ответит ему всякий нормальный человек, которому, как тому ежу, понятно, что это никакая не сумма, и даже не разница, а одно сплошное вычитаемое? Пошлет на три буквы. Или, как теперь стало модно выражаться, в пешее эротическое путешествие. Или скажет: «Видите вон там, вдали, фаллический символ? Вам туда». Но нет, с Николашей этот номер не пройдет. Он небось и не ведает, что такое фаллический символ. Хотя черт его знает, может, и ведает… Дело-то, в общем, нехитрое… Ну, словом, все порядочные люди посылали Николашу в даль светлую. А Люба смущенно улыбнется и набьет ему пакет обрезками. Пленки, заветренные места, ну, все такое. Вообще-то обрезки для собак берут, но они вполне нормальные, а если даже пашинка с запашком – промыть как следует, и вполне едомая еда, из них суп сварить – милое дело, тем паче бомжу! Килограмм обрезков рублей тридцать-пятьдесят, а Люба Николаше за пятак отдаст. Ну, он, понятно, был убежден, что Люба к нему неровно дышит. Она-то его просто жалела, а Николаша верил в дурацкую премудрость: жалеет – значит, любит, любит – значит, кормит. И тащился с этими своими пятаками, а то и с пустыми руками к Любе каждый день – через день. Единственные передыхи выпадали, когда Николаша впадал в запой, ну а в запой он впадал всерьез и надолго, порой неделю потом замертво лежал, только это и спасало бизнес Степы, которому вдарила моча в голову подрядить такую жалостливую продавщицу.
Короче, этот самый Николаша, в очередной раз воскресший из мертвых, торчал у прилавка, когда появился Капитонов.
Говяжья девчонка Света (понятно, да, что так называют тех, кто только на говядине специализируется? К ней одни татары ходят, им же свинину вкушать Аллах не велел! Евреи тоже около говяжьих девчонок тусуются, но им больше нравится Фая – она бывшая библиотекарша, интеллигенция, так сказать, а их кошерным мясом не корми, только дай с интеллигенцией пообщаться, а Светка не про них – она русская, это раз, простая, как русская печь, продавец и дочь продавцов – это два) как раз ляпнула, с отвращением глядя на запухшую Николашину морду:
– Да на тебя смотреть-то противно, а Любка с тобой еще шуры-муры разводит. Как ты можешь?! – это уже к Любе. – Послала бы его… сама знаешь куда. Вот долюбезничаешься – появится санэпидстанция, мало не покажется, что такую грязь привечаешь.
– Сама ты грязь, – обиделся Николаша. – Я в августе купался на Гребном канале!
На Гребном канале – это значит, что он, родимый, в Волге-матушке купался. В августе, главное! А на дворе уж октябрь! Тут бы Любе брезгливо отдернуться, а она плечами пожала и говорит Свете:
– Ну, знаешь, всякое может в жизни случиться. От сумы да от тюрьмы не зарекайся.
И как накликала, потому что в этот миг на нее коршуном налетел Капитонов.
Николаша испарился. Капитонов только руку протянул, чтобы его схватить, как он исчез. Ну вот натурально – был человек, и нет человека. Только ветер по мясному отделу пронесся, и Капитонов с удивлением сжимал и разжимал руку, которая вроде бы должна была вцепиться в Николашин видавший виды куртец, но почему-то оказалась пустой.
Вскинул бешеные глаза на Любу:
– Что это вы нищенство поощряете?! Почему с бомжом болтаете?! У вас мясо на прилавке, а вы тут грязь разводите!
– А он бомж?! – хлопнула глазами Люба. – Что вы говорите?! Я его впервые вижу. Он хотел мяса купить, да вспомнил, что деньги забыл, вот и побежал за ними. Я и не знала, что он нищий. Я его впервые вижу, честное слово.
Капитонов озадачился. Он привык, что эта тетка всегда тише воды ниже травы… заискивающе улыбается, краснеет, трепещет. А тут такая наглость.
– Как это впервые? – спросил растерянно. – Да я сам его сто раз на рынке видел, он то возле одних ворот, то возле других попрошайничает.
– А я нет, – пожала плечами Люба. – Я вообще, кроме мяса и своих покупателей, ничего и никого не замечаю.
– А вы знали, что он бомж? – повернулся Капитонов к бараньей Вале.
– Кто? – деловито спросила Валя, поддергивая свои белоснежные нарукавники, лишь в одном месте самую капельку запятнанные кровью: Валя была великая аккуратистка. – Я тут вообще никого не видела, мясо выкладывала.
И она показала на свой прилавок, посредине которого красовалась потрясающей свежести двусторонняя ляжка, иначе говоря – еще не разрубленный задок.
– Да не было тут никого! – приветливо поддакнула Люба, которая вообще милицейского начальства боялась до остолбенения, а тут что-то осмелела. Ну, после того, что она сегодня утром устроила, можно было и осмелеть.
А что, в конце концов?! Пусть никто не лезет в ее жизнь и в жизнь ее сына!..
Но сейчас она находилась не в своей квартире, где была полновластной хозяйкой и вообще владычицей морскою и могла творить что хотела, а в рынке. И то, что Капитонов легко спустил огромной, пышной, налитой, румяной, уверенной в себе, как памятник Валерию Чкалову, бараньей Вале в белоснежном халате и крохотной пилотке на взбитых кудрях, он не собирался спускать этой затурканной тетке с голубыми глазами, которые всегда боязливо вспыхивали при виде участкового, а сейчас почему-то смеялись.
Старшина привык, что она его боится. Что за новости?! Получалось, она из Капитонова идиота принародно делает?! Ну уж нет! Он взбесился и пошел вразнос:
– Опять у вас голова не покрыта? Кажется, уже был разговор!
Разговор и правда случался. Тогда Любе удалось свести его на нет, хотя имелся факт налицо, вернее, на голову: пилотки форменные она терпеть не могла. Волосы у нее пышные, но мягкие и легкие, чуть примнешь – теряют вид. Так-то вьются, разлетаются вокруг лица, а наденешь на них хотя бы эту легонькую пилоточку, снимешь – и будто Мамай по голове прошелся, как говорила одна старинная знакомая – кладовщица из типографии, где Люба работала, пока ее не уволили по сокращению штатов.
Впрочем, речь не о том. А о том речь, что в прошлый раз Любе удалось уболтать Капитонова, а сегодня не удастся, а она это мигом почувствовала.
– Слушайте, товарищ сержант, ну что вы меня мучаете? – проговорила Люба, вздохнув. – Ну что вам не нравится? Волосы у меня чистые, аккуратно подстрижены. Ну не переносят они шапок и чепцов, я даже в морозы хожу без шапки, в лучшем случае капюшон накину. Не смогу работать, если на мозг что-то давить будет. И вы посмотрите, ведь в пилотках этих дурацких никто не стоит, кто платок, кто берет надевает, а это тоже не форменная одежда…
– Как не надевает? Перед вами женщина в пилотке, – указал Капитонов на баранью Валю, и Люба едва сдержала смех, потому что прозвучало это так торжественно и высокопарно, как будто Капитонов был экскурсоводом в картинной галерее и представлял посетителям знаменитое полотно: «А теперь посмотрите налево (или направо, не суть важно). Перед вами „Женщина в пилотке“ кисти Рафаэля-Тициана-Рубенса…» – И у всех остальных головы прикрыты. Вы вот говорите, что у вас волосы чистые. А может, у вас себорея, и перхоть сыплется на мясо, которое люди потом в рот берут. А если пилотка давит вам на мозг, то ищите другую работу, где ношение форменной одежды необязательно.
– Себорея! – льстиво взвизгнула Светка, которая была до изнеможения довольна, что Любе достается по первое число. Света жутко завидовала ее кудряшкам, потому что у нее самой были не волосы, а какая-то сетка для волос – все в облипочку, стриги не стриги, завивай не завивай, на голову будто ведро воды вылили, никакой пилоткой не испортишь. Испорчено самой природой!
– Сама ты себорея, – буркнула Люба, покосившись на Светку, ну а Капитонов, если он не полный идиот, мог бы понять, кому на самом деле была сия реплика адресована и кто здесь вообще себорея – такой же прилипчивый и неотвязный. – Что вы такое говорите, товарищ участковый? Мы же каждые полгода медосмотр проходим. Вам санитарную книжку показать?
И только Люба это сказала, как вспомнила, что последние три дня она начисто забывала пройти медосмотр. И штамп в книжке у нее просрочен. На день, но все же… Сегодня утром она уже хотела поступиться принципами и, забежав к знакомой докторше, просто заплатить, чтобы штампик поставили. Но притащились эти… телеграмма, главное! – и она обо всем забыла. Еле-еле на работу успела, Степа уже сатанеть начал: мясо отличное привезли, а продавца нет! Короче, книжка просрочена. И потянул же черт за язык! Сейчас Капитонов ка-ак скажет: «А покажите вашу книжку!» Но он сказал не это.
– Короче, так, – произнес Капитонов самым категоричным на свете тоном. – Пишем протокол.
– Ну слушайте, – упавшим голосом протянула Люба, с тоской провожая глазами свою постоянную покупательницу, которая опасливо посмотрела на Капитонова, потом на Любу – да и ушла в кому-то в другой конец зала. Этот служитель правосудия всю клиентуру разобьет. Стабильную выручку в рынке постоянный покупатель делает, это же всем известно! Надо участкового сплавить скорей, а то протокол – это такая нудьга! Не стоит доводить до протокола, это всем известно. – Ну товарищ старшина, ну мы же не на кондитерском производстве, весь наш товар ведь подвергается тепловой обработке!
– Ничего не знаю, – мотнул головой Капитонов. – Форма торговых работников определена уставом предприятия. А у вас пилотки вообще нет.
– Как это нет?! – возмутилась Люба и выхватила из-под прилавка проклятущую пилотку. – Есть! Только я ее…
Она хотела сказать: «Терпеть не могу!», но поймала взгляд проходившей мимо Тамары Басиной. В одной руке Тамара несла говяжьи ребрышки, которые ей только что нарубили, другой покрутила у виска, глядя на Любу. И ту как осенило: что ж она попусту заводит этого упертого дурака? Пора давать задний ход. И дала, и начала вертеться:
– Я хочу сказать, что я ее только что сняла. Выходила в туалет – и сняла, чтобы она там с головы не упала, понимаете?
Капитонов присвистнул:
– А почему сразу не надели, когда вернулись? Я же видел: когда вы болтали с этим бомжом, на вас пилотки не было.
– Да я просто не успела надеть, – брякнула Люба – и Капитонов аж подпрыгнул, как мальчишка, довольный до ужаса:
– Ага, значит, признаете, что болтали с бомжом на рабочем месте?!
Ну что, подловил он ее, очень ловко подловил, и отпираться теперь было бесполезно. Люба вздохнула:
– Ох, товарищ старшина, ну что вы такой придирчивый? Ну проще надо к жизни относиться, честное слово. Вы все так близко к сердцу принимаете, слишком много нервов тратите. От этого и бледный такой. Вам надо мясных продуктов побольше есть. Может, возьмете что-нибудь к столу?
Был Капитонов бледный, стал красный, занервничал еще сильнее и выдавил ужасным голосом:
– Вы мне что, взятку предлагаете в виде мяса?
– Мать родная… – пробормотала сокрушенно Валя. – Уж и мяса ему не предложи, тоже мне, Павлик Морозов на нашу голову выискался!
– Что? – бешено покосился Капитонов.
– Да ничего, – махнула рукой Валя, чуть не задев Любу своим острющим ножом. – Я в пилотке стою и молчу. В пилотке! – И для наглядности потыкала ножом в сторону упомянутого головного убора.
– Что тут у вас, товарищ старшина? – раздался в это мгновение начальственный женский голос, и рядом с Капитоновым образовалась маленькая сухонькая тетенька с суровым выражением лица, одетая до того уныло, что при одном ее виде зевота одолевала.
«Определенно какая-то инспекторша», – с тоской подумал Люба – и не ошиблась.
Черно-белое кино воспоминаний
«Снегурочка!» – подумал Ермолаев и удивился, что у нее теплая рука. Он стоял и держал ее за руку, совершенно обалдев от этой невероятной красотищи, которая вдруг оказалась рядом и лишила его дара речи. Снегурочка была тоненькая и такая молодая-молодая… Почему-то казалось, что она должна все время смеяться, но глаза ее смотрели очень серьезно.
Она что-то говорила, но Ермолаев не только слова в ответ молвить не мог, но и слышать ничего не слышал. Вроде как туман, ошеломление какое-то на него нашло. Наконец к ним приблизился парень с видеокамерой – невысокий, бойкий с виду, в усах и бороде, в черной куртке, черных очках и сам черный. Назвался Димой. На него Ермолаев только мельком взглянул и тотчас забыл – опять уставился на Снегурочку. А она, озабоченно сдвинув тонкие, как прутики, брови, велела черному Диме начинать.
Оператор снял темные очки и надел другие – со светлыми стеклами, сквозь которые были видны его маленькие насмешливые глаза. Тоже черные, само собой! Потом он пристроился к видоискателю, поводил камерой туда-сюда и нажал на какую-то кнопку. Зажегся красный глазок – камера заработала. Дима наводил ее на заснеженные поля, на кривую лиственницу, поднимал к небу и опускал до самой дороги. После того вплотную взялся за Ермолаева: заставлял его проверять прицеп, поднимать капот, лазить в кузов и лихо – он так и сказал: «Лихо!» – спрыгивать. Садиться в кабину, закуривать и бросать в боковое оконце папиросу.
Виктор выполнял все скованно, прыгнул из кузова тяжело, так что ноги загудели, а закурить долго не мог: поглядывал на Снегурочку, которая стояла на обочине и ободряюще кивала, и ломал спички, будто разучился их зажигать. Выглядело это, конечно, глупо… У него была зажигалка, но бензин в ней закончился, а ни Дима, ни, само собой, Снегурочка не курили. Почему-то он вспомнил, что Люба иногда, под настроение, хваталась за сигаретку. «В жизни больше не разрешу!» – подумал мрачно и ощутил тоску оттого, что никогда и ничего не сможет запретить или разрешить Снегурочке.
Наконец Дима угомонился, и к Ермолаеву подступила Снегурочка.
– Я сейчас возьму диктофон, – сказала она, – и мы побеседуем, хорошо? Я не люблю видеоинтервью, мне больше нравится, когда звуковой ряд под изображение подкладывается, – пояснила она Ермолаеву так доверительно, как будто он что-то понимал из ее слов. Хотя, с другой стороны, ничего сложного в ее словах как раз не было, просто он все еще пребывал в некоем ступоре. – Короче, мы побеседуем у вас в машине, хорошо? И вы не будете возражать, если прямо на ходу? Тогда разговор получится естественный – и шум мотора, и паузы такие живые, понимаете? А Дима еще немножко поснимает.
Повернулась к оператору:
– Дима, ты иди в нашу машину, поезжай рядышком и сделай побольше таких планчиков хороших, как ты умеешь, а мы с Виктором Сергеевичем поедем не очень быстро.
Дима, опять нацепивший темные очки, не тронулся с места. Вид у него был такой: «Ну, раскомандовалась!» Ермолаев возмущенно на него покосился, но ничего не сказал – сдержался. Пошел, демонстрируя беспрекословное повиновение, к «МАЗу», взлетел за руль, открыл дверцу для девушки. Она подошла. Но не села – нерешительно переминалась внизу, робко заглядывая в кабину, потом, смущенно улыбнувшись и чуть наморщив носик, покачала головой. Дима стоял позади, его непроницаемые очки поблескивали. Он-то был серьезен, а вот очки определенно усмехались.
Ермолаев поглядел на светлые Снегурочкины джинсы, на ее белоснежную курточку, все понял и со стыдом принялся тряпкой, которой обычно отчищал ветровое стекло от подтеков, протирать до белизны вытертое дерматиновое сиденье, не понимая, что пачкает его еще больше. Конечно, пыль, грязь, а на резиновом коврике несколько золотистых шелушинок от тыквенных семечек, горсть которых ему сунула сегодня в карман куртки Люба. «Вот вечно она!» – сердито подумал он о жене, хотя семечки сгрыз за милую душу.
Он нагнулся было, чтобы подобрать скорлупки, но Снегурочка, вскинув руку в белой перчатке, смущенно улыбаясь, остановила его:
– Знаете что… Пойдемте лучше в нашу «Волгу». Там как-то уютней и вообще… Попросим нашего шофера мотор завести – и получится, будто у вас. Хорошо?
Ермолаев покорно выбрался из своей машины. Покорно! Да он не то что в «Волгу» полез бы сейчас – на вершине вон той кривой лиственницы готов был рассказывать о чем угодно.
Смешно признаться: его даже в пот бросило от мысли, что неприглядная кабина его «МАЗа» испугает девушку, что махнет она своей беленькой теплой ручкой и укатит восвояси. Но нет, оказывается, еще можно побыть с ней, даже рядом посидеть и посмотреть на нее, пребывая в этом ошеломленном и радостном состоянии, что охватило его и не отпускало.
Никогда с ним такого не было. Ни-ког-да!
* * *
– А вам что? – повернулся Капитонов сурово. – Не мешайте, я при исполнении.
– Я тоже, – усмехнулась она и вынула из сумку удостоверение инспектора Роспотребнадзора. – Проверяем санитарные книжки. Прошу предъявить.
Это адресовалось уже, понятное дело, не Капитонову, а Любе, однако отозвался первым Капитонов.
