Город грешных желаний

скачать книгу бесплатно

Как-то раз, взглянув на небрежно смятое и кое-где разорванное платье (она даже не успела пристегнуть рукава и приколоть мех к декольте!), Троянда робко заикнулась, что не надо покупать ей столь дорогие наряды, ежели их постигает такая участь. Аретино расхохотался:

– Ты теперь знатная дама, дитя мое, а это значит, что ты должна носить все самое лучшее. Но в одном ты права: мода нынче тяжеловесна. Еще десять, двадцать лет назад все дамы старались выглядеть юными девушками; теперь же все бутоны стремятся поскорее превратиться в пышные, зрелые цветы. Рукава, на мой взгляд, тяжеловаты… Мы поступим вот как: я закажу для тебя наряды не столь помпезные, но не менее роскошные, с которыми ты вполне будешь успевать управляться. И пришлю служанку. Знатной госпоже нужна служанка!

Троянда одарила благодарным поцелуем своего щедрого возлюбленного, но наутро, когда она увидела служанку, радость ее померкла: это оказалась негритянка! Мавры и даже негры не являлись в Венеции редкостью: разумеется, в качестве рабов. Только воспоминание о том, что она сама была прежде рабыней, сдержало ее первый порыв вытолкать Моллу (так звали служанку) взашей. Аретино не спрашивал ее мнения: он просто подарил ей купленную полгода назад Моллу, как дарил жемчуг, изумруды, шелк, парчу, туфли, кружево… Он ведь не знал, что Троянде тошно будет смотреть на лунообразную, черную с лиловым отливом физиономию африканской великанши, на ее руки: ладони у нее были смугло-розовыми, а тыльная сторона черной. Уж лучше бы они были сплошь черными! Троянда едва не впадала в истерику от брезгливости, когда эти «ободранные» руки касались ее кожи.

Но если чему-то она и научилась от старой Гликерии, а потом и в Нижнем монастыре, так это терпению, и постепенно она привыкла терпеть Моллу, ничем не выдавая своего раздражения, тем более что невзрачная негритянка оказалась на редкость услужливой. Особенно ловка она была натирать тело, а ведь всевозможные ароматы Востока – мускус, амбра, алоэ, мирра, листья лимонного дерева, лаванда, мята и прочее – считались непременной принадлежностью дамского очарования. Благовония доставлялись Троянде в таких количествах, что она невольно ужасалась, воображая всех знаменитых дам Венеции, которых положение обязывает использовать ежедневно эти листья, травы, масла. Этих дам было не меньше десяти тысяч (на большее у Троянды просто не хватило знаний арифметики), и стоило представить количество корзин, коробов… кораблей, на которых все это привозится! Она рассказала о своих соображениях Аретино, и тот, по своему обыкновению, расхохотался – он всегда смеялся тому, что она говорила, но с некоторым удивлением, как если бы не мог вообразить в ней вообще такой способности – думать, – и ответил:

– За все это мы должны благодарить дочь византийского императора Константина Дукаса, жену дожа Доменико Сельво. Она держала сотни рабов, занятых только тем, что каждое утро они ходили собирать росу с цветов. Лишь этой росою она могла умываться. Другие сотни рабов умащали ее тело, одевали ее. Когда она стала от множества притираний, косметик и духов гнить заживо, венецианцы придали этому значение божьей кары. Но было уже поздно! Такой образ жизни понравился женщинам. Порча стала развиваться со страшной быстротой, и проклинаемая мужчинами догаресса Сельво сделалась образцом для дам. С тех пор в венецианской жизни так много любви к красивой внешности, дорогому убранству, богатым тканям, удушающим ароматам, восточным нарядам, чернокожим слугам и золотоволосым женщинам.

Он поцеловал локон Троянды и усмехнулся, увидев испуг в ее глазах:

– С тех пор прошло лет двести, и никто больше не сгнил заживо от притираний. Зато скольких мужчин возбуждали эти ароматы…

Слова кумира и повелителя решили все. Если амбра, мускус и прочие душистые запахи нравятся Пьетро, Троянда будет благоухать, как сто цветов сразу. Тут уж Молла оказалась незаменима. И хотя Троянда сама натирала себе грудь, живот и бедра (прикосновения Моллы к этим частям ее тела она решительно отвергала), но спину, руки и ноги негритянка разминала и натирала замечательно. Кожа становилась мягкой и нежной, будто цветочный лепесток, даже жаль было прятать под платье это душистое великолепие. Впрочем, новые фасоны платьев, которые теперь носила Троянда, больше открывали, чем закрывали. Сначала она не понимала, как исхитриться, чтобы платье не свалилось со спины, ведь вместе с грудью открыты были и плечи. Но умение удерживать одеяние лишь зацепившимся за соски пришло само собой, так же как и привычка украшать драгоценностями не тело, а волосы. Вся головка ее теперь была усыпана бриллиантами, рубинами, изумрудами, сапфирами, каждая прядка обвивалась жемчужной нитью. Да, прическа в этом волшебном городе была настоящим искусством. Выяснилось также, что здесь принято подкрашивать не только лицо, но и тело.

Старания Троянды и Моллы не оставались незамеченными, и Аретино, глядя на набеленную и подрумяненную грудь своей возлюбленной, частенько цитировал знаменитого Александра Каравайу, некогда преподнесшего возлюбленной экспромт:

Под взором робким и под взглядом смелым
Пусть расцветают розовым и белым
Бутоны ваших персей. Их краса —
Заря, что истомляет небеса.

И добавлял восторженно:

– Ну, теперь ты настоящая Аретинка!

– Аретинка? – переспросила Троянда, услышав это слово впервые и чуть нахмурясь: показалось или Пьетро и впрямь произнес его с насмешкою? – Что это значит?

– Это значит, – ответил Пьетро, привлекая ее в свои объятия, – что ты – моя. Что ты принадлежишь мне…

И слово «Аретинка» засияло, засверкало, расцвело.

Ах, он всегда знал, что сказать и как сказать! В конце концов, это ведь и было начало и конец, альфа и омега, смысл ее жизни: принадлежать Пьетро. Вся жизнь Троянды заключалась в нем… а его жизнь? Уходя поутру из ее покоев (Троянде принадлежали три огромные залы с выходом в сад и еще две гардеробные, туалетная и купальня), он возвращался лишь вечером, а то и поздно ночью, и Троянде порою становилось до слез жалко своей пропадающей красоты. Она читала, наряжалась, глядела в окна, гуляла в крошечном садике, где был фонтан – мраморная статуя вечно плачущей Ниобеи, заросли магнолий и мирты, которые закрывали раскаленное солнце. Она в сотый, в тысячный раз смотрела на чудесные картины, столь же наивно-непристойные, сколь и прекрасные, во множестве украшавшие ее покои, с изумлением разглядывала мужские и женские тела, изумляясь тому, что кто-то еще на свете способен испытывать любовь и страсть. Она-то думала, что лишь они с Аретино… Не их ли пылкую нежность провидели гениальными взорами Тинторетто и Тициан, запечатлев ее в образе других людей?..

С Тинторетто, Троянда знала, Аретино был в ссоре: художник угрожал ему оружием, когда тот вздумал заступаться за Тициана в споре, случившемся между двумя великими мастерами. Зато дружба с Тицианом окрепла: Троянда знала, что Пьетро нередко бывает на улице Бирирде, где близ церкви Святого Канчиано жил художник. Разумеется, Троянду Аретино с собой не брал: ведь она была всего лишь Аретинка, а самые знатные люди Венеции, все эти Саммикелли, Нарди, Донато Джиакотти, добивались, как великой чести, приглашения на ужины к Тициану! И ей оставалось только воображать свой (и Пьетро, конечно) визит к гению, представлять, как она входит через резной портик в громадную темную залу, а потом – прямо в веселый сад, откуда открывается вид на поэтические лагуны, на отдаленные, едва различимые на небесах вершины Альп…

Там она познакомилась бы с вдовой великого пейзажиста Корреджо, которую называли «дамой Корреджо» и которая вместе с друзьями покойного мужа, Сансовино, Тицианом и Аретино, просиживала целые часы за столом, уставленным блюдами с дроздами, приправленными перцем и лавровыми листьями, с окороками из Фриуля, присланными для Аретино графом Манфредом де Калланто. Во время этих застолий рекой лилось превосходное треббиано, которым снабжала компанию сама дама Корреджо… Все это Троянда знала только по рассказам Пьетро. И обо всем прочем, что происходило с ее возлюбленным за пределами палаццо, Троянда узнавала только из его собственных уст.

Боже мой, как же она скучала! Но ведь у бедняжки Пьетро не было ни минуты свободной!

– Столько важных господ, – говорил он, – одолевает меня постоянно своими визитами. Лестницы моего палаццо просто истоптаны их ногами, точь-в-точь как мостовая Капитолия колесами триумфальных колесниц. Но не думаю, чтобы Рим видел такую смесь народов и языков, какая наполняет мой дом. У Пьетро Аретино можно встретить турок, евреев, индийцев, французов, испанцев, немцев; что до итальянцев – подумай, сколько их может быть! Я не говорю уже о черни; невозможно видеть меня без монахов и патеров вокруг… Я всемирный секретарь!

Что это означало, Троянда почти не понимала. Она знала только, что Аретино – писатель. Да-да, настоящий писатель, почти как Овидий, Гораций, Гесиод… вернее, как Менипп, ибо он писал не стихи, а giudizii.

Аретино так часто произносил это слово, что Троянда как-то умолила его показать ей хотя бы одну giudizii. Он со смехом – Аретино всегда был в хорошем настроении! – принес ей кругом исписанный бумажный лист, на котором она прочла:

– «Объявляю вашему величеству и выражаю уверенность…» – Она запнулась: – Величеству?..

– Я пишу королю Франциску, – спокойно пояснил Аретино.

Троянда чуть не упала от изумления, а он продолжал:

– Ну что ж такого? Я пишу свои giudizii Карлу V, султану Солейману, мавританскому пирату Хайреддину Барбаруссе, Фуглерам в Германию, Генриху VIII… А они мне платят.

– Платят?! – изумилась Троянда, не имевшая представления о том, что за удовольствие можно получать деньги.

– Разумеется! Правда, по-разному. Скажем, Карл платит аккуратно, а Генрих не вполне. Отлично платят маркиз дель Васто, полководец Карла, граф Лейва, губернатор Ломбардии, Федерико Гонзага, маркиз Мантуанский, Франческо-Мария делла Ровере, герцог Урбинский, и его преемник Гвидубальдо.

– Да почему ж они платят? – все еще не могла взять в толк Троянда.

– Потому что не хотят, чтобы я во всеуслышание трепал их имена, имена их любовниц и фаворитов, их грешки и грешищи. Да ты читай, читай!

И она снова начала читать:

– «Объявляю вашему величеству и выражаю уверенность, что Рак, Скорпион, Весы и Близнецы при содействии книжников и фарисеев Зодиака вольют в меня секреты неба, как вливают в зверинец князей все пороки: коварство, трусость, неблагодарность, невежество, подлость, хитрость и ереси, чтобы сделать вас великодушным, храбрым, благодарным, доблестным, благородным, добрым и христианнейшим. А если небу угодно сделать их ослами, грубиянами (plebei) и преступниками, почему именно мне хотят зла герцоги Феррары, Милана, Мантуи, Флоренции и Савойи, герцоги только по имени? Разве я несу вину за молчаливую скаредность императора? Я побуждал короля Англии к перемене ложа?..»

Тут Аретино заметил изумление Троянды и пояснил:

– Генрих развелся с Екатериной Арагонской из-за Анны Болейн.

– «Если Венера заставляет злоупотреблять косметиками маркиза дель Васто, что я могу поделать?..»

– Это так, мелочи, – перебил Аретино. – Легкий выпад по адресу приятеля.

– «Если Марс отказывает в воинской доблести Федерико Гонзага, зачем сваливать это на меня? Если Рыбы заставляют Альфонсо д'Эске солить угрей, пусть он пеняет на себя, а не на Аретино. Если…»

Пьетро хлопнул себя по коленям:

– Я особенно горжусь этой фразой. Альфонсо д'Эске объявил рыбную торговлю монополией феррарской казны. Да слыхана ли где-нибудь такая чушь?! Рыба ловится в водах Венеции – а налог за это платить в Ферраре! Умереть можно от смеха. И дальше, про кардинала Чибо… Ну-ка, вслух!

– «Если Близнецы сводят кардинала Чибо с невесткою, за что дуется на меня славный синьор Лоренцо? Если Козерог украшает голову герцогу Падуанскому, ведь не я же был сводником!..»

Троянда опустила листок на колени. Отношения кардинала Чибо к жене его брата Лоренцо были притчею во языцех, слухи об этом в свое время просочились даже сквозь толстенные стены Нижнего монастыря. Но только этот оскорбительный намек до нее и дошел, все остальные уколы остались непостижимы, хотя она и понимала, как ранят giudizii тех, о ком там говорится. Она сообразила, что это никак не частное письмо, а что-то вроде листовок, которые смогут прочитать все грамотные люди. Прочитать – и позлословить о распутнике Генрихе Английском, о неуемном щеголе дель Васто, о рогоносце из Падуи. Значит, богатые и именитые люди платят Аретино за то, чтобы он не упоминал об их язвах. Понятно…

Видимо, Аретино заметил смущение в ее лице, потому что рассмеялся:

– Не тревожься. Я, конечно, профессор шантажа, но в литературе прославлен своей драматургией.

– Как Эзоп и Еврипид? – с надеждой спросила Троянда, впервые остро пожалев, что лишена возможности посетить театр и увидеть произведение своего господина на сцене.

– Как Эзоп, которого сбросили со скалы, и нищий Еврипид? – возмутился Аретино. – Да где им до меня! Разве за ними ухаживали знать, прелаты, художники? А меня окружают избранные. Мне несут древние реликвии, золотые ожерелья, бархатные плащи, картины, кошельки, набитые экю, дипломы академий! Мой бюст из белого мрамора, мой портрет работы Тициана, золотые, бронзовые и серебряные медали, меня изображающие, являют взору посетителей мою физиономию, которую многие называют грубой и бесстыдной. Изображали Эзопа и Еврипида увенчанными, одетыми в длинное императорское одеяние, восседающими на высоком троне, принимающими почести и подношения народов? Нет! А мое лицо, мои глаза смотрят на венецианцев буквально отовсюду. Я вижу мой образ на фасадах дворцов, нахожу его на футлярах гребней, на оправе зеркал, на майоликовых блюдах, подобно изображениям Александра, Цезаря и Сципиона. Уверяю тебя, дорогая, что в Мурано особый сорт хрустальных ваз зовется «Аретино». Порода лошадей называется аретино – в память о той лошади, которую я получил от папы Климента и подарил герцогу Фридриху. Канал, омывающий одну сторону того дома, где мы живем, окрещен именем Аретино. Говорят о стиле Аретино; сколько педантов лопнуло из-за него с досады!..

Он задохнулся, захохотал, схватил Троянду в объятия:

– Ну как? Теперь ты понимаешь, что принадлежишь великому человеку?

– Да, да, да! – шептала Троянда, целуя его сколько хватало сил.

Да… но лучше бы Пьетро все-таки писал о любви, подумала она, с дрожью сладострастия вспоминая волшебные слова, которые он вчера, задыхаясь, шептал ей. Но Аретино остался ими недоволен, пренебрежительно воскликнув:

– Какое жалкое орудие – слово! Иногда тон атласного тела, или светящаяся тень на обнаженном плече, или трепетание света на зыбком шелке притягивают взор, а в твоем распоряжении только пустые слова, чтобы передать это! Нет, орудием влюбленного художника должна быть только кисть. Какая жалость, что я так и не стал художником! Ты вдохновляла бы меня на бессмертные полотна, моя Троянда, моя северная роза! Тициан умер бы от зависти!

Троянда вспомнила, как однажды робко намекнула: мол, нельзя ли попросить великого Тициана написать ее портрет? Она думала, Аретино высмеет ее за самонадеянность, но тот, наоборот, рассердился:

– Вот еще! А вдруг этот donnaiolo[23 - Бабник (итал.).] тебя сманит? Нет, еще не время. Может быть, когда-нибудь потом…

Эти слова надолго озадачили Троянду. Как это, интересно знать, ее может сманить Тициан – пусть он и великий художник? Ведь она безраздельно принадлежит Аретино, она любит только его и будет любить вечно. Ради него она оставила монастырь, нарушила все обеты, в его объятиях она испытала ни с чем не сравнимое счастье… да как же возможно лишиться этого? Как это оставить? Как нарушить связующие их узы? Неужто Пьетро считает ее способной на такое предательство? Да ведь это – куда большее святотатство, чем бегство из монастыря! Ведь сам он на такое никогда не решится, отчего же подозревает Троянду в нечистых помыслах?

Вот если бы он проводил с нею побольше времени, она уж заставила бы его позабыть о глупых, ревнивых подозрениях. Но он – увы! – принадлежит не только ей. Он должен писать свои giudizii, потому что только гонорары и пенсионы дают ему средства жить так, как он хочет. Дария привыкла к монастырской умеренности, которая была во многом сродни бедности, ну а Троянда вспоминала об этом с ужасом. Как? Есть только черствый хлеб, и несвежий сыр, и самые мелкие померанцы, и дурной виноград, когда можно есть жареную птицу, и роскошную ветчину, и мягкий, словно пуховая подушка, хлеб, и чудесных креветок и крабов с белой душисто-солоноватой мякотью, и лучшую, нежнейшую рыбу! Персики, виноград и померанцы, подаваемые ей, всегда исходили соком. И она больше не хотела носить грубого полотна и колючей шерсти: ее тело требовало шелка и кружева, этого «сквозного покрова», на цену одного локтя которого можно одеть бедную семью. Но Троянда не задумывалась об этом. Главное, чтобы Пьетро восклицал восхищенно: «Нет большей прелести, как бело-розовое тело красавицы, блистающее под тонкими сетями шелковых уборов!» – от одних этих слов голова ее шла кругом! И он, Пьетро, должен делать лишь то, что ему нравится, жить в роскоши. С некоторых пор она начала понимать, что бедность он ненавидит не столько из-за лишений, которые та приносит с собою, сколько из-за стеснений, которые она налагает на душу… Из-за необходимости размерять каждый свой поступок, каждую мысль, делать из мелочной арифметики закон и руководство к жизни! Не отдавая себе в том отчета, Троянда чувствовала: широкая и свободолюбивая натура Аретино могла вполне показать меру своих талантов только среди довольства и изобилия. Деньги были нужны ему, чтобы, мешая щедрость с расточительностью, быть добрым и отзывчивым, как велела ему сама его природа. Аретино, как никому на этом свете, нравилось жить, и он хотел, чтобы вокруг было как можно больше красок, как можно больше цветов.