История как наука и политика. Эксперименты в историографии и Советский проект

Проведенный Кареевым анализ положения французского крестьянства накануне революции был обращен к читателям пореформенной России, заинтересованным в научно обоснованном прогнозе будущих социальных и экономических перемен в стране. Однако он нашел благодарную аудиторию и во Франции. Работы Кареева по истории французских крестьян накануне Французской революции нашли заинтересованную аудиторию во Франции. Труды Кареева о крестьянах накануне Французской революции были при его жизни переведены на французский язык168. Французские историки методической школы (см. выше, Глава 1) не только положительно их отрецензировали, но и ставили их в пример французским историкам. Так, Фюстель де Куланж подчеркивал, что Кареев, в своем положении российского историка, изучающего западноевропейские общества, находился в выгодной позиции внешнего наблюдателя, позволившей ему описать природу отношений между французскими крестьянами и элитами так, как это не могли сделать сами французы169.

К началу ХX века российские историки заявили о себе на международных исторических конгрессах, служивших, как мы видели, площадкой для международного движении за научную историю. В Первом международном историческом конгрессе, состоявшемся во время Всемирной выставки 1900 года в Париже, участвовала небольшая группа российских историков170. По возвращении российские делегаты доложили о новой международной организации историков на заседании Исторического общества в Санкт-Петербурге171. На следующий Международный исторический конгресс, проходивший в 1903 году в Риме, из России прибыла уже довольно большая делегация, возглавляемая историком античности В. И. Модестовым, избранным одним из вице-президентов конгресса. Делегация российских историков, прибывшая на следующий конгресс, состоявшийся в Берлине летом 1908 года, была одной из самых представительных иностранных делегаций, уступив только делегациям из Англии и Италии172. В преддверии четвертого Международного исторического конгресса, состоявшегося в Лондоне в 1913 году, медиевист П. Г. Виноградов, к тому времени переехавший в Англию, был избран членом организационного комитета, а на самом конгрессе было решено провести следующий международный конгресс историков в Санкт-Петербурге в 1918 году.

Председателем организационного комитета планируемого конгресса в Санкт-Петербурге был избран глава российской делегации в Лондоне А. С. Лаппо-Данилевский, завоевавший репутацию не только своими работами по истории права, но и как теоретик, приложивший много усилий к модернизации позитивной философии О. Конта в ее применении к философии и методологии истории173. В своей монументальной Методологии истории, впервые опубликованной в 1909 году, он дал собственное изложение научных методов и их применения в исторических исследованиях с тем, чтобы сделать историю подлинно «научной»174. Переосмысливая идеи О. Конта об историческом методе, Лаппо-Данилевский в то же время переформулировал знакомые темы русской историографии: вопрос об отношении России и Запада и сопоставление европейского прошлого с российским настоящим. Он утверждал, что великий спор славянофилов и западников возник как проявление национализма, и его продолжение обуславливалось стремлением к внутреннему единству пореформенного российского общества. Лаппо-Данилевский считал, что решение проблемы «России и Запада» состоит в постепенной «акклиматизации» западной культуры в России (он называл этот процесс эпигенезом)175. Неудивительно, что Лаппо-Данилевский предложил провести планируемый конгресс под общей темой «Россия и Запад»176.

Международному историческому конгрессу в Санкт-Петербурге так и не суждено было состояться. Следующий Международный конгресс историков собрался лишь в 1923 году. К тому времени Российская империя перестала существовать, а Россия на конгрессе была представлена российскими историками-эмигрантами, которые выступали как члены Российской академии наук. Вскоре, однако, историки, представляющие «новую Россию», начали заявлять о себе на мировой арене, участвуя в международных исторических конгрессах как представители СССР и используя международные площадки для демонстрации и пропаганды советской школы марксистской истории как новой версии научной истории.

История и марксизм

Когда в октябре 1917 года, всего через несколько месяцев после падения российского самодержавия, небольшая кучка радикально настроенных большевиков захватила власть и провозгласила пролетарскую революцию, многим казалось, что они недолго продержатся у власти. Однако большевики не только удержались у власти, но и одержали победу в Гражданской войне, уже к концу 1920 года контролируя значительную часть территории бывшей Российской империи. Даже во время Гражданской войны новые лидеры страны уделяли особое внимание «культурному» фронту революции177. Целью «культурной революции» было, по выражению Троцкого, формирование «нового человека» – «орудие исторического действия», способное построить новое общество посредством создания новой культуры и новой науки178. Стремясь сформировать людей будущего, большевики уделяли много внимания прошлому: одним из условий успешного формирования новой, советской, идентичности было формирование новой модели исторической памяти. Идейным вдохновителем этой новой модели был М. Н. Покровский. Единственный профессиональный историк среди лидеров фракции большевиков, Покровский с начала 1910‑х годов преподавал в подпольных партийных школах на Капри, в Болонье и Лонжюмо, созданных для обучения рабочих революционной агитации и организации пропагандистской работы179. После революции, на протяжении 1920‑х годов и до своей смерти в 1932 году, Покровский был лидером и создателем новой, советской историографии. Он написал первый полный курс истории России с марксистских позиций и, как один из ведущих реформаторов гуманитарных наук среди большевиков, отвечал за формирование марксистского мировоззрения через преподавание истории, в конечном счете выпестовав, по словам Бонч-Бруевича, «плеяду новых историков-марксистов»180.

Покровский получил образование на историко-филологическом факультете Московского университета, пройдя семинары таких известных российских историков, как уже упоминавшийся Виноградов и В. О. Ключевский. После окончания университетского курса в 1894 году Покровский начал преподавать и опубликовал свою первую работу (по истории Средневековья) по рекомендации своего ментора Виноградова181. По рекомендации того же Виноградова Покровский получил предложение начать подготовку к получению профессорского звания182. Он им не воспользовался. К этому времени Покровский вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП) и вскоре вошел в круг Ленина и его ближайших соратников. Наряду с преподаванием в подпольных партийных школах он регулярно печатал статьи в партийных газетах, Правда и Рабочий. Среди этих публикаций была и рецензия на Курс русской истории Ключевского, где Покровский критиковал своего бывшего учителя за «эклектизм». В 1907 году, спасаясь от преследования полиции, он уехал сначала в Финляндию, а затем во Францию и оставался в эмиграции до 1917 года.

В эмиграции и после возвращения в революционный Петроград Покровский не терял времени. Обучая будущих «агентов революции» российской истории, он быстро перешел от критики своих бывших учителей к разработке новой программы преподавания и изучения российской истории. Как он объяснял во введении к своей пятитомной Русской истории с древнейших времен, его целью было «переосмыслить русскую историю с марксистских позиций», заново используя и интерпретируя материал, собранный «буржуазными историками»183. Затем последовал целый корпус работ, предлагавших радикально новую интерпретацию российской истории184. Вместо нации и национальной идентичности, как центральных аналитических категорий «буржуазных» историков, Покровский призывал новое поколение историков-марксистов пересмотреть исторический материал через призму марксистских категорий – класса и капитала. Лишь классовый анализ, как утверждал Покровский, был подлинно научным. Как он объявил в 1929 году, история – это «самая политическая из всех наук», но история, «написанная господами [буржуазными историками] – ничего иного, кроме политики, опрокинутой в прошлое, не представляет»185.

Покровский считал, что марксистский подход к российской истории предложил новый ответ на извечный вопрос об отношении «России и Запада». Излагая свои доводы, он рассматривал российскую историю с момента «собирания русских земель» вокруг Москвы сквозь призму «торгового капитала», как основной движущей силы внутренней и внешней политики России. По его утверждению, такой анализ показывал, что история России была историей эксплуатации и грабежа, движимых перспективой открытия новых рынков и торговых путей. Так, к примеру, после отмены крепостного права Александр II принялся завоевывать новые территории и колонизировать их ради создания новых рынков. Именно поэтому, объяснял Покровский, царь выбирал территории, «далекие, казалось, от всех соперников России – такие, как Средняя Азия, непосредственными соседями которой были Китай и Афганистан. <…> Завоевание Средней Азии имело громадное значение для развития русской промышленности. Она стала первой русской колонией»186. В результате «империя Романовых… объединила под одной властью самые разные народы, имевшие несчастье жить около торговых путей, необходимых русскому торговому капиталу»187. Огромное завоеванное пространство, протянувшееся от Москвы до Тихого океана, писал Покровский, «стало называться “Россией”», и всем проживающим здесь народам «было приказано называться “русскими”», несмотря на то что большинство их «не понимало ни слова на языке, на котором разговаривали в Москве»188. Таким образом, заключал Покровский, в исторической перспективе Россия не была уникальной или кардинально отличной от других европейских империй, которые также продвигали свои интересы как агенты торгового капитала в борьбе за новые рынки.

До самой своей смерти Покровский обличал имперское прошлое России. Однако вскоре после смерти Покровского его разгромная критика «великодержавного русского шовинизма» начала диссонировать с «русским поворотом» в национальной политике Сталина, ставшей официальной линией партии в середине 1930‑х годов189. В январе 1936 года, через четыре года после смерти Покровского, Политбюро выпустило резолюцию, имевшую целью «разоблачить ложные исторические взгляды, исповедуемые так называемой исторической школой Покровского»190.

Хотя Покровский посмертно впал в немилость, при жизни он был не только почитаем как ведущий советский историк-марксист, но и занимал высокое положение в советской иерархии власти. В 1920‑х годах Покровский разработал и начал проводить реформы с целью полной реформации преподавания истории и обучения нового поколения историков-революционеров. В начале 1918 года Народный комиссариат просвещения (Наркомпрос) начал реформировать университеты и научные заведения бывшей империи. В первые годы советской власти политика в отношении уже существовавших образовательных и научных учреждений отличалась в зависимости от того, шла ли речь о естественных или гуманитарных науках191. В отличие от буржуазных научно-технических специалистов, которых старались привлечь к сотрудничеству с новым режимом, гуманитариев предстояло заместить воспитанниками новых коммунистических учреждений. В 1922 году Ленин распорядился депортировать из страны ведущих философов и гуманитариев, в числе которых были и некоторые из наиболее известных российских историков192. Покровский отвечал за реформирование образования в области гуманитарных наук и налаживание обучения новых кадров, которым предстояло заменить буржуазных специалистов. С этой целью Покровский основал (или поспособствовал их основанию) ряд новых учебных заведений и исследовательских институтов: Институт красной профессуры, Институт В. И. Ленина (созданный после смерти Ленина в 1924 году и призванный стать государственным хранилищем всех документов и материалов, имеющих отношение к его деятельности), Институт К. Маркса и Ф. Энгельса, Коммунистический университет имени Я. М. Свердлова (или Университет Свердлова) и Коммунистическую академию193.

Во всех этих новых учреждениях преподавалась история. Один только Институт красной профессуры за период с 1921 по 1928 год принял к обучению на историков 157 студентов, которые сформировали первое поколение советских историков-марксистов194. В 1925 году Покровский учредил в Общество историков-марксистов. Следом за этим он организовал издание новых периодических изданий, включая журнал Историк-Марксист, посвященный теории истории и вопросам методологии, Красный архив, где публиковались исторические источники, и Классовая борьба – для публикации исторических трудов по таким революционным темам, как история социализма, история рабочего движения и история революции195. В марте 1928 года, открывая Первую всесоюзную конференцию историков-марксистов, Покровский провозгласил, что марксистская историческая школа в СССР успешно создана196. Летом того же года состоящая из его учеников и возглавляемая им самим делегация отправилась на Международный исторический конгресс в Осло.

После Международного конгресса историков в 1913 году в Лондоне конгресс не созывался в течение десятилетия. Когда очередной конгресс, наконец, состоялся в 1923 году в Брюсселе, Россию там представляла делегация историков, представлявших Российскую академию наук, а не страну197. Половина российских делегатов – М. И. Ростовцев, П. С. Струве и Виноградов, к тому времени более известный как Paul Vinogradoff, с 1920 года проживающий в США, – были эмигрантами, покинувшими Россию до или после революции. Более того, Виноградов и Ростовцев, как и прежде, числились представителями России в организационном комитете конгресса – ситуация, которую глава оргкомитета, американский историк Уолдо Леланд, нашел абсурдной и потребовал, чтобы на следующий конгресс, который должен был состояться в Осло в 1928 году, была приглашена делегация историков, представляющих СССР198. Приглашение прислать своих представителей на организационное заседание в Женеве было официально отправлено Покровскому. Ответ Покровского: советские историки не смогут приехать в Женеву, поскольку Швейцария не признала Советский Союз – но делегация будет послана на конгресс в Осло199.

Момент для демонстрации школы марксистской истории Покровского мировому сообществу историков был и в самом деле благоприятным. В конце 1925 года, после многих лет международной изоляции Германии, Локарнские договоры вернули Германию в содружество народов. Для Советского Союза, в свою очередь, тоже настал благоприятный момент. Используя научный интернационализм как метод международной дипломатии, советские лидеры стремились установить международные отношения с капиталистическим миром200. В июле 1928 года, прямо перед назначенным на август конгрессом историков в Осло, Покровский организовал проведение «недели советской исторической науки» в Берлине201. Объединив поездки в Берлин и Осло, он устроил большое турне, позволившее впервые продемонстрировать новую советскую школу историографии за пределами СССР. Помимо Покровского и первых выпускников Института красной профессуры, И. И. Минца и С. М. Дубровского, в делегацию входили и политики – члены Политбюро202. Для многих западных историков конгресс в Осло стал их первой возможностью увидеть советских историков новой генерации. Для многих этот опыт оказался шокирующим.

В своем отчете о поездке, опубликованном в Вестнике Коммунистической Академии, по возвращении делегации в Москву, Покровский нещадно критиковал своих учеников, участвовавших в конгрессе, за их пассивное поведение: «Приехали из страны, которая первая установила диктатуру пролетариата, пришли, сидят и молчат»203. В одновременно написанной газетной заметке он описывал происходившую «битву за историю» в апокалиптических красках: «Борьба ведется на международном фронте, и наша, историков СССР, обязанность – использовать все имеющиеся у нас возможности для поддержки нашей стороны в мировом масштабе… Исторический фронт есть часть общеидеологического фронта, часть общей подготовки к тому, что надвигается на нас с неудержимостью катаклизма, новой открытой боевой схватки классов»204. Для самого Покровского конгресс в Осло стал кульминацией его карьеры. Он был избран в президиум конгресса и в качестве такового сделал престижный пленарный доклад на заключительном заседании205. Конгресс также оказался и его последним триумфом. За год до поездки, в 1927 году, у него диагностировали рак, от которого он и скончался в апреле 1932 года. К началу конгресса в Осло он уже был тяжело болен и проходил лечение, а по окончании съезда снова поехал в Берлин, где был прооперирован. Что бы ни вдохновило Покровского в его выборе метафор для описания «боев» за историю, эти метафоры вполне отражали тон официальной риторики периода советской истории, известного в историографии под именем «великого перелома».

«Великий перелом»

В ноябре 1929 года газета Правда опубликовала статью Сталина «Год великого перелома». В ней Сталин провозгласил 1929 год «годом великого перелома на всех фронтах социалистического строительства» и началом «последней битвы» с пережитками прошлого206. «Битва» касалась всех сфер жизни, включая науку, как Покровский немедленно разъяснил ученым: «Надо переходить в наступление на всех научных фронтах. Период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца»207. За агрессивными словами вскоре последовали и действия – аресты и показательные суды над «буржуазными» специалистами по сфабрикованным обвинениям. На первом громком процессе в качестве обвиняемых фигурировали историки.

Все началось с архивной находки. В январе 1929 года, во время инспекции недавно учрежденного Центрального архива, под юрисдикцию которого были переданы в том числе и библиотеки Академии наук, в библиотеке Пушкинского дома в Ленинграде были обнаружены документы, относящиеся к предшествовавшим большевистскому перевороту событиям Февральской революции 1917 года. Среди документов были оригинал отречения Николая II от престола, материалы, относящиеся к работе Временного правительства, и личные бумаги лидеров партии кадетов – партии, основанной историком П. Н. Милюковым, в которой состояло большое число историков. Кадетами были Кареев, Лаппо-Данилевский, П. С. Струве и многие другие российские историки. Большинство из них поддержало Февральскую революцию, и многие были членами Временного правительства. Обнаруженные в библиотеке Пушкинского дома документы попали туда из разных источников, во многих случаях они были оставлены на временное хранение в Пушкинском доме их владельцами во время революции и Гражданской войны. Некоторые документы были переданы в опечатанных ящиках, с оговоренными условиями о сроках – от двадцати до пятидесяти лет, – в течение которых сотрудники библиотеки обязались их не открывать. Инспекторов Центрального архива, возглавляемого не кем иным, как Покровским, формальности заботили меньше всего. Опечатанные ящики были вскрыты, несмотря на протесты сотрудников Пушкинского дома и привлеченных в качестве консультантов архивистов Академии наук. То, что началось со спора между историками старой Академии наук и сотрудниками нового Центрального архива о том, как следует обращаться с историческими документами, быстро переросло в политический скандал. ОГПУ назначило следственную комиссию, и та начала выписывать ордера на арест208.

Аресты историков были частью более широкой кампании, нацеленной против Академии наук («академическое дело»). Поводом послужили выборы новых членов Академии, на которых были выбраны лишь пять из восьми рекомендованных Политбюро коммунистов, включая Покровского. Вскоре, однако, были проведены специальные довыборы, на которых академики проголосовали за остальных кандидатов. Главным автором «маневра» был постоянный секретарь Академии, историк-востоковед С. Ф. Ольденбург. В результате бюджет Академии увеличился почти вдвое, однако инцидент послужил поводом для последующих репрессий: Покровский сам привлек внимание Политбюро к этому делу209. Последовали многочисленные аресты историков.

К концу 1929 года в связи с академическим делом было арестовано 115 ведущих историков из Ленинграда, Москвы и других городов210. В их число входил и Ольденбург. Один из лидеров кадетской партии, после Февральской революции Ольденбург возглавил Министерство народного просвещения во Временном правительстве, а затем пытался договориться с новыми правителями страны, на время обеспечив Академии наук автономию в обмен на лояльность «буржуазных» специалистов советскому режиму. Ольденбург отделался сравнительно легко: шестидесятишестилетнего ученого отправили на пенсию. Других историков арестовали и отправили под суд. Большинство из них было уволено, многие получили тюремные приговоры или лагерные срока211.

По мере того как аресты историков старой школы множились, роль интерпретаторов исторического значения современных событий перешла к историкам-марксистам и партийным деятелям212. Н. И. Бухарин, один из главных теоретиков партии, не только выдвигал свои исторические интерпретации, но и принимал участие в академических дебатах об истории, ее теории, методе и отношении к науке. В случае Бухарина, непосредственной причиной его участия в академических дебатах было его падение как политика, начавшееся во время «великого перелома». В апреле 1929 года Бухарин был смещен со своих постов как председатель Коминтерна и редактор Правды; в ноябре его вывели из состава Политбюро. Он получил назначение руководителя Научно-технического отдела (НТО) Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ), где начал разрабатывать стратегию планирования в области науки и технологии. Однако через несколько месяцев он был смещен и оттуда213.

В октябре 1930 года, в разгар организованной против него кампании, Бухарин получил назначение возглавить Комиссию по истории знаний (КИЗ) – еще одно назначение, сигнализирующее о его политическом падении214. Таким образом, Бухарин оказался во главе организации и сообщества российских историков науки, которые начали устанавливать контакты с другими аналогичными международными организациями. Два члена КИЗ – историк-египтолог В. В. Струве (племянник П. С. Струве) и химик М. А. Блох – были членами-корреспондентами Международного комитета по истории науки, спонсируемого в эти годы Международным центром синтеза Анри Берра (см. выше, Глава 1)215. В качестве нового председателя КИЗ Бухарин неожиданно для себя не только активно занялся историей науки, но и встретился лицом к лицу с «буржуазным» теоретиком исторического синтеза. Встреча произошла летом 1931 года на конгрессе историков науки в Лондоне, на который, вместо планировавшего поехать туда Струве, отправился Бухарин и подобранная им делегация.

Комиссия по истории знаний

КИЗ была детищем В. И. Вернадского. В 1921 году Вернадский предложил сформировать Комиссию по истории науки, философии и техники (в дальнейшем ставшую Комиссией по истории знаний) при Академии наук. Подобно Анри Берру, Вернадский видел значение истории науки в контексте синтеза знания, как связующий мостик между естественными и гуманитарными науками, позволяющий ученым понять их предмет в более широкой перспективе216. Однако непосредственная причина создания КИЗ во время бушующей гражданской войны и послереволюционного хаоса была, скорее всего, прагматической. Многие воинствующие марксисты, включая Покровского, предлагали упразднить Академию наук как воплощение «буржуазного, империалистического прошлого»217. КИЗ могла бы продемонстрировать новым правителям историю и достижения российской науки и ее старейшего учреждения, основанного Петром I в 1725 году, убедив сохранить Академию как автономную организацию ученых218. Вскоре после создания КИЗ Вернадский уехал в Париж, где уже находился его сын, Георгий Владимирович, эмигрировавший вскоре после революции, однако попытки найти средства на создание собственной лаборатории не увенчались успехом и в 1926 году шестидесятитрехлетний ученый вернулся в Советский Союз. Известный ученый и организатор науки, который создавал и возглавлял учреждения, имевшие большое значение для экономики новой страны – как, например, сформированную им в 1915 году Комиссию по изучению естественных производительных сил России (КЕПС), – Вернадский быстро утвердился как важный для режима технический специалист, также выполнявший роль посредника между учеными и политиками219. Вернадский не подвергся репрессиям во время «великого перелома» и сохранил большую часть своих научных постов, по контрасту с участью многих его близких друзей (например, историка Ольденбурга), подвергшихся преследованиям и арестам по сфабрикованному академическому делу. Однако КИЗ – организация, в которой работало много историков, включая Ольденбурга – была совсем другим делом.