Агнесса среди волков

Он рассказывает мне о последних проделках своего старшего, который в свои десять уже отчаянный авантюрист – весь в батюшку. С детей разговор переходит на родителей; они – то есть отец и мать Юры и моя мама – в данный момент гостят у родственников в Америке. Я считаю, что это хорошо и для них, и для нас – всем нам надо отдохнуть друг от друга – но у Юры другое мнение, что совершенно естественно: попробуйте справиться с тремя детьми без бабушки! Мать и отец Аллы еще молоды и работают. Выясняется, что последним говорил с Америкой Юра, его родители вчера прозвонились ему, но слышимость была очень плохой. Единственное, что он смог выяснить – это что все здоровы и счастливы и пока домой не собираются; последнее сообщение его не обрадовало.

После смерти моего отца – а он умер, когда мне было шестнадцать лет – мама, несмотря на свой непростой характер, сумела сохранить хорошие отношения с родственниками покойного мужа – возможно, под моим влиянием. В конце перестройки, когда поднялся железный занавес, вдруг выяснилось, что родная тетка наших с Юрой отцов давным-давным живет в Америке и более того, замужем за миллионером; в ней вдруг проснулись родственные чувства, и она пригласила к себе погостить незнакомых родичей. Это приглашение почему-то было встречено в нашей семье без особого энтузиазма, и все долго судили-рядили, кто должен ехать в гости в первую очередь, а кто во вторую. Прошло несколько лет, прежде чем старшее поколение отважилось на визит за океан. Вот уже три месяца, как они уехали; сначала они жили у тетушки в Нью-Джерси, а потом переехали в городок Цинциннати, штат Огайо, где поселились в семье своего кузена Ньютона, профессора местного университета. Насколько я понимаю, жизнь в университетском городке понравилась и моей маме, и Юриным родителям гораздо больше, чем проживание в собственном доме миллионерши – и атмосфера там оказалась более интеллигентной, и русских больше.

Я очень рада, что моя мама выбралась в эту поездку. Может быть, она найдет себе там какого-нибудь миллионера? Хотя я с трудом себе представляю, чтобы самый улыбчивый американец с бесконечным количеством зубов мог прийтись ей по вкусу. И в свои пятьдесят с приличным хвостиком она красавица, и притом очень капризная. Я очень люблю свою маму, но жить с ней рядом не могу – она меня подавляет. Как только я уехала из родительского дома, наши отношения с ней наладились, а теперь, когда она на другом конце света, они просто идеальны.

Мы с Юрой обсудили последние новости из Огайо, а потом он вдруг спросил меня:

– Кстати, ты в курсе, что у твоего поклонника Шипелова умерла тетка?

– Анна Сергеевна? Как жаль! Знаешь, мы с Аркадием совсем недавно у нее были. Она выглядела не очень здоровой… А откуда тебе это известно?

– Да я его недавно видел, у него какие-то дела с "Пересветом" – ну, знаешь, это фирма, у которой контора тут на первом этаже – они еще задержали арендную плату, и их собираются выселять. Паршивая фирмочка, и деньги у них тоже какие-то подозрительные!

– Сам знаешь, один римский император говорил, что деньги не пахнут. Ты просто придираешься к Аркадию – все, с чем он связан, кажется тебе подозрительным.

– Он вроде бы наконец действительно занят делом: получает наследство. Думаю, ему сейчас не до тебя, Пышка. Но теперь он жених с приданым, и ты вполне можешь выйти за него замуж! – и тут он расхохотался.

– Вот назло тебе и выйду… – но я не успела дать гневную отповедь братцу относительно того, чтобы он не смел лезть в мои личные дела и учить меня жить. Дверь кабинета неожиданно отворилась, и вошел Женя. Женя очень похож на большого, добродушного и слегка усатого медведя; у него, очевидно, было к Юрию какое-то дело, но он мне обрадовался так, как если бы мы встретились у них дома, и его физиономия засветилась от удовольствия:

– Как хорошо, что мы можем наконец пообщаться безо всяких банкиров и злокозненных француженок!

Я соскочила со стола – когда мы с Юрием одни в кабинете, я всегда сижу на этом столе – подбежала к Жене и чмокнула его в щеку, пропев при этом:

– Давай соплом прижмемся к соплу!

Это строчки из его любимой физтеховской песни. Изо всех друзей Юры Женя наиболее стойко придерживался научной стези – до той поры, пока в его отделе в течение полугода сотрудникам не выдавали даже ту нищенскую зарплату, что им причиталась, и ему буквально не на что было кормить Катерину и только что появившегося на свет младенца. Тогда он не выдержал и перешел в фирму к Юрию. Но до сих пор он стесняется того, что вынужден был стать предпринимателем, и представляется так:

– Вообще-то я старший научный сотрудник, но жизнь сложилась так, что мне пришлось стать заместителем генерального директора фирмы "Компик".

Господи, действительно, как хорошо нам втроем безо всяких посторонних! И чтобы подольше побыть в устраивавшем нас всех обществе, мы отправились во вполне плебейскую закусочную на Пятницкой – приближалось время обеда.

* * *

В этот день я задержалась у Юрия в офисе. После обеда он торжественно вручил мне два конверта: один за проделанную работу – он оказался тоньше, чем я рассчитывала, но, открыв его, я обнаружила там зеленые бумажки с портретами американских президентов, что меня очень устроило, а второй – с русскими деньгами на текущие расходы. Аргамаков улетел на несколько дней в Париж, прихватив с собой жену; они с Юрием договорились, что как только они вернутся, Виолетта вместе со мной начнет свой поход по врачам.

Я могла бы сразу после этого уйти, но Юрий попросил меня заняться кое-какой документацией, и я не в силах была ему отказать. Я уселась за компьютер в Жениной комнатушке и всласть поработала, потом еще немного пообщалась с братцем и поэтому, когда я засобиралась домой, на улице было уже темно.

Я вышла из ворот, зябко кутаясь в свой плащ. Что это сегодня на меня нашло, почему я надела плащ, а не пальто? Конечно, еще не зима, но и не лето тоже. Откуда-то сверху крупными хлопьями вдруг стал падать снег; снежинки очень красиво кружились в свете уже зажегшихся фонарей и, оседая на мокрый тротуар, тут же таяли. И вдруг меня осенило: я же сегодня при деньгах, почему бы не начать тратить их прямо сейчас! И вместо того, чтобы направиться к метро, я свернула в один из темных переулков, соединяющих Большую Ордынку и Пятницкую. На Пятницкой всегда было много разных магазинов и магазинчиков, а теперь их стало еще больше – хотя часть из них и закрылась, зато появилось много частных лавочек.

И вот тут-то мне в первый раз почудилось, что за мной кто-то идет. Я шла очень быстро – я практически всегда так хожу – и мне вдруг захотелось оглянуться. Рядом со мной никого не было; сзади, на расстоянии метров пятидесяти, я увидела какие-то смутные фигуры – в переулке было совсем темно, как будто освещенная огнями цивилизация осталась где-то далеко. Кто это? Случайные прохожие? Или кто-то, кто целенаправленно меня преследует? Хулиганы, насильники, или, может быть, грабители? Я веду себя неосторожно: ведь сейчас не прежние времена, элегантно одетая женщина, одна, в темном переулке – это опасно. И я заторопилась, мои каблучки отбивали свои "цок-цок-цок" в темпе крещендо – быстрее, быстрее выйти на залитую светом Пятницкую. Я понимала, что бежать нельзя – это может спровоцировать нападающих, если это действительно нападающие – но, когда я выскочила из переулка, то почти бежала, и, задыхаясь, рванулась в первую попавшуюся открытую дверь. Это оказался продуктовый магазин, и в нем, на мое счастье, народ если не толпился, то, по крайней мере, присутствовал.

Я вообще-то не из пугливых и не слишком легко впадаю в панику. Что это на меня нашло? Вряд ли эти преследователи мне почудились – не сошла же я с ума! Хотя, может быть, на меня так повлияло это редкое в моей жизни событие – наличие денег в кошельке, и поэтому мне все время кажется, что их кто-то стремится у меня отобрать… Уж лучше побыстрее израсходовать их самой!

И я пошла по всем магазинам, магазинчикам, лавочкам и бутикам… Этот шоптур по Пятницкой значительно облегчил мои карманы. Главным моим приобретением оказалась английская теплая накидка из твида с аппликациями из кожи – последний писк моды! К ней я купила еще шляпку с умеренно широкими полями и в таком обновленном виде, со свернутым плащом в пакете, отправилась наконец домой.

В метро я уже успела позабыть про гипотетических преследователей, но когда я вышла на Юго-Западе, у меня снова появилось неприятное чувство, как будто кто-то следует за мной по пятам. Я не стала дожидаться автобуса, а пошла к себе по освещенной улице, стараясь все время держаться среди людей – прохожих было еще довольно много, и я шла в людском потоке почти до самого дома, непрестанно оглядываясь. Ничего и никого конкретного я не заметила, но тем не менее в тот момент, когда мне пришлось наконец свернуть в свой двор, я побежала. Мне оставалось пробежать метров сто по темной аллее вдоль моего дома, когда у меня за спиной послышался топот – или это разыгралось мое воображение? Тут я припустила из всех сил, влетела в подъезд, нажала на кнопку лифта – на мое счастье, он оказался внизу – и добралась до своего этажа, совершенно запыхавшись.

В моей квартире было тепло и уютно, и все происшедшее со мной по пути домой показалось мне каким-то дьявольским наваждением. Совершенно неудивительно, что кто-то с недобрыми намерениями шел за мною в одном из глухих переулков Замоскворечья – принимая в расчет то количество всяческого отребья, которое развелось в последнее время в Москве, это кажется даже вполне естественным. Но трудно поверить в то, чтобы кто-то незаметно брел за мной по Пятницкой, поджидал меня у освещенных витрин, среди людей, потом ехал за мною в метро, вышел вместе со мной на поверхность и преследовал меня по пятам, дожидаясь момента, когда я сверну в темный двор, где на меня можно легко напасть. Нет, это уже бред сивой кобылы! Просто глюки какие-то!

К черту все это! Лучше полюбоваться на себя в своем новом наряде! И, бросив свои сумки и пакеты на диван, я подошла к трюмо. Из глубины зеркала на меня глядела романтической внешности дама, как будто сошедшая со страниц готической мелодрамы – темная накидка, ниспадавшая мягкими складками, и черная шляпка придавали мне таинственный вид, даже взгляд у меня как будто изменился, в нем читалась не усталость, как это было на самом деле, а какая-то загадочная печаль. Я и сама себя почувствовала себя романтической героиней – как мало надо женщине, чтобы преобразиться! Я зажгла верхний свет – и таинственная незнакомка исчезла, уступив место элегантной и вполне современной женщине, но увы, безо всякой загадочности во взоре.Но недолго довелось мне любоваться собой, то при верхнем свете, то при настольной лампе – прозвенел дверной звонок, и сквозь глазок я увидала моего почти пропащего Петю. В руках у него был букет цветов. Поистине, у него сегодня тоже было романтическое настроение!

Однако как бы романтически не был настроен мужчина, он всегда помнит о желудке. Петя вошел и первым делом сообщил мне, что голоден, и вечер покатился дальше по давно знакомой накатанной колее: я на скорую руку приготовила ужин, он извлек из дипломата бутылку хорошего сухого вина, мы включили магнитофон и под тихую музыку наш ужин постепенно перешел в интимную вечеринку; очень скоро мы очутились в постели. Оказалось, нас обоих мучил голод не только желудочный – мы набросились друг на друга с такой жадностью, как будто не виделись вечность.

И все-таки что-то в наших с ним отношениях изменилось кардинально: мы наслаждались телами друг друга, но души наши не соприкасались. Этой ночью мы были просто любовниками, зато физическое наслаждение достигало наивысшего накала, и ощущения, которые я тогда испытала, были интенсивными как никогда; я почти потеряла сознание, взлетая куда-то в поднебесье, а потом уйдя в глубины мироздания – но там я была одна, без него. Когда я вынырнула обратно и снова очутилась в собственной постели, на смятых простынях, Петя уже спал.

Я уже засыпала, когда мне в голову вдруг пришла странная мысль: почему Петя пришел через пять минут после меня? Что это: просто совпадение или…? Или это его шаги я слышала за собой? Но эта мысль мелькнула и исчезла, и я погрузилась в глубокий сон – его так жаждало мое истомленное любовью тело.

* * *

Наутро мы встали очень рано, часов в семь – Петя куда-то торопился. Я накормила его завтраком и проводила, а потом снова улеглась и наслаждалась чтением, лежа в постели. Настроение у меня было абсолютно праздное, мне не хотелось ничем заниматься, было только одно-единственное желание: валяться весь день в постели и читать какие-нибудь легкие романы. Но дела есть дела: зазвенел телефон, и Юрий сообщил мне, что Аргамаковы вернулись вчера поздно вечером и ждут меня сегодня в час. Поэтому я заставила себя встать, лениво оделась, еще более лениво попила кофе, привела себя в порядок и вышла из дома. К моему глубочайшему изумлению, со скамейки возле подъезда, на которой обычно собираются посудачить старушки, мне навстречу поднялась знакомая фигура – это был Аркадий. На лице его было нетипичное для него выражение – очевидно, он волновался.

– Я давно уже тебя тут поджидаю, – сообщил он мне вместо приветствия.

Погода соответствовала моему настроению: от вчерашнего мокрого снега не осталось и следа, солнышко заметно пригревало, небо было ясным – если можно назвать ясным небо над дышащей всякими испарениями Москвой. Мне в своей новой накидке стало жарко, а Аркадий вряд ли мог замерзнуть в такой теплый день, даже если сидел тут больше часа. Так что это ожидание вряд ли могло сказаться на его здоровье.

– Очень приятно, но почему ты не позвонил? Я могла сегодня не выйти вообще.

– Если бы ты не появилась еще в течение часа, я бы набрался храбрости и позвонил тебе в дверь.

Набрался храбрости? Это действительно что-то новое. Он действительно волнуется – иначе он не преминул бы заметить мою обновку.

– Жаль все же, что ты не догадался мне позвонить – я сейчас спешу, у меня свидание.

– Разумеется, деловое?

– Увы…

Но он не поддержал моего игривого тона.

– Нам обязательно надо поговорить!

– Тогда тебе придется проводить меня до метро.

Он пошел рядом, заглядывая мне в глаза.

– Извини, что я тебе не позвонила, но я не знала, что Анна Сергеевна умерла – меня не было в Москве. Мне действительно очень жаль…

– Главное, что она не мучилась. Она прожила хорошую жизнь, и не такую уж короткую.

Человек умирает – и те, кто его знал, говорят вежливые, ничего не значащие фразы, делая вид, что скорбят. Но я практически не была знакома с Анной Сергеевной, а Аркадия она явно раздражала, несмотря на его игру в любящего племянника. К тому же, насколько я знала, он был единственным ее наследником, а вдова академика была женщиной не бедной даже по нынешним временам.

– Что ж, все мы там будем…

Мы помолчали для приличия, и наконец он задал мне тот вопрос, ради которого и пришел:

– Агнесса, ты выйдешь за меня замуж?

Мое тело еще помнило ласки Пети, а душа не остыла после столкновения с нравами "новых русских" в ресторане. Я ответила прежде, чем успела подумать:

– Нет!

Нет, я не смогу жить и спать с человеком, к которому не чувствую ни малейшего влечения и который все время будет думать о том, сколько он сегодня "недонажил".

Аркадий переменился в лице, и я поспешила смягчить резкость своего ответа:

– Аркаша, мы знаем друг друга столько лет, и мы с тобой такие хорошие друзья… Через некоторое время, может быть, что-нибудь изменится – и тогда, в другой раз…

– Другого раза не будет.

Он остановился, и я остановилась вместе с ним.

– Извини, Аркаша, я действительно опаздываю, я должна идти.

– Прощай! – голос его прозвучал драматически, он повернулся и зашагал от меня прочь.

Дурачок, надо же ему было выбрать для очередного предложения такой неподходящий момент! Вечером я бы вывернулась как-нибудь, и мой отказ прозвучал бы не так обидно. Ничего, ему не в первый раз – оклемается. Но, боюсь, в течение полугода я его не увижу.

Как раз именно в этом я оказалась не права.

6.

И с этого дня началась наша с Виолеттой эпопея – хождения по всевозможным врачам, ясновидящим, экстрасенсам, колдунам и магам.

Николай Ильич казался мне человеком, бесконечно влюбленным в свою жену. Ему было пятьдесят шесть лет; насколько я поняла, у него до Виолетты была семья. Встретив однажды Виолетту, он потерял голову, бросил все: дом, жену, с которой прожил много лет, двух детей – и нырнул в омут вниз головой.

А Виолетта действительно была как омут, в котором исчезало все: деньги, страсти, обычная человеческая жизнь. Но ее при этом нельзя было назвать жадной – нет, она была естественной во всех своих потребностях: она прекрасно понимала, какое она сокровище, и требовала для себя соответствующего обрамления. Я много узнала о ней за эти дни, проведенные с нею вместе. Иногда, под настроение, она охотно рассказывала о себе, но, бывало, резко обрывала разговор. У меня создалось впечатление, что замолкала она не потому, что боялась поведать мне слишком много, а из-за того, что не хотела копаться в каких-то своих болезненных воспоминаниях.

Иногда она меня просто поражала. Как-то раз мы с ней зашли в офис к Юрию – Аргамаков позвонил ей с утра домой и попросил что-то ему туда подвезти; на Ордынке царили суета и беспорядок – начальству в тот день предстояло важное совещание, и какие-то бумаги пришлось срочно переделывать. Но у Милочки вдруг разболелся зуб, и она отправилась к врачу, а Лена, секретарша Жени, вообще не пришла – она лежала дома с больным горлом и высокой температурой. За компьютером в приемной расположился Юрий, отчаянно чертыхаясь и пытаясь найти в Милочкиных файлах нужный ему документ. Тут же стоял Женя, озадаченно почесывая затылок. В кабинете у Юрия сидел Аргамаков с хмурым лицом; весь его вид: поджатые губы, взгляд исподлобья – свидетельствовал о неодобрении, с которым он относился к суматохе, устроенной его молодыми и неорганизованными компаньонами.

Я, как всегда, не смогла удержаться и отпустила язвительное замечание насчет сильных мужчин, которые никак не могут справиться с такой простой "женской" работой и, вздохнув, приготовилась сменить брата за секретарским столом. Но мне не пришлось этого делать: Виолетта подошла к Юрию, при виде нас поднявшегося на ноги, и, небрежным жестом подвинув его, уселась на его место. Пальцы ее, унизанные дорогими кольцами, так и замелькали, браслеты на тонких запястьях зазвенели в такт быстрым движениям; казалось, клавиатура в ее руках ожила. Это было очень необычное зрелище – богатая холеная женщина в распахнутом, чересчур элегантном для этой конторы пальто, под которым виднелось тонкое платье самого неделового вида, за компьютером, с серьезным видом углубившаяся в работу. Миле и не снилась та скорость, с которой работала Виолетта. Через полчаса все необходимые документы были подготовлены заново и напечатаны; в них не было ни единой ошибки, хотя, как мне показалось, она ни разу не проверила текст.

В этот день, когда мы с ней ушли, оставив наших мужчин все еще в состоянии легкого обалдения, я прекрасно поняла, каким образом Аргамаков, человек хладнокровный и опытный, мог влюбиться в нее по уши – она была не только до неприличия красива, но и обладала тем качеством, которое по-английски называется "efficienсу". Мне всегда было трудно передать смысл этого выражения на русском языке, для этого приходится использовать слишком много слов: компетентность, умелость, проворство – словом, она оказалась в высшей степени профессиональным референтом. Я сама считаю себя профессионалом и очень уважаю профессионалов, чем бы они не занимались, и после этого случая я стала относиться к Виолетте намного лучше.

К тому же она была несомненно умна и образована. Ей было уже двадцать шесть, хотя на вид можно было дать меньше; пьянка еще не успела отразиться на ее внешности. С утра с ней можно было говорить о чем угодно, от поэзии трубадуров (моя маленькая слабость) до особенностей конструкции двигателя роллс-ройса. Этот вопрос она как-то раз со знанием дела обсуждала с нашим ангелом-хранителем Витей, который по совместительству был еще и нашим шофером и водил ее опель; как я поняла, Витина любовь к автомобилям доходила чуть ли не до фанатизма, и он мечтал о карьере гонщика. Словом, с утра и всю первую половину дня она была если не милейшей женщиной, то, во всяком случае, человеком, с которым приятно и интересно общаться. Но примерно к обеденному времени на нее нападало какое-то беспокойство, глаза ее начинали лихорадочно блестеть и бегать, пальцы рук судорожно сжимались и разжимались. Если в этот момент ей не удавалось ускользнуть, то настроение у нее резко портилось, она становилась сварливой и раздражительной. Менялось и ее поведение: она переставала считаться с кем-либо, кроме себя самой, держала себя дерзко и вызывающе, и если с нами был Витя, то он не сводил с нее в это время глаз, пытаясь предотвратить какую-нибудь дурацкую выходку.

Но чаще всего Виолетте удавалось скрыться хоть на несколько минут, и она возвращалась сияющая и довольная собой и жизнью. Вначале алкоголь оказывал на нее стимулирующее действие: глаза сверкали, речь становилась быстрой и эмоциональной, она часто и громко смеялась. Это все еще было довольно терпимо, хотя справиться с ее капризами было непросто. Но обычно она на этом не успокаивалась и каким-то образом добавляла еще; как она умудрялась добывать и хранить спиртное – уму непостижимо. Насколько я знаю, Витя и сам Николай Ильич с утра осматривали всю квартиру на предмет спрятанных емкостей с чудодейственной жидкостью, но тем не менее она регулярно напивалась, как бы бдительно за ней не следили. Ей было достаточно нескольких рюмочек – и она уже собой не владела. Громким голосом она начинала рассказывать о своей жизни, выдавая такие подробности, которыми бы никто, тем более обладатель ее интеллекта, не стал бы делиться с другими в трезвом уме и здравой памяти.

Любимой темой ее откровений была импотенция мужа. Она об этом говорила столько, что я перестала уже ей верить – если о таких вещах говорят вслух и во всеуслышание, значит, это для чего-нибудь нужно. В данном случае половое бессилие Николая Ильича было оправданием как ее пьянства, так и ее поведения в пьяном виде. В таком состоянии она готова была вешаться на первых попавшихся мужчин; чаще всего первым попавшимся оказывался Витя, который утаскивал ее из-под носа у возможных претендентов на ее тело – души у нее в эти моменты как бы не существовало.

Отношения этих троих: мужа, жены и телохранителя – оставались для меня загадкой, над которой я не раз ломала себе голову. Я вообще обожаю разные интеллектуальные игры; но гораздо больше, чем решать какие-нибудь заумные кроссворды, мне нравится разгадывать тайны отношений между людьми. Это мое любимое времяпровождение. Мне доставляет огромное удовольствие незаметно, краем глаза, наблюдать за каким-нибудь человеком – просто наблюдать – и делать для себя выводы: кого он любит, кого ненавидит, кого боится. Но несмотря на все мои усилия, мне не удалось докопаться до сути взаимоотношений этих троих. Одно мне было ясно: Витя не просто охранник, он работал непосредственно на Аргамакова и был приставлен им к своей жене. Был ли он только телохранителем или, как и Кевин Кестнер в известном фильме, играл еще и другую, более важную роль? После того знаменательного эпизода в подмосковном пансионате я не раз встречала его в комнате хозяйки в самое неподходящее время. Какие обязанности он там выполнял? И если он действительно был ее любовником, то была ли это целиком ее инициатива – или сам Аргамаков скрепя сердце согласился на это, предпочитая меньшее зло? Это могло быть и так – если, конечно, он на самом деле страдал бессилием, как утверждала Виолетта. Тогда вся эта ситуация очень походила на завязку одного классического французского фильма с криминальным сюжетом. Там жена и любовник убивают мужа-импотента, а потом выясняется, что жена ни в чем не виновата, ее обожаемый муж сам привел к ней в постель этого молодого негодяя ради ее же здоровья и благополучия. Или нет, я что-то спутала, жена и любовник пытаются убить мужа-импотента, но у них ничего не получается, и муж вылечивается, но все равно погибает… Ах нет, это уже другой фильм, с Роми Шнайдер. В любом случае, это чревато трагедией – или я слишком много насмотрелась фильмов.

Наутро, проспавшись, Виолетта обычно опять выглядела свежей, как ясное солнышко, и с ней снова было приятно общаться, как с нормальным человеком. Казалось, она ничего не помнила о вчерашнем – или делала вид, что не помнит. Она снова бывала блестящей и обворожительной – и именно в эти светлые моменты она чаще всего рассказывала мне о себе, так что я могу теперь кое-что сообщить о ней моим читателям.

Эту информацию она мне выдавала, конечно, не просто так – ей было крайне любопытно узнать кое-что и обо мне, я явно ей представлялась натурой загадочной, которую она никак не могла классифицировать – а у нее в в трезвом состоянии мышление было четким и логическим, недаром она собиралась в свое время поступать на мехмат. Я была ей непонятна: не замужем и в то же время не произвожу впечатления несчастной, работаю в фирме брата – и вроде бы не работаю, да и брат ли он мне? Я преуспела в том, чтобы увертываться от разговоров обо мне самой – я их не люблю, но с ней даже мне было справиться сложно, и кое-что обо мне: о моем кратком замужестве, двух институтах, смерти папы, маме в Америке – она смогла выведать. Я же узнала о ней гораздо больше.