скачать книгу бесплатно
– Кто жил на Бокс-Хилл? – перебила миссис Уилкинс.
Познакомившись с дамой, которая знала действительно великих людей, она очень боялась, что миссис Арбутнот сейчас уведет ее и не даст услышать даже половины того, что хотелось бы услышать, а потому уже несколько раз задавала уточняющие вопросы. Ее поведение показалось миссис Фишер крайне невежественным и неучтивым, поэтому дама лаконично буркнула:
– Мередит, разумеется. – Потом продолжила: – Так вот, помню один наш визит. Отец часто брал меня с собой, но эту поездку вспоминаю особенно часто…
– А Китса вы знали? – взволнованно поинтересовалась миссис Уилкинс.
После паузы миссис Фишер со сдержанной язвительностью ответила, что не имела чести быть знакомой ни с Китсом, ни с Шекспиром.
– Ах, конечно! До чего же глупо с моей стороны! – густо покраснев, воскликнула миссис Уилкинс. – А все потому, что великие люди кажутся живыми и близкими, как будто с минуты на минуту войдут в комнату. Совсем забываешь, что они давно умерли. Точнее говоря, всем известно, что они вовсе не мертвы, а живы – точно так же, как вы и я.
Миссис Фишер внимательно наблюдала за странной дамой поверх очков, а та, встревоженная пристальным взглядом, бессвязно продолжала бормотать:
– Недавно я действительно увидела Китса, у нас в Хемпстеде. Он переходил улицу как раз перед тем домом… ну, вы знаете… перед тем домом, где жил…
Миссис Арбутнот прервала ее словесный поток, заметив, что им пора.
Миссис Фишер дам не задерживала.
– Но я действительно его видела, – никак не успокаивалась миссис Уилкинс, покраснев еще больше и обращаясь то к одной даме, то к другой. – Уверена, что видела. Он был одет в…
Теперь даже миссис Арбутнот посмотрела на нее с недоумением и нежнейшим голосом напомнила, что, кажется, они уже опаздывают на ленч, а миссис Фишер вдруг попросила представить рекомендации. Ей вовсе не хотелось провести целый месяц в обществе особы, страдающей галлюцинациями. Конечно, замок Сан-Сальваторе располагает тремя гостиными, крепостными стенами и большим садом, так что найдется, где укрыться от миссис Уилкинс, но все равно будет неприятно, если та вдруг заявит, что, например, видела мистера Фишера. Мистер Фишер умер, пусть мертвым и остается. Миссис Фишер не хотела бы услышать, что ее супруг разгуливает по саду. Единственная рекомендация, в которой она нуждалась, поскольку достигла преклонных лет и занимала свое место в обществе, чтобы волноваться насчет сомнительных знакомств, – это оценка здоровья миссис Уилкинс, причем именно психического. Действительно ли она самая обычная женщина, не страдающая какими-либо расстройствами? Миссис Фишер полагала, что если посетительницы назовут хотя бы одну достойную доверия фамилию, то ничто не помешает обратиться к этому лицу за подтверждением, поэтому и попросила представить рекомендации. Обе собеседницы до такой степени изумились, что миссис Уилкинс даже на пару мгновений умолкла, а миссис Фишер резонно добавила:
– Но это вполне обычная практика.
Впрочем, миссис Уилкинс опомнилась первой.
– Но в таком случае это мы должны потребовать рекомендацию.
Миссис Арбутнот была полностью с ней согласна, ведь именно они решали, принять ли миссис Фишер в свою компанию, а не она.
Вместо ответа хозяйка встала, опираясь на трость, подошла к столу, твердой рукой написала три имени и протянула листок миссис Уилкинс. От увиденного у той глаза полезли на лоб: президент Королевской академии наук, архиепископ Кентерберийский и управляющий Банком Англии… Разве кто-нибудь осмелится обратиться к этим почтенным личностям за подтверждением, действительно ли их подруга такова, какой желает казаться?
– Джентльмены знают меня с детства, – скромно пояснила миссис Фишер.
Судя по всему, все знали ее с детства: качали на коленях и водили на прогулки.
– Вряд ли рекомендации уместны между… между уважающими друг друга приличными женщинами, – поняв, что загнала сама себя в тупик, заметила миссис Уилкинс, поскольку отлично понимала, что может представить одну-единственную рекомендацию – от управляющего гастрономом Шулбреда. Только вот кто ей поверит, если в основе деловых отношений лежала исключительно рыба для Меллерша. – Мы не занимаемся бизнесом и не считаем необходимым беспокоить друг друга…
На помощь компаньонке пришла миссис Арбутнот и со свойственным ей очаровательным достоинством заявила:
– Боюсь, что требования рекомендаций придадут нашему путешествию нежелательную напряженность, поэтому не думаю, что мы примем ваши рекомендации или представим вам свои. Полагаю, вы передумали к нам присоединяться.
Она протянула руку, чтобы распрощаться и уйти, но в этот миг пожилая дама сосредоточила взгляд именно на ней, вызывавшей симпатию и доверие даже у служащих подземки, а присмотревшись, решила, что глупо отказываться от возможности отдыха в Италии на предложенных условиях. Что касается второй дамы, то с помощью этой спокойной и разумной миссис Арбутнот можно будет справиться с ее странными приступами болтливости.
– Очень хорошо, – пожав поданную руку, ответила миссис Фишер. – Отзываю рекомендации.
По дороге к расположенной на Кенсингтон-хай-стрит станции подземки спутницы пришли к единому мнению, что поведение миссис Фишер высокомерно. Даже щедрая на оправдания чьих-либо оплошностей миссис Арбутнот подумала, что их будущая компаньонка могла бы найти слова покорректнее, а миссис Уилкинс приняла кардинальное решение: разогрев кровь долгой ходьбой и борьбой с чужими зонтами, предложила отказаться от общества миссис Фишер и просто отозвать приглашение.
Миссис Арбутнот, однако, как всегда, заняла выжидательную позицию. Вскоре, слегка остыв и успокоившись, уже в поезде, миссис Уилкинс изменила свое мнение и с уверенностью заявила, что в Сан-Сальваторе миссис Фишер найдет свое место, с горящими глазами заключив:
– Прямо вот как сейчас вижу: она занимает правильную позицию.
Тем временем миссис Арбутнот неподвижно сидела со спокойно сложенными на коленях руками и размышляла, как наилучшим образом помочь миссис Уилкинс перестать столь часто видеть грядущие события, а уж если что и видеть, то молча.
Глава 4
Было решено, что миссис Арбутнот и миссис Уилкинс приедут в замок Сан-Сальваторе вечером 31 марта, поскольку, объяснив, как туда добраться, владелец поддержал их в нежелании начать отдых именно 1 апреля. Незнакомым друг с другом, а потому не обязанным общаться в дороге леди Кэролайн Дестер и миссис Фишер предстояло только к концу пути выяснить, кто есть кто, и приехать на место утром 2 апреля. Таким образом, появлялась возможность подготовиться к их прибытию: несмотря на равенство в оплате, они все-таки должны были немного ощущать себя гостьями.
В конце марта произошли неприятные события. Испуганная, подавленная чувством вины и ужасом, но полная решимости миссис Уилкинс заявила мужу, что ее пригласили в Италию, но тот отказался верить: просто взял и отказался! Прежде никто, никуда и никогда не приглашал его жену, не говоря уж о том, чтобы в Италию. Меллерш потребовал доказательств. Единственным доказательством могла служить миссис Арбутнот, и миссис Уилкинс ее предъявила, но сколько страстных уговоров, сколько пламенных просьб для этого потребовалось! Миссис Арбутнот понятия не имела, как сможет посмотреть в глаза мистеру Уилкинсу и сказать не соответствующие истине слова, тем самым подтвердив собственное подозрение в медленном, но неуклонном отступлении от Бога.
Больше того, весь март изобиловал опасными, тревожными происшествиями. Месяц выдался тяжелым. Изнеженная, избалованная многолетними потаканиями совесть миссис Арбутнот отказывалась примириться с неполным соответствием высоким требованиям добродетели. Совесть лишала покоя и заставляла неустанно молиться, то и дело нарушала просьбы о божественном руководстве неудобными вопросами вроде: «Уж не лицемеришь ли ты? Действительно так считаешь? Не испытаешь ли разочарования, если молитва вдруг исполнится?»
Сырая холодная погода действовала заодно с совестью, вызвав среди бедняков намного больше болезней, чем обычно. Подопечных мучил бронхит, терзала лихорадка. Напасти следовали бесконечной чередой. И в это время она собиралась уехать, потратить такие нужные деньги на путешествие, на собственное удовольствие. Она одна будет счастлива месяц, в то время как другим несчастным этих денег хватило бы надолго.
У нее не было сил прямо взглянуть в доброе лицо викария. Святой отец не знал, и никто не знал, о ее планах, поэтому с самого начала миссис Арбутнот не могла никому смотреть в глаза, как не могла и произносить речи с просьбами о пожертвованиях. Разве имела она право убеждать незнакомых слушателей, помогать неимущим, если сама собиралась потратить крупную сумму столь эгоистическим образом? Не успокоило и не поддержало даже то, что, дабы восполнить предназначавшиеся беднякам средства, миссис Арбутнот попросила у Фредерика немного денег, и муж тут же, не задавая вопросов, выписал чек на сто фунтов. Она густо покраснела, а Фредерик, взглянув на жену, отвел глаза, чтобы не выказать своей радости оттого, что она приняла решение уехать. Миссис Арбутнот немедленно передала деньги в организацию, с которой сотрудничала, но облегчения не почувствовала.
Миссис Уилкинс, напротив, не испытывала ни малейших колебаний и угрызений совести, поскольку с самого начала не сомневалась, что имеет полное право на отдых и может потратить с трудом скопленные деньги по своему усмотрению.
– Только подумайте, какими мы оттуда вернемся, – стараясь подбодрить, обратилась она к бледной спутнице.
Нет, миссис Уилкинс ничуть не сомневалась в верности принятого решения, хотя и боялась. Март тоже стал для нее тяжелым месяцем, ибо ничего не подозревавший мистер Уилкинс по-прежнему изо дня в день приходил домой обедать и ел свою рыбу.
Обстоятельства складывались крайне неловко, настолько неловко, что даже удивительно. Чтобы угодить мужу, она подавала самые любимые блюда, покупала лучшие продукты и особенно трепетно относилась к приготовлению, – и в итоге до такой степени преуспела, что, доставляя мужу гастрономическое удовольствие, привела его к мысли, что все-таки он женился правильно, хотя прежде не раз подозревал, что совершил непоправимую ошибку. В результате в третье воскресенье месяца – а миссис Уилкинс с трепетом решила, что в четвертое воскресенье (всего в этом марте их было пять, и в пятое ей предстояло уехать) наберется смелости и расскажет Меллершу о приглашении, – после того как йоркширский пудинг растаял во рту, а абрикосовый пирог незаметно исчез целиком, Меллерш закурил сигару перед весело горевшим камином и под стук ветра в окно заявил:
– Собираюсь на Пасху отвезти тебя в Италию.
Супруг умолк в ожидании возгласов изумления и благодарности, но его ожидание не оправдалось. Если не считать завывания ветра и веселого потрескивания камина, в комнате царила глубокая тишина. Миссис Уилкинс не могла вымолвить ни слова, словно лишилась дара речи. В следующее воскресенье предстояло сообщить мужу важную новость, а она до сих пор не придумала, как это сделает.
Мистер Уилкинс, который ездил за границу еще до войны, сейчас с возрастающим негодованием переживал ветер, дождь и прочие погодные мерзости, постепенно укрепляясь в желании покинуть Англию хотя бы на время и провести Пасху в благословенном краю. Дела его шли успешно, так что он вполне мог позволить себе путешествие. Швейцария в апреле ничем не могла порадовать, а вот Италия очень даже, так что надо ехать именно туда. А поскольку отпуск без жены вызовет нежелательные пересуды, придется взять ее с собой. К тому же она может оказаться полезной: покараулить багаж или что-нибудь подержать, поднести.
Мистер Уилкинс ожидал бурных восторгов, поэтому гробовое молчание выбило его из колеи. Он решил, что жена, должно быть, не расслышала: возможно, погрузилась в какую-нибудь очередную бредовую мечту. Порой у него вызывало досаду, что до сих пор она оставалась наивной, как ребенок…
Он повернулся – кресла стояли рядом, напротив камина – и взглянул на супругу. Миссис Уилкинс сосредоточенно смотрела на пламя камина, отчего лицо ее казалось странно красным.
Повысив благозвучный, отточенный в многочисленных судебных заседаниях голос и не скрывая язвительности, так как невнимание в столь ответственный момент ранило самолюбие, Меллерш повторил:
– Должно быть, ты не расслышала? Собираюсь на Пасху отвезти тебя в Италию.
Конечно, все она расслышала: просто задумалась о необыкновенном совпадении. Действительно необыкновенном. Как раз собиралась сказать, что приглашена… подруга пригласила… тоже на Пасху. Пасха ведь в апреле, правда? У подруги там, в Италии, дом…
Объятая ужасом, чувством вины и изумлением, в эту минуту миссис Уилкинс изъяснялась еще более непоследовательно и сбивчиво – если такое возможно, – чем обычно.
Вечер прошел ужасно. До глубины души разгневанный – как же так: благое намерение осталось неоцененным! – Меллерш подверг жену крайне суровому допросу, потребовал немедленно написать подруге и отвергнуть приглашение, поскольку она опрометчиво согласилась без позволения мужа. Но его буквально шокировало неожиданное, необъяснимое упрямство, с которым он столкнулся. Не в силах поверить, что она действительно приглашена в Италию, не захотел он признать и существование некой миссис Арбутнот, о которой прежде ничего не слышал. Пришлось предъявить это нежное, тихое, стеснительное существо во плоти пред его очи, и лишь тогда мистер Уилкинс позволил себе поверить, ибо не поверить миссис Арбутнот было невозможно. Она оказала на него точно такое же влияние, какое оказывала на всех окружающих: могла ничего не говорить, а просто посмотреть кроткими темными глазами. Только вот беда: ее собственная совесть не позволяла забыть о том, что мистер Уилкинс получил неполное впечатление. «Похоже, ты считаешь, что не сказать всей правды и солгать – не одно и то же, – строго попеняла неутомимая совесть. – Господь не видит никакой разницы».
Остаток марта прошел как сумбурный дурной сон. И миссис Арбутнот, и миссис Уилкинс чувствовали себя измученными и, как ни старались избавиться от давящего сознания собственной вины, глубоко страдали, так что, когда утром 30 марта наконец-то сели в поезд, не ощутили даже тени радости от предстоящего путешествия.
– Мы слишком добродетельны, слишком правильны, – бормотала миссис Уилкинс, пока, приехав за час до отправления, они прогуливались по перрону вокзала Виктория. – И поэтому нам кажется, что поступаем дурно. Мы настолько запуганы, что почти перестали быть настоящими людьми. Настоящие люди никогда не бывают такими хорошими, как мы. О! – Она нервно сжала тонкие руки. – Подумать только, ведь сейчас мы должны испытывать счастье: здесь, на перроне, перед самым отъездом! – а мы его не испытываем. Для нас все испорчено просто потому, что сами все испортили! Что плохого в том, хочу я знать, – негодующе обратилась она к спутнице, – что единственный раз в жизни мы решили уехать и отдохнуть от них?
Терпеливо шагая рядом, миссис Арбутнот не спросила, кого именно миссис Уилкинс имеет в виду, говоря «от них», потому что знала ответ: конечно же, мужей, поскольку предполагала, что Фредерик встретил известие с таким же бурным гневом, как Меллерш.
Миссис Арбутнот никогда и нигде не упоминала о супруге, промолчала и сейчас. Фредерик слишком глубоко проник в сердце, чтобы о нем говорить. Заканчивая очередную кошмарную книгу, он особенно много работал и в течение нескольких последних недель почти не бывал дома; отсутствовал и в день ее отъезда. В полной уверенности, что возражений не последует, миссис Арбутнот просто написала короткую записку и положила на стол в холле: прочитает, когда вернется. Объяснять, куда отправляется и зачем, не имело смысла: его это мало интересовало, – она просто заверила мужа, что опытная горничная Глэдис о нем позаботится.
День выдался ненастным: ветреным и дождливым. В проливе Дувр бушевали волны, и от качки обеим стало дурно, но даже самые тяжелые испытания рано или поздно заканчиваются. После долгой изнурительной морской болезни оказаться в Кале и ступить наконец на твердую землю уже показалось счастьем, и понемногу окоченевшие души начали согреваться истинным великолепием происходящего. Первой оттаяла миссис Уилкинс, а от нее уже тепло передалось бледной спутнице. В ресторане они заказали камбалу, потому что миссис Уилкинс захотела наконец отведать той рыбы, которую готовила для мужа. Здесь, в Кале, образ Меллерша сразу как-то сжался и утратил значение. Французские носильщики его не знали, и ни один чиновник не имел о нем ни малейшего понятия. В Париже подумать о муже не хватило времени, потому что поезд из Кале опоздал и на Лионском вокзале они с трудом успели сесть в поезд до Турина, а на следующий день, уже в Италии, Англия, Фредерик, Меллерш, викарий, бедняки, Хемпстед, клуб, гастроном Шулбреда – все это тусклое, темное, утомительное убожество окончательно утонуло в дымке забвения.
Глава 5
Италия встретила путешественниц низкими плотными облаками, чем несказанно удивила, поскольку они ожидали увидеть яркое солнце. И все же здесь даже облака показались белыми и пушистыми. Ни одна ни другая прежде не бывали в Италии, и сейчас обе завороженно смотрели в окно. Время летело незаметно, тем более что каждый час приближал их к вожделенному сказочному замку. В Генуе начался дождь. Генуя! Подумать только! Название было написано на здании вокзала, как любое другое. В Нерви дождь перешел в ливень, а когда, ближе к полуночи, наконец-то добрались до городка Меццаго, потому что поезд опять опоздал, ливень превратился в сплошную водяную стену. Но это же Италия, и по определению ничто здесь не могло оказаться плохим. Даже дождь отличался от английского: прямой и ровный, он падал строго вертикально, причем точно на зонт, а не хлестал беспорядочно во все стороны. К тому же всем известно, что в Италии дожди быстро заканчиваются, и тогда выясняется, что земля покрыта розами.
Владелец замка мистер Бриггс предупредил, что надо выйти в Меццаго и проехать несколько миль в экипаже, но забыл сказать про поезда, которые иногда опаздывают, вообразив, видно, что арендаторы прибудут на станцию в восемь часов вечера, обнаружат целую вереницу ожидающих пассажиров пролеток и выберут подходящую.
Поезд опоздал на четыре часа, и когда дамы с трудом спустились из вагона по крутым ступенькам, ступили в черную от паровозной сажи лужу и пошли по перрону, загребая подолами грязную воду, потому что руки были заняты чемоданами, ни одной пролетки на площади не оказалось: устав ждать, все извозчики давно разъехались по домам. Если бы не предусмотрительность добросовестного садовника Доменико, доехать до замка было бы не на чем. Заботливый Доменико по опыту знал, как обстоят дела на железной дороге, а потому выслал на станцию пролетку тетушки под управлением ее сына – своего кузена. Тетушка, кузен и сам садовник жили в приютившейся у подножия замка деревушке Кастаньедо, поэтому, как бы поздно ни прибыл поезд, возвращение домой без всего, что следовало доставить со станции, было невозможно.
Кузена Доменико звали Беппо, и вскоре парень возник из темноты, посреди которой путешественницы замерли в растерянности, не зная, что делать дальше. Поезд ушел, ни одного носильщика заметно не было, да и вообще казалось, что стоят они не на платформе, а прямо на железнодорожных путях.
Из-за долгого ожидания иностранок Беппо появился из мрака сердитым и сразу принялся громко, быстро и эмоционально что-то говорить по-итальянски. Беппо, весьма респектабельный молодой человек, сейчас, в темноте и под дождем, вовсе не выглядел таковым, в насквозь промокшей шляпе, которая сползла на один глаз. Дамам не понравилось, как он схватил их чемоданы: обе подумали, что носильщиком он ну никак быть не может, – однако вскоре в потоке непонятной речи прозвучало знакомое, вселяющее надежду «Сан-Сальваторе», после чего, стараясь не отстать и не потерять из виду чемоданы, спотыкаясь о рельсы и шпалы, утопая в лужах, путешественницы побежали следом, не переставая громко повторять название замка, и, в конце концов, выбрались на дорогу, где стояла маленькая высокая пролетка.
Верх был поднят, а лошадь пребывала то ли в дреме, то ли в задумчивости. Едва путешественницы забрались внутрь – причем миссис Уилкинс не полностью поместилась под навесом, – лошадь внезапно очнулась и быстро зашагала: очевидно, в сторону дома – без возницы и без чемоданов.
С оглушительными криками Беппо бросился следом и едва успел схватить свисавшие поводья. Гордо и, как ему казалось, с абсолютной ясностью он объяснил иностранкам, что лошадь всегда так себя ведет, потому что это прекрасное, сытое и здоровое животное, за которым он ухаживает как за собственным ребенком. Леди, должно быть, испугались: крепко схватились друг за друга и, как бы громко, внятно и красноречиво он ни изъяснялся, уставились на него широко раскрытыми глазами, ничего не понимая.
И все же Беппо все говорил и говорил, даже втискивая в пролетку чемоданы. Рано или поздно они должны были понять, потому что слова он сопровождал самыми очевидными, доходчивыми жестами. Однако ничего не менялось: пассажирки продолжали смотреть на него испуганно и вопросительно. Обе дамы были симпатичные и молодые, подумал Беппо, а их внимательно следившие за ним поверх чемоданов глаза – сундуков, к счастью, не было, только чемоданы – напоминали очи Мадонны. Даже после того, как пролетка тронулась, обе леди без устали вопросительно повторяли название замка, словно опасались, что он увезет их в какое-то другое место.
– Сан-Сальваторе?
И всякий раз Беппо громко, убедительно отвечал:
– Si, si, San-Salvatore[3 - Да, да, Сан-Сальваторе (ит.).].
– Неизвестно, туда ли он нас везет, – потеряв терпение, тихо проговорила миссис Арбутнот.
Дорога казалась бесконечной. Мощеная улица окутанного сном городка закончилась, и теперь они ехали по извилистой дороге вдоль низкой стены, за которой простиралась черная пустота. Издалека доносился звук морского прибоя. С другой стороны, очень близко, тянулось что-то высокое, отвесное и темное.
– Скалы, – прошептали друг другу спутницы. – Огромные скалы.
Обе чувствовали себя ужасно: ночь, темно, дорога такая долгая и пустынная. Вдруг отвалится колесо? Вдруг встретятся фашисты или те, кто им противостоит? Надо было остаться на ночь в Генуе, а утром, при дневном свете, продолжить путь.
– Но ведь тогда уже наступило бы первое апреля, – шепотом заметила миссис Арбутнот.
– Первое апреля уже и так наступило, – пробормотала миссис Уилкинс.
Они замолчали, Беппо опять обернулся на козлах: пассажирки уже отметили эту его опасную привычку, ведь нельзя оставлять лошадь без присмотра – и в очередной раз обратился к ним, как ему казалось, с полной ясностью: без местного наречия и со множеством вспомогательных жестов.
Ах, ну почему в детстве их не заставили учить итальянский! Тогда можно было бы уверенно сказать: «Будьте добры, сядьте прямо и смотрите за лошадью», – а они даже не знали, как по-итальянски «лошадь». Стыдно быть настолько невежественными!
В волнении, поскольку дорога огибала громадные нависающие скалы, а слева от морского обрыва защищала только невысокая стена, обе леди тоже принялись преувеличенно жестикулировать: размахивать руками и кричать, призывая возницу смотреть вперед. Однако тот, похоже, решил, что его просят прибавить скорость, и следующие десять минут, когда он постарался угодить приятным дамам, превратились в кошмар. Он гордился своей лошадью, а та действительно умела бегать очень быстро. После того как Беппо, привстав на козлах, щелкнул кнутом, лошадь так резко рванула вперед, что маленькая пролетка накренилась, чемоданы опрокинулись, а миссис Арбутнот и миссис Уилкинс судорожно ухватились друг за друга. Так, раскачиваясь и цепляясь за все, что попадало под руку, они в ужасе мчались до тех пор, пока возле Кастаньедо дорога не устремилась вверх. У подножия холма, где знала каждый дюйм, лошадь внезапно остановилась, отчего все, что находилось в пролетке, сбилось в кучу, немного постояла, словно решила передохнуть, а затем медленно-медленно пошла дальше, словно вдруг превратилась в старую клячу.
Беппо, явно гордый, что у него такая умная лошадь, обернулся, ожидая похвалы и восторгов, но леди почему-то сидели с каменными, смертельно бледными лицами.
И вот наконец на вершине холма показались дома: да, скалы закончились, и начались дома, низкая стена тоже закончилась. Море отступило, звук прибоя стих, ночное путешествие наконец-то подошло к концу. Света, конечно, нигде не было: никто не видел, как они едут, – однако, едва заметив дома, Беппо громко объявил через плечо:
– Кастаньедо! – Затем снова привстал, щелкнул хлыстом и пустил лошадь галопом.
– Через минуту будем на месте, – шепотом пробормотала миссис Арбутнот, изо всех сил вцепившись в борт.
– Скоро остановимся, – заверила себя миссис Уилкинс, тоже крепко вцепившись в борт.
Друг друга они не услышали, потому что громко щелкал кнут, стучали колеса и звучали бодрые обращения Беппо к лошади.
Обе леди с тревогой всматривались в пространство в надежде увидеть средневековый замок. Они ждали и верили, что, миновав деревенскую улицу, окажутся перед высоким величественным арочным порталом, а затем по обрамленной деревьями подъездной дороге подъедут к приветливо распахнутой двери и войдут в ярко освещенный холл, где, согласно объявлению, их встретят прекрасно обученные гостеприимные слуги. Но вместо этого пролетка внезапно остановилась. Выглянув, путешественницы увидели все ту же деревенскую улицу с неказистыми темными домами по обе стороны. Беппо бросил поводья на спину лошади с таким видом, будто не собирался ехать дальше, и спрыгнул с козел. В тот же миг неизвестно откуда возле пролетки появились люди: мужчина и несколько подростков принялись живо стаскивать чемоданы.
– Нет-нет! Сан-Сальваторе, Сан-Сальваторе! – возмущенно воскликнула миссис Уилкинс, отчаянно пытаясь удержать оставшийся багаж.
– Si, si! San-Salvatore! – дружно ответили незнакомцы, продолжая похищать чемоданы.
– Но это не может быть Сан-Сальваторе! – обратилась миссис Уилкинс к миссис Арбутнот, которая сидела неподвижно, наблюдая за изъятием чемоданов с тем же терпением, с каким относилась к неприятностям меньшего масштаба. Она точно знала, что, если эти мужчины окажутся злодеями и захотят завладеть багажом, все равно не сумеет помешать преступным намерениям.
– Да, пока что-то непохоже на старинный замок, – согласилась миссис Арбутнот и не удержалась от мгновенного недоумения относительно неисповедимости путей Господних. Неужели она действительно явилась сюда вместе с бедной миссис Уилкинс после долгих хлопот, множества тревог и трудностей, по окольным путям отклонения от правды и прямого обмана только для того, чтобы быть…
Миссис Арбутнот пресекла опасные мысли и, в то время как оборванцы-подростки скрылись в темноте вместе с чемоданами, а человек с фонарем помог Беппо снять укрывавший пассажирок фартук, обратилась к спутнице и тихо напомнила, что обе они находятся в руках Господа. Впервые в жизни, услышав эти слова, миссис Уилкинс испугалась.
Не оставалось ничего другого, кроме как спуститься на землю. Бесполезно продолжать сидеть в пролетке и упрямо повторять «Сан-Сальваторе». Всякий раз, когда они произносили это название, причем все менее уверенными голосами, Беппо и другие отвечали громкими дружными криками. Ах, если бы только в детстве они выучили итальянский язык! Если бы могли сказать: «Хотим, чтобы нас подвезли к двери». Но они даже не знали, как по-итальянски будет «дверь». Теперь уже выяснилось, что подобное невежество не просто постыдно, а еще и опасно. Но какой смысл сожалеть об упущенных возможностях? Какой смысл оттягивать то, что должно случиться, и продолжать упрямо сидеть в пролетке? Пришлось выйти.
Два человека передали им в руки их открытые зонты. Галантный поступок немного успокоил: вряд ли разбойники побеспокоились бы о комфорте жертв. Человек с фонарем жестом предложил следовать за ним, что-то очень громко и быстро проговорив, а Беппо остался на месте. Надо ли ему платить? Если их собирались ограбить и убить, то не надо: в таких случаях обычно не платят. К тому же он ведь привез их не в Сан-Сальваторе, это явно какое-то другое место. К счастью, возница не проявил ни малейшего стремления получить оплату, а без единого возражения отпустил пассажирок в темноту. Путешественницы решили, что это плохой знак: Беппо не попросил ничего, поскольку надеялся вскоре получить все.
Из темноты показались какие-то ступени. Дорога неожиданно закончилась возле церкви, а рядом вела вниз старинная лестница. Провожатый опустил фонарь, чтобы осветить стертые множеством ног камни.
– Сан-Сальваторе? – в очередной раз робко спросила миссис Уилкинс, прежде чем сделать первый шаг. Она понимала, что уже бесполезно уточнять направление, однако от страха не могла спуститься молча, поскольку была уверена, что ни один средневековый замок никогда не строился у подножия лестницы.
Однако в ответ снова раздался громкий ободряющий крик:
– Si, si! San-Salvatore!
Путешественницы шагали осторожно, приподняв юбки, как будто надеялись когда-нибудь снова их надеть, а не думали о близком конце.
Ступени привели к ведущей еще ниже дорожке, выложенной плоскими каменными плитами. Утомленные, дамы то и дело поскальзывались на мокрых плитах, но человек с фонарем, не переставая громко и быстро говорить, всякий раз их поддерживал, причем делал это очень ловко и деликатно.
– Может, ничего страшного не произойдет и все закончится благополучно, – с надеждой в голосе проговорила миссис Уилкинс.
– Мы в руках Господа, – повторила миссис Арбутнот, и спутница опять испугалась.
Они спустились по склону, и фонарь осветил открытое пространство, с трех сторон ограниченное домами. Четвертой стороной оказалось лениво перекатывавшееся по гальке море.
– Сан-Сальваторе, – произнес провожатый, указывая фонарем на огибавшую воду бесформенную темную глыбу.
Путешественницы всмотрелись и, увидев массивное сооружение, на вершине которого горел свет, не веря собственным глазам, переспросили:
– Сан-Сальваторе?
