скачать книгу бесплатно
Последний дар Эбена
Армине Мкртчян
У маленькой Эммы после несчастного случая появилась отметина Эбена, а это значит одно – жизнь ее изменится, и она пойдет по другому пути. Роскошные волосы один за другим покидают ее голову. Следом неизбежно просыпается особенное, опустошающее душу и сердце, зло. Когда тени обступают со всех сторон, Эмма со своими верными друзьями отправляется за помощью к мудрому Эбену. Только путь к нему полон опасностей и отыскать его непросто.
Последний дар Эбена
Армине Мкртчян
© Армине Мкртчян, 2023
ISBN 978-5-0051-6183-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие. До Эбена
Когда утром я закрывала дверь своей одинокой квартиры, чтобы покинуть ее навсегда, едва ли тогда могла себе представить, что дорога жизни моей, схватив за руку своевольную судьбу, приведет меня обратно, и я вернусь сюда вновь. Собственно по этой причине, прежде чем вставить ключ, замешкалась и с минуту смотрела на замочную скважину. Нет, нет! С незавершенными делами покончила еще вчера, так что все решено, обдумано и колебания абсолютно бессмысленны. Последние десять лет эта мысль ходила тенью по моим пятам и сегодня, наконец, слилась со мной в окончательном бесповоротном решении. Никогда прежде собственная медлительность не злила меня так, как сегодня.
Сзади послышался шум, и я встрепенулась от забытья. Только не сейчас, не сегодня, взмолилась про себя я. Поздно! Соседка по лестничной площадке с треском открыла свою дверь и уже подтягивала за поводок стройного далматинца. Тот упирался лапами за порог, тявкал и все отказывался следовать за ней. Мой ключ застрял в скважине и никак не поддавался усилиям, а затем и вовсе перестал крутиться. Пожалуй, и не вспомню, когда такое случалось в последний раз. Именно сегодня ей вздумалось сыграть со мной эту шутку. От злости я задергала ключ сильнее, между делом не забывая посматривать через плечо. Хозяйка тявкнула питомцу в ответ и собака, наконец, смирившись, вышла из дома. Она проворно закрыла за собой дверь, и вот уже соседка с широкой улыбкой на лице направлялась прямиком ко мне.
– Привет, дорогая. А мы с Изольдой идем гулять в парк! Ты – то куда собралась? Субботним утром? – протянула она с хитроватой улыбкой. – Раньше я не замечала, чтобы по субботам ты куда-то отлучалась, да еще в такую рань?
Конечно, ей известно много подробностей из биографии других людей, в том числе и моей, а те, которые не существовали вовсе, не составляло для нее труда придумать самой. Однако именно сегодня она вряд ли могла догадываться, куда я намеревалась идти, ни она, никто-либо другой, а я и подавно не собиралась этим обстоятельством никого обременять.
– Анна Пантелеймонова, доброе утро. К сожалению, я ухожу… – начала было я.
О, чудо! Ключ начал крутится. Я закрыла дверь, и начала спускаться по лестнице. На второй же ступеньке пришлось остановиться.
– Знаешь, мы с Изольдой идем на улицу, ты могла бы пойти с нами! – продолжала она, – Катерина Васильевна, умчалась к себе на дачу, и даже словом обмолвиться не с кем. А на этой неделе столько всего произошло.
Вежливость не позволяла мне уйти. Я стояла, опершись на перила, и слушала.
Мой ответ даже не успел сорваться с губ, затонув в сумбурном потоке речи Анны Пантелеймоновы. Где-то на половине разговора я потеряла нить ее рассказа и стала рассматривать ее черную шапочку с неширокими полями, обрамленную большой белой ромашкой и коричневое пальто с лисьим мехом. Затем опустила глаза на собаку. На ней красовался ошейник с точно таким же цветком. То, что Изольда не девочка, по – видимому ничуть ее не волновало, и нечего было даже пытаться понять, почему Анна Пантелеймонова нарядила ее по своему образу и подобию и назвала как девочку. Впрочем, от этого мое уважение к ней ничуть не уменьшалось. Она была добродушная старушка восьмидесяти лет. Да, не меньше не больше. Несмотря на некоторые проблемы с памятью, жизнерадостность и энергия били из нее свежим ключом, словно возраст для нее всего лишь пустое недоразумение. Между нами огромная разница, однако, мои тридцать лет по сравнению с ее возрастом, выглядели куда как старше. Было бы во мне хоть немного этой самой жизнерадостности, я бы сейчас не уходила. Собственно поэтому напоследок терпеливо слушала все, что так восторженно рассказывала моя соседка. Способность находить радость даже в самых незначительных мелочах, вызывала во мне неподдельное восхищение и одновременно бесконечное удивление. Тем временем история про кота Кексика, которого она приютила на прошлой неделе, подходила к концу. Изольда так и не подружилась с ним. Приходится каждый день кормить того на улице вместе с остальными двумя, Хулио и Матильдой. Она с негодованием покачивала головой, потом ее лицо озарилось доброй улыбкой, и она вдруг вспомнила про меня.
– О, я догадываюсь, куда ты идешь! Конечно же, в библиотеку. Ты же там постоянно бываешь. У меня к тебе малюсенькая просьба. Когда зайдешь туда, принеси мне вот эту книжку, будь добра. Я ведь сама туда просто не дойду! Давление так и скачет, словно поджарый кузнечик. Вверх вниз! Вверх, вниз!
Собака заскулила и начала дергаться с поводка.
– Изольда, стой спокойно, хорошая девочка! – приказала хозяйка.
Она сунула мне в руку сложенный вчетверо желтый клочок бумаги, и мне оставалось лишь удивляться, как проворно она умчалась мимо меня, и чуть ли не вприпрыжку спустилась вниз по лестнице. Наверное, тот самый кузнечик, который не давал ей и шагу ступить, при необходимости все же вспоминал заложенную в ней природой естественную прыгучесть.
– Я не могу. Я не приду,… Анна Пантелеймонова! – через перила кричала я вслед, но, разумеется, она сделала вид, что не слышит меня. Подобное поведение уже входило у нее в привычку и надо сказать действовало безотказно, в особенности с такими простодушными людьми, каким являюсь я. Лай Изольды громким эхом разлился по всему подъезду и слышался до тех пор, пока они не исчезли из виду. Вот и все. Я вышла из дома, огляделась по сторонам, а их уже и след простыл. Вздохнув, я села на одну из близлежащих скамеек, стоявших напротив детской площадки. Ноги мои коснулись небольшой лужи. Там я невольно увидела свое отражение и разозлилась больше прежнего. Собственно говоря, из-за нее я и оказалось на этом пути, и не собиралась идти назад, пока не освобожусь от нее навсегда. Наше противостояние длиться уже довольно долго, невыносимо долго, пожалуй. Я встала, потянулась, чтобы выбросить в стоящий рядом мусорный контейнер, скомканную мной бумажку Анны Пантелеймоновы. Рука на полдороге остановилась. Злость вскипала во мне. Зачем ей понадобилась эта книга именно сегодня?! В любой предыдущий день я и глазом не моргнула. Я всегда приносила ей книги. Сколько могла, выполняла мелкие поручения, да и выполнять их, по правде сказать, особо не кому было. Кое-кто из родственников захаживал к ней не чаще одного раза в месяц, что неизменно заканчивалось одним и тем же. Понять Анну Пантелеймонову сама по себе сложная задача, в силу возраста это становилось все труднее. В основном это и служило поводом для скандалов и ссор, которыми такие посещения обычно заканчивались. Не случайно, обществу людей, она предпочитала общество четвероногих друзей, которые ни в какой ситуации не станут смеяться и потешаться над ее маленькими странностями, которые, кстати говоря, с лихвой перекрываются добрым сердцем старушки. Это единственное, что могло вывести ее из благодушного равновесия, и я понимала ее как никто другой. Поэтому, не выполнить последнюю просьбу доверенную мне, просто-напросто не позволяла совесть. Возможно, она и не вспомнит про нее завтра, но она обязательно вспомнит меня и хорошо бы, если эти воспоминания ничем не омрачались. Итак, не оставалось ничего другого, как встать, пойти и выполнить последнее поручение. Да и мысль напоследок посетить библиотеку, признаться не могла не порадовать меня.
День как никогда выдался прекрасным, но сегодня мне особенно тяжело. Два долгих зимних месяца не видно было ни единого солнечного луча, лишь череда серых беспросветных дней, а сегодня оно появилось, чтобы с иронией взглянуть мне в глаза, напоследок посмеяться надо мной, бросить на меня свои торжествующие лучи или, быть может, послужить доказательством моего просветления. Не выбраться мне больше из этого лабиринта. Тем не менее, я рада этой всевышней милости, подарить мне возможность еще раз подышать свежим воздухом, согреться под лучами февральского солнца и озарить предпоследний мой путь.
Я спускаюсь в метро, который приведет меня в одну из московских библиотек. Каждый раз, когда я чувствую необходимость найти покой и тишину, я иду за ними именно туда. Но сегодня я иду туда лишь для того, чтобы попрощаться с приютившим меня зданием, приветливым зданием, в бескрайних человеческих сокровищницах которого так часто находила я совет и душевное успокоение. Единственные кто осторожно, украдкой глядели лишь в мою душу и протягивали руку помощи, и никогда не сверлили бесцеремонным взглядом мою голову, где вместо волос мой последний парик угнетал утомленный усталый ум. Сколько же всего мнимых волос: прямых, волнистых, с челкой и без, тесным кольцом укрывали и защищали меня от окружающей действительности, затрудняюсь ответить, да и вспоминаю их не без отвращения и некоторой неприязни, несмотря на беспристрастное исполнение возложенных на них обязанностей. Как я хотела быть как все. Хоть раз проснуться и не маскировать себя в течение часа, не надевать ложные волосы, не красить глаза, чтобы скрыть пустые веки. Куда же, однако, без этого, как могу я своим видом смутить уязвимые, впечатлительные и кроткие сердца сторонних людей и не испытывать изо дня в день ежеминутные любопытные взгляды, которые и так с лихвой перекрывали всю мою жизнь. Но теперь ничего не хочу я, да и старость, слава богу, не увижу. Жить еще хоть один день и то казалось невыносимой пыткой. При этой счастливой мысли, я даже облегченно улыбнулась. Передо мной пробежал маленький черный котенок. Я вспомнила Лаврушку. Серенький котенок с лишним пальцем на передней лапке. Мы с сестрой два дня ухаживали за ним и кормили, потому что его бросила мама, а потом он умер. Всего два дня он прожил, но отчетливо, помню его голубоватые тусклые глаза и сегодня не без грусти и даже с некоторой долей зависти вспоминаю о Лаврушке.
Прекрасно помню тот день, как я покупала у одной премилой женщины именно этот последний парик. Со мной, как обычно была моя дорогая сестра. Раньше приходилось обойти всю Москву, чтобы найти красивый, самый лучший, но тогда мы специально выбрали близлежащий магазин, лишь бы иметь возможность выбрать приемлемый вариант и поскорее отделаться от неприятного нам дела. Необходимость заставляла идти, и я шла туда с тяжелым сердцем. Парик как защита от нелицеприятного гнева и ненависти, которые испытывали еще наши предки, в далеком каменном веке к тем, к кому природа была не так щедра. К нам выпрыгнула весьма приветливая женщина и с самым участливым видом пригласила зайти. Однако не успели мы и слова вымолвить, как она уже со страдальческим видом беспощадно поставила мне диагноз страшного злокачественного заболевания, изливаясь потоком жалостливых изречений. Ведь как раз для таких людей очень хорошие скидки и специальные предложения. Каюсь, не столько от возможности сэкономить, хотя приличный парик и стоит немалых денег, но скорее от бессилия и усталости перед невежественностью некоторых людей, решила подыграть ей. А затем, пока многоуважаемая дама с сердцем матери Терезы, набирала номер своей хозяйки, чтобы уточнить о возможности предоставить мне призрачную скидку, между делом самым презрительным голосом произнесла следующие слова.
– А то знаете, приходят с алопецией! – она постукивала пальцами по столу в ожидании ответа. При этом ее хитрые глаза многозначительно скосились кверху в порыве сильнейшего негодования. За столько лет я научилась безошибочно подмечать даже небольшие агрессивные оттенки и низкочастотные волны лицемерия в поведении других. Как бы ни старалась она, скрыть лукавое притворство, то и дело, проскальзывающее через невидимые каналы восприятия, мы все прекрасно поняли и без слов. У меня не могло не возникнуть сомнений по поводу познаний этой дамы относительно вышеуказанного недуга. Однако ж она смело бросалось словами, заученными, вероятно ради собственного тщеславия, терминами и судила то, что при всей ее осведомленности понять не могла. Я же всю свою жизнь остерегалась ненароком коснуться больных струн незнакомой души и тем более избегала судить то, что может ненароком затронуть эти самые струны. Поэтому понять ее я не могла, она меня тем более. Общество поставило штамп и она, как и большинство, не утруждала себя лишней умственной работой. Попытаться разъяснить ей что-либо оказалось бы пустой тратой времени, тем более в моем состоянии не было никакого желания. Со временем устаешь биться об глухую стену.
Какая радость! Ей позволили сделать нам скидку. И они предоставили его с великой щедростью благодетельных людей. Разумеется, можно понять нежелание упускать свою выгоду. Однако ни о какой реальной скидке не могло быть и речи. Парик этот обошелся мне ровно в два раза дороже по сравнению с той ценой, за которую я приобрела точно такой же год назад. Ни единой копейки я тогда не сэкономила ведь, так к чему вся эта ненужная проповедь от женщины, которая даже не утруждает свой ум элементарными понятиями и очевидными признаками совершенно различного рода заболеваний. Уж тогда тем более неясно, почему ваше, так называемое сострадательное отношение, применимо лишь к определенным людям, между тем как то же самое недопустимо к другим. Лишь хитрая уловка, под видом презренной жалости. Возможно человек, независимо от того, что у него за недуг, совершенно не настроен или не хочет обсуждать свои проблемы с незнакомыми людьми, даже просто говорить об этом, уже для него тяжелое испытание. И тем и другим нужен был лишь приличный парик, чтобы скрыться от точно такого невежества, но никак не слабая мораль незнакомого человека или возможно вы думаете что, человеку в таком положении именно вашей щедрой подачки не хватает. Видимо культурное развитие, необязательно означает развитие внутренней культуры человека. А таких людей, чьи щедрые слова задували мою веру, мне не счесть.
Я представляю себе двуглавую змею. Все это время они вели между собой беспощадную борьбу. Белая змея тянула и подталкивала меня вперед, между тем, как темная, самая настойчивая, стремительно уползала назад и того же требовала от меня. Сегодня я сердечно поздравляю вторую змею с окончательной победой. После многих лет бессмысленной борьбы, в которой я, потеряв столько времени, гналась за смыслом, так ничего, и, не достигнув, складываю отяжелевшую броню, меч и платок, чтобы, избавившись от своего балласта, наконец-то, отдохнуть. Поздно, слишком много времени и сил отняты у меня и с чего мне заново начинать борьбу, борьбу для меня бессмысленную, если итог уже понятен. Чего ради оставаться в грязи расстилавшегося болота. И без того ясно насколько глубоко увязла я в бесконечной трясине.
Так размышляла я, пока поезд размеренно покачивал меня, неся от одной станции к другой в сторону библиотеки. Как хорошо, что оказалось свободное место, где можно спокойно сесть, сердце казалось налито свинцом. Все же я спокойна и уверена как никогда. Блаженство разливается по всему телу, когда думаю о скором конце. Мне даже казалось странным, что кто-то может бояться темноты. Я тоже когда-то страшилась его. Какая глупость! Лишь скорый конец придавал мне сил выйти из дома и напоследок прогуляться. Я раскрыла листок Анна Пантелеймоновы, где тоненьким почерком я прочитала следующие слова: Бернардо Жоакин да Силва Гимарайнш «Рабыня Изаура». Я невольно засмеялась. По меньшей мере, три раза она смотрела этот сериал, а быть может и того больше, кто знает. До сегодняшнего дня, я и не подозревала, что существует еще и книга, которая зачем-то понадобилась моей соседке. Надо было сразу взглянуть в листок, и тогда бы мне не пришлось идти за ней. Вряд ли мне удастся, найду эту книгу там. Что ж, по крайней мере, я попытаюсь и хоть в этом, совесть моя будет чиста. Длинный переход, пару станций и вот я иду по каменной платформе, ведущему на улицу. Устав от монотонной работы, навстречу задумчиво шла хмурая раздраженная толпа. Среди них я подметила лишь двоих. Один мужчина с высоко поднятой головой вез свою дочь в инвалидной коляске. Если и была мужественность во всей своей первозданной красе, то это, безусловно, была одна из его красноречивых проявлений. Навеки я запечатлела прекрасный смиренный образ молоденькой девушки. Ей было от силы не больше двадцати лет. Прямые черные волосы красиво лежали на ее плечах, нежно обрамляя правильные черты юного лица. Стройная и ухоженная сидела она с естественной прямой осанкой, словно сказочная принцесса, и твердо смотрела перед собой. На секунду она остановила взгляд на меня, лишь на миг. В них не было ни злости, ни надежды, ничего кроме смиренного величественного спокойствия и безмолвной решимости бороться ради человека, чья непоколебимая вера поддерживала ее. Она вызвала во мне чувство благоговейного восхищения, но никак не жалость. Даже никчемная тень жалости и то утопала по сравнению с обликом достойного человека. Некоторые родители самоотверженно ухаживают за своими детьми и лелеют хрупкие лепестки всю свою жизнь. Мне стало стыдно, и я беспомощно опустила голову. Вот я совершенно здоровый человек скатываюсь в пропасть и скоро увижу самое дно. И вдруг неожиданно возникает передо мной столь поразительный контраст, чтобы выплеснуть на меня бесконечный укор. Вслед за этим поступил бесконечный испуг и отвращение к внезапным жизненным порывам. Мое лицо исказилось от гнева, и я отшвырнула эту сентиментальную чушь. Когда я снова возвратила себя в прежнее спокойное состояние, сердце глубоко вздохнуло предстоящей свободой. Нет, я больше не хочу так для своей семьи. Каково это наблюдать изо дня в день мрачное состояние и постоянную раздражительность, граничащую с безумием. Для них так будет лучше, успокаивала я так себя. Слезы на минуту затуманили глаза, но я сумела удержать их усилием воли. Я уже неплохо справляюсь с этим.
Словно маленький хомяк в своем игрушечном колесе, бежала я изо дня в день, все сильнее и сильнее вращаясь в погоне за некой эфемерной наградой, пока не уяснила, что голова кружится, все тело ноет, ноет и душа, но смысл так и не показался на горизонте. Лучше навек кануть в небытие, чем жить как бесцельная сомнамбула и влачить свое жалкое существование. Жизнь настойчиво требовала от меня отыскать какой-нибудь смысл, который покроет меня с головой и заставит воспарить над обыденностью в бесконечных далях просветления. Я не справилась. Я направляюсь в библиотечные покои, как в последнюю пристань, последняя гавань перед последним плаванием. Каково же было мое удивление, когда работница сказала, что такая книга есть и даже показала, где мне ее отыскать. Я взяла книгу и уже направилась к выходу. А рядом с той же полкой был отдел, куда я никогда не заглядывала прежде. Вдруг у меня возникла мысль пойти туда, где я никогда не искала книгу, к миру нереального безграничного полета человеческой мысли. Потом остановилась. Зачем я пришла сюда? Бессознательный инстинкт самосохранения, быть может, что я еще могу здесь найти для себя. Подавив внезапный импульс убежать, я направилась к многочисленным полкам. В самой дальней из них я начала проводить рукой по незнакомым книгам пока не дошла до самого конца. Тут я внезапно встрепенулась. Рука моя коснулась чего-то необычного. Я ощутила шероховатые линии и странную жесткость. Можно сказать, я нашла эту книгу наощупь, потому как она лежала прижатая к стене и не выглядывала из полки как остальные произведения. Поначалу я почувствовала волну мистического ужаса и убрала быстро руку, но любопытство оказалось сильнее, и вскоре я вытащила его из могучих тисков множества других книг и убедилась, что это и вправду настоящая книга просто в невиданной дотоле замысловатой обложке, если не сказать странной. По невероятной прихоти судьбы я взяла именно эту книгу. Если бы мои черные густые волосы не покинули мою несчастную голову, с уверенностью могу заявить, что не направилась бы туда и не обратила бы никакого внимания на запыленную старую книгу в черной обложке. А вы бы никогда не узнали, какую необыкновенную роль она сыграла в моей жизни.
На вид книга выглядела как кусок старого дерева, испещренная глубокими бороздами и трещинами, невероятно глубокого черного цвета, переливающегося словно атлас. И лишь посередине оставлено небольшое квадратное поле, где красовалась фотография, притом именно фотография, а не рисунок, потому что, по крайней мере, так я ощутила, выглядела она вполне соответствующе, как реальный отрывок из настоящей жизни. Вот, что больше всего взволновало мое равнодушное сердце. На ней маленькая девочка с прекрасными, как смоль кудрявыми волосами, смотрела на себя в зеркало, однако лица ее не видно было в отражении, потому что вместо собственного лица, на нее глядела взрослая стройная девушка. Склонив совершенно гладкую, хрупкую голову без волос в сторону маленькой девочки она гордо и совершенно искренне улыбалась. Мое сердце мгновенно откликнулось на эту улыбку, будто затухшая лампа пыталась зажечься снова. В ее глазах проглядывалась какая-то тайна, простая тайна, но между тем я не могла понять какая именно. Она постигла того, чего до сих пор не смогла постичь в своей жизни я. Почему я раньше не знала ничего об этой книге, вот интересный вопрос, лишь сейчас, когда уже вот-вот настигну своего края?! Столько всего я прочитала, но подобной книги вижу впервые. Самым удивительным было видеть перед собой такого же человека как я. Одиночество в этом недуге давно укрепилась в моем сознании и я была поражена, что кто-то мог написать хоть строчку, не говоря уже о книге. Значит, есть все-таки люди подобные мне, но где они затерялись тогда. Могу лишь смутно вспомнить одну женщину, и то она так спешно надела свою шапку, когда выходила из магазина париков, что я засомневалась в этом. Была я уверена лишь в том, что данный вопрос вряд ли смог бы кого-нибудь заинтересовать. Его важность лишь подтверждалась моими глухими стенаниями и слезами и той пропастью, край, которого я отчетливо вижу и намереваюсь прыгнуть. Любопытство сменилось волнением, и я опустилась вместе с книгой на мягкое кресло. Может чья – то заботливая рука ждала лишь удобного случая, чтобы вручить мне ее именно сегодня, шептал тихий голос глубоко внутри. Кто знает. Однако меньше всего я верила в чудесное спасение и еще меньше в обретение радости. Былая жизнерадостность и открытость затерялись далеко в детстве, там, где я похоронила мои локоны и свою веру. Я начинаю забывать, как выглядели мои настоящие волосы, каково это было расчесывать их, заплетать в косички. Каждый раз, когда они отрастали заново, что-то случалось, и вот их опять нет, и я снова их жду, чтобы снова потерять, пока замкнутый круг не опустошил меня. Смутные проблески уверенности в затуманенном будущем и те казалось, гасли в вакууме отрешенности. Становилось жарко и я, наконец-то сняла шерстяную шапку, а голова вся итак изнывала от этого проклятого парика. Будь на то моя воля, сожгла бы его на большом костре и пустилась бы при этом в неистовый пляс, словно в стане диких племен, во время великого празднества. И тут же я отбросила эту безнадежную затею как возмутительную ересь. Тяжелый вздох вывел меня из задумчивости. Итак, вот эта книга у меня в руках. Осторожно открываю я его, все еще не веря в его существование. Тонкие страницы сильно пожелтели от прикосновения времени, однако сохранили целостность, текст был разборчивым и ясным. Не сразу осмелилась я начать читать его, признаюсь, страх открыть в ней некоторые страницы из собственной жизни доводили меня до нервной дрожи, и я то и дело ерзала на кресле. Прошлое кануло в небытие, но воспоминания начали внезапной волной толпиться в голове, неустанно напоминая то об одном неприятном событии, то о другом. А сколько таких было и не счесть. Часы, дни, целые годы. И все это неважно в глазах других людей, почему же тогда это довело меня до края, если это незначительно в глазах окружающих. Отмахнувшись от досадных призраков прошлого, неведомо откуда нахлынувших разом, я медленно погрузилась в чтение.
Последний дар Эбена
Посвящается моему единственному другу, солнечной отраде каждого моего дня, моей дорогой сестре.
Возможно, твое большое сердце уже успело позабыть, но я никогда не забуду подвиг, который ты совершила ради меня, тогда. И, разумеется, посвящается всем тем, чьи кроткие сердца изо дня в день ведут безмолвную, одинокую борьбу с неизвестностью.
Часть I
Глава 1. Испытание. Зло просыпается
– Мамочки далеко еще? Не могу больше.… Эй, обождите маленько.… В жизни ведь столько не приходилось бегать, а тут, видите ли, погнались куда – то, да еще и поесть толком не успел… – еле выговорив эти слова, существо, замыкавшее небольшую группу из трех таких же как он, резко остановился, опустил косматые лапы на колени, затем испустил тяжелый долгий стон, словно гончий пес, загнавшийся до потери сознания. Его охрипший, сиплый голос одиноко раздался в застывшем холодном воздухе и замолк. Минуты две он смотрел на землю, плечи его высоко и часто вздымались от напряженной работы легких. При этом он навострил серые уши и стал внимательно прислушиваться, чтобы случайно не пропустить долгожданных спасительных откликов. Ничего. Лишь короткое глухое рычание, раздавшееся спереди. Когда стало ясно, что никакого ответа не будет, а они лишь уходили все дальше и дальше от него, фыркнул и приложил невероятные усилия, чтобы выпрямиться. Спина со стоном хрустнула. Взгляд чуть дольше задержался на небе, и он удивленно изучал его. Увиденное наверху, сложно было назвать небом. Лишь теперь он обратил внимание, что все звезды куда-то исчезли, словно кто-то невидимой рукой затушил их все до одного и забыл зажечь обратно. Странно, пронеслось у него в голове, отчетливо помнил он, что до того как попасть сюда небо искрилось бесчисленными мерцающими огоньками на чистом полотне небесной синевы, а ведь это было совсем недавно. Все, что он увидел сейчас, было серое застывшее небо безо всякой четкой границы, сливающееся с почерневшей, словно зола землей. Дрожь пробежала по всему телу. Без сомнения место, куда он попал, нельзя было назвать обыкновенным и уж тем более язык не повернется сказать, что оно красивое. Возможно, впереди их ждет совершенно иной пейзаж, нежели этот, утешал он себя слабой надеждой и снова поплелся вперед. До того, как попасть в эти места они продвигались по колючим кустам широко раскинувшегося терновника, так что у всех троих, штаны были разодраны и чуть ли не до колен свисали жалкими лохмотьями. А теперь они пересекали широкое поле с высокой сухой травой, которая была намного выше его маленького роста и с головой зарывала его в гущу из длинных трескучих палок.
После пары шагов, он не выдержал и снова послышался его утомленный голос, на сей раз, он выговаривал слова нарочито громко, протягивая каждую букву.
– Все идем и идем! Сколько же можно издеваться надо мной?! Проклятая трава и не думает заканчиваться. Того и гляди прикончит меня. Слышите вы меня или нет, черт вас подери…? – затем забубнил себе под нос, – как же иначе, естественно слышат.
И на этот раз его ждала неудача. Вместо ответа послышался басистый предупреждающий рык вместе с коротким шипением, сотряс внезапно воздух, и также внезапно прекратился. А он и не думал расстраиваться, скорее наоборот, столь незначительный, казалось бы, успех вселил в него уверенность, что в скором времени кто-нибудь из них непременно откликнется на его жалобный призыв и тогда удастся хотя бы на короткое время перевести дух. При жизни он был малоподвижен, не отличался резвостью и теперь долго изнурять себя ходьбой, в которой не видел ни малейшего смысла, также не горел желанием. Если бы только удалось разузнать для чего вся эта беготня и куда они направляются, возможно, это и придало бы вялым мускулам больше сил. Вместе с тем он испытывал сильный страх, ведь те двое, по виду такие же, как и он, шедшие впереди в суровом молчании и пробивающие дорогу сквозь траву, были ему совершенно незнакомы. Да и он, не без отвращения, только-только начинал привыкать к своему новому перевоплощению. Как и у тех двоих, выбора у него не было. Каких – то три часа тому назад это существо представляло собой самого обыкновенного человека, но теперь, то и дело, ощупывая себя и разглядывая на бегу грязновато-серую шерсть, с головы до пят покрывавшую тучное обрюзгшее тело, все больше убеждался, что от прежнего облика мало что сохранилось. Речь его насколько он мог судить, осталась прежней, человеческой, сознание хоть и затуманившееся позволяло оценивать увиденное и делать на его основе необходимые выводы. Только голос стал ниже, звонкий писк, словно он шел от глубин самого кончика преследовавшего его повсюду уродливого, словно червяк длинного каната. В первый раз, он чуть не принял его за извивающуюся змею, и хотел было задушить, но приглядевшись, сообразил, что это не что иное, как хвост и принадлежит он без сомнения ему. Он стоял на продолговатых лапах с серповидными когтями на конце, все же он стоял прямо, как и прежде, хоть и позвоночник побаливал, но это, скорее всего от туго набитого при жизни пуза, успокаивал он себя. Словно маленький несмышленый ребенок слепил его своими руками, лишь одним быстрым движением пришлепнув к пухлому бесформенному туловищу увесистую квадратную голову. Это ему показалось недостаточным, и щедрой рукой он приплюснул ему нос словно гармошку, из которой торчали жесткие нити черных усов. В остальном это был самый настоящий грызун, ростом с обычного человека, которым он себя когда-то называл. Лишь только нога его ступила на бесплодные, лишенные солнца земли, стремительно начал он превращаться в крысу. Почему так происходило, он не смог бы ответить. Да и вопросов задавать, не было времени. Не успел он, как следует опомниться и привыкнуть, как сразу же в компании двух других крыс пришлось стремглав помчаться в путь, по территории мертвого поля, где царили полумрак и холод. И теперь он задыхался от спешки. Шедшие впереди, были, по меньшей мере, на пол головы выше него и могли спокойно видеть перед собой дорогу и дышать над поверхностью травы. А ему не повезло. Мало того, что он задыхался в теснивших его со всех сторон твердых прутьях, больше походивших на окаменевшие стебли бамбука, чем на траву, так еще пришлось изрядно пострадать от нее. Окоченевшие палки, отскакивая от впереди идущих грызунов, то и дело хлестали его по заплывшему жиром изнеженному лицу. На бегу он делал неловкие движения неповоротливым телом, чтобы суметь увернуться. Но тщетно. Даже густая шерсть не спасала его от градом хлынувших со всех сторон метких ударов. Каждый такой удар сопровождался визгом и руганью. Сплющенный нос, теперь уже крысиного размера маячил перед глазами то вправо, то влево, иногда к земле, и мешал ему разглядеть и без того мутную дорогу. Конечно, тем двоим наверняка гораздо удобнее пробираться на длинных ногах и нет им никакого дела до того, что совсем скоро он превратится в сплошной, тщательно обработанный стейк, подгоняемый безжалостными молотками. В ярости он схватился обеими руками за голову, но не рассчитал силы и расцарапал когтями нос. Этого он не стерпел, завыл и, в конце концов, потерял всякое терпение.
– Эй вы, а ну стойте, немедленно! – завопил он на одном дыхании так громко, что потряс даже самого себя, кашель подступала к горлу, но он продолжал, – я отказываюсь идти, слышите? Я хочу отдохнуть. Да и куда мы идем? Я к вам обращаюсь. С этого самого места, не сдвинусь, пока не скажете, куда вы меня тащите…?
На сей раз, его расслышали прекрасно. Сомнений никаких. Об этом красноречиво свидетельствовал громовой рык с самого начала отряда, а сильный треск сухой поломанной травы возвестил ему о надвигающейся беде. Растолкав в сторону высокого худощавого грызуна стоявшего посередине, к нему приближался исполин с красными горящими глазами. Не успел он осознать свою ошибку и вот уже крепкие когтистые лапы, схватив за лямки потертого комбинезона, за долю секунду подняли тучное тело высоко над своей головой и начали, что есть силы вытряхивать из него пыль. Глаза его затуманились. От сильной встряски, рассвирепевшая перед ним крысиная голова превратилась в сплошную серую кашу. В это время худой крыс с бесстрастным видом повалился на затоптанную траву, воткнул в рот тонкий трескучий стебель и принялся с любопытством наблюдать за ними. Рука его потянулась за сигаретой, в карман тюремного комбинезона как бывало раньше, но с досадой вспомнил он, что растерял их все до последнего, когда попадал сюда.
– Ты что здесь устроил, что ты вытворяешь, осел?! Хочешь завалить нам все дело?! Мы даже не знаем одни мы тут или нет. А ты развел балаган на все поле, раздираешь глотку, словно шелудивый пес. Быть может за нашей спиной ты работаешь на Эбена? Ты что ничего не слышал, о чем там говорили?
– Кккто, на коо..го? – несвязно промямлил тот, потому как его продолжало покачивать в разные стороны свирепой встряской. Из вместительной пазухи комбинезона начали друг за другом вываливаться булочки, ветчина, копченая свиная ножка.
– ААА, понятно! Пока я из кожи вон лез, чтобы разузнать там обо всем, ты был занят тем, что набивал себе брюхо. Ты должен быть благодарен, что я взял тебя с собой. Если бы там не было меня, ваша участь была бы куда менее приятная.
Таким же легким движением он отшвырнул его на землю, чуть не задавив при этом другого. Тщедушный грызун лишь ухмыльнулся. Он быстро подобрал ножку и принялся грызть его острыми зубами. Пузатый своим весом подмял под собой изрядное количество травы. Снова визг, крики, из глаз брызнули слезы. Он был уверен, что проклятая трава проткнула все тело и может даже насквозь, но кожа оказалось теперь не такая тонкая и просто так его не пробьешь. Впервые он обрадовался, что он не человек, а грызун. А главное он добился, наконец, своего, лежал на земле и отдыхал, на всякий случай, прикинувшись, что адская боль пронизывает все его тело и любое движение причиняет нестерпимую боль.
– Хватит притворяться, Шпигг! – продолжал стоявший перед ним крыс, – ты ведь Шпигг? Я тебя сразу узнал. С тех пор как ты укрывался от правосудия, я тебя пару раз видел у ломбарда Франциска. Удивлялся твоей расторопности, – хмыкнул он, – средь белого дня, один, с краденым из музея перстнем… Я прямо-таки восхищался твоей смелостью.
Тот прекратил потирать спину. Слезы исчезли, глаза, еще сохранившие голубоватый природный оттенок, настороженно блеснули. Во рту отдавался запах гнилой рыбы. Откуда это? Ах, да. Он бросился через мост, захлебывался, набрал приличное количество воды вместе с рыбешкой. Он прожевал ее прежде, чем сознание отключилось, и он оказался здесь. Какой – то крыс знает о нем столько. Откуда интересно? Притаившись, он внимательно слушал.
– Не прикидывайся дурачком. Я знаю тебя. Кристофер Шпигг, или обращаться по кличке, чтобы лучше вспомнил?! Милашка Шпигг! Милашка Шпииигг, – нарочито протянул он последнее слово, – браво! Тебе даже удалось продать тот перстень и выручить немало денег. Но затем ты спился в кабаке старого Джо, щедро угощал всех словно король и в порыве мнимого величия у всех на глазах укокошил собственную мать. Ты выбежал оттуда, захватив пачку денег, которые конечно все были при тебе. Все сто тысяч долларов, за минусом выпивки конечно, закусок. Бабы не в счет, никто в здравом уме не стал бы заглядываться на тебя.
Впервые на лице тощего грызуна появилось любопытство. Он прямо-таки впился в соседа глазами и смерил его пристальным взглядом, не в силах поверить, что в трясущемся рядом студне столько отчаянного коварства и злодейской сущности.
Шпигг начал что-то лепетать. Наивное выражение лица сменилось злостной дрожью. Усы медленно распушились.
– Шпигг? Убил маму?! Как ты смеешь! Это был несчастный случай. Ты не знал мою маму. Я успел сходить в церковь, вымолить себе прощения…. Святой отец выслушал и отпустил мне все грехи…. Он так и сказал: «Крис, мальчик мой, иди себе с миром, ибо ты споткнулся, но теперь раскаялся и потому безгрешен».
– Видно не так хорошо отпускали твои грешки, – он смерил хитрым взглядом пространство вокруг себя. – Раем это место никак не назовешь. Просто, вы работали вместе, и, спившись, не поделили денежки. Что ж тут такого. Обычное дело. Когда за тобой погнались, кинулся спасаться к ближайшей речке. Поздно ты начал молиться видно. И как это он не вызвал полицию, выслушав твою душераздирающую исповедь?!!
Тощий крыс, не удержался. Костлявые бока дергались от приступов смеха, пока прослезившиеся глаза не встретились со строгим взглядом стоявшего грызуна. Он чуть было не подавился своей палкой и резко замолкнул.
– А ты Вальдшнеп, Гэвин Вальдшнепп. Бродяга…
– Эй, Анданте, анданте, полегче…
– Так уж и быть. Был бродягой. Бывший преподаватель флейты. Спился, проиграл все в казино, спустил все небогатое имущество, полученное от своей тетушки, и стал бродячим музыкантом. Не растерялся, быстро связался с нужной компанией и начал заниматься контрабандой ворованных антиквариатов. Что у вас там было? Вилки, ножи, побрякушки из золота. Взят с поличным при продаже королевского жемчуга. Тюрьма. Побег. Даже некоторое время сумел укрыться, пока в ходе перестрелки с полицией не получил пулю в лоб. И вот, пожалуйста, ты тоже здесь!
Теперь настала очередь Шпигга повеселиться. Однако громко захохотать, он не посмел. К тому же тогда, он не успевал бы жевать.
Ни один ус не дернулся на лице Гэвина, он внимательно изучал стоявшее перед ним лицо и через некоторое время нахмуренные брови вздернулись кверху в знак величайшего открытия.
– Эй, Шпигг, глянь, это же Вальтер! Я ж думаю знакомая физиономия.
Шпигг перестал уничтожать булку и тоже уставился на него. Хитро подмигнув, он начал торопливо бурчать. Вместо слов на землю посыпались бесчисленные крошки.
– Если это один из полицейских, то прекрасно. Есть на свете хоть какая-то справедливость, значит! Шпигг не убивал свою маму. Случайность, вот и все…
– Да нет же, ты приглядись! Вальтер. Это Вальтер! Мы звали его Сенбернаром. Ты ж смотри. Никак не думал…, я же чуял, что с этим парнем что-то не так. Половина наших ребят в тюрьме из-за этой крысы. Может и нас ты выдал? Частный сыщик. Как же. Обыкновенный бандит. Глянь на него, даже помер в дорогом смокинге. В тюрьме я слышал, что твоих сообщников накрыли, и ты оказался в их числе.
– Замолчи, Гэвин, иначе…
– Что, Вальтер, убьешь нас?
Гэвин посмотрел на Шпигга, и они разом захохотали, ехидно поглядывая перед собой.
– Думаешь, я стал бы иметь дело с мелкими воришками и жуликами как вы. Моя дичь была куда крупнее… – он остановился, смерив обоих презрительным взглядом, затем продолжил —…чем парочка мелких мошенников, которым тем и везло, что они оказались беспросветно глупы.
– Ходили к тому же разные слухи о твоей семье, Вальтер. Жена умерла при загадочных обстоятельствах. А твоя дочь? Что стало с ней, Вальт…? – Гэвин не успел закончить фразу, как распластался на земле с пробитым носом.
– Не твое это дело! А теперь слушайте, внимательно! Мы теряем драгоценное время, – после этого крысы присмирели и принялись слушать. Вальтер сел рядом с ними. – Вот и познакомились. Я пришел сюда позже вас намного, но пока вы набивали животы, раньше вас собрал нужную информацию.
– Лично я, вот, был занят тем, что беседовал с той красоткой. Помнишь Шпигг, она встречала нас… Она взяла мою руку и с нежностью посмотрела мне в глаза, – сказал Гэвин и мечтательно взглянул на небо.
– Мою тоже! – оскалился Шпигг, пока Вальтер не треснул его по голове и он не очнулся. Когда он потирал голову, все больше убеждался, что умереть еще не значит избежать боли и страданий. Не такие уж они неуязвимые на деле. Просто голова стала намного крепче, словно добротный чугунок. Впрочем, Вальтеру он и не собирался сообщать об этом. Вместо этого звуки нытья снова заполнили пространство.
– Вы что не заметили? Эта особа поставила нам метки, как быкам в загоне. Расходное мясо, которого там было навалом. Не всем везет…
Все трое вытянули лапы. На запястье действительно что-то было проштамповано. Не сразу Шпигг отыскал его. По виду это была маленькая клякса, словно на руку нечаянно вылили каплю черной краски и забыли стереть. Он начал торопливо оттирать его лапой. Безуспешно. Пятно было глубоко под кожей и слилось с ней воедино.
– Не пытайся даже. Теперь мы в деле, у самого Анчара. Правителя этих мест. Мне сказали, что это знак, привилегия. Нам велено пересечь это поле и вырыть тоннель к людям. Это называется у них проверка, испытание. Его проходят все, кто хочет занять место в стане Анчара в качестве союзника. Уж они – то живут припеваючи! Я мельком взглянул туда. В общем, словами эту роскошь не передать и не пересказать. С трудом, но получил – таки задание и когда вышел, увидел вас двоих. Тогда думал, что вы будете мне хорошими помощниками, вместе мы достигли бы желанной цели. Но теперь честно скажу, возникли некоторые сомнения, которые не дают мне покоя. Вот, я и думаю… – он сделал паузу, чтобы понаблюдать и не ошибся. Его слова произвели именно тот эффект, который он ожидал. Те осторожно переглянулись между собой, прежде чем что-то сказать.
– А если не пройдем? – спросил Гэвин.
Вальтер шикнул на него, знаком дал понять, чтоб они замолкли. До них доносились шуршание и треск. Звуки раздавались где-то поблизости и становились все отчетливее и громче. Все разом спрятались за травой. Вскоре показался тонкий нос, нюхавший траву, следом и все тело крысы. В отличие от них, это был самый обыкновенный грызун. Два раза меньше, чем они. В тех местах, где шерсть была облезлая, ясно просвечивали выступающие кости. Многочисленные царапины покрывали все тело, а на протертой тощей шее волосы и вовсе отсутствовали. Непонятно и поразительно было, как еще этот жалкий комок покинутой жизни умудрялся двигаться и рыскать по полю. Вместо хвоста перед ними замаячил какой-то обрубок. К тому же она оказалась слепой, и нюх был уже не тот, точнее вовсе отсутствовал. Пробежав мимо Шпигга, она остановилась, потянула воздух, но так вероятно ничего и не почувствовав, исчезла в противоположной гуще.
– Ди, бывший мой компаньон, был там со мной, – Вальтер первый выскочил из укрытия и нарушил тягостное молчание. – Если мы не пройдем испытание, станем никчемными, безмозглыми существами вроде этой твари. Вы сами все видели. Ты, Шпигг, забудешь, как тебя звали и мамочку свою не вспомнишь.
Гэвин не на шутку перепугался. Он быстро встал. Шпигг грыз пальцы, но увидев грязные когти тут же сплюнул.
– Я совершенно точно иду. Конечно. Мы с тобой! – наперебой заявили они.
– Может, я найду тут мою маму, она бы нам помогла.
– Твоя мама была святой Шпигг, вряд ли она попала сюда.
– Ты знал мою маму?! – Шпигг умиленно уставился на Гэвина.
– К сожалению, нет. Животное чутье подсказывает, что при нелегкой земной жизни она снискала участь куда более человечную, чем наша, – потом обратился к Вальтеру, чтобы не встречаться с разочарованным взглядом Шпигга, – а что за испытание? Что нужно сделать? Мы только оттуда, зачем нам снова идти туда? – промямлил осторожно Гэвин.
Шпигг торопливо закидывал остатки еды за пазуху расползшегося комбинезона и между делом прислушивался к разговору.
– Вот и отлично, парни. Скоро мы дойдем до этого места. Рыть придется долго, как мне сказали. Эбен, возможно, пошлет туда своих оцелотов. Тем лучше, еды тут как видите не так много, пригодятся, пока будем рыть, – все трое захихикали, – а там, на земле никакая еда нам уже не понадобится. Нам нужно отыскать девчонку. Что у него за дела, не знаю, да и нас это не касается. Отыскать и уничтожить. Таково условие испытания.
– Девчонка??? Значит, мы идем убивать ребенка? – Шпигг вытаращил глаза. Гэвин топтался на месте. Когтями задних лап он чертил на земле круги.
– Посмотрите только на них. Матерый убийца, ни звука Шпигг, преступники, грабители. Ради куска золота вы готовы раскроить другу друг черепа. Теперь затрепетали, словно святые из мужского монастыря.
– Я лишь подумал, что, таким как мы должны были дать дело посерьезнее. И как интересно мы отыщем девчонку среди других детей? – спросил Гэвин.
– Не знаю пока, но была весомая причина, чтобы Эбен ее выбрал. Как-нибудь разыщем. Я отыскивал иголку в стоге сена, мне не составит особого труда отыскать ее. Забыли, что я знал в своем районе каждую собаку. Если Эбен преуспеет в осуществлении своего плана, нам не видать уже ничего, нигде. Ди сказал, он тот еще тип. Хитер как черт. Его территория расширяется, между тем как Анчара уменьшается. Никто не знает, что у того на уме. Это может быть как-то связано с той девчонкой. Награда соответственно высокая, понимаете?!
Шпигг чуть было не облизал рот, но коснувшись жестких усов, вздрогнул и съежился.
– Вперед! Кстати, еще раз услышу твой визг, Шпигг, можешь стелить себе тут постельку, и катится ко всем чертям к своей мамаше, ты меня понял? Не дожидаясь ответа, Вальтер прорвал лапой гущу травы и двинулся.
– Ходили слухи, что он прикончил собственную жену и дочь, – прошептал Гэвин на ухо Шпиггу, – поэтому ему доверили это дело. Видно и правда, времени даром он тут не терял.
– Да ты что! – Шпигг приложил ко рту трясущуюся лапу и охал, словно девица в порыве показного негодования, – вокруг него было много шумихи, но мне донесли, что дочь сбежала, а жену он по ходу правда того.… Все же, хорошо, что его убили, Вальтера этого. Да, Гэвин?! Без него нам было бы трудновато в этих краях.
Оба запищали от смеха и двинулись по следам Вальтера. Шпигг пару раз споткнулся, растянувшись в пыли, прежде чем встал в колею. Пискнуть он побоялся.
Тьма продолжала окутывать их, пока они продвигались, но обострившееся зрение позволяло прекрасно видеть и ориентироваться в пространстве гораздо лучше, чем вначале. Шпигг потянул носом и чуть не задохнулся от резкого удушливого запаха. Что-то однозначно менялось. Трава еще долго колыхалась и трескалась, раскиданная во все стороны могучими лапами Вальтера, прежде чем они сумели достичь самого края мертвого поля. Крысы начали один за другим выныривать из ненавистной гущи на пустынную поляну. Гэвин вслед за Вальтером резко остановился, Шпигг плюхнулся носом ему в спину, на полном ходу протаранив товарища так сильно, будто огромный приставучий шип вонзился в кожу, но сумел ловко увернуться в сторону от размахнувшейся лапы Гэвина. Злость вскипела в нем, глаза покраснели. Сильным ударом ноги, он вытолкнул Шпигга из травы. Пролетев немного, тот приземлился, и плюхнулся у самых ног Вальтера. Здесь им пришлось заслонить голову лапами, чтобы защитить глаза. Внезапно возникнув с левой стороны, свет словно прожигал нутро теплым переливающимся потоком. Он представлял собой некую завесу, каскадными волнами падавшую на расстоянии порядка двух метрах от них. Незримый водопад, переливающийся золотым блеском сотен тысяч вспыхивающих желтых огоньков, нещадно колол им глаза. Несмотря на то, что свет падал на довольно близком от них расстоянии, мрак и холод все же сохранялись и здесь. Шпигг прикрыв глаза, двинулся навстречу свету, ведомый, словно дитя, сильным любопытством. Солнце и свет в его понимании еще оставались предвестниками радости и процветания, поэтому он смело двинулся вперед, щурясь все сильнее по мере приближения. Границы между светом и сумраком столь четко вырисовывались, что казалось, это была широкая крепкая стена непробиваемого света, нисходящего откуда-то с небес и золотом падавшего с огромной высоты на землю. Сразу же возникло желание проверить его на прочность, пройти туда, где тепло. С самыми благоговейными мыслями, он запустил по локоть руку, пробив отверстие в струе движущегося света. Прошло всего каких-то пару секунд. Но и этого хватило, чтобы он почувствовал неладное. Запах горелой кожи ударил ему в ноздри, прежде чем он сообразил что происходит. Огонь мгновенно вспыхнув, зашелестел, затрещал и подбирался все ближе, захватывая руку. Шпигг успел лишь хрюкнуть от ужаса, когда отдернул лапу. Другой рукой он останавливал огонь и ужаснулся. Вся шерсть от кончиков пальцев до самого локтя была прожжена. На оголенной серовато – фиолетовой коже, проступили ожоги. Гэвин, который внимательно наблюдал, неслышно рассмеялся. А Вальтер, напротив, его веселья не разделял. Более того, усы его задергались над страшно оскаленной пастью.
– Видели теперь?! Это границы территории Анчара. Свет приближается к ним и вот-вот сожрет тут все. Здесь, мы пока еще в безопасности, но если не поторопимся, может накрыть всю поляну и нас заодно. К тому времени, как мы покончим с делом, надеюсь, проклятый свет покатится ко всем чертям. А то, когда мы будем возвращаться, нас тут поджарит как упитанных куриц на гриле.
– Я, кажется, там что-то увидел. Что это там было? Слышали? – Гэвин посмотрел обратно на поле, – там зашуршало, заблестело, потом исчезло. Эй, Вальтер, я не шучу. Вон, там, где мы только что вышли…
– Замолкните и шевелитесь, за мной. Тебе показалось. Вполне вероятно это были оцелоты. Ждали, когда Шпигг поджарится, чтобы закусить. Но не стоит переживать, мы теперь не всякому по зубам, – хмыкнул Вальтер.
Гэвин расхохотался и невольно ткнул Шпигга прямо в обожженную руку. Жалобный вой заставил его поджать уши и сильно пожалеть об этом. В отместку Шпигг ударил того в брюхо. Гэвин согнулся пополам и запыхтел от боли. Но Вальтер уже не обращал на них внимания.
– Видите овраг? Там под ним мы начнем рыть, – сказал он тихо.
