Гунны

Посмотрев вокруг, я приказал соорудить из досок стол и положить Чен Тана на него, а также принести несколько ведер чистой кипяченой воды и тряпок. Пока все это готовилось, я снял с генерала доспехи и срезал одежду. Раны продолжали сильно кровоточить.

Я тщательно промыл руки в принесенной мне почти кипящей воде. Затем обработал раны генерала, очищая их от грязи белоснежными тряпками, предварительно обмочив их в кипяченой воде. Наложил швы бронзовой иголкой и шелковыми нитками, перевязав раны, я уложил его на правый бок, повернув лицо к земле.

Я снова оглянулся, зрелище с точки зрения профессионального врача было удручающим. Раненые гунны и римляне, сами зашивали себе раны грязными руками и накладывали перевязку. Тяжелораненым оказывали помощь, как я узнал позже, шаманы, знахари и воины, которые осмотрев раненых, в большинстве случаев добивали их. Оставшимся оказывали такую антисанитарную помощь, что я был уверен: гангрены и заражения крови будут у всех. Но, тем не менее, за моими манипуляциями наблюдали некоторые знахари и многие воины. Я подозвал знахарей.

– Вы видели, как я его лечил? – спросил я у них, показывая на генерала.

Знахари дружно закивали.

– Вы все запомнили?

Они снова синхронно закивали.

– Теперь идите оказывать помощь точно также другим, обязательно помойте руки и чистите раны чистой материей, смоченной в кипяченой воде.

Сказав это, пошел дальше оказывать врачебную помощь другим раненым. Все-таки я давал клятву Гиппократа.

В конце дня я стоял на башне и смотрел на степь. Ко мне подошел один из знахарей.

– Великий хан, сегодня благодаря тебе выживут многие раненые воины, – сказал он и поклонился мне.

– Сейчас бы еще хотя бы простейший антибиотик, пенициллин, тогда бы выжили все, – ответил я ему.

Знахарь недоуменно посмотрел на меня, но добавил:

– Чен Тан пришел в себя. Будет жить. Сейчас пытается понять, что случилось.

Я отвернулся, погружаясь в свои мысли: «Да, пенициллин бы не помешал. Может попробовать его изобрести. Да для начала хотя бы госпиталь, какой-никакой создать, где соблюдались бы простейшие санитарные нормы. А потом может и университет медицинский. Преподавателями поставить этих знахарей. Зря я их ругал, многие из них весьма толковые врачеватели, особенно костоправы».

Вспомнил, как ловко они вправляли вывихи и собирали раздробленные кости под кожей только на ощупь, руками.

«Вот если они начнут делиться своим опытом с другими и получать новые знания на практике, а этого здесь хватает и если я научу тому, что знаю, то глядишь лет так через двести здесь будет прорыв в медицине. Если конечно до этого город не разрушат, а жителей не убьет какой-нибудь очередной китайский генерал или племенной вождь кочевников. Ну, да ладно, это потом, если повезет. Сейчас бы разобраться с армией, которой еще осталось много».

Внезапно я почувствовал себя сильно уставшим.

Я спустился со стены, за мной шел десяток Угэ с ним во главе. Его и его десяток я назначил своими личными телохранителями. На площади до сих пор стоял густой запах смерти, крови, выпотрошенных человеческих внутренностей. Часть гуннов, изловив оставшихся в живых лошадей китайской кавалерии, расставляли их по находящимся вдоль стен конюшням. Другая часть стаскивала с мертвых доспехи, подбирала их оружие. Пленных китайцев под конвоем вели римляне за цитадель в сторону реки.

Все встречающиеся по пути кочевники продолжали приветствовать меня. Следующими я встретил Гая Эмилия и еще нескольких римских офицеров, которые сказав: Аve princeps, – вытянули правую руку вперед.

– Блестящая победа, царь! – восторженно проревел Гай Эмилий, – мы никогда еще не участвовали в подобном победоносном для нас сражении. На моей памяти из всех великих полководцев только заклятый враг Рима Ганибал обладал такой изумительной способностью придумывать всякого рода военные хитрости.

– Это ты про того карфагенца, который со своим измученным переходом через холодные Альпы войском разбил двукратно превосходящую числом армию римлян? – ответил я.

Центурион, слегка помрачнев, все же рассмеялся.

– Царь, сколько же ты еще будешь напоминать мне про мое неосторожное высказывание по отношению к Спартаку?

– Больше не буду. Сегодняшняя победа, это и ваша победа! – обратился я к центурионам, – вы первыми приняли на себя удар лучшей части вражеской армии. Вы, главные виновники сегодняшней победы и передайте это своим легионерам, – закончил я и пошел в сторону цитадели, не замечая, как восторженно посмотрели на меня римляне.

По пути ко мне подошел Ужас.

– Ты куда идешь? – спросил он.

– К себе в покои, спать.

– Что, устал? – проговорил он сочувственно.

– Да.

Тут его глаза загорелись от ярости, и он зашипел.

– А кто будет принимать доклады о потерях, кто будет решать об организации дальнейшей обороны, кто, наконец, проведет обязательный после боя военный совет?

– А без меня нельзя? – ляпнул я и, предупреждая взрыв его возмущения, поспешил сказать. – Да я пошутил. Я как раз шел в цитадель для этого, хотел за тобой послать, чтобы ты собрал вождей и центурионов позвал тоже.

«Назвался груздем, полезай в кузов», – подумал я, вздохнув. Хотя по доброй воле я никем не назывался. Да опять-таки, кто у меня спрашивает? Вон Ужас прямо наехал на меня, чтобы я добросовестно исполнял обязанности хана.

Через час вокруг дастархана собрались вожди и трое римлян. Я сидел также на почетном месте между Иргеком и Иреком. Совет прошел на удивление легко, все больше ели, пили и громко восхваляли меня как полководца, несмотря на то, что буквально вчера они меня также активно называли болваном. Потому мой дальнейший план приняли без особых колебаний и споров.

Доклад сотников был очень обнадеживающим. Все воины были воодушевлены победой, и никто не сомневался, что если не сегодня и завтра, то послезавтра они уничтожат остатки армии врага. Все были уверены, что молодому хану покровительствует Тенгри. Моя беседа с Гаем, как я и рассчитывал, получила распространение, обрастая как это положено, новыми мистическими подробностями.

Китайцы помимо латной кавалерии, лишились почти всей тяжелой пехоты. Больше трех тысяч потеряли отряды легких копейщиков. Были потери и среди арбалетчиков. По моим подсчетам, сегодня ночью было уничтожено почти четверть китайской армии. И эта четверть была ее лучшей частью.

Наши потери были сравнительно небольшими. Легионеры, принявшие на себя основной удар, потеряли меньше двух сотен, среди потерь были и мертвые и раненые. Гунны, атаковавшие китайцев на площади, потеряли чуть больше трехсот всадников. Канглы потеряли только сотню. Среди усуней, гуннов и женщин, находившихся на стенах, потерь не было.

На совете, представили прибывшего сегодня посланника от хана канглы, который сообщил, что в одном дне конного перехода от крепости находится их десятитысячная конница, готовая сразиться с армией врага вторгшейся на нашу землю.

Вожди снова предложили выйти за стены и напасть на лагерь китайцев.

Я вспомнил, что одной из основных причин поражения кочевников в известной мне истории являлась несогласованность действий гуннов и канглы. Еще я вспомнил, что у Чен Тана перед нападением на гуннов в армии была только половина профессиональных воинов из числа регулярной пограничной стражи. А другая половина – ополченцы, набранные из крестьян, проживающих в приграничной провинции. Лучшую часть регулярной армии мы уничтожили и у меня появились некоторые мысли по поводу ведения дальнейших боевых действий. Потому я отверг предложение вождей, заявив:

– Наши воины воодушевлены сегодняшней победой, ханьцы же, напротив, потеряли присутствие духа и потому победа возможна. Но вспомним, что у врага осталось еще почти пять туменов войска. Среди них несколько тысяч самострельщиков и один тумен конных лучников. Да, победить их теперь стало возможно. Я говорю, возможно! Сегодня мы потеряли убитыми триста воинов и еще триста ранены, многие из них, если и выживут, то больше никогда не смогут держать оружие. Даже если мы и победим при помощи канглы, то потеряем в десять раз больше воинов. Тогда с кем мы останемся? Следующий враг возьмет нас уже с голыми руками. И вот, что я предлагаю…

Глава

III

Наместник Ши Дань сидел в своем шатре и принимал доклады своих командиров. Вид у него, как и у всех присутствующих офицеров, был изможденный.

«Уже пятые сутки отряды кочевников окружали лагерь со всех сторон и не дают покоя ни днем, ни ночью. Днем они всегда находятся на видном месте: на расстоянии десяти ли от лагеря. По нескольку раз в день делая вид, что атакуют, не ввязываясь в рукопашную схватку, забросав горящими стрелами, уносятся прочь. Попытка догнать и уничтожить их окончилась неудачей. Трехтысячный отряд конных лучников попал в окружение и был полностью истреблен еще до того, как в помощь к ним подоспела пехота. Но самое ужасное это ночь, когда небольшие группы конных кочевников проникают в лагерь и, поджигая все, что успеют, снова бегут обратно в темноту. После них остаются десятки брошенных ими отрубленных голов без ушей и скальпов. Тогда мы потеряли больше двенадцати тысяч лучших бойцов. Хорошо еще то, что получилось сохранить большую часть арбалетчиков. Только они и спасают нас от общего наступления хуннов. Поэтому они и избрали эту тактику. Потери от наскоков летучих отрядов кочевников минимальные, но создают большое нервное напряжение и выматывают солдат», – мрачно размышлял наместник.

– Господин, сегодня ночью дезертировали больше двух сотен солдат, – доложил комендант лагеря, – причем среди них были солдаты из числа дежурного караула. По лагерю расползаются слухи, что хунны свободно пропускают дезертиров и даже дают еду, хотя забирают оружие. Верные нам усуни подтверждают это. Поэтому уверен, что поток дезертиров будет увеличиваться.

– Послы вернулись? – с тяжелым вздохом спросил Ши Дань.

– Да, господин, – ответил наместнику другой офицер, встав со стула, – их снова приняли. Но условия остались теми же – выдача им всего имеющегося у нас оружия, лошадей, знамен и армейской казны. Оставить себе он разрешает только еду, а потом мы можем «катиться на все четыре стороны», так сказал шаньюй хуннов.

– Что это значит?

– Это значит, что после того, как исполним все требования шаньюя, мы можем идти куда пожелаем, и они не будут чинить нам препятствий.

– Этому не бывать, – закричал наместник, – в поражении виноват Чен Тан! А я не могу вернуться с позором…

* * *

Я проснулся у себя в спальне на мягких корпешках полным сил и в прекрасном расположении духа. Все-таки приятно быть ханом, а ханом-победителем вдвойне. Вчера вечером я выиграл несколько партий у Ужаса в тоғызқұмалақ. Он сильно ругался, сетуя, что раньше я никогда не мог выиграть его, а потом, хитро прищурясь, сообщил, что теперь начинает верить той болтовне среди кочевников, что сам Тенгри помогает мне. Откуда ему было знать, что я был чемпионом Алматы по этой старинной игре кочевников. Да и благодаря тому, что родился во времени постоянных арифметических исчислений, я просчитывал наперед все его последующие ходы. А в тоғызқұмалақ использовались все четыре математических действия и без этих знаний невозможно было играть. Хотя надо честно признать, что Ужас был серьезным противником, иногда ставя меня на грань, близкую к проигрышу.

А еще за четыре дня до этого, под моим командованием было выиграно еще одно крупное сражение.

Вожди согласились с моим планом круглыми сутками беспокоить небольшими наскоками лагерь китайцев, сменяемым каждые шесть часов четырехтысячным отрядом конницы, благодаря чему мы из осажденных превратились в осаждающих. Тогда ночью я вывел из крепости большую часть армии, оставив для обороны только римлян, вооруженных женщин и тысячу гуннов. Я полагал, что без Чен Тана, благодаря решительности и таланту полководца, которого удалась победа над гуннами в известной мне истории, армия китайцев быстро разложится, если ее немного подтолкнуть к этому. Китайский наместник, которого Чен Тан силой принудил принять участие в этой военной экспедиции на запад, не обладает и малой толикой воинских знаний и умений плененного нами генерала и потому будет неспособен использовать численное преимущество своей армии.

Я категорически, под страхом смерти, запретил ввязываться «летучему» отряду в рукопашный бой, приказав только обстреливать китайцев небольшими группами с расстояния, тогда как остальные должны находиться с других сторон их лагеря в пределах видимости и представляя постоянную угрозу к нападению.

Как я и предполагал, в первый же день наместник в ярости бросил в погоню трехтысячный отряд легкой китайской кавалерии за особо удачливыми четырьмя сотнями кочевников, за несколько минут до этого убивших коня под ним и чуть не убивших его самого.

Кочевники бросились наутек, но не в разные стороны как это происходило обычно, а все вместе в проход меж двух холмов заманивая туда китайскую конницу. В поднятой степной пыли китайцы не заметили притаившихся за холмами засадных отрядов канглы, которые пропустив врага, ударили им в бока и в спину, не давая возможности отступить. Те четыре улепетывающих до этого сотни, развернув коней, атаковали в лоб. Все преследователи были истреблены в течение часа трехкратно превосходящим числом и умением воинов. Прибывшая на помощь пехота, усиленная арбалетчиками, нашла только трупы солдат без скальпов. О том, что на этом месте за десять минут до этого были степняки, свидетельствовала пыль на несколько километров.

Все вожди настаивали тогда на уничтожении и этого отряда. Я был уверен в нашей победе. Но не хотел терять бессмысленно воинов в сражении с китайской пехотой, у которой копья были приспособлены для ведения боя с конницей и могли не только колоть, но и стаскивать с коня всадника. Да и арбалетчики изрядно проредили бы мою армию, прежде чем она могла сойтись в рукопашной схватке. По моим расчетам, еще три-четыре дня и китайская армия окончательно изнуренная и упавшая духом не сможет оказать серьезного сопротивления. Поэтому я приказал ждать. Мой авторитет удачливого полководца вырос настолько, что все безоговорочно подчинились. Узнав о первых дезертирах, я обрадовался и распорядился пропускать всех, потому как знал, что информация дойдет через усуней, поддерживающих китайцев и в лагере поймут, что бежать и остаться живым шансов больше, чем остаться и сражаться с кочевниками, которые уже дважды разбили их. Это сильно ослабит их и тогда наместнику придется разворачивать свои силы для наступления, в противном случае, через несколько дней он рискует потерять свое численное превосходство.

Я продолжал лежать в постели. В бойницы ярко светило утреннее солнце. Было так хорошо, что вставать не хотелось. Продолжал думать, что все складывается вроде как неплохо и удивлялся тому, как быстро я адаптировался ко всему здесь.

Тут в мои покои зашел Ужас.

– Просыпайся. Ханьцы сняли лагерь и уходят в восточном направлении! – сообщил он.

– Как уходят? – это не входило в мои планы. Но это было лучше, чем я ожидал. Как я думал, они должны были дать еще один решительный бой, в котором попытались бы использовать свое численное превосходство. Потому я обрадовался, что теперь не придется выдержать еще одно тяжелое сражение, которое мало ли чем могло обернуться в итоге.

– Уходят в полном вооружении, с поднятыми знаменами и в правильном порядке.

– Мы победили! – обрадовано вскричал я. – Пускай уходят на все четыре стороны.

Ужас поднял с пола мои сапоги и с силой бросил их в меня.

– Я сказал, вставай! Второй раз уже слышу от тебя это странное высказывание. Но сейчас не до твоих странностей. Тебя ждут воины, оставшиеся в крепости. Канглы и тысячи Иргека и Ирека двинулись вслед за ханьцами.

– Зачем?

– А затем, что их еще осталось больше четырех туменов и ни один из них не должен вернуться к себе на родину, а если удастся, кому возвратиться, то этот поход они должны вспоминать с ужасом, чтобы на многие десятки лет вперед даже мысли не допускали снова вернуться на наши земли..

– Слушай, Уж-ж-сс, э-э-э, Буюк, я не хочу их убивать. Дома их ждут семьи, родители, жены, дети. Пусть спокойно возвращаются.

Ужас, посмотрев на меня, ответил:

– Иногда я начинаю думать, что ты это не ты. Тебя как будто подменили. Говорить, думать начал по-другому.

– Что тебя мысли сразу заносят не туда? – обеспокоено произнес я. – Ты же знаешь, что я потерял память после ранения в голову.

– Вот если бы не это и не шрамы на тебе, которые я сам лечил, то сильно засомневался бы, что передо мной мой племянник. Ладно, быстрее одевайся, я пока скажу Тегыну, чтобы он привел твоего коня.

Через десять минут я вышел из цитадели в полном боевом облачении. Передо мной стояла ровными шеренгами конница гуннов, которые увидев меня, разом закричали приветствие. Я сел на коня, подведенного мне «моим» братишкой Тегыном. Молча поехал в сторону ворот, которые открыли передо мной легионеры. Рядом со мной пристроились Ужас, темник канглы Кокжал и командующая тысячей женщин Айбеке – дородная, увешанная вместо украшений оружием девица лет двадцати с кулаками не меньше, чем двенадцатиунцовые боксерские перчатки. За мной ехали десяток Угэ и дальше собственно вся конная армия, находившаяся в крепости. Легионеры остались по приказу Ужаса в городе. С нами выехал только Гай Эмилий.

Отойдя на несколько километров от города, я встал в сторону, пропуская мимо себя всадников. Разглядывая их, я увидел, что каждый из них вел за собой одну вьючную и двух, как я понял позже, заводных лошадей.

* * *

Я ехал на лошади, завтракал вяленым мясом, запивал водой из бурдюка и смотрел по сторонам. Справа от меня были небольшие горы, слева простиралась, насколько хватало глаз, степь. Да это тот самый край между Таразом и Алматы. Степь здесь была такой же, как и в мое время. Только вот не хватало автобана «Западный Китай – Восточная Европа», электрических сетей, придорожных кафе и домов. Воздух был намного легче и наполнен весенним ароматом степных трав. Проехав несколько часов, увидел каменную крепость. Гай также с удивлением рассматривал ее, так как она была построена по всем фортификационным правилам Рима.

– Что это за крепость? – спросил я у Ужаса.

– Это замок Акыртас, крайняя крепость Ескендира Двурогого. По его приказу воины строили крепость здесь для того, чтобы он мог отдохнуть, перед тем как завоюет Хань…

– Но его планам не суждено было сбыться, – перебил я его. – В Индии восстали его воины, а вскоре после этого он умер сам. И почти законченное строительство прекратилось.

Я вспомнил, что в моем времени, в сорока километрах от города Тараз, сохранился фундамент этой крепости. Сама крепость сохранилась в первозданном виде почти до средины двадцатого века. Но во времена строительства железной дороги Турксиба, стены разобрали, а огромные, иногда весящие несколько тонн обтесанные камни, из которых были они сложены, использовали при возведении мостов под железную дорогу. Ученые историки и археологи так и не смогли решить, когда и кем были построены эти грандиозные укрепления. Многие из них сравнивали способ постройки этой крепости со способом возведения египетских пирамид. По моему мнению, разрушение стоящей в полной сохранности два тысячелетия крепости, вопреки бесчисленным войнам в Степи, представляющую несомненную археологическую ценность, по меньшей мере, кощунство. Да и мало ли было искусственно разрушенных в Казахстане исторических памятников. Уникальный мавзолей, шедевр архитектурного искусства кочевников Айша-Биби, почти разрушили «срочники» по приказу советских офицеров и использовали кирпичи, из которых был построен памятник для изготовления обогревательных печек в своих казармах. Если бы не вмешательство тогда советского ученого Александра Бернштама, то памятник был бы потерян навсегда. Мавзолей великого полководца Казахского ханства Кабанбай батыра тоже разрушили «целинники» для строительства своих бараков. Примеров много…

– Да, Александр Великий, был поистине великим, – отметил Гай. – Никому еще не удавалось покорить такую тьму народов и стран. Если бы не его ранняя смерть, задумка о завоевании страны Серес13 вполне могла осуществиться.

– Не знаю насчет Серес, но если бы его не отравили, то следующими жертвами стали бы Карфаген и Рим, – ответил я.

– Так он все-таки был отравлен, а не умер от малярии?

– Конечно, отравлен. Если бы он умер от малярии, то почему тогда не заболел никто из его солдат и военачальников? Условия для жизни у него были намного лучше, чем у простых смертных. Его отравил один из его лучших и доверенных полководцев. Это Пердикка. Он использовал яд, называемый «veratrum album»14.

– Не может быть! – воскликнул римлянин.

– Is fecit cui prodest!15 – ответил я, улыбаясь, хотя знал, что историки склонялись к тому, что Александр был отравлен по приказу наместника Македонии Антипатра.

– Ну конечно! Александр еще при своей жизни назначил его регентом. Но я не согласен с тобой, что он смог бы завоевать Рим.

– Почему же?

– Мы солдаты лучше, чем македонцы! – ответил Гай с гордостью.

– Вспомни македонского царя Пира. Сколько сражений он выиграл у римских полководцев.

– Но проиграл войну!

– Да, но только потому, что он не был Александром Великим.

В ходе беседы с центурионом я и не заметил, что к нашему разговору внимательно прислушивались кочевники, которые потом перешептывались друг с другом и соглашались с тем, что хану, Тенгри не только подсказывает, как победить ханьцев, но и открывает многие тайны мира.

Тут к нам подъехал гонец, который указав на находящиеся перед нами холмы, сообщил:

– Великий хан! Ханьцы выстраиваются за теми холмами для боя.

Мы, резко подстегнув лошадей, галопом направились на вершину указанного гонцом холма. За нами, не отставая, двинулись все две тысячи всадников.

С вершины я увидел, что китайская армия развернулась в боевом порядке в долине у подножия небольших гор. По центру изготовившейся к бою армии находились копейщики, за ними располагались арбалетчики. За арбалетчиками выстроились остатки успевших бежать от уничтожения у ворот крепости щитоносцы. Фланги пехоты защищала легкая конница.

Напротив китайской армии выстроилась вся кавалерия кочевников.

– Сколько их? – спросил я.

– Двадцать шесть тысяч легких копейщиков, четыре тысячи самострельщиков и почти две тысячи щитоносцев. По бокам по три с половиной тысячи конных лучников, – ответил тут же Угэ.

Получается тридцать девять тысяч против моих шестнадцати тысяч кавалерии, среди которых тысяча женщин. К нам уже мчались командующий туменом канглы и тысячники.

«Я буду против генерального сражения, – подумал я, – они уничтожат нас в рукопашной схватке».

Но Ужас, будто прочитав мои мысли, сказал:

– Если ты будешь против этой битвы, то «потеряешь лицо» и канглы уйдут от тебя.

– Почему?

– Потому что все начали верить в то, что тебя ведет Тенгри. И отказать воинам проявить себя перед ним и святыми духами предков в открытой степи и под Великим Синим Небом это все равно, что запретить защищать себя, когда их хотят убить враги.

– Так они уже проявили себя, по меньшей мере, в бою у двух холмов! Тогда тоже над нами было синее небо. – Начал злиться я.

– Да, но это была в большей степени твоя заслуга. Они только последовали твоему плану, будучи уверены в легкой победе. Сейчас же все будет наоборот. Тенгри, хоть и благодаря тебе, хочет послать еще одну победу им. Но для того чтобы победить в этой битве, им нужно постараться. Они уверены, что Тенгри хочет испытать их храбрость и воинскую доблесть.

– А раньше, что он не испытывал их?

– Испытывал, конечно, но никто не знает точно когда. Сегодня же все уверены, что вся небесная конница, в числе которой все их предки во главе с Тенгри, смотрит на них сверху.

Я ничего не сказал, так как был уверен, что все это следствие тогдашней моей беседы с центурионом Гаем, которому я так удачно решил «предсказывать». И теперь думал, как отговорить всех от этой битвы.

* * *

Наместник Ши Дань принял решение вернуться в свою провинцию вымолить у императора прощение, свалив всю вину на Чен Тана, ввязавшего его в эту авантюру. Он надеялся, что, если вернет в Поднебесную большую часть армии, Лю Ши смилостивится над ним. Еще он надеялся, что сняв осаду с города, хунны не станут преследовать его все еще превосходящие силы. Какого же было его разочарование, когда спустя только два часа, несколько тысяч всадников понеслись на них, выпустив вперед тысячи стрел, а затем, повернув коней, ускакали прочь. Почти сразу на них накатилась новая лавина кочевников, но теперь уже совершенно с другой стороны. И так уже несколько раз за полдня. Арбалетчики не успевали перестраиваться и посылали стрелы уже в спины убегавшим степнякам, нанося минимальный урон.