скачать книгу бесплатно
– По показаниям окружения жертв, убийцы завладели семнадцатью тысячами рублей и золотом на общую сумму еще в сорок тысяч, – добавил Федоров.
Болотин на это только кивнул, ну да, Грузинская ССР очень небедная. Логично, что тамошние каталы могли и золото иметь.
– Дальше, тысяча девятьсот шестьдесят девятый. Клайпеда, Литовская ССР.
И снова взгляд Болотина уперся в две стопки фотографий. И снова жертвами стали каталы плюс женщина, на сей раз официантка подпольного катрана, который держал один из погибших.
– А здесь какая сумма? – спросил Виктор Сергеевич.
– Удалось установить только приблизительно. Убийцы вынесли всю кассу «заведения», в котором произошло первое убийство, скорее всего, там было тысяч пятьдесят. И еще примерно десять тысяч во время второго.
Под номерами пять, шесть, семь и восемь значились зверские расправы с шулерами в Кисловодске и год назад в Туапсе. Общее количество жертв составило аж десять человек.
И вот теперь девятый эпизод. Ялта 1972 года.
– Я так понимаю, что скоро будет и десятый эпизод, – сказал Болотин, когда Федоров закончил, – тут не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понимать логику и видеть, что местом преступления всегда являются курорты и все случаи парные. Может быть, есть еще что-то, что связывает эти убийства?
– Вы задаете правильные вопросы, товарищ Болотин. Часть жертв была, как говорится, залетными. Приехавшими на курорт срубить денег у отдыхающих.
– Понятно, Олег Петрович. Скажу сразу, мы отработали по местным, все как воды в рот набрали, молчат. Никто ничего не знает, не слышал, не видел.
– Это понятно, Виктор Сергеевич, всё как всегда. Если бы было не так, то я бы сейчас с вами не разговаривал.
Болотин хотел еще что-то сказать, но осекся на полуслове. Достал из внутреннего кармана сигареты и уже было собрался прикурить, как вспомнил, где находится.
– Разрешите? – спросил он у Егорова. Начальник молча кивнул и достал пепельницу.
Болотин молча курил, стряхивал пепел от своего «Казбека» в поданный хрусталь и смотрел, как струйка дыма под напором воздуха из кондиционера разносится по всему кабинету.
Затем он со скрипом затушил окурок и сказал.
– Вы знаете, товарищи, я уверен, что нам нужен живец. Кто-то неместный, но при этом успевший сделать себе имя и при этом готовый на сотрудничество. Притом не по принуждению, а добровольно.
– Витя, ты так уверенно говоришь, что складывается впечатление, будто твоя речь о конкретном человеке, – констатировал Егоров.
– Все верно, Павел Федорович, ты на сто процентов прав. У меня есть такой человек на примете. Помнишь, я прорабатывал писателя?
– Ну, допустим, – уклончиво ответил начальник.
– Я тут немного изучил, что он за человек, благо Евстигнеев успел достаточно наследить и в Ялте, и по дороге сюда. И судя по тому, что на него есть, он тот, кто нам нужен. По дороге сюда он вместе с товарищем Бубуном – депутатом Верховного совета, хочу заметить, – вывел на чистую воду двух поездных катал. Потом по приезде сюда отыграл карточный долг случайной знакомой, при этом он еще и выиграл шесть тысяч рублей, к ним мы еще вернемся.
– Это перспективно, – сказал Федоров.
– Более чем, но я еще не досказал. На этом «подвиги» писателя не заканчиваются – а он самый настоящий член Союза писателей, я делал запрос. Отыгрывает еще один карточный долг, на сей раз некоего Владимира Мухина, своего московского знакомого, поэта, который проиграл местным каталам квартиру. Но знаете, что самое интересное?
Собеседники Болотина кивнули, побуждая того продолжать. Виктор Сергеевич выбил из пепельницы новую гильзу «Казбека», закурил и ответил:
– Помните, я говорил, что он выиграл шесть тысяч. Сразу после выигрыша он куда-то отравил эту сумму почтовым переводом. Я сделал запрос и буквально вчера узнал куда. У меня в столе лежит папка с номером дела, Павел Федорович, может, пошлешь дежурного за ней?
Начальник Болотина кивнул, и через пару минут искомая папка лежала у него на столе.
Виктор Сергеевич открыл ее, достал справку и сказал:
– Евстигнеев перечислил весь свой выигрыш на счет детского дома, в котором он был воспитанником. И именно последнее говорит мне о том, что он именно тот человек, который нам нужен.
Следователь по особо важным делам молча подвинул к себе всю папку по Евстигнееву, быстро, но при этом внимательно – Болотин видел, как двигаются его глаза, – прочитал все, что в ней было, и сказал:
– А вы правы. Он именно тот, кто нам нужен.
Глава 2
– Вы знаете, что-то мне совсем не хочется с вами разговаривать, тем более о картах, – отвечаю я.
– А придется, молодой человек.
Из внутреннего кармана пиджака появляется удостоверение. Корочка раскрывается и закрывается так быстро, что создается впечатление, что этому трюку товарищ обучался специально.
– Федор Михайлович, – слышу я знакомый голос, а потом и вижу, как ко мне подходит уже знакомый мент, Болотин, кажется, его фамилия, – не ломайте комедию и садитесь в машину. Нам нужно с вами поговорить.
Делать нечего, это приглашение, от которого трудно отказаться, поэтому я тушу сигарету и ныряю в салон двадцать первой «Волги».
– И о чем же хочет поговорить со мной наша доблестная милиция, – спрашиваю я, когда машина трогается. Никаких грешков за мной нет, и чувствую я себя спокойно.
– Давайте мы лучше приедем на место и поговорим в более спокойной обстановке, – отвечает первый, как его зовут я, кстати, так пока и не знаю, фокус с ксивой не дал толком прочитать ее содержимое.
– Воля ваша.
Дорога по ночной Ялте занимает у нас не очень много времени, минут десять. Ялтинская прокуратура. Все страньше и страньше, как говорила Алиса.
– Виктор Сергеевич, любезный, будь другом и сделай нам кофе, – говорит тот, который пригласил меня, – время нынче позднее, а разговор с товарищем Евстигнеевым нам предстоит долгий.
– Да, конечно, Олег Петрович, сейчас.
Очевидно, это кабинет Болотина, никто другой так спокойно и со знанием дела не мог орудовать в нем. Следователь подходит к несгораемому шкафу, достает оттуда жестянку с днепропетровским растворимым кофе. К открытию завода по его производству я написал небольшую повесть и хорошо знаю как внешний вид упаковки, так и вкус продукта. Пока что он был неплохим.
Вслед за банкой кофе на свет божий появляются стаканы в подстаканниках, электрический чайник и сахарница, внутри которой ожидаемо оказывается кусковой сахар. Не фальшиво белые кубики, а простой советский, желтоватого цвета и который еще вручную надо откалывать от большой головешки. Лет через тридцать это будет уже экстримом, но вкус этого сахара я помнил. Он был очень хорош.
– Давайте знакомиться еще раз, – говорит незнакомец, пока Болотин возится с кофе. – Меня зовут Олег Петрович Федоров, следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР. – Снова достает свои документы, и я изучаю их более подробно. – Кто вы такой, я уже знаю.
– И кто же я, по-вашему?
– Писатель, талантливый карточный игрок и правильный советский человек.
– Как-то второе с третьим не сочетается, вы не находите, Олег Федорович?
– Нет, ничуть. Все зависит от того, из-за чего и для чего вы брали в руки карты. Первый раз когда вы попались в поле зрения крымской милиции, вы помогли разоблачить банду карточных шулеров. Если бы им попались не вы с товарищем Бубуном, то, скорее всего, какой-то простой советский человек, который поехал в Крым отдыхать, приехал бы в Симферополь без штанов. Плюс еще и наших продажных коллег вывели на чистую воду с вашей помощью. Второй раз вы играли с шулерами, чтобы выручить попавшую в беду девушку, а третий раз – чтобы помочь своему приятелю. Ну и как вишенка на торте – ваш денежный перевод детскому дому. Так что я уверен, что вы правильный человек и правильно воспримете мою просьбу.
– Вот как? Что ж, слушаю вас очень внимательно, – отвечаю я.
В это время как раз подоспел кофе. Я дую на обжигающе горячий напиток, отказываюсь от сахара и, видя, что на столе стоит пепельница, достаю сигареты.
– Можно? – спрашиваю у Болотина, и тот кивает.
– Конечно, курите.
– Давайте мы вам сначала покажем кое-что, – говорит Федоров и смотрит на Болотина.
Тот снова кивает, достает из сейфа несколько толстых папок, и передо мной один за другим появляются снимки. Они сопровождаются монотонными объяснениями Федорова, от которых становится жутко.
Жутко не от того, что какие-то ублюдки охотятся на катал, вовсе нет. Это как раз можно понять. Карточный мир в его советском варианте – это всегда яркий ночной фонарь, на который слетаются далеко не мирные мотыльки, а самые настоящие кровососы.
Жутко мне стало от того, с каким хладнокровием убийцы расправлялись с совершенно случайными людьми, вся вина которых заключалась только в том, что они оказались не в том месте и не в то время. Этой жестокостью они мне напомнили легендарную «Черную кошку» братьев Вайнеров. Те тоже резали и стреляли людей почем зря.
Рассказ Федорова закончился, и мы втроем пили уже подостывший кофе и в полной тишине курили.
Сигарета в руке следователя по особо важным делам обожгла ему пальцы, он скурил ее до фильтра, и Федоров снова заговорил, теперь уже обращаясь ко мне.
– Как видите, Федор Михайлович, это звери, а не люди. И нам нужна ваша помощь. Помощь советского человека и мужчины. Мы с уверенностью можем сказать, что это банда все еще в Ялте, они слишком мало, по сравнению с предыдущими случаями, взяли. Так что обязательно попробуют еще раз.
– Подождите, товарищ Федоров. Вы хотите их ловить на живца, – догадываюсь я. – И им буду я?
– Верно. Вы очень точно охарактеризовали свою роль. Именно что ловить на живца.
– Вы знаете, товарищ Федоров, я, конечно, очень ценю вашу откровенность и то, как вы меня охарактеризовали. Но это для меня слишком. Я простой советский писатель. Наверное, небесталанный и даже в какой-то степени смелый. Но то, что вы предлагаете, это чересчур. Очень сильно чересчур. Я не готов к подобному, и мне просто страшно. А страх в подобном деле самый хреновый помощник.
– А ты, Федя, – внезапно Федоров переходит на «ты», – думаешь, нам во время войны страшно не было? Ты думаешь, это у меня откуда? – Он машет перед моим лицом своей искалеченной рукой. – Я же в разведке служил, начиная с финской и заканчивая Квантуном. Меня и финны под Выборгом резали, и немцы под Могилевом из огнемета жгли. Как ты думаешь, мне в июне сорок четвертого было страшно, когда я с простреленными ногами и сожженной рукой оберштурмфюрера СС к нашим тащил? Из моей группы тогда трое остались. Я, Вася Филинов и Сашка Птицын, два совсем молодых пацана, младше тебя. Думаешь, им не было страшно? Думаешь, у Васи руки не тряслись и губы не белели, когда я ему приказал остаться и задержать чуть ли не пехотное отделение. Одному задержать этих сук и дать нам время. Было ему страшно, еще как было. Вася знал, да и я тоже, что на смерть он идет. Однако он только попросил гранаты ему оставить и запасные магазины к шмайсеру. И, думаешь, мне уже после войны не было страшно ехать к его матери, которая на войне четырех сыновей потеряла, и говорить, что это я приказал ему умереть?
Голос Федорова сорвался, и Болотин подал ему воды. Я молча смотрел, как движется кадык этого уже не молодого мужчины.
– И ты сейчас, умный, молодой и здоровый мужик, рассказываешь мне о страхе? О страхе перед кем? Перед кучкой нелюдей, перед выродками, которые убивают тех, кто должен, просто обязан еще жить и жить. Жить, любить, детей растить! Да этих сук давить надо. Давить так, чтобы их гнилые кишки лезли через их поганые рты. Давить так, чтобы другим неповадно было даже думать о том, чтобы поднять на наших, советских людей руку!
Ох, а ведь этот Федоров – настоящий фанатик. И он все еще воюет. Только враги у него теперь другие. Враги другие, а отношение к ним все то же.
И пускай слова он говорит правильные, и внутри я с ними полностью согласен, все равно, такое чувство сейчас, что меня вербуют.
Вот все эти разговоры о страхе похожи на детскую разводку «на слабо». Как в этой ситуации отказаться? Но за всю свою долгую и непростую жизнь я убедился: если чувствуешь, что на тебя давят, тобой манипулируют, то первым делом надо уйти из-под этого давления.
Принимать решения надо с холодной головой. Особенно такие, когда той самой головой рискуешь.
– Хрррр…
– Федор, ты вообще меня слушаешь?! – возмущается «важняк».
– Простите, – резко вздергиваю голову, словно ненароком задремал, – слушаю, конечно. Выродки, давить надо. Вы меня простите, пожалуйста, Олег Петрович. Я понимаю, что дело важное и безотлагательное. Но я двое суток не спал почти, помогал товарищу Бубуну к регате подготовиться. После на банкете выпил немного. Голова сейчас пустая, как свисток. Я не отказываюсь ни в коем случае, но позвольте мне выспаться сначала, а затем мы бы с вами этот разговор продолжили. Сейчас из меня все равно ничего разумного не добьетесь. Хоть даже в камеру помещайте, только отдохнуть позвольте.
– Зачем в камеру, – хмурится Федоров, – что вы такое наговариваете, товарищ писатель. Сейчас вас в гостиницу доставят, отдыхайте сколько угодно. А после мы продолжим беседу.
* * *
После моего эффектного задержания мне пришлось сменить скромный, но уютный флигель на гостиничный номер. Молчаливый водитель довез меня к подъезду, а вид черной «Волги» отбил у дежурной желание отчитать меня за нарушение режима. Ведь приличный советский человек должен возвращаться в гостиницу до 23.00, и никак иначе!
Уже утром, приняв душ и тщательно побрившись, я выхожу на улицу, шагаю к кафетерию с открытой верандой под зонтиками и заказываю кофе.
Крымский кофе – это отдельный разговор. Если на всей остальной территории необъятной страны этот напиток – дань чуждой, подозрительно похожей на буржуазную моде, то в Крыму он автохтонный, сохранившийся еще со времен турецкого владычества, бесстыдно ароматный и бескомпромиссно крепкий.
Когда первый глоток прогоняет из моей головы легкий похмельный туман, я начинаю рассуждать. Если раньше я не верил ни в какую мистику или упругость мироздания, которая раз за разом возвращает меня на путь игрока, то сейчас самое время задуматься об этом всерьез. Ведь меньше чем за сутки я получаю сразу два предложения, которые не дают мне порвать со своим опасным увлечением. И если первое со стороны Юры Одессита я отверг легко, практически не задумываясь, то второе зацепило меня куда серьезнее. И дело даже не в долге каждого советского гражданина помогать правоохранительным органам.
Они же мне еще и фотографии показали. Остальных я не знал, а вот адмирала, его помощников, спортсмена и фальшивого баритона, а также длинноносую Жанну узнал сразу. Они явно не были хорошими людьми, но они не заслужили такой смерти.
Тут действуют, говоря языком современности, полные отморозки. Те, для кого жизнь – копейка. Остановить их – благое дело с точки зрения не только закона, но и совести.
Так почему же я не ответил согласием сразу? Неужели испугался? Я что, трус? Никто не смеет называть Марти Макфлая трусом!
Стоп. Это из истории о другом попаданце. Хотя, как ни крути, характерами мы похожи.
Получается, что я покупаю себе спокойную жизнь ценой жизни других людей. Никогда не мог просто отстояться в стороне, когда кто-то другой рядом подвергает себя опасности. Так что товарищи из прокуратуры меня верно просчитали. Настолько, что аж противно.
И все же, что меня в этом случае смущает? Да только то, пожалуй, что план это их, а не мой собственный. Сколько раз в фильмах обыгрывается одна и та же ситуация: героя, который выступает в роли подсадной утки, все заверяют наперебой, что его жизнь в полной безопасности и все вокруг приглядывают за каждым его шагом.
Потом героя убивают, и все вокруг размахивают руками и говорят: «Ах, ах, ах, как же так, как же мы облажались».
Только мне потом на их запоздалые муки совести будет наплевать. Мне нужен живой Федя Евстигнеев здесь и сейчас. Так что весь их план «внедрения в среду» может гореть синим пламенем. Пускай они профессионалы, а я дилетант, но мне моя личная дилетантская рубашка ближе к телу. И о собственной безопасности я, уверен, смогу позаботиться надежнее, чем товарищи в погонах. Тем более что путь внедрения у меня есть, и значительно лучше, чем у официальных каналов.
Вариант сильный, можно сказать, идеальный. Я почти уверен, что та самая «игра века», поучаствовать в которой Юра меня уламывал, с гарантией привлечет убийц.
Я для них стану не просто подсадной уткой, а целым рождественским гусем, фаршированным денежными купюрами.
Вот только эту дверку я сам за собой закрыл. Мое «нет» прозвучало весьма серьезно и аргументированно.
А вот «да», сказанное на следующее утро, прозвучит, мягко говоря, легковесно.
Они ведь могут и по новой меня начать проверять. Выяснять, что же за обстоятельства такие появились в моей жизни, что я мнение поменял на 180 градусов. А мне такое пристальное внимание к своей персоне, после знакомства со следователем-важняком, совсем ни к чему.
Так что может повлиять на мое решение? Что-то такое, что покажется ялтинскому шулеру Юре достойной причиной.
Другими словами, зачем простому советскому человеку нужны деньги? Внезапная болезнь и необходимость операции для кого-нибудь из родственников? Так сирота я, а сам здоров как бык. И нет в моем окружении никого, ради чьего здоровья я был бы готов в лепешку расшибиться. Тем более что медицина сейчас бесплатная. Разве что лекарства могут понадобиться импортные. Но тут опять же проверить легче легкого.
Квартира у меня в столице имеется, на зависть многим. Жилищные проблемы решать не надо. Автомобиль какой-нибудь? Новый автозавод в Тольятти буквально в позапрошлом году начал выпуск русифицированного «Фиата-124» под гордым названием «Жигули». На непривычно комфортную машину по-прежнему смотрят как на диковинку. На средний советский регион таких приходится всего пара-тройка десятков.
«Жигули» – это показатель полного жизненного успеха, причем личного, а не служебного. Там по-прежнему свою нишу держат «Волги».
Но автомобиль так просто и скоропостижно не купишь. Надо в очереди отстаивать, и этот процесс рискует растянуться на годы. Или какие-то хитрые схемы мутить через комиссионные магазины.
Да и опять же, с чего мне в командировке вдруг вынь да положь может понадобиться новый автомобиль? Это я в столице могу переживать по этому поводу. А в командировке, на отдыхе, зачем? Нестыковка выходит.
Шуба, меха, бриллианты? Это уже ближе к теме. Парень я молодой, впечатлительный. Отчего бы мне не влюбиться в местную красавицу, так чтобы без памяти? А моей избраннице при этом не оказаться меркантильной особой, которая не чужда мирских благ и которая будет с перспективного парня деньги тянуть. А мне, соответственно, эти самые деньги понадобятся в больших количествах.
Так-так, я чувствую, что в своих размышлениях нахожусь на верном пути.
