Полная версия:
Коллекция современной литературы
«Я поздравляю всех, кто пишет и творит…»
Я поздравляю всех, кто пишет и творит,К кому незваной рифма вдруг приходит,Она в стихах взлетает и парит,Иль по ночам и в муках тихо бродит.Пусть с вами будет божья благодатьИ снизойдёт вдруг свыше озаренье,И строки, что зовут нас всех мечтать,В сердцах появятся! О, чудное мгновенье!Коль вам дано, пишите вновь и вновь,Делитесь этим даром, без сомненья,Нести надежду, веру и любовь —Поэтов вечное предназначенье!Татьяна Гурьянова
Иди вперёд! Не отступай!
Вот так живёшь, мечтаешь и планируешь:Машину, дом, огромный сад, Дубай.Всё, что не сложится, то после скорректируешь.И на устах: «Иди вперёд! Не отступай!»Твой день – обычный, как всегда «на автомате»:Дела домашние, работа, дети, муж.Ты ходишь дома по привычке в том халате,Который выкинуть пора. Нет? Что за чушь?Сегодня снова вот не получилосьС подругой встретиться. Не виделись уж год.Быть может, это всё само свершилось?Возможно, время свой торопит ход?Ещё вчера с родными поругалась —Учила мама, как вам надо жить.И ты, конечно, снова не сдержалась,Хотя могла б спокойно говорить.Спешим куда-то, но лишь топчемся в болоте.Привыкли проживать мы «день сурка».Проходит мимо жизнь в круговороте,А ведь цена быть может очень высока.Не досказали, не обняли, не услышали,Не поддержали в неизбежный час.Как стенд обклеен новыми афишами —Мы речь украсили словами колких фраз.В один момент всё это оборвётся…Не пригодится больше никому.Когда-то нужное «прости» не отзовётсяВ том сердце, где мы зародили тьму.Всё станет пылью, зарастёт травою.Исчезнет бренная, земная суета.И только память окропит слезоюДуши дорогу на поверхности холста.Мы создаём уклад, свою реальность,Планируем, мечтаем и творим.Воздействуем на тело, дух, ментальность,Наносим вред себе – вредя другим.Мы ссоримся, разводимся, болеем,Враждуем, рушим мир, ломаем быт.Порой до старости дожив – мы не взрослеем,Наш жизни смысл утерян иль забыт.Остановись, замедлись и возвысься.Отбрось пустое – это мусор, хлам.И заново позволь вновь проявиться —Открывшись миру, оживив душевный храм.Послушай тишину для наслаждения.Внемли ей и услышь саму себя.Обиды, гнев – всё это наваждениеОкутывает каждого – губя.Вот так живёшь, мечтаешь и планируешь:Машину, дом, огромный сад, Дубай.Всё, что не сложится, то после скорректируешь.И на устах: «Иди вперёд! Не отступай!»Я лучше останусь в детстве
– Мам, я скоро буду большая?– Очень, детка. Но не спеши!Она сидела, воображая…– А это как? Ты мне расскажи.– Ну вот, смотри, тебе четыре.Ты ходишь в сад, любишь сказки, смех.В семь будет школа, мир станет шире…Но, что б там ни было, верь в успех.Ты сменишь кукол своих на книжки,Набор игрушек – на телефон.И вместо плюшевого зайчишкиТебе однажды приснится Он.– Каким он будет? Ты это знаешь?– Он будет очень надёжным, дочь.Ты, как увидишь его, – узнаешь.С ним будет светлым твой день и ночь.Тебе шестнадцать. Как время мчится!Сданы экзамены в институт.Ты будешь к новым мечтам стремиться,Что двери в лучшее распахнут.Ты адвокатом известным станешьИли, как папа, – детским врачом.А если вдруг в суете устанешь —Твоею крепостью будет дом.Вот двадцать пять. Ты совсем большая.С тобою рядом твой муж и сын.Идёшь по жизни, преуспевая,И для тревог совсем нет причин.– Мам, это сложно. Я точно справлюсь?Вдруг пройду мимо, не разгляжу.Кто мне подскажет? Как я исправлюсь?Как всё по полочкам разложу?Смогу ль простить и не обидеть?Любить, благим делясь теплом?Вселять надежду, зло предвидеть?Укрыть родных своим крылом?– Ну что ты, детка, конечно, сможешь.В твоём сердечке живёт любовь.Она в час трудный тебе поможет —Растопит лёд и осушит топь.Она задумалась и спросила:– Мне что ж, придётся покинуть вас?Потом, обняв меня что есть силы,Сказала несколько громких фраз:– Мам, я лучше останусь в детстве.Мне хорошо, если ты со мной.И нам не скучно, когда мы вместе,Нет, не хочу становиться большой…Александр Дементьев
Скажи, что видел ты, поэт
Скажи, что видел ты, поэт,Живя на этом белом свете,Любовь твоя затмила ль светИль след заметен на планете?Рождаясь в муках у творца,Стихи приходят в мир, как дети,Чтоб покорить других сердца,Живя в них не одно столетье.И будут твои строки житьИ волновать, а это значит,Те чувства, что смог отразить,Глаза откроют и незрячим.А если труд твой, спора нет,Немал, но не задеты струныДругих душ, не грусти, поэт:Остался след в ночах твой лунных!Весна
Ещё таит она сюрпризы:То вдруг мороз, то снег пойдёт,Но её женские капризыНикто всерьёз уж не берёт.Земная рано даль светлеет,Как перья, облака легки,И солнце по-другому греет,И полноводен бег реки.Лес просыпается, едва лиРассвет наметит с края путь,Зверушки, птицы – как все ждали,Желаний зиму нет вернуть!Весна, твоё мне пробужденье —Источник сил, как ни ряди,Средь многих мук и наслажденьяПод стук, неслышимый в груди,На всё отзывчивого сердца.Весна, прощаться не любилС тобою я, пусть скрипнет дверца…О возвращении молил!Летом на берегу моря
Волны плещут, набегаяИ откатываясь вновь,Мелкой галькою играя,Словно, манят за собой.Я запомнил твой игристыйИ с сверканьем брызг наскок,Видя берег каменистый,А поодаль – сплошь песок.С летним зноем сердце радоБыть в содружестве с тобой,Где живительна прохладаИ движенье вод с волной.Мне забыть и через силуНе удастся, и вдалиТвой волнующе-красивыйВид, плывут, где корабли.Над тобою – крики чаек,Небо, солнце, лёгкий бриз…Цвет морской воды – случаен,Но не то, чтобы каприз!С изменением погодыТы грозней бываешь туч,И в любое время годаМожет вал твой быть могуч.Я люблю, когда спокоенТвоих волн бегущих плеск.Я люблю тебя такое:Плыть волне наперерез!Признание
Посвящается Л. М.
Если это не любовь, скажи,С каждой встречей я ловлю твой взгляд,Без тебя как мне на свете жить?И восход неярок, и закат.Но страшней не это – пустота,За которой словно жизни нет.И живёт лишь вечная мечта —Гармонично созданный дуэт,Двум сердцам чтоб биться в унисон,В единенье жить и умереть.Неужели это только сон?Без тебя я не могу, ответь!Ты ко мне с своих небес спустись,Знаю: в мыслях о тебе увяз…Если чем обидел, то прости,Над моим признаньем не смеясь.Светлый образ не померкнет твой,Даже и расставшись, сохраню:Нежный, волевой и озорной,Ведь такую я тебя люблю!А снег идёт
(по мотиву песни Сальваторе Адамо)А снег идёт… Ты не пришла.Снежинки кружатся, как в танце,Неотразимы, как душа,Что ждёт любви в порыве странствий,Ступая, словно, в новый мирРожденья чувств и тайны встречи,Где вознесён её кумир,Неоспорим и безупречен.На коже влагой, как слеза,Легли снежинки, быстро тая…Те безобманные глазаИ образ, пусть ты не святая…Но что случилось? Снег идёт.И он, она ли виноваты?Идёт, летит, его полётПохож на бабочек крылатых.Деревья, фонари, любовь,Которая могла случиться…Но не пришла, хоть плачь, хоть вой,Как вьюга или же волчица.Лежат, застывшие, в снегуСнежинки с высоты небесной…Минуты час, другой бегут,А как казалось всё чудесно!В душе остался только следОт тех желаний и виденья,А снег идёт и много летПреследует, как сновиденья!О ценности жизни
Ты в каждой строке недостатки искал и изъяныИ думал – навечно, а вечного в мире ведь нет.Стихами и ритмом вчера наслаждался с друзьями,Сегодня в последний раз перед прощаньем одет.И слёзы ненужными кажутся, катятся сами,И белою маской, как в гипсе, застыло лицо…Вот так и проходит вся жизнь наша под небесами —Был весел и прост или слыл среди всех мудрецом.Что ценится в людях, не ценит ни дождь и ни ветер,И звёзды на небе, алмазною пылью горя.Живи, человек, и цени, что есть рядом на светеТакие ж, как ты, на родном языке говорят.Как ты величественна, жизнь
Как ты величественна, жизнь!Тебя воспеть хочу я.Никто не скажет: откажись,Но мне судить ли всуе?И как её мне описатьВосходы и закаты?Они же разные, где встать —Байкал, Эльбрус, Карпаты…И там, где дышит океан,И жар течёт Сахары?Жизнь наша разнится от стран,И в них – семейной пары.Про одиночество – молчу.И всё ж она – прекрасна!И в смене лет, и в смене чувствРугать её напрасно!Спасибо, господи, за всё:За свет и тьму ночную,За то, что жизнь мне принесёт,Пусть многого хочу я…И мать немало мне далаС отцом, по крайней мере.Лети, как будто два крылаДаны, и будь уверен:У тебя Родина есть, домИ сил пока немало…Но всегда помни об одном:Конец есть у начала!Дороги в жизни нет прямой,Как ни ищи на свете,И то же небо над тобой,И солнце, что всем светит.Люби природу, жизнь, людей,Как мать тебя любила,Оставь сынов и дочерей,Чтоб продолженье было!И пусть у них свой будет путь,И солнцу не померкнуть.Жизнь не меняет свою суть,Не взять какую мерку!Ты ли, белоствольная берёза
Ты ли, белоствольная берёза,Стала мне до боли так близка?В том краю, где берег – словно грёзы,Я тебя среди других искал.Там, у моря – всё свежей и ярче,Там акаций белых благодать.Там и солнце, кажется, иначеСветит, чтоб тепло своё отдать.Но твой белый стан я не увиделНи средь кипарисов, ни средь туй…Северная, милая! В обиде льЯ могу быть? Даже за верстуТосковал бы по тебе, родная,Каждой встрече несказанно рад.Потому мне из другого краяВозвратиться хочется назад.Елена Инкона
Бабушка Марта
– С добрым утром, моя радость! – улыбнувшись, сказала бабушка.
– Да, Бабуля, привет, – ответил я.
– Слушай, а давай вместе съездим в Гатчину к бабушке Марте? – неожиданно предложила она и тут же пояснила: – Наш сосед дядя Володя едет туда по делам и согласился нас подвезти. Ты мог бы помочь донести продукты для бабушки. Он нас отвезёт, а потом заберёт обратно. Правда, сегодня жарковато.
– Почему бы и нет? – согласился я. – Мама уехала к врачу, деда Лёша на пасеке, а собаку оставим с прадедушкой Геной.
– Вот и ладненько. Я сейчас позвоню Марте, обрадую её! Кстати, ты не видел мой телефон?
– На кухне он. Вечно ты его теряешь, Бабуля! – буркнул я и начал собираться.
Сидя в машине дяди Вовы, я вспомнил, что у бабушки Марты уже был когда-то и её кухонька мне очень не понравилась. Ещё бы! Что это за помещение такое, где за маленький столик могут сесть только двое, а третьему даже встать негде? Как же они жили там вчетвером – она, муж и двое детей? А сейчас одна-одинёшенька, но внуки, друзья и моя бабушка её навещают. Интересно, что её муж Владимир когда-то сидел с ней за одной партой – прямо как я сейчас с Василиной…
Бабушка Марта не сразу открыла нам дверь. А когда открыла, то я удивился, что мы с ней почти одинакового роста. И теперь я хорошо мог рассмотреть её светло-голубые глаза, серебристые волосы, похожие на тополиный пух. Она, худенькая, опираясь на резную деревянную палочку, стояла перед нами в узком коридоре и улыбалась, как-то странно поджав губы.
– Ой, какие дорогие гости у меня на пороге! – просияла она, и сеточка морщинок у глаз быстренько собралась в ещё более плотный пучок.
Надо же, какая симпатичная бабушка в свои восемьдесят девять лет, подумал я и тоже стал улыбаться.
В этот момент зазвонил Бабулин телефон, и мы узнали, что у дяди Володи заглохла машина. Кошмар, подумал я, теперь мне тут торчать с бабульками придётся неведомо сколько…
– Пойдёмте обедать! – предложила бабушка Марта. – Подождём вашего соседа за трапезой. Я к вашему приезду картошки наварила, и конфетки у меня есть. Проходите, дорогие, – словно читая мои мысли, предложила бабушка Марта и медленно, держась одной рукой за стенку, а другой опираясь на палку, пошла в свою крохотную кухню.
– А у вас имя необычное, – заметил я, наблюдая за бабушкой Мартой. – Очень красивое.
– Спасибо, милый, – улыбнулась она. – Это мне первого марта посчастливилось родиться. Вот и назвали так родители. Хотя по национальности я ингерманландская финка, и на финском моё имя пишется «Мартта» – с двумя «т». Но в документах у меня всегда было с одной – мы ведь жили в Ленинградской области, и мои родители родились в России ещё до революции.
– Интересно… А в Финляндии вы были хоть раз? – с искренним интересом спросил я.
Лицо бабушки стало серьёзным.
– Да, пришлось побывать и даже прожить в этой стране чуть больше года. Впервые я оказалась на своей исторической родине в самый разгар войны. Нас тогда из концлагеря «Клоога», что находился в оккупированной немцами Эстонии, на маленьком судёнышке под жуткой бомбёжкой через Финский залив переправили в Финляндию, в другой лагерь – распределительный.
– Как это? Как это в концлагерь? Там же безумно страшно! – оторопев от такой информации, переспросил я.
– Деточка, прости, что напугала тебя. Не хотела, – словно оправдываясь, сказала бабушка Марта, выставляя тарелки на стол.
– Садитесь! Садитесь, дорогая тётя! Я сама всё сделаю, а вылучше пообщайтесь с внуком, – торопливо проговорила моя бабушка и со знанием дела стала хозяйничать.
– Нет, бабушка Марта. Не напугали! Можно ещё спросить?
– Конечно, спрашивай, Елисей.
– А как это вы в концлагере оказались, и как там?
– Может, тебе лучше телевизор с мультиками включить? Вот меня угораздило сказать… – сокрушаясь, предложила бабушка Марта.
– Какие мультики?! – возмутился я, чуть не подпрыгнув на месте. – Расскажите, пожалуйста. Передо мной живой герой сидит, а я мультики смотреть стану?! Ну уж нет!
– Хорошо, коли так… Чуточку расскажу, – тяжело вздохнув, сказала бабушка Марта, а я даже заёрзал на табуретке и вперёд подался…
– Удалось мне окончить в Кикеринской школе только первый класс, а потом началась война проклятущая. Отца моего сразу эвакуировали в Ленинград с имуществом молокозавода из Волосова, а мы с мамой, дедушкой, тётей, дядей и двумя моими братьями остались. Быстро тогда нашу территорию захватили немцы, и оказались мы в оккупации. Но это было только началом бед и испытаний…
Двадцатого октября 1943 года подогнали фашисты товарный состав на станцию, выгнали людей из домов, кто в чём был, и нас в том числе. А потом быстро загрузили в один из вагонов, да так, что и присесть-то людям было некуда.
– Что, плотнее, чем мы сейчас сидим на вашей кухне? – не удержавшись от вопроса, перебил я бабушку Марту.
– Ой, да здесь хоть танцуй, а там я к маминому животу щекой прижалась и стояла так всю дорогу. Нет, нет, про этот долгий и мучительный путь больше не будем говорить. Плохо помню, плохо… А высадили нас где-то ночью у огромного болота и погнали через него куда-то. Преодолеть это препятствие не все люди смогли… Земля под нашими ногами чавкала, хлюпала, булькала, словно ругалась, что её побеспокоили. Да ещё немецкие злющие овчарки устроили на всю округу перекличку или соревнование: кто громче лает… Мне тогда думалось, что самая страшная ночь в моей жизни настала, но, как потом оказалось, не самая… Впереди ждал первый концентрационный лагерь под названием «Клоога».
– А в нём… – хотел было я уточнить, но бабушка Марта перебила:
– Нет! Про лагерь подробности рассказывать не буду. Там навечно осталась часть моей семьи. Если захочешь узнать, то почитаешь про него в литературе. А я тебе вот только что скажу: вставать приходилось в пять утра и занимать очередь за «баландой». Говорят, что там хлеб давали… Нет! Нам полагалась кружка сырой воды, в которую добавляли ржаную муку. Мутную водичку только и пили два раза в сутки. Мама мне сказала потом, что мы просуществовали в том аду, нюхая запах гари, глядя на божий свет из-за колючей проволоки, чуть больше месяца. А потом оставшихся в живых ингерманландских финнов загрузили ночью в маленькие судёнышки и отправили в порт Ханко, что в Финляндии. Это была очередная ужасная ночь! Бомбила, не переставая, наша же Красная Армия. Они ведь не знали, кого переправляют немцы… И мне хотелось крикнуть что есть мочи: «Мы это! Свои! Не стреляйте!» Но все только молились в кромешной темноте, которую периодически рассекали огненные всполохи бомбёжки. Ещё и холод пронизывал насквозь! Наше судно чудом преодолело водный барьер Финского залива и осталось невредимым…
– А другие? А другие-то что? – забыв про конфеты на столе, про время, да и, в принципе, про всё на свете, задал я свой очередной вопрос.
– Да сам-то подумай… Многие судёнышки не доплыли… Словом, так и получилось, что после длительного нахождения в концентрационном, а затем и в распределительном лагере, в конце 1943 года моя семья, а вернее сказать, то, что от неё осталось, попала на север Финляндии. Там мы работали, как рабы, на хозяина, а спали в хлеву вместе со скотиной и ели хлеб, обрезки овощей, выуживая своё пропитание из еды для свиней.
– Чудовищно! Как же так? Возмутительно! – сжимая кулаки и чувствуя, как закипает во мне яростная злость, воскликнул я.
– Разумеется, Елисей! Чудовищно! Нам не повезло с хозяином. У меня на всю жизнь осталась непереносимость того запаха. Но в холодную пору поросята меня согревали своим теплом. Я им благодарна. Помогли они выжить. Помогли! А вскоре маме каким-то удивительным образом посчастливилось познакомиться с русской пожилой женщиной. Та работала в «Соцзащите», а эмигрировала в Финляндию из России ещё в 1917 году. Эта женщина помогла маме устроиться уборщицей на текстильную фабрику, а меня пристроила в столовую при обувной фабрике. Новые условия жизни показались раем после безумного голода и антисанитарии. Каждое утро я с радостью носила завтрак хозяину фабрики на восьмой этаж. А сколько картошки перечистила за тот период да посуды перемыла в свои-то десять с половиной лет!!! Там меня уже не обижали. Хорошие были люди, хорошие… В декабре 1944 года советская власть потребовала нашего возвращения в СССР. В Россию, как ты понимаешь. Всё, думали мы, закончились мытарства и беды… Но не тут-то было! Помню, перед самым Новым 1945 годом нас опять загнали в один из товарных вагонов и повезли, как мы думали, домой. А там, батюшки мои родные, нас объявили «врагами народа»!
– Как врагами? За что врагами? Вы же еле выжили!!! – вскочив с табуретки, завопил я.
– Так, всё! Тише, пожалуйста! Ты не дома, но и дома не вопи, – одёрнула меня Бабуля.
– Простите! Не удержался! – смутившись, попросил прощения я и уселся на место.
– Ничего страшного. Это нормальная реакция. Тем более, что я теперь слышу плохо. Так что не громко мне было, не громко…
– А дальше? – нетерпеливо спросил я.
– Дальше нас в родные края не пустили, а отправили на работы, в деревню Анисимовка Калининской, ныне Тверской области. Мы там с шести утра и до ночи работали с мамой и младшим братом в колхозе. Угла своего у нас не было, а вот про родной дом в Кикерино удалось узнать из письма соседей. Писали они, что стоит он целёхонький, словно ждёт своих хозяев. Ещё узнали, что папа мой жив. Он, оказывается, всю войну проработал в Челябинске на танковом заводе. Сильно хромал он с детства на правую ногу. Вот его и не взяли на фронт. И после таких замечательных новостей мама всё-таки решила в конце августа 1945 года на свой страх и риск тайно податься домой, в посёлок Кикерино, вместе с любимой бурёнкой Стешкой. А это шестьсот километров пути по лесам, полям да болотам!
– И на чём же вы ехали? Корова же не конь, которого запрячь можно в телегу или куда там ещё?.. Кстати, а откуда корова взялась? – удивился я.
– Взялась, к счастью! Немцы ведь забрали нашу молодую корову перед тем, как отправить нас в концентрационный лагерь «Клоога». Мне мама говорила, что какой-то договор был у Финляндии с Германией заключён. Вот по этому договору нам по возвращении в Советский Союз и выдали корову, но, понятное дело, что уже другую – возрастную Стешку, а не нашу молоденькую Эльзу. А ещё я знаю, что финны немцам за каждого отправленного к ним ребёнка деньги заплатили. Уж сколько – не знаю, но факт такой был.
– Гады! Детей продавали! – опять возмутился я и переспросил: – А добирались-то как? Вы ещё не сказали.
– Как, как? Все шестьсот километров топали на своих двоих, босиком, без тёплой одежды, без карты, без компаса. Вставали с восходом солнца и шли до густых сумерек. Ведь рано утром становилось особенно холодно. Решили, лучше уж идти, чем мёрзнуть. Однажды за шестнадцать часов прошли около пятидесяти километров. Но узнали про километраж много позже, когда домой пришли и проложили на карте свой маршрут. Помню, сами себе тогда подивились…
– Откуда вставали? – не веря своим ушам, всё спрашивал и спрашивал я.
– Из-под куста вставали. Откуда ещё? Правда, однажды в сарай забрели, что на конце деревни стоял. Вошли, прилегли на мягкую мякину. Ночью от шороха проснулись, а над нами огромные чудовища стоят и фырчат.
Ох, мы и перепугались, повыскакивали из сарая как ошпаренные. Чуть позже мама сообразила, что это кони были, а спросонья-то – как есть чудовища в темноте. И как они нас тогда не затоптали, ума не приложу?!
А один раз мы место под берёзкой облюбовали. Только прилегли, как мне прямо на лицо что-то живое, тёплое, вроде как даже мокрое, упало. Не больно было, но как-то уж очень противно… На щеке даже слизь осталась. Я вскочила, глянь, а ствол той берёзки гадюка обвила, хвост оттопырила, а из-под него вылезают гадюшата. Да так быстро, извиваясь во все стороны. Жуткая картина! Как только они приземлялись, так головки свои поднимали, осматривались, и ну тикать в траву высокую. Но мы такими уставшими к ночлегу пришли, что дождались, пока гадюка всех родит, а их штук пятнадцать оказалось, да и заснули.
– Вот это случай! – у меня даже мурашки по спине побежали. – Неужели и страшно не было? – морщась от представленной картины, уточнил я ещё раз.
– Нет, детка, не страшно было после всего пережитого. Ты кушай, кушай. Остыло, поди, уже всё. Совсем я тебя заговорила.
– Ой, бабушка Марта, что-то мне и не хочется теперь кушать. Хочется узнать, что вы ели в пути? Столовые, кафе, магазины? Как с коровой-то? – всё больше увлекаясь рассказом бабушки Марты, интересовался я.
– Ой, насмешил! Да мы и решили направиться домой, как только кормилица Стешка у нас появилась! Доили её в пути, молоко пили, ягоды да грибы в лесу собирали. А когда уже к реке Волхов подошли, то один рыбак нам мелкой рыбёшки дал. Мы её вечером в бидон из-под молока положили, солью чуть присыпали, а утром лопали уже солёненькую. Всю свою жизнь я вспоминаю с благодарностью этого доброго дяденьку! Ведь у нас из съестного ничего уже не осталось. Хлеба мы только один раз и смогли купить на рынке. Как сейчас помню, стоил он сто сорок рублей. Эх, и ароматный же он был!!!
После этих слов бабушка Марта замолчала. Было впечатление, что она где-то там… далеко, далеко…
Но вдруг тишину будто бы порвал в клочья телефонный звонок:
– Где? Уже подъезжаете? Да! Сейчас выходим.
Это был дядя Володя. Уходить мне совсем не хотелось. А уже в машине, по пути домой, не было никакого желания с кем-либо разговаривать. Что-то явно грандиозное случилось сегодня в моей жизни… Ну, явно грандиозное!
За окном мелькали кусты и деревья, ехали машины, шли взрослые тёти и дяди, а с ними их любимые дети…
– Ну, вот мы и дома. Спасибо вам огромное, Владимир!
– Что вы, не за что, – поспешно ответил бабушке дядя Володя, и затем добавил: – Простите, что ждать пришлось, пока я машину чинил.
– Нет, нет! Всё замечательно получилось! До свидания! – ответила Бабуля, захлопывая дверь автомобиля.
«Какие мы всё-таки счастливые», – подумал я, входя в дом.
– Дедушка Гена, это мы. А где мой пёс Чижик?
– В комнате он. Ты его закрыл, а я решил, что так и надо. Ну, попищал он чуток, а потом перестал. Спит, наверное.
– Как спит? Как в комнате? У него же ни воды, ни еды нет! Чижик, ты где? – с этими словами я подбежал к двери нашей мальчишеской комнаты. Распахнув её, я почувствовал, как волна горячего воздуха окатила меня с головы до ног, и тотчас ринулся на кухню за водой.
– Пей, мой дорогой, пей водичку, мой любимый! Прости! Прости меня! Я очень виноват! Бедный мой верный пёс! Пей, Чижик, пей, – причитал я, сидя на коленях рядом с Чижиком у миски с водой. Пёс жадно пил и косился на меня карими глазами. Потом он вдруг прекратил лакать воду, протянул мордочку к моей руке, лизнул её и после этого снова продолжил пить…
Врачам Ленинграда!
Вспомним героев – врачей Ленинграда!Их не сломила фашистов блокада!В городе битва велась каждый день,Голод ходил за бойцами, как тень,Смерть поджидала на каждом шагу…Странным, однако, казалось врагуТо, что очаг смертоносных инфекцийЛюди-герои без чудо-инъекций,Без хлеба в достатке и личной защитыВсё ж потушили… Сдались гепатиты,Тиф, дифтерия и лептоспироз…Ад эпидемий свой флаг не вознёс!Злыдень-чума – и не пискнула даже,Хоть крысы-гиганты в стенах ЭрмитажаДобрались до трона, но в страхе ушлиТак же, как фрицы с нашей земли.Люди-герои: врачи, санитарыКровью своею гасили пожары…Многие пали, спасая других.Вечная память подвигам их!
