Полная версия:
Ураган
Анна устроилась на заднем сиденье автомобиля, который он взял сегодня утром, чтобы свозить ее на ярмарку в Гейтерсберге. Она сосредоточенно играет на приставке.
– Ну и погодка, Анна, верно я говорю?
Девочка не отвечает ему, и он повторяет фразу снова.
– Ну да, типа того, – на этот раз отзывается она. – У вас в Бангладеш такие же сильные дожди?
– Ага. Иногда они не стихают на протяжении многих дней. У нас даже есть особое время года – сезон штормов. Каль Байсакхи – Темная весна.
Ему на ум приходят картинки из детства – те, что он помнит: как он смотрит телевизор, как поет гимн перед программой новостей на бенгальском в восемь часов, а потом снова, в десять, когда новости выходят на английском. Экран мог погаснуть в любой момент без всякого предупреждения – всякий раз, когда случался перепад напряжения. В этом случае Рахим, Захира и Рина блуждали в темноте, спотыкаясь и перекрикиваясь друг с другом, пока кто-нибудь из них не отыскивал длинные тонкие свечи, которые обычно хранились в ящике на кухне. Тогда их зажигали от огня газовой плиты и отправлялись на улицу, навстречу миру, залитому светом луны и звезд.
Он помнил в Дакке два больших наводнения, когда по улицам плавали на лодках, а вода поднялась до половины высоты их дома. Дом. Он помнил, как просыпался в этом особняке под резкие крики воронов, которых ему так не хватало в Америке. В ноздри бил запах жарящихся лепешек. Чай со сладким печеньем ему подавали на подносе, а железные оконные рамы были влажными от зимнего тумана. Еще он помнил летающих тараканов. Здоровенных мотыльков, которые хлопали крыльями, кружась вокруг фонарей. Ребенком он с радостью выбегал навстречу ливням – струи дождя нещадно хлестали по телу и земле, оставляя после себя огромные лужи.
Мужчина рассказывал об этом Анне понемногу, фрагментарно, всякий раз поражаясь собственному бессилию передать прелесть и красоту картин, свидетелем которых он стал. Иной язык убивал всё их очарование, отчего он уже и сам начинал задаваться вопросом, правда ли они достойны такого восхищения.
Машину несколько раз слегка заносит на мокрой автостраде. Некоторое время они едут в молчании. Наконец Анна его нарушает.
– Мы доедем без проблем, баба? – спрашивает она. Обращение «отец» она произносит на бенгальском – это одно из немногих слов на этом языке, которые она знает.
– Ну конечно, разве что опоздаем немного.
– Сколько тебе осталось?
Внезапность ее вопроса обескураживает его.
– В смысле? – Вопрос вдобавок оказывается еще и болезненным, хотя девочка не собиралась задеть его чувства.
– Мама сказала, что тебе тут осталось всего три месяца.
– Да, примерно три.
– И что ты будешь делать?
– Надеюсь, я к этому моменту найду работу, и нам будет не о чем переживать.
– А ты можешь просто сказать, что ты мой папа и тебе надо остаться?
– Эх, солнышко, если бы всё было настолько просто.
Как это ни странно, но происшедшее, вопреки здравому смыслу, сейчас представляется чередой неожиданностей. Он вернулся сюда по студенческой визе шесть лет назад, когда Анне шел всего четвертый год. Он не сомневался, что после окончания аспирантуры получит рабочую визу на год, но при этом никто не сможет дать ему гарантий, что он останется тут навсегда. Он словно сидел в лодке, которая на дикой скорости несется к водопаду, блаженно наблюдая за тем, как обрыв становится всё ближе. Паниковать он начал только сейчас.
Когда они подъезжают к съезду с автомагистрали, дождь становится тише, а небо приобретает лиловый оттенок, как у синяка. Они сворачивают с трассы, и порывы ветра награждают автомобиль серией тычков – словно хулиган, напоминающий о том, что это еще не последняя встреча с ним.
Когда они сворачивают на дорожку, обрамленную елями, ведущую к дому Анны, становится слышно, как под колесами похрустывает гравий. «Шеви-Малибу» на фоне особняка во французском колониальном стиле смотрится максимально неуместно. Шахрияр делает глубокий вздох и выходит из машины.
Вэл встречает его у дверей. На ней свитер свободного покроя и штаны для занятия йогой. Рыжие локоны перехвачены резинкой для волос.
Она треплет Анну по волосам.
– Привет, кроха. Ну как, хорошо оттянулась с папой?
– Мы наелись ирисок, – Анна обнимает мать.
– Ну и как они тебе?
– Когда ели – нравилось, а сейчас думаю – так себе.
Вэл смеется и в шутку щиплет Шахрияра:
– А ты что скажешь?
– Что тут сказать? Привез ее домой целой и невредимой.
Анна расталкивает взрослых:
– А где Джереми?
– Здесь, егоза! – раздается из фойе зычный баритон.
Анна с восторгом кидается на голос, и у Шахрияра опускаются руки.
– Есть минутка поговорить? – спрашивает он Вэл.
Они выходят на покрытую гравием дорожку.
– Ты рассказала Анне о том, что у меня проблемы с визой?
Вэл смотрит куда-то за его плечо. Крошечные морщинки в уголках глаз – единственное свидетельство их уже десятилетнего знакомства, да и то они становятся видны, только когда Вэл улыбается.
– Должна же я была ей что-то сказать. Она спрашивала о планах на Рождество. Ну и мне показалось важным поставить ее в известность, что тебя тут, может, уже не будет.
– Я бы предпочел рассказать ей обо всем сам. Ну, или, по крайней мере, ты могла бы предупредить, что собираешься с ней говорить на эту тему. А я бы уж сам ей сказал.
– И когда, позволь узнать?
– Не знаю, – вздыхает он.
– Какие-нибудь успехи в поисках работы есть? У тебя осталось не так уж много времени.
* * *Несколько позже он ждет наверху, пока Анна не подготовится по сну. Он считает вслух, покуда дочь чистит зубы (она останавливается, когда он доходит до ста двадцати), следит за тем, чтобы она хорошенько поработала зубной нитью, после чего встает у ее двери, ждет, пока она не переоденется в пижаму. Наконец, она разрешает зайти.
Ее комната располагается на чердаке под самой крышей с пологим наклоном. Спальня отделана деревом и очень уютная. Кровать стоит в самом углу. За единственным ромбовидным окном заливается слезами дождь – он вернулся, как и обещал. За стеклом качаются ветви дуба, что растет во дворе. Где-то в отдалении тихо рокочет гром.
– У меня кое-что для тебя есть, – говорит Шахрияр, когда Анна залезает под одеяло.
Он сует руку в рюкзак, который таскал с собой весь день, и принимается шарить в нем на ощупь. Пальцы проходятся по зиплоковым пакетам с нарезанными яблоками и крекерами, бутылкам с водой и другим свидетельствам того, что он провел день с дочерью. Наконец, он достает книгу с потрепанными уголками в серой войлочной обложке. Заглавие начертано красными, как знамя революции, буквами. На бенгальском написано রশু দেশের উপকথা – «Русские сказки».
– Когда мне было столько, сколько тебе, это была моя самая любимая книга. Это собрание русских сказок, переведенных на бенгальский язык.
Девочка не выказывает и толики переполняющего его восторга, и мужчина умолкает, будто спотыкается. В который раз его посещает ощущение, что из него никудышный отец. «Ничего толком сделать не могу», – думает он.
– Что, солнышко, даже посмотреть не хочешь?
– Я ведь не читаю по-бенгальски.
– Я знаю. Беру это на себя. Как и перевод.
Решив, что лучше потом извиниться за инициативу, нежели спрашивать разрешения дочери, он принимается читать о приключениях отважных героев, которых всякий раз неизменно зовут Иванами, о мудрых царевнах, о волках, говорящих на человеческом языке, о Бабе-яге – злой ведьме, живущей в избе на куриных ногах. Так проходит полчаса. Наконец он откладывает книгу в сторону.
– Не понравилось?
Девочка ерзает в постели и мотает головой.
– А почему?
Вместо того чтобы ответить, она поднимает на него взгляд огромных серых глаз, которые ей достались не от него, но и не от Вэл.
– Можно я тебе кое-что расскажу, баба?
– Ну конечно.
– Джереми хочет, чтоб я его звала папой.
Мужчине приходится собрать в кулак всю свою волю, чтобы его тон остался небрежным:
– Вот как?
– Ну, мне так кажется.
– А почему тебе так кажется?
– Когда он укладывает меня спать, подтыкает одеяло и целует перед сном… ну, мне кажется, что он хочет, чтоб я назвала его папой.
– А тебе этого самой хочется?
– А ты на меня очень сильно рассердишься?
– Нет, – отвечает он. – Он просто отличный папа. И поэтому, если тебе хочется, можешь его так и называть.
– Правда? – Девочка так и горит желанием получить от него разрешение. Это ясно написано на ее лице.
– Правда.
Он обнимает ее, сдерживая ревность, которая вспыхивает в нем от просьбы дочери. Чего тут удивляться? Это он обязан Анне, а не наоборот. В жизни, полной неожиданностей, надо уметь быстро привыкать к внезапным поворотам судьбы.
Джамир
Читтагонг, Восточная Бенгалия (Бангладеш), ноябрь 1970 годаДжамир встает до рассвета. Лунный свет, проникающий сквозь окно, заливает его тело – загорелое, жилистое, такое же, как и у сотни других рыбаков в их деревне.
Он поднялся на час раньше обычного, зная, что Хонуфа будет еще спать.
Достав самокрутку, выходит, прислоняется к глинобитной стене их хижины и закуривает, делая глубокие затяжки. На небе застыли облака, кажущиеся удивительно светлыми в этот предрассветный час. Стоит тишина, нарушаемая лишь мерным шелестом волн прибоя, стрекотом цикад да шуршанием лапок гекконов.
Он тушит окурок. Во рту привкус табака, а кожу приятно холодит соленый ветерок с моря. Мужчина снова заходит в хижину. Берет свой скарб: сверток из кожзама, в котором лежат рубашки и запасная лунги[5]. Подойдя к стене, он кидает взгляд на спящих домочадцев, неподвижно лежащих на кровати, и тянется наверх, туда, где стена примыкает к соломенной крыше. Мужчина вздрагивает, когда его пальцы вновь касаются того, что он обнаружил несколько дней назад. Плоское, продолговатое, прямоугольной формы.
Письмо.
Он тихо выходит, прихватив его с собой.
* * *Прежде чем двинуться вдоль берега на запад, к дальней оконечности порта, где у шаткого причала стоит его траулер, ему приходится миновать сотни лодок, напоминающих ему о его прошлой жизни. Солнце еще не встало, и потому тип той или иной лодки можно угадать лишь по ее смутным очертаниям. Тут и двурогие сампаны, и изящные баламы, и небольшие бхелы[6].
Меж лодок мелькают силуэты. Другие рыбаки. Они смотрят на него, но при этом ничего не говорят.
Вскоре становится виден и траулер. Он называется «Сонамоти», что значит «Золотая девушка». Название начертано на борту здоровенными зелеными буквами. Это самое большое судно во всем порту – длиной двадцать два метра.
Он поднимается на корабль по сходням. Тонкие доски под его ногами протестующе стонут. Он направляется в трюм, где стоит вода в масляных разводах всех цветов радуги. Чтобы ее вычерпать, у него уходит битый час. Затем он принимается чистить шпигаты[7], дурея от вони дизельного топлива и рыбьих потрохов, которая уже стала для него невыносимой. Встает жестоко палящее солнце, а он всё работает.
Появляется капитан Аббас с остатками команды: матросом Гаурангой – седым моряком-индусом, который умолкает только для того, чтобы сплюнуть – его слюна красная от сока листьев бетеля, которые он постоянно жует, и немногословным мусульманином Хумаюном, являющимся его полной противоположностью. И тот и другой – опытные мореходы, которые учат Джамира, как разбираться в морской рыбе, как сортировать ее, как осматривать сети и поддерживать в рабочем состоянии двигатель.
Сын Аббаса Маник – ровесник Джамира и часто его задирает, и потому мужчина старается Маника избегать. Мужчины наскоро здороваются друг с другом, после чего расходятся по местам. Аббас встает за штурвал, а остальные удаляются под палубу. Вскоре траулер начинает удаляться от пристани. В такие моменты Джамира неизменно охватывает странное чувство опустошенности. Он уже два месяца служит на траулере, приняв неожиданное предложение Аббаса стать членом команды. За это время Джамир всё еще не успел привыкнуть уходить так далеко от берега. И тем не менее, рыбача на маленькой гребной лодке, он понимал, что сражается с морем отнюдь не на равных. На траулере мужчина чувствовал себя уверенней, да и сети теперь они закидывали глубже.
Закончив наиболее важные дела, Джамир отправляется на камбуз. Там находится его импровизированная постель: старые армейские одеяла и тонкая плоская подушка. Он принимается проверять, всё ли на месте, и слышит над головой скрип половиц, приглушенный разговор, а затем тяжелые шаги на лестнице. Это спускается Аббас. Он средних лет и носит отглаженную белую рубашку, облегающую его большое пузо. Джамир здоровается с ним, покуда капитан выгружает содержимое своего мешка на стол: тут и ароматные лаймы, и зеленые гуавы, и большой колючий джекфрут, и слоновые яблоки, и пучки шпината, и мангольд. Белок команда получает из рыбы, которую ловит.
Поверх всего этого Аббас кладет экземпляр центральной газеты. Как раз на сгибе – фото усатого человека в черном жилете поверх белой футболки, который обращается к какому-то собранию.
– Ну и что ты думаешь об этом Муджибе?[8] – спрашивает капитан.
Джамир имеет самые смутные представления о политических взглядах Аббаса и потому не торопится с ответом. Хорошенько всё взвесив, он наконец отвечает:
– Вроде бы человек неплохой. Люди в деревне говорят, что на ближайших выборах будут голосовать за «Народную лигу»[9].
– А ты?
– В день выборов я буду на корабле, с тобой.
Аббас фыркает:
– Хочешь сказать, тебе плевать на «Программу из шести пунктов»? Что мы сами о себе позаботиться не можем, без этих западных пакистанцев, которые вечно суют нос не в свое дело и прикарманивают всё, что плохо лежит?
Джамир в смущении качает головой:
– Баду, ты задаешь слишком сложные вопросы человеку, который даже не умеет читать. Пусть политикой интересуются богачи да помещики вроде нашего заминдара Рахима.
При упоминании Рахима Аббас недовольно кривит рот.
– Я бы не придавал такого значения этому человеку. Он куда менее сведущ, чем ты думаешь.
Много лет назад, до того как Рахим, нынешний заминдар, переехал из бурлящей жизнью Калькутты к ним в деревню, вступив во владение полями и рыбацкими судами, Аббас командовал флотилией лодок, принадлежавшей предшественнику Рахима. Стоило Рахиму перебраться в деревню, как он тут же быстро и без всяких церемоний отстранил Аббаса от дел. За многие годы, что прошли с тех пор, появилось множество самых разных слухов, объяснявших причину произошедшего.
– Это я как раз понимаю, – кивает Джамир. – У нас с ним в отношениях тоже далеко не всё гладко.
– Ну да, – кивает Аббас. – Мы все помним, как он тебя бросил с Хонуфой в тот самый момент, когда вы так в нем нуждались.
Джамир пожимает плечами:
– Я признаю, они с моей женой были очень близки. С юных лет он был для нее как отец. Но сколько лет уже прошло! Мы вполне справляемся и без его помощи. Ну а мне многого не надо. Лодка да руки с ногами, чтоб работать, – большего мне и не требуется, чтоб прокормить семью.
Аббас кладет ему на плечо тяжелую теплую руку.
– Пока я жив, у тебя будет и лодка, и работа в избытке.
* * *Джамир выходит на палубу, чтобы осмотреть сеть – вдруг она где порвалась. Сеть в длину почти полтора километра, она намотана на большущий железный ворот. К тому моменту, когда он заканчивает, жирное солнце уже тычется краешком пуза в искрящееся море, которое приобрело синий оттенок, под цвет павлиньего хвоста. Корабль уже достаточно далеко ушел от берега.
Джамир потягивается – вроде можно и заканчивать с работой. Он вздрагивает, слыша внезапный всплеск. За кораблем выпрыгивает из воды стайка летучих рыб: рты разинуты, тела переливаются серебром, плавники-крылья отсвечивают розовым в свете заходящего солнца. Джамиру вспоминается момент, когда он увидел этих рыб впервые. Именно тогда он в первый раз осознал, до какой степени он чужой огромному океану, таящему в своих глубинах бесчисленное множество чудес. Краткий полет рыб над водой вполне можно сравнить с его краткими выходами в море: ведь это не более чем шанс бросить мимолетный взгляд на удивительный, совершенно ни на что не похожий мир.
– Ну прям глазам не верится, точно?
Джамир снова вздрагивает, услышав под ухом чей-то голос. Это Гауранга в тонкой белой рубахе и лунги, обернутой вокруг ног на манер панталон. Левый глаз закрывает повязка. В сочетании с морщинистым небритым лицом и волосами, которые треплет ветер, она довершает образ настоящего морского волка.
– Рыбы выпрыгивают из воды, птицы, наоборот, ныряют в воду. Что за удивительный мир сотворил для нас Всевышний.
– И не говори, – соглашается Джамир. Ему спокойно в обществе Гауранги.
– Я видел, ты говорил с капитаном. Что-то случилось? Ты попал в беду? Или нам всем что-то угрожает?
– Ничего вам не угрожает. Что же до меня… даже не знаю…
– Я бы не был так в этом уверен, – произносит Гауранга. – Видишь те пышные темные тучи, что чернее девичьих волос? Они сулят приближение шторма. Сильного шторма.
Джамир смотрит, куда указывает палец Гауранги. На западе действительно собираются тучи, словно их сбивает там в кучу чья-то гигантская рука.
– Капитану сказал?
– Не-а. Я думаю, он и сам не слепой. В любом случае, я так погляжу, шторм направляется к берегу, и нам, по идее, удастся его обойти, максимум краешек заденем. Мы ведь идем на восток, к Бирме.
Значит, буря идет к берегу. Хонуфе и его сыну придется противостоять буйству стихии в одиночку.
Гауранга догадывается, о чем он думает.
– Я бы на твоем месте особо не переживал бы насчет родни. Они ведь на суше. Там, в отличие от моря, всегда есть где спрятаться.
– Это если их предупредят, – отвечает Джамир, разглядывая оберег на шее пожилого матроса. Гауранга улыбается, поняв, на что смотрит Джамир. Он снимает оберег и дает его собеседнику. Ничего подобного Джамир прежде не видел. Талисман длиной с ладонь, иззубренный и острый. Больше всего он напоминает острие копья, сделанное из кости.
– Шип хвостокола, – поясняет Гауранга.
Джамир едва не роняет оберег. Скаты-хвостоколы у них в заливе считаются большой редкостью, за всю свою жизнь он видел их раза два. Воплощение грации и скорости, таящее в себе опасность. Эти создания вызывали у Джамира страх.
Он протягивает оберег Гауранге, но тот качает головой.
– Поноси пока сам. Прочувствуй, каково это. Иногда полезно иметь под рукой штуковину, на которую можно излить свои страхи и тревоги. Когда мне неспокойно на душе, я поглаживаю эту вещицу, и мне вроде становится легче.
– Я не могу это у тебя взять.
– Можешь и возьмешь. Пусть побудет у тебя, пока не успокоишься. А потом, если захочешь, вернешь ее мне.
Джамир надевает амулет на шею, прячет его под рубашку. Острая твердая кость раздражающе тычется в кожу.
– Ничего, скоро привыкнешь, – ободряюще кивает Гауранга. – Отец говорил, что это даже хорошо, когда тебе постоянно немного неприятно. Так человек ведет себя честнее.
– Тогда, видать, я очень честный человек, – отзывается Джамир. – Спасибо тебе.
– Рад помочь, – Гауранга подается вперед и понижает на тон голос. – Не сомневаюсь, ты весь день вкалывал. Вечером, когда будешь свободен, загляни к нам с Хумаюном в машинное отделение. Выпьем. И может, я расскажу, откуда у меня это, – он показывает пальцем на оберег.
* * *После того как Гауранга уходит, Джамир работает еще с полчаса, после чего отправляется на камбуз, что-нибудь наскоро перекусить. Спустившись по лестнице, он обнаруживает, что кто-то копается в его вещах у постели.
В три шага он сокращает расстояние между собой и стоящей к нему спиной фигурой. Маник оборачивается и задирает руку с письмом. Высоко – Джамиру не достать.
– И что же это я нашел?
– Отдай! Кто разрешил тебе рыться в моих вещах?
– Эй, полегче, – Маник выдергивает письмо из конверта. Хмурится, старательно изображая величайшее изумление на потном рябом лице. Качает головой. – Что это такое? Любовное послание от твоей жены? Я и не знал, что ты умеешь читать. И что ты делаешь на корабле? Тебе место в университете.
– Маник, – в дверях стоит Аббас. Он мрачнее тучи. – Отдай.
Дородный капитан заходит на тесный камбуз. Оттого что тут собралось сразу три человека, становится невыносимо жарко. Джамир чувствует, как по спине катятся вниз капельки пота.
Маник не выдерживает взгляда отца, кидает письмо на кровать и, набычившись, уходит.
– Тяжело смотреть, как дети вырастают, а когда они себя паскудно при этом ведут – тяжело вдвойне, – вздыхает Аббас. – Хочу извиниться за сына. Он самый младший, и потому я его не порол, хотя надо было бы. Может, другим человеком бы стал.
– Я твой работник, так что это я должен извиняться, – отвечает Джамир, и вдруг у него вырывается невольное: – То письмо, что держал в руках твой сын… Я нашел у себя в хижине. Мне кажется, жена его прятала от меня.
– Ясно. Хочешь, чтоб я его тебе прочел?
– Да.
– Мы можем его выкинуть, забыть о его существовании и о том, что ты его нашел.
Джамир качает головой:
– Нет. Я хочу знать, о чем там речь. И я со всем почтением прошу тебя его мне прочесть.
– Ладно, если ты так этого хочешь, – Аббас протягивает мясистую руку. Корабль немного покачивается, а вместе с ним и лампа под потолком. Лицо Аббаса то заливает свет, то оно пропадает в тени. Джамир протягивает письмо и поспешно делает шаг назад, словно страшась некоего злого духа, который внезапно может выпорхнуть из конверта. Аббас молча пробегает глазами письмо от начала до конца. Закончив, он поворачивается к иллюминатору и долго в него смотрит.
– Что там?
– Жуткие, срамные вещи, – отвечает Аббас.
– Что именно? Скажи! От кого оно? Что там написано?
– Оно не подписано. И… лучше тебе не слушать эти мерзости.
Джамир падает на колени:
– Прочти его мне. Умоляю!
Капитан поднимает его на ноги.
– Я не стану травить воздух ядом тех слов, что начертаны на этой бумаге. Что тебе еще надобно знать? Прости, сынок. Я твой сосед, твой друг, я знаю тебя и твою супругу уже много лет. Вот даже когда несколько месяцев назад она служила у меня домработницей, моя жена только и делала, что нахваливала ее. Ее измена лишь печалит меня.
– Я тебе не верю, – Джамир качает головой. – Не верю, и всё тут. Ты врешь.
– Неужто в это так сложно поверить? – капитан выдерживает его взгляд.
Намек на прошлое Хонуфы приводит Джамира в ярость.
– Да как ты смеешь поминать об этом? Она была совсем юной, почти девочкой. Я смирился с тем, что случилось, а как другие к ней относятся – мне плевать.
Аббас протягивает ему письмо:
– Если за ней нет вины, может, ты просто обо всем спросишь ее сам?
Он берет письмо и находит в себе силы уйти. Капитан говорит что-то еще, но Джамир пропускает его слова мимо ушей. Море сейчас совершенно спокойно, ни малейшего намека на качку. Джамир этому рад – он боится, что ноги сейчас могут его подвести. Каким-то чудом ему удается подняться по лестнице и выйти на палубу. Сгущаются сумерки.
Надо чистить шпигаты.
Он направляется к ним. Опускается на четвереньки и принимается за работу. Он трудится, покуда не начинают кровоточить пальцы.
Шахрияр и Анна
Вашингтон, США, август 2004 годаШахрияр читает Анне, пока она не засыпает. Он целует ее в щеку и выходит из спальни дочери.
Спускается вниз. Пока он идет к фойе, его глаза выхватывают длинный комод у стены, на котором стоят фотографии. Он останавливается и принимается их разглядывать. Вот Анна, Вэл и Джереми в концертном зале, вот они у торгового центра в погожий летний день. Его дочь сидит на широких плечах Джереми. Фотографии расставлены в хронологическом порядке. На самых ранних крошечная Анна взмахивает теннисной ракеткой, собираясь нанести удар по мячу, который не попал в кадр. Вот она идет куда-то, держа за руку Вэл, оглядывающуюся на фотографа, вот сидит в пуховике на снегу, выглядывая из капюшона. Есть фотографии, где Вэл с Джереми. На одной из таких фотографий она задувает свечи на торте, одной рукой отводя со лба упрямый локон волос. На другой – на последнем месяце беременности нежится в кресле у камина. Вот она в окружении друзей салютует бокалом и смотрит в камеру, а вот в одиночестве задумчиво смотрит в окно, устремив взгляд в сторону холмов.
Ни на одной из этих фотографий Шахрияра нет.
* * *Шахрияр возвращает машину, которую брал напрокат, после чего едет на метро домой. До съемной квартиры на юго-западе Вашингтона он добирается в одиннадцатом часу вечера. На ужин – курица на гриле и салат из шинкованной капусты. За едой он смотрит телевизор.
В новостях в основном говорят о предстоящих президентских выборах. Он с вялым интересом смотрит, как сенатор от Мэриленда Пабло Агилар выступает на съезде Республиканской партии. Высокий, с блестящими каштановыми волосами и белозубой улыбкой, он быстро стал узнаваемым, и его часто показывают по телевизору. Он говорит страстно и вроде бы искренне – сперва о войне в Ираке, а потом о своем детстве и родителях-иммигрантах из Мексики. Его отец работал водителем грузовика, а мать уборщицей в отеле. Само собой, они были способны на большее, но они смирились со своим уделом, чтобы обеспечить лучшую жизнь сыну, которому удалось сперва пробиться в Йельский университет, а потом еще и выиграть стипендию Родса[10] для дальнейшего обучения. В завершение своей речи Агилар отмечает, что ему помогла добиться таких результатов непоколебимая вера в том, что упорный труд в Америке непременно приведет человека к успеху. Не так важно, откуда человек родом, важно, к чему он стремится.
