Письма, 1926-1969

Вчера вышел первый номер Wandlung. Я приложу его к письму. Не хотели бы Вы написать для нас статью? Объем ограничен двенадцатью машинописными страницами. О чем – решать Вам. Может быть о том, что объединяет нас – я имею в виду американцев и европейцев (в том числе, конечно, и немцев) – несмотря на границы? Или лучше обратиться к более конкретной теме, например, написать обзор американской современной философской мысли – это здесь очень нужно. Если какой-то из материалов первого выпуска вдохновит Вас на возражения – мы будем очень рады! Гонорар (25 марок за страницу), к сожалению, очень невелик. Даже здесь на эти деньги ничего не купишь, ни за марки, ни за талоны. Простите эту прозу жизни, в мире такая неразбериха, он только встает на путь, возможно, встает на путь, который сможет вернуть его к порядку, в мире, где возможна жизнь ради человеческого долга.

10 декабря 1945

Вы пишете: «возможно, за эти годы я подумала о чем-то или совершила что-то, что показалось бы Вам удивительным…» Я благодарен Вам за Ваше доверие. Когда кому-то становится безразлично, что говорят «люди», которые стали массой и олицетворяют собой эпоху, и когда кто-то, как я, переживает удивительные перемены: оставлен без внимания на многие годы и забыт, а теперь получает больше двадцати писем в день и окружен бледной славой, человек становится эмоциональнее, ему нужны известия от немногих. Поэтому Ваша преданность меня окрыляет. Как бы я хотел услышать что-то о «чужаках», быть с Вами рядом, отвечать Вам. Я уже знаю, что это будет поводом доказать мои идеи, а также, чего бы это ни стоило, усилить мое уважение к Вам.

По-английски я читаю с трудом, иногда приходится заглядывать в словарь. Говорить не могу вовсе. Но читаю с удовольствием. Меня восхитили Ваши работы о Немецкой проблеме (в Partisan Review9) и о Немецкой вине10. Мне казалось, что наконец я могу наполнить легкие воздухом, которого мне так не хватало: непринужденность, справедливость и скрытая, почти лишенная языка любовь. Лишь так можно говорить о подобных вещах. Мы были очень воодушевлены, когда летом Ласки одолжил нам номер Partisan Review, словно возродился мир, в котором мы снова можем говорить и спорить и совсем не в том ключе, что свойственен американским газетам и так утомителен. Мне особенно понравилась статья Дуайта Макдональда11, также о проблеме вины.

Меня гнетет вопрос, должна ли Германия отречься от Томаса Манна как от этика и политического деятеля12. Я так высоко ценю его как писателя и романиста, что не хочу выступать с какими бы то ни было упреками в его адрес. Однако, если он сам не сделает ничего, чтобы разобраться с этой путаницей, мне придется найти подходящие слова, чтобы высказаться о его нападках и отношении – ведь он немец, и говорит от имени немцев. Если только в этом будет смысл, выступление должно быть продуманным. Нужно было бы дойти до самой его работы о Фридрихе Великом13, написанной в 1915 году (которая тогда мучила меня так же, как и его нынешние разглагольствования)14. Но надо ознакомиться и с его обращениями на радио15. Если, как я слышал, они будут опубликованы в одном томе, и Вам удастся их получить (их должны издать в Швеции), могу ли я, помимо всего, что Вы уже подарили нам, попросить Вас передать мне и эту книгу? Но в этом, конечно, нет никакой необходимости, и я совсем не уверен, стану ли вовсе что-то писать. Мне нравится его сын, Голо Манн16. Я совсем не хочу причинять ему боль. К слову: когда совсем недавно умер Верфель17, Голо произнес очень трогательную речь на Radio Luxemburg, пока отец хранил молчание, находясь в Америке.

Прошу Вас простить мой почерк,

С приветом

Ваш Карл Ясперс

1. Эрна Дугенд-Ясперс (1885–1974) – младшая сестра Я., с которой его связывали близкие отношения на протяжении всей жизни.

2. Arendt H. Race-Thinking before Racism // The Review of Politics, January 1944, vol. 6, no. 1, p. 36–73. Arendt H. Imperialism, Nationalism, Chauvinism // The Review of Politics, October 1945, vol. 7, no. 4, p. 441–463.

3. Arendt H. German Guilt // Jewish Frontier Anthology 1934–1945. New York 1945, p. 470–481. До этого опубликован: Arendt H. Organized Guilt and Universal Responsibility // Jewish Frontier, Januar 1945, vol. XII, No. 1. p. 19–23; Арендт Х. Организованная вина и всеобщая ответственность // Арендт Х. Опыты понимания. М.: Издательство Института Гайдара, 2018, с. 235–251.

4. Первый том «Философской логики», «Об истине», был написан во время войны, однако опубликован лишь в 1947 г.

5. Так же во время войны Я. закончил «переработанное» 4-е издание «Всеобщей психопатологии», вышедшее в 1946 г.

6. См. п. 29.

7. Теологический факультет Гейдельбергского университета, как и медицинский, был открыт раньше остальных факультетов, в ноябре 1945 г. Два часа в неделю Я. читал там лекции из курса «Введение в философию».

8. В рамках курса «Введение в философию».

9. См. п. 31, прим. 8.

10. См. прим. 3.

11. Дуайт Макдональд (1906–1982) – издатель журнала Politics. Статья: Macdonald D. The Responsibility of Peoples // Politics, March 1945, p. 82–93.

12. Я. и Томаса Манна (1875–1955) не связывали особенно близкие отношения, что несколько преуменьшено в этом письме.

13. Thomas Mann: Friedrich und die große Koalition. Berlin, 1915; Манн Т. Фридрих и большая коалиция // Манн Т. Аристократия духа. М.: Культурная революция, 2009, с. 11–59.

14. Возможно, речь идет о выступлении Томаса Манна «Германия и немцы», текст которого был опубликован в октябрьском выпуске Neuen Rundschau в 1945 г. в Стокгольме (См.: Манн Т. Германия и немцы // Манн Т. Собрание сочинений в 10 т. Т. 10: Статьи. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961, с. 303–326).

15. Манн Т. Немецкие слушатели // Манн Т. Художник и общество. Статьи и письма. М.: Радуга, 1986, с. 128–133. Вероятно, еще в 1918 г. Я. приобрел сборник «Размышления аполитичного», впервые изданный в Берлине в 1918 г., и успел прочесть его еще тогда.

16. Голо Манн (1909–1994) – в 1932 г. под руководством Я. защитил диссертацию, посвященную Гегелю (Mann G. Zum Begriff des Einzelnen, des Ich, und des Individuellen bei Hegel. Heidelberg, 1935). На протяжении многих лет (до начала полемики по поводу книги Х. А. об Эйхмане) Я. поддерживал теплые дружеские отношения с Голо Манном.

17. Франц Верфель (1890–1945) умер 28 августа.

33. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 6 сентября 1945

Дорогой, уважаемый господин Ясперс,

Хассо фон Зеебах1 – наш близкий друг. Десять лет назад он покинул Германию совсем молодым человеком, не выдержав нацистского режима и невозможности ему противостоять. Сейчас, когда режим рухнул, ему впервые представилась возможность вернуться в Германию. Было бы замечательно, если бы Вам удалось встретиться и поговорить с ним.

Как и прежде

Ваша

Ханна Арендт

1. Хассо фон Зеебах – студенческий товарищ Адама фон Тротта, см. п. 50.

34. Ханна Арендт Карлу Ясперсу29 января 1946

Дорогой Карл Ясперс,

От всего сердца благодарю Вас за сердечное письмо. Вы пишете о доверии. Вы помните наши последние беседы в Берлине в 1933 году? Тогда Вам в сущности не удалось убедить меня в некоторых вещах, но Вы так вдохновили меня, что на протяжении многих лет Ваши взгляды были мне ближе, чем мои собственные. Я так и не написала, потому что боялась подвергнуть Вас опасности. Когда ничего не получилось с Люксембургом1, причиной тому была не только моя неряшливость. Но как я могла рассказать в телефонном разговоре или описать в письме, с какой бесконечной бумажной волокитой сталкиваются те, кто лишен гражданства.

Вы задаете вопросы, и эти вопросы действительно словно «протянутая рука». Но, конечно, я не знаю, с чего мне начать и где остановиться. Так что Вы не оставляете мне выбора и мне придется начать с того, что смутно припоминаю, кажется, где-то в феврале будет Ваш день рождения, и я счастлива и благодарна за то, что Вы родились, а я могу пожелать Вам всего наилучшего. Я видела Ваш ответ Сигрид Унсет2 в Staatszeitung3. (О причине спора я знаю только из сплетен и почти не знакома с этой «литературой», меня несколько пугает мое отвращение к ней). Ваша статья действительно словно «светлая комната», в которой вещи будто сами собой встают на свои места. Печально лишь, что Вы – до сих пор единственный, кто говорит об этом. Номер Wandlung, за который я искренне Вас благодарю и который здесь передают из рук в руки, хотя я вовсе не собиралась никому его отдавать, – хорошее начало. Ваше вступительное слово4 просто восхитительно, и я надеюсь, что Дуайт Макдональд совместит его с речью5. Мне не удалось передать текст речи в Partisan Review, так как январский выпуск был уже в печати, а ждать до апреля или мая мне не хотелось. Машинописную рукопись я передала Лео Беку6, он отвез ее в Лондон. Он так страстно хотел ее заполучить, что я отдала ему один печатный экземпляр, как только он попал ко мне в руки, так как не смогла отказать пожилому человеку, бесстрашие и самоуверенность которого так меня поразили.

Я все время вспоминаю Вашу квартиру, которая была для меня «светлой комнатой». Стул возле письменного стола и кресло напротив, устроившись в котором Вы могли так восхитительно за- и расплетать ноги. Я с легкостью могу представить, какой призрачной Вам теперь кажется Ваша квартира, но я очень рада, что она до сих пор на месте, и искренне надеюсь когда-нибудь оказаться там снова и посидеть на упомянутом стуле.

Если бы я сидела там, то могла бы рассказать Вам куда больше, чем могу в письме. Моего мужа зовут Генрих Блюхер – письменное описание невозможно. Во время войны он работал то на армию, то в университетах, то радиоведущим, так как хорошо разбирается в военной теории. По завершении войны ему удалось избавиться от всей официальной работы, и теперь он занимается economic research для крупных частных компаний. Он из семьи берлинского рабочего, изучал историю в Берлине под руководством Дельбрюка7, после чего работал редактором новостной службы и занимался самой разнообразной политической деятельностью. Старое имя можно оставить, в Америке принято, что женщина работает сама, и из-за своего консерватизма (а еще и потому, что мне хотелось, чтобы моя фамилия выдавала во мне еврейку) я вполне свыклась с этим обычаем.

Теперь Вы, конечно, скажете, что я хожу вокруг да около того, о чем Вы действительно хотите узнать. Вам, конечно же, интересно, удалось ли мне в какой-то степени устроить свою жизнь. На этот вопрос нелегко ответить. У меня до сих пор нет гражданства, а удобства меблированных комнат не всегда удовлетворительны. Мы живем с моей матерью8 в меблированных апартаментах, слава богу, мне удалось вывезти ее во Францию после ноябрьских погромов9, а после привезти сюда. Понимаете, мне не удалось завоевать уважения. Я как никогда прежде убеждена, что достойная человеческая жизнь сегодня возможна только на периферии общества, где с той или иной степенью иронии каждый рискует быть забитым камнями или умереть от голода. Меня здесь довольно хорошо знают, и в определенных вопросах я пользуюсь у некоторых небольшим авторитетом, то есть они мне доверяют. Но причина кроется в том, что они знают, что я не смогу построить карьеру, основываясь на своих убеждениях или на своих «талантах».

Возможно, примеры помогут объяснить, что я имею в виду. Если бы я хотела завоевать уважение, мне пришлось бы либо отказаться от вещей, связанных с иудаизмом, либо не иметь права выйти замуж за не-иудея. Оба варианта одинаково бесчеловечны и в определенной степени безумны. Все это звучит до ужаса напыщенно, хотя я имею в виду совсем другое. Ведь Вы справедливо замечаете: «счастливая Америка» – хотя на самом деле так называемое общество, основанное на здоровой политической системе, еще не успело стать настолько могущественным, что могло бы смириться с большим количеством исключений.

Об Америке многое можно было бы рассказать. Здесь действительно существует что-то вроде свободы, а многие люди убеждены, что без свободы не прожить. Республика – не пустая иллюзия, а благодаря тому факту, что здесь нет национального государства и не существует никакой национальной традиции, повсюду царит атмосфера свободы или по крайней мере отсутствует фанатизм – при неудержимой потребности мелких националистических политических группировок в создании клик, плавильный котел не существует даже в виде заветной мечты, не говоря уже о реальности. К тому же люди здесь, как нигде в Европе, испытывают общую ответственность за общественную жизнь. Например, когда в начале войны все американцы японского происхождения ни с того ни с сего оказались в концлагерях, по стране прокатилась волна возмущения, которая до сих пор дает о себе знать. В то время я гостила у одной американской семьи в Новой Англии. Это были самые обычные люди, у нас бы их назвали «мещанами», они наверняка ни разу в жизни не видели японца. И они, и многие их друзья, как мне позже стало известно, сразу, стихийно, обратились к своему конгрессмену с письмом, в котором требовали соблюдения конституционных прав всех американцев вне зависимости от их происхождения, они заявили, что если может произойти нечто подобное, они не будут чувствовать себя в безопасности (это были люди с англосаксонскими корнями, жившие здесь уже не первый век) и т. д.

Выдающееся понимание политико-практических вопросов, страстное стремление привести все в порядок – to straighten things out, отсутствие терпимости к страданию, стремление в условиях зачастую безжалостной конкуренции сохранить равные шансы для всех, – зачастую все это приводит к тому, что никто не беспокоится о ситуациях, в которых ничего нельзя изменить. Нас, европейцев, всегда будет поражать отношение этой страны к смерти. Принципиальное отношение к чьей-либо смерти или любой непоправимой неудаче: forget about it. И в этом снова выражается лишь принципиальная бездуховность страны – хуже всего, в силу особых причин, дело обстоит в университетах (Чикагский университет и несколько других – пусть не самые вдохновляющие, но все же исключения). Любой, у кого есть образование, уже только в силу своей интеллигентности, считает себя оппозиционером. Это приводит к повсеместному конформизму, вынужденному возмущению по отношению к Богу Успеха и т. д. Друг с другом, однако, эти интеллигенты – как Вы можете судить по Ласки – полностью солидарны, что очевидно по их лишенным фанатизма и аргументов дискуссиям.

Основополагающее противоречие целой страны – политическая свобода в сочетании с общественным рабством. Последнее пока не воцарилось повсеместно, как я уже упоминала. Но положение опасно, ведь общество организовано и ориентировано «на расовый принцип». И в отношении общества нет никаких исключений, от буржуазии и до самого рабочего класса. Конечно, это связано со «страной иммигрантов», но дело страшным образом усугубляется из-за негритянского вопроса, то есть в Америке действительно существует не только идеология, но и «расовая» проблема. Вам, безусловно, известно, что общественный антисемитизм здесь в порядке вещей, отвращение к евреям – здесь consensus omnium. Ему противопоставлена столь же выраженная обособленность евреев, которая, несомненно, их защищает. Одна родившаяся здесь молодая еврейка, моя подруга, у нас дома, кажется, впервые оказалась в обществе американца нееврейского происхождения. Это вовсе не означает, что евреи исключены из политической жизни, но в обществе представители обеих сторон предпочитают держаться «среди своих».

Моя немещанская или писательская жизнь основывается на том, что я, благодаря мужу, научилась думать политически и исторически видеть, при этом не отказываясь от еврейского вопроса, как определяющего мои исторические и политические взгляды. И это возвращает меня к Вашему вопросу о Wandlung. Стоит ли говорить, как меня обрадовало Ваше предложение о совместной работе? Как я была бы счастлива, если бы могла просто писать и отправлять.

Надеюсь, Вы поймете, что работа в немецком журнале будет для меня очень непростой. Видите ли, я достаточно несчастна из-за отчаянной решительности евреев покинуть Европу (Вам наверняка известно о настроениях во всех лагерях беженцев как внутри, так и за пределами Германии – они имеют решающее значение). Я очень напугана – гораздо сильнее чем могу описать – возможностью грядущих катастроф, в первую очередь в Палестине, из-за отношения других государств и нашей политической склонности к самоубийству. Но одно для меня очевидно: если бы евреи могли остаться в Европе, они не смогли бы остаться французами или немцами, словно ничего и не было. Мне кажется, никто из нас не сможет вернуться (а письмо – в некоторой степени и есть форма возвращения) из-за того, что теперь евреев как будто снова готовы считать немцами или кем бы то ни было еще, но только когда нас, евреев, действительно будут ждать. Это означало бы, что я писала бы с радостью, если бы могла, как еврейка, писать об одном из проявлений еврейского вопроса, независимо от всего остального, то есть от Ваших возможных замечаний, я не знаю, можете ли Вы позволить себе опубликовать это с учетом нынешних трудностей.

С Томасом Манном – выступления на радио и Neue Rundschau, а также последующие письменные высказывания по теме (на мой взгляд, особенно неприятные) – все обошлось. В вопросах политики довольно бессмысленно воспринимать этого выдающегося романиста всерьез, – даже если бы он не обладал некоторым неустойчивым влиянием. Его переписка с Вальтером фон Моло10 выглядела почти комичной. Я приложила к письму пару журналов и на днях отправлю еще несколько, они могли бы быть интересны. В них Вы найдете и несколько моих статей, вовсе не потому, что мне кажется, будто Вы обязаны их прочитать и мучить себя английским! Но лишь для того, чтобы очистить свою совесть [clear my conscience] в отношении возможно «чуждого», и потому что, не отправь я их, у меня возникло бы ощущение, что я что-то скрываю.

Я счастлива, что Вам понравилась «Организованная вина»11 (таково ее изначальное название). Я написала ее как раз, когда узнала от Тиллиха, что Вы не в Швейцарии, и много думала о Вас. Поражает не то, что подобный текст возможно опубликовать в Америке, но скорее то, что еврейская газета после стольких лет глупой пропаганды приняла текст с таким воодушевлением и нескрываемым облегчением и, включив в антологию это единственное мнение о Германии, еще раз официально его поддержала. Я посылаю Вам изначальный немецкий вариант. Так как дело в любом случае касается и Вас. Если хотите, разумеется, Вы можете опубликовать его в Wandlung12 (в том числе и в качестве противовеса – ironically speaking – плану Моргенто13).

Я с большим нетерпением жду Ваших книг. Замечательно и отрадно знать, что Вы продолжаете работать в аду и одиночестве. Также и то, что Вы снова читаете лекции, зажигает искру порядка в этом расстроенном мире. Писала ли я Вам когда-нибудь, как великолепна книга о Ницше?14

Теперь я вижу, что статья об американской философии весьма желательна для Wandlung. Но, к сожалению, я не смогу написать ее ввиду недостаточных знаний. Но, вероятно, я знаю, кого могла бы попросить – одного американца, соиздателя Partisan Review, Уильяма Барретта. Это толковый и приятный молодой человек. Только что вспомнила, что должна передать Вам привет от Кристеллера15 и от многих других (помните ли Вы одного филолога-классика, которого Вы, слава богу, сумели отговорить от изучения философии и который стал самым обычным человеком, преподает итальянский в Колумбийском университете). Он хочет узнать, что случилось с его прежним учителем Гофманом16.

Я надеюсь, письмо вышло не слишком длинным.

Будьте здоровы (как справедливо говорят евреи) и примите сердечный привет от

Вашей

Ханны Арендт

1. См. п. 20 и п. 32.

2. См. п. 31, прим. 5.

3. New Yorker Staats-Zeitung und Herold – немецкоязычная нью-йоркская газета, основанная в 1935 г.

4. Jaspers K. Geleitwort // Die Wandlung, vol. 1, p. 3–6.

5. То есть Х. А. надеется, что Макдональд опубликует вступительное слово из Wandlung вместе с речью «Обновление университета».

6. Лео Бек (1873–1956) – немецкий теолог еврейского происхождения, с 1933 г. президент Императорского представительства немецких евреев, в 1943–1945 гг. находился в заключении в концентрационном лагере Терезиенштадт, после войны был одним из авторитетнейших представителей либеральных евреев и почетным президентом «Мирового объединения прогрессивного иудаизма».

7. Ганс Дельбрюк (1848–1929) – историк, с 1896 по 1921 г. преподавал в Берлинском университете.

8. Марта Арендт-Кон (1874–1948), см. п. 55.

9. Запланированное организованное нападение на евреев в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г. («Хрустальная ночь»), ставшее причиной множества смертей и высылки тысяч евреев.

10. Вальтер фон Моло (1880–1958) – австро-немецкий писатель.

11. См. п. 32, прим. 3.

12. Arendt H. Organisierte Schuld // Die Wandlung, Jg. 1/1945–46, p. 333–344; Арендт Х. Организованная вина и всеобщая ответственность // Арендт Х. Опыты понимания. М.: Издательство Института Гайдара, 2018, с. 235–251.

13. План американского министра финансов Генри Моргенто-мл. (1891–1967), предполагавший ограничение влияния Германии аграрной сферой.

14. Jaspers K. Nietzsche. Einführung in das Verständnis seines Philosophierens. Berlin und Leipzig, 1936; Ясперс К. Ницше. Введение в понимание его философствования. СПб.: Владимир Даль, 2003.

15. Пауль Оскар Кристеллер (род. 1905) – историк философии, специалист по Возрождению, с 1939 г. проживал в США.

16. Эрнст Гофман (1880–1952) – историк философии, с 1922 г. профессор университета Гейдельберга, коллега Я.

35. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 12 и 17 марта 1946

12 марта 1946

Дорогая Ханна Арендт!

Какую радость доставило мне Ваше письмо от 29 января! Я перечитывал его снова и снова и снова убеждался в солидарности, в которой у меня нет никаких сомнений. Как она утешает! Благодарю за Вашу рукопись1, которую Вы мне подарили. Безусловно, немецкий текст отозвался во мне гораздо глубже, чем ранее английский. Две цитаты, которые я перевел в речи в январе, сейчас я мог бы исправить, как раз сейчас – во время корректуры. Если она будет опубликована, я отправлю ее Вам («О живущем духе университета»2 – в дополнение к посвящению3 Гундольфа4, уничтоженного в 1933 г. и теперь восстановленного). Безусловно, я хочу опубликовать Вашу рукопись в Wandlung. К нам нечасто попадают такие серьезные и подробные работы. Штернбергер согласен. Пока я не могу быть уверен, что не возникнет никаких возражений. В отношении всех текстов правом вето обладает издатель. Но я сделаю все возможное, чтобы «протянуть» ее. Журнал сможет гордиться собой, если удастся опубликовать Вашу статью. Меня тронуло, что Вы думали обо мне, о нашем положении в Германии, когда ее писали.

Вы почти не пишете о Вашем муже – как Вы можете! Это невероятно, но мне достаточно того, что я чувствую: он обладает невероятной душевной энергией, умный политик и Ваш достойный соратник. Расскажите ему обо мне – я очень ему симпатизирую!

Вы с воодушевлением пишете об Америке и Вашем нынешнем положении. Несмотря ни на что, это страна, к которой хочется стремиться. Я хотел бы быть американцем, если бы не был немцем.

Я полностью поддерживаю Ваше отношение к вопросу о «возвращении». Для меня это уже долгое время, благодаря жене, само собой разумеется.

Мы были бы счастливы, если бы Уильям Барретт согласился написать для нас небольшое эссе об американской философии. Но только: мы можем выплатить гонорар только в Германии. Это был бы настоящий подарок для Wandlung.

Вы цените книгу о Ницше – это очень меня ободряет. Она появилась как раз тогда, когда меня начали «объявлять вне закона», и осталась незамеченной в нацистской прессе. Извне доносились некоторые недружелюбные отзывы. Теперь уже невозможно достать ни одну из моих книг.

Нелегко рассказать о здешней жизни. Это жизнь посреди вымысла. Меня разрывают повседневные заботы. Осознанность ослабевает. Я поглощен суетой современной жизни. Продолжаться так не может. Для размышлений положение кажется безвыходным. Но, безусловно, жизнь продолжается, даже во время голода, который нас пока не коснулся. Я каждый день твержу себе: терпение и снова терпение – ни при каких условиях не терять мужества, когда делаешь все возможное, время от времени случаются радостные мгновения.

В семинаре5 участвуют несколько студентов, которые с большим рвением и пониманием изучают «Критику способности суждения». Случаются живые и толковые обсуждения. По сравнению с равнодушной массой, которую я наблюдаю на лекциях6, это похоже на сказку: несокрушимая немецкая молодежь, пусть ее численность и ничтожно мала.