Опыты понимания, 1930–1954. Становление, изгнание и тоталитаризм

Гаус: Случаи, когда родной язык был забыт: считаете ли вы, что это следствие вытеснения?

Арендт: Да, очень часто. Я видела это в людях как результат шока. Знаете, решающим был не 1933 год, по крайней мере, для меня. Решающим был день, когда мы узнали про Освенцим.

Гаус: Когда это было?

Арендт: Это было в 1943 году. И мы сначала не поверили – хотя я и мой муж всегда говорили, что от них можно было ожидать чего угодно. Но мы не поверили, потому что с военной точки зрения это было ненужно и необоснованно. Мой муж – бывший военный историк, он понимает что-то в этом деле. Он сказал, не будь легковерной, не принимай эти истории за чистую монету. Они не могут зайти так далеко. И потом, спустя полгода, мы поверили, потому что у нас были доказательства. Это был настоящий шок. Прежде мы говорили: хорошо, есть враги. Это совершенно естественно. Почему у людей не может быть врагов? Но это было другое. Тут же как будто разверзлась пропасть. Потому что мы думали, что все можно как-то исправить, поскольку в политике в определенный момент все можно исправить. Но не так. Этого не должно было случиться. И я имею в виду не количество жертв. Я говорю о методе, поставленном на поток производстве трупов и так далее – нет нужды распространяться об этом. Этого не должно было произойти. Случилось что-то, с чем мы не можем смириться. Никто не может. Обо всем остальном, что произошло, я должна сказать, что это было иногда тяжело: мы были очень бедны, нас преследовали, мы вынуждены были бежать, всеми правдами и неправдами нам пришлось через это пройти и так далее. Вот как это было. Но мы были молоды. Было даже немного весело – не могу этого отрицать. Но не это. Это было что-то совершенно другое. Лично я могла принять все, кроме этого.

Гаус: Госпожа Арендт, я хотел бы узнать, как изменилось с 1945 года ваше мнение о послевоенной Германии, куда вы часто приезжали и где были опубликованы самые важные ваши работы.

Арендт: Впервые я вернулась в Германию в 1949 году, на службу еврейской организации по восстановлению еврейского культурного наследия, по большей части книг. Я приехала по доброй воле. Мои мысли после 1945 года были такими: что бы ни случилось в 1933 году, это действительно не важно в свете того, что произошло после. Конечно, измена друзей, откровенно говоря…

Гаус: …которую испытали вы лично…

Арендт: Конечно. Но если кто-то по-настоящему стал нацистом и писал об этом статьи, он не должен быть сохранять верность по отношению ко мне лично. Я все равно не стала бы с ним разговаривать. Ему не нужно было поддерживать со мной связь, потому что для меня его больше не существовало. Это совершенно ясно. Но они не все убийцы. Были люди, которые попались в собственную ловушку, как я бы сказала сегодня. Они не желали того, что произошло после. Так, мне кажется, что основа для общения должна была образоваться прежде всего в пропасти Освенцима. И это касается многих личных отношений. Я ругалась с людьми: я не особенно милая и не то чтобы очень вежливая, я говорю то, что думаю. Но так или иначе все встало на свои места для большинства людей. Как я говорила, эти люди верили нацистам несколько месяцев, в худшем случае – несколько лет, но они не убийцы и не доносчики. Люди, как я говорила, которые «создали идею» о Гитлере. Но, в общем, самый значимый опыт по возвращении в Германию – не считая опыта узнавания, который всегда служит поворотным моментом в греческих трагедиях – это переживание сильных эмоций. И потом это была возможность услышать немецкий на улицах. Для меня это была неописуемая радость.

Гаус: Такой была ваша реакция, когда вы приехали в 1949 году?

Арендт: Более или менее. И сегодня, когда все вернулось на свои места, дистанция, которую я ощущаю, стала больше, чем раньше, когда я воспринимала те вещи очень эмоционально.

Гаус: Потому что все вернулось на свои места слишком быстро, по вашему мнению?

Арендт: Да. И часто на то место, с которым я не согласна. Но я не чувствую себя ответственной за это. Я теперь смотрю на это извне. И это означает, что я гораздо меньше вовлечена, чем тогда. Возможно, из-за времени. Послушайте, пятнадцать лет – это не шутка!

Гаус: Вы стали более равнодушны?

Арендт: Дистанцирована… равнодушна – это слишком. Но есть дистанция.

Гаус: Госпожа Арендт, ваша книга о процессе над Эйхманом в Иерусалиме была опубликована этой осенью в ФРГ. Со времени ее публикации в Америке вашу книгу горячо обсуждали. Особенно с еврейской стороны прозвучали возражения, которые, как вы говорите, частично основываются на неверном понимании и частично на умышленной политической кампании. Прежде всего, людей оскорбил поднимаемый вами вопрос, насколько евреи сами виноваты в их пассивном приятии массовых убийств в Германии или насколько сотрудничество определенных еврейских советов практически раскрывает их собственную вину. В любом случае к портрету Ханны Арендт, так сказать, эта книга ставит ряд вопросов. Если можно, я начну с такого: критика, что в вашей книге не хватает любви к евреям, болезненна для вас?

Арендт: Прежде всего, я должна, при всем дружелюбии, заметить, что вы сами стали жертвой этой кампании. Нигде в моей книге я не обвиняю еврейский народ в непротивлении. Другие делали это на процессе Эйхмана, а именно господин Хауснер из израильской прокуратуры. Я назвала такие вопросы, обращенные к свидетелям в Иерусалиме глупыми и жестокими.

Гаус: Я читал книгу. Я знаю это. Но часть критики основывается на тоне, каким написаны многие пассажи.

Арендт: Ладно, это другое дело. Что я могу сказать? Кроме того, я не хочу что-то говорить. Если люди думают, что можно написать об этих вещах торжественным тоном… Смотрите, есть люди, которые обиделись – и в какой-то степени я могу это понять, – что, например, я все еще могу смеяться. Но я действительно считала, что Эйхман – дурак. Я расскажу вам: я читала стенограмму его допроса, три тысячи шестьсот страниц, читала ее очень внимательно, и я не знаю, сколько раз я смеялась – и громко! У многих такая реакция вызвала неприязнь. Я ничего не могу с этим поделать. Но я знаю одну вещь: за три минуты до смерти я, возможно, снова засмеюсь. И это, говорят они, тон. Что тон голоса особенно ироничен – полная правда. Тон же в этом случае действительно личный. Когда люди упрекают меня в обвинении еврейского народа, это злобная ложь и пропаганда, и ничего больше. Однако недовольство тоном – это недовольство лично мною. И я не могу с этим ничего поделать.

Гаус: Вы готовы смириться с этим?

Арендт: Да, готова. Что еще можно сделать? Я не могу сказать людям: вы меня неправильно поняли и на самом деле в душе у меня происходит то-то и то-то. Это смешно.

Гаус: В связи с этим я бы хотел вернуться к вашему заявлению. Вы сказали: «Я никогда в моей жизни не „любила“ людей или общества: ни немцев, ни французов, ни американцев, ни рабочий класс или что-то в этом роде. Я в действительности люблю только моих друзей, и это единственный род любви, который я знаю и в который верю, – это любовь к конкретным людям. Более того, эта „любовь к евреям“ кажется мне, поскольку я сама еврейка, чем-то довольно подозрительным»[49]. Можно я кое-что спрошу? Как политически действующее существо, не нуждается ли человек в привязанности к группе, привязанности, которая до некоторой степени может называться любовью? Вы не боитесь, что ваше отношение может быть политически бесплодным?

Арендт: Нет. Надо сказать, это другое отношение, которое политически бесплодно. В первую очередь, принадлежность к группе – это естественное состояние. Ты всегда принадлежишь к некоей группе по рождению. Но принадлежать к группе так, как вы подразумеваете, в другом смысле, означает создать организованную группу или присоединиться к ней, а это что-то совсем другое. Этот вид организации связан с отношением к миру. Люди, которых организуют, имеют нечто общее, что обычно называется интересами. Непосредственно личное отношение, где можно говорить о любви, конечно, существует прежде всего в настоящей любви и в определенном смысле в дружбе. Там напрямую обращаешься к личности, независимо от отношения к миру. Так, люди в самых противоположных организациях могут оставаться друзьями. Но если вы путаете эти вещи, если вы приносите любовь на стол переговоров, грубо говоря, я считаю это фатальным.

Гаус: Вы находите это аполитичным?

Арендт: Я нахожу это аполитичным. Я нахожу это безмирным. И я действительно считаю это огромной катастрофой. Я признаю, что евреи – классический пример безмирного народа, сохранявшегося тысячелетиями.

Гаус: «Мир» понимается в смысле вашей терминологии как пространство для политики.

Арендт: Как пространство для политики.

Гаус: Таким образом евреи – аполитичны?

Арендт: Я бы не сказала об этом именно так, потому что общины бывали, конечно, до определенной степени также политическими. Еврейская религия – это национальная религия. Но понятие политического было применимо только с большими оговорками. Эта безмирность, от которой евреи страдали, пребывая в рассеянии, и которая – как у всех народов-парий – создает особенное тепло среди тех, кто к ним принадлежит, изменилась с основанием государства Израиль.

Гаус: Было ли что-то утеряно, то есть что-то, о чем вы жалеете?

Арендт: Да, за свободу платят дорого. Специфически еврейская человечность, основанная на их безмирности, была чем-то очень прекрасным. Вы слишком молоды, чтобы это испытать. Но это было что-то очень прекрасное, это стояние вне всех социальных связей, полная открытость ума и отсутствие предубеждений, которое я испытала, особенно с моей матерью, так же относилось ко всему еврейскому сообществу. Конечно, многое с тех пор было потеряно. За освобождение приходится платить. Я однажды сказала в моей речи о Лессинге…

Гаус: в Гамбурге в 1959 году…[50]Арендт: Да, там я сказала, что «человечность… никогда еще не переживала час освобождения даже на минуту». Видите, что это произошло и с нами.

Гаус: Вы не хотели бы изменить это?

Арендт: Нет. Я знаю, что за свободу надо платить высокую цену. Но я не могу сказать, что мне нравится за нее платить.

Гаус: Госпожа Арендт, не считаете ли вы своим долгом – публиковать все, к чему вы пришли в результате политико-философских размышлений или социологического анализа? Или есть причины молчать о чем-то, что вы знаете?

Арендт: Да, это очень тяжелая проблема. Она лежит в основе единственного вопроса, который меня интересует во всей полемике о книге об Эйхмане. Но это вопрос, который никогда бы не встал, если бы я не подняла его. Это единственный серьезный вопрос, все остальное – пустая пропаганда. Итак, fiat veritas, et pereat mundus [пусть даже рухнет мир, но истина должна восторжествовать]? Но книга об Эйхмане де-факто даже не касалась этих вещей. Книга на самом деле не задевает ничьих легитимных интересов. Она была только задумана такой.

Гаус: Вы должны оставить вопрос о том, что легитимно, открытым для обсуждения.

Арендт: Да, действительно. Вы правы. Вопрос о том, что легитимно, все еще открыт для обсуждения. Я вероятно под «легитимностью» имею в виду нечто другое, чем еврейские организации. Но давайте предположим, что на кону были реальные интересы, которые даже я признаю.

Гаус: Можно ли умолчать об истине?

Арендт: Могла ли я? Да! Конечно, я могла написать это… Но смотрите, кто-то спросил меня, если я принимала участие в том или этом, разве я не должна была написать книгу об Эйхмане по-другому? Я ответила: Нет. Я столкнулась с выбором: писать или не писать. Потому что можно держать язык за зубами.

Гаус: Да.

Арендт: Не всегда надо говорить. Но сейчас мы пришли к вопросу, который в XVIII веке называли «правда факта». Это действительно вопрос правды факта. Это не вопрос мнений. Исторические науки в университетах являются хранителями правды факта.

Гаус: Они не всегда были лучшими.

Арендт: Нет. Они потерпели крах. Они контролируются государством. Мне рассказывали, что историк заметил по поводу какой-то книги об истоках Первой мировой войны: «Я никому не дам запятнать память о таком духоподъемном времени!» Вот человек, который не знает, кто он такой. Но это не так интересно. Де-факто он хранитель исторической правды, правды фактов. И мы знаем, как важны эти хранители на примере большевиков, где история переписывалась каждые пять лет и факты остаются неизвестными: например, что был когда-то Троцкий. Это то, чего мы хотим? В этом заинтересовано правительство?

Гаус

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Текст был переведен на русский трижды: Берлин И. Две концепции свободы // Берлин И. Четыре эссе о свободе (London, 1992); Берлин И. Две концепции свободы // Современный либерализм: Ролз, Берлин, Дворкин, Кимлика, Сэндел, Тэйлор, Уолдрон (Москва: Дом интеллектуальной книги, 1998). Берлин И. Два понимания свободы // Берлин И. Философия свободы (Москва: НЛО, 2001).

2

См.: Петтит Ф. Республиканизм. Теория свободы и государственного правления (Москва.: Издательство Института Гайдара, 2016). С. 53–55.

3

Берлин И. Еж и лиса // Берлин И. История свободы (Москва: НЛО, 2001). С. 183.

4

Ханна Арендт и Мартин Хайдеггер, Письма 1925–1975 и другие свидетельства (Москва: Издательство Института Гайдара, 2015). С. 297–298.

5

См.: Pitkin H. F. The Attack of the Blob: Hannah Arendt's Concept of the Social (Chicago: University Of Chicago Press, 2000).

6

Pitkin H. Fortune is a woman: gender and politics in the thought of Niccolò Machiavelli (Chicago: The University of Chicago Press, 1999). P. 32–36.

7

Грамши А. Ежовое дерево // Грамши А. Письма из тюрьмы (Москва: Common Place, 2016). C. 8.

8

Все эти книги переведены на русский язык: Арендт Х. Истоки тоталитаризма (Москва: ЦентрКом, 1996); Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни (Санкт-Петербург: Алетейя, 2000); Арендт Х. Люди в темные времена (Москва: Московская школа политических исследований, 2003); Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме (Москва: Европа, 2008); Арендт Х. Скрытая традиция: Эссе (Москва: Текст, 2008); Арендт Х. О революции (Москва: Европа, 2011); Арендт Х. Лекции по политической философии Канта (Санкт-Петербург: Наука, 2012); Арендт Х. Ответственность и суждение (М.: Издательство Института Гайдара, 2013); Арендт Х. Жизнь ума (Санкт-Петербург.: Наука, 2013); Арендт Х. О насилии (Москва: Новое издательство, 2014); Арендт Х. Между прошлым и будущим. Восемь упражнений в политической мысли (Москва: Издательство Института Гайдара, 2014).

9

Мюллер Я.-В. Споры о демократии. Политические идеи в Европе XX века (Москва: Издательство Института Гайдара, 2014). С. 9. Эту цитату Мюллер позаимствовал у историка Эрика Хобсбаума: Хобсбаум Э. Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914–1991) (Москва: Независимая газета, 2004).

10

См. предисловие к этой книге. То же самое можно заметить в его предисловии к «Ответственности и суждению»: Арендт Х. Ответственность и суждение (Москва: Издательство Института Гайдара, 2013). С. 25–33.

11

Другое дело, как отмечает Ганнел, эти отношения так и не были окончательно прояснены: Gunnell J. G. The Descent of Political Theory. The Genealogy of an American Vocation (Chicago and London: University of Chicago Press, 1993). P. 176.

12

Kateb G. The Questionable Influence of Arendt (and Strauss) // Hannah Arendt and Leo Strauss: German Émigrés and American Political Thought after World War II / P. G. Kielmanseff, H. Mewes, E. Glaser-Schmidt (eds.) (Cambridge: Cambridge University Press, 1997). P. 29.

13

Gunnell J. G. The Descent of Political Theory. The Genealogy of an American Vocation (Chicago and London: University of Chicago Press, 1993). P. 175–198.

14

«Крайне редко кто-то из звезд первой величины того времени вступал в критический обмен мнениями с другими теоретиками или вообще принимал во внимание их позицию» (Парех Б. Политическая теория: политико-философские традиции // Политическая наука: новые направления (Москва: Вече, 1999). С. 480).

15

Мюллер Я.-В. Споры о демократии. Политические идеи в Европе XX века (Москва: Издательство Института Гайдара, 2014). С. 304–312.

16

См.: Фёгелин Э. «О тирании» Лео Штрауса // Социологическое обозрение. 2011. Т. 10. № 3; Штраус Л. Еще раз о «Гиероне» Ксенофонта // Штраус Л. Введение в политическую философию (Москва: Праксис, 2000). С. 162–197.

17

Штраус Л. Введение в политическую философию (Москва: Праксис, 2000). С. 122–123.

18

Нойман Ф. Бегемот. Структура и практика национал-социализма, 1933–1944 (Санкт-Петербург: Владимир Даль, 2015).

19

Подробнее о ереси на русском см.: Нисбет Р. Прогресс: история идеи (Москва: ИРИСЭН, 2007). С. 163–172.

20

См.: Voegelin E. The New Science of Politics: An Introduction// Voegelin E. Collected Works. Vol. 5: Modernity without Restraint (Columbia: University of Missouri Press, 2000). P. 75–241.

21

См.: Wolin R. Heidegger's Children: Hannah Arendt, Karl Löwith, Hans Jonas, and Herbert Marcuse (Princeton: Princeton University Press, 2015).

22

См.: Йонас Г. Гностицизм (гностическая религия) (Санкт-Петербург: Лань, 1998).

23

Арендт Х. О революции (Москва: Европа, 2011). С. 25–26.

24

Джермино Д. Возрождение политической теории // Политическая теория в XX веке / под ред. А. Павлова (Москва: Территория будущего, 2008). С. 358.

25

Там же. С. 360.

26

Однако есть статья о нем: Маштаков Д., Чернявская А. Бытие «между»: пролегомены к политической теории Эрика Фёгелина // Логос. 2015. Т. 25. № 6.

27

Арендт сказала это по случаю своего официального вступления в должность в Национальном институте искусств и литературы 20 мая 1964 г.

28

Ханна Арендт, Между прошлым и будущим (Москва: Издательство Института Гайдара, 2014), 25, 26.

29

Hannah Arendt, The Promise of Politics (New York: Schoken, 2005).

30

Hannah Arendt, The Jewish Writings (New York: Schocken, 2007).

31

Hannah Arendt, The Recovery of the Public World (New York: St. Martin's Press, 1979), 334.

32

Благодаря Рэндаллу Слеттену, я недавно узнал, что переводчиком был Уильям Барретт.

33

Соучастия (нем.). – Прим. пер.

34

Конечно, в 1933 г., после поджога Рейхстага, она не считала возможным оставаться «зрителем», наблюдателем событий. Но намного позже, в 1972 г., на вопрос о том, либерал она или консерватор, она ответила: «Я не знаю… Вы знаете, левые думают, что я консерватор, а консерваторы иногда думают, что я левая, или „белая ворона“, или бог знает кто. И я должна сказать, что мне это совершенно безразлично. Я не думаю, что реальный вопрос этого века будет как-то прояснен этим» (Hannah Arendt: The Recovery of the Public World, edited by Melvy A. Hill [New York: St. Martin's Press, 1979], 333–34).

35

Hannah Arendt, «A Believer in European Unity», Review of Politics 4 (1942), 2, 245–247.

36

Цитаты здесь взяты из законченной биографии: Hannah Arendt, Rahel Varnhagen, The Life of a Jewish Woman, rev. ed. (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1974), 86–87.

37

Ср.: Dagmar Barnouw, Visible Spaces: Hannah Arendt and the German-Jewish Experience (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1990), 48.

38

Полное описание этого периода жизни Арендт см. в Elisabeth Young-Bruehl, Hannah Arendt: For Love of the World (New Haven, CT: Yale University Press, 1982), chap. 4.

39

Это фраза Арендт в предисловии к первому изданию «Истоков тоталитаризма».

40

Я люблю землюТак, как путешественник любитЧужие края,А не иначе.

41

Сегодня, благодаря щедрому гранту фонда Эндрю Меллона, вся коллекция оцифрована и доступна в Библиотеке Конгресса и Центрах Ханны Арендт в Нью-Йорке и Ольденбурге (Германия).

42

Многоточия здесь и везде взяты из оригинальной статьи, они не означают пропуска материала.

43

Гершом Шолем (1897–1982) – выходец из Германии, сионист, историк, выдающийся исследователь еврейского мистицизма, был старым знакомым Ханны Арендт. 23 июня 1963 г. он написал ей крайне критическое письмо о ее книге «Эйхман в Иерусалиме» (см. «Eichmann in Jerusalem: An Exchange of Letters», Encounter 22, 1964). Цитата взята из ответа Ханны Арендт, датированного 24 июля 1963 г. – Прим. ред.

44

Sozialistische Monatshefte («Социалистический ежемесячник») – широко известный немецкий журнал того времени.

45

«Психология мировоззрений» Карла Ясперса впервые была опубликована в Берлине в 1919 г. – Прим. ред.

46

Gleichschaltung, или политическое вовлечение, относится к широко распространенному признанию, в начале нацистской эры, к изменившемуся политическому климату, для того чтобы обезопасить себя или получить работу. Кроме того, оно описывает политику нацистов вовлечения традиционных организаций – молодежных союзов и всех видов клубов и ассоциаций в именно нацистские организации. – Прим. ред.

47

Не один немецкий интеллектуал пытался «рационализировать» нацизм после 1933 г. Подробнее об этом см. эссе Арендт «Образ ада» в этом сборнике. – Прим. ред.

48

Кроме двух последних глав, которые были написаны где-то между 1933 и 1936 г. во Франции. Ср.: Hannah Arendt, Rahel Varnhagen: The Life of a Jewish Woman, rev. ed. (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1974), xiii. – Прим. ред.

49

Арендт – Шолему, 24 июля 1963 г. – Прим. ред.

50

См. речь Арендт на вручении премии Лессинга от свободного города Гамбурга: Ханна Арендт, «О человечности в темные времена: мысли о Лессинге», в: Ханна Арендт, Люди в темные времена (Москва: Московская школа политических исследований, 2003), с. 11–44. – Прим. ред.