Зеркала и лабиринты

скачать книгу бесплатно


– Следующий. – раздался голос одного из солдат, и в помещение вновь вошёл помощник комиссара.

– Это как-никак ты, Митчелл. – мужчина смотрел на лейтенанта, и в его взгляде угадывалась растерянность, пожалуй самоё тёплое из чувств, которое можно было пожидать от этого человека, обожженного братоубийственной войной.

«– Разве ты не помнишь? Разве ты не видел это?» – думал Митчелл, вставая с пола, и отряхиваясь – приводя свою форму в порядок. Ему так хотелось спросить мужчину о минувшей ночи, но он опасался, что тогда это приняли бы за попытку запутать нехитрый процесс казни.

Сайфер Митчелл шёл к месту, где его жизни суждено было оборваться. Солнце уже достаточно освещало пространство, чтобы можно было без труда различать предметы вокруг.

– Стоять. – раздался приказ, произнесённый на ломаном английском, слово, которое конвоир выучил, очевидно, по случаю.

Митчелл принялся отыскивать взглядом тело своего предшественника, но нигде его не увидел. Тогда, подняв взгляд и посмотрев перед собой, он увидел, что стоял напротив кирпичной стены, покрытой белой штукатуркой, осыпавшейся из-за большого количества пулевых отверстий. На определенной площади, вся стена была замарана кровавыми разводами, в некоторых местах, среди кровавых всплеск, были налипшие фрагменты биологического происхождения. Сайфер зажмурился, он вспомнил это место и понял, чего ему следовало ожидать в следующую минуту. Когда плотно сомкнутые веки погрузили его во тьму, обоняние частично переняло на себя восприятие – напомнив лейтенанту о отвратительном запахе крови и вообще – о смерти.

Звук взведённого механизма пистолета заставил сердце приговорённого остановиться, сжаться в комок, который, словно в попытке найти спасение, устремился к горлу, и благополучно застрял там, затруднив дыхание.

Секунда, другая, третья…. Ничего не последовало, и затаившийся на пике своего ожидания, Сайфер в конце концов выдохнул, издав при этом протяжный стон. Он полагал, палач, повинуясь своей перверсии, решил разыграть старый, известный в армиях всего мира трюк, заставив жертву вкусить мучения ожидания. Однако, выстрела так и не последовало и только теперь Сайфер осознал, что он не слышал ничего вокруг, как если бы его оглушило. Раскрыв глаза, он вновь увидел перед собой стену, но от неё уже не исходил отвратительный запах. Всё вокруг него утратило свои характерные свойства, и когда мужчина нашёл в себе силы, чтобы повернуться лицом к палачу, то обнаружил, что тот стоял с вытянутым в руке пистолетом, нацеленным в голову жертве, абсолютно неподвижен, даже дыхание не приводило в движение его грудь.

Осмотревшись, Сайфер обнаружил, что и другие люди во дворе, застыли на своих местах, среди них был помощник комиссара.

Лейтенант поочерёдно подошёл едва ли не к каждому из них, всматриваясь в застывшие лица. На лице каждого человека застыла эмоция, которую тот испытывал в момент свершения этого «чуда»

Прикосновения к этим биологическим статуям вызывали лишь недоумение, поскольку складывалось впечатление, будто кто-то или что-то вытянуло саму жизнь из этих людей, оставив лишь оболочки. Однако, когда созерцание застывших людей подошло к концу, Митчелл не без меньшего удивления заметил куда более разительные проявления феномена. В небе, где висели серые облака, замер на одном месте клин перелётных птиц, что выглядело до боли несуразно. А рядом с местом расстрела находился кран с подачей холодной воды, под которым стояла бадья, улавливающая излишки жидкости. Мало того, что в самой бадье вода застыла в момент своего волнения, так ещё и одна из капель, из непрочно закрытого крана, застыла в воздухе, преодолев едва ли не полпути к поверхности жидкости.

Тогда Сайфер Митчелл понял, что из этих людей вокруг, как и из всех остальных предметов, вытянули вовсе не жизнь, их просто лишили времени.

Сперва лейтенант вернулся в дом, в котором содержались остальные приговорённые, он обнаружил, что и они разделили судьбу всего, что находилось в этом мире. Ещё какое-то время лейтенант бродил по улицам Онеги, везде натыкаясь на подтверждение всеобщности феномена.

В конце концов он остановился, присев на скамью у одного из домов.

«… -я дарую тебе возможность закончить то, что ты считаешь работой своей жизни!» – в памяти лейтенанта прозвучали эти слова, сказанные голосом, который принадлежал тому, в кого Митчелл упорно не верил всю свою жизнь.

«– Стало быть, это всё было взаправду!» – размышлял Сайфер.

Это всё могло означать лишь то, что у него, Сайфера Митчелла, автора работа «Парадис», появилась возможность исполнить то, о чём он просил, и во исполнение этого, некто, наделённый силой управлять временем, даровал ему, простому человеку перед лицом смерти, отсрочку.

В руках Сайфера вновь появилась книга, та самая, над которой он работал всё последнее время. Глядя на то место, где обрывалось повествование, лейтенант размышлял над своими действиями. Ему надлежало приниматься за работу, чтобы книга получила своё логическое завершение, как он и просил, однако это означало, что с постановкой последнего пунктуационного знака, закончится и предоставленная ему отсрочка, после чего время вновь обретёт свой бег и то, чему суждено было свершиться – произойдёт.

Эта идея вновь принялась пробовать на прочность характер лейтенанта.

– Что я могу сделать? – размышлял Сайфер вслух – Забрать книгу и бежать отсюда как можно дальше? Но какой в этом смысл, если тот, кто поверил мне – в действительности столь могуществен? Разве не сможет он настигнуть меня – куда бы я не направился? Да и что толку в моём бегстве, покуда я нахожусь в этом «безвременье», я не живу, но существую.

Тогда Митчеллу пришла на ум иная идея.

– А что если я буду продолжать свой сюжет как можно дольше? Если я буду писать книгу дальше, не позволяя повествованию прийти к своему логическому завершению?

Опять-таки, у этой идеи был целый ряд существенных недостатков. Прежде всего, книга в руках Митчелла имела определённое количество оставшихся незаполненными страниц, и это ужа определяло масштабы повествования. Кроме того, нарочито затягивая с завершением сюжета, иными словами – намеренно избегая этого, Сайфер фактически шёл на откровенный обман и это не сулило ничего хорошего. И даже если допустить, что тот, кто даровал ему «отсрочку», не обращал внимание на прогресс писателя, он всё равно оставался в «безвременье» и с жизнью, это существование не имело ничего общего.

Выходило так, что какую бы хитрость автор не придумал – она всё равно выходила ему боком, и оставалось лишь «играть честно»

Взяв с собой книгу, Митчелл направился туда, где находилось странное здание, в которой ему открылся путь в Вавилонскую библиотеку. Сайфер почему-то решил, что на «чудесное сооружение» могли и не распространяться законы времени, как не распространялись законы пространства. Однако, когда он прибыл на место, то обнаружил, что дверь в здание была не заперта, а внутри, вместо того, что он искал, находились составленные во внушительные стопки, старые книги, газеты, журналы и прочая печатная продукция. Вся та печать, что была в Онеги и могла представлять опасность как источник возгорания. Многочисленные издания были покрыты толстыми слоями пыли, а отсутствие окон делало невозможным оценить подлинное количество макулатуры.

Тогда Сайфер вышел из здания и перешёл улицу, оказавшись на пороге дома, где ранее он осматривал мужчину с перитонитом. Внутри никого не было, это показалось лейтенанту странным. На стене по-прежнему висело некачественное фото с девочкой-калекой.

Здесь, Сайфер присел за стол, и прочитав несколько страниц своей книги, предшествующие тому месту, где обрывалось повествование, автор принялся думать над сюжетом.

Он работал не торопясь, продумывая каждый диалог, работая с каждым персонажем, сводя одни события воедино, и разделяя другие – на самостоятельные линии.

Всякий раз, когда дело касалось его любимых персонажей, автор испытывал подлинное удовольствие от работы с ними. Он вновь ощущал этот «диалог» или если сказать точнее – «соучастие» в их жизни. Когда с кем-нибудь случались невзгоды, Сайфер играючи выводил эмоцию горя или демонстрировал, как несчастный клял «господа» за ниспосланные ему неудачи. Аналогичным образом некоторые из персонажей воздавали «хвалу небесам», если в их судьбах случалось что-то хорошее.

Останавливаясь, чтобы перевести дух и поразмыслить, Митчелл уже не в первый раз проводил параллели с тем, насколько это всё было похоже на религиозную концепцию, или на теорию «высшего разума», праведную руку – определяющую судьбы смертных. Могущественные злодеи или негодяи, чинившие беды, оказывались равны перед «господом», поскольку перо его могло за несколько минут «перечеркнуть» их судьбы.

Внезапно, в очередной раз предаваясь подобным размышлениям, Сайфер Митчелл пришёл в состояние возбуждения, он вскочил из-за стола и рассмеялся так громко, что в окружающем отсутствии каких-либо звуков, могло показаться что зачиналась гроза.

Он ходил из стороны в сторону, посмеиваясь над чем-то, запрокидывая голову к потолку и закладывая руки за затылок.

«– Ну конечно же! Как же я сразу не догадался!»

Как много времени ушло на завершение труда «Парадайс» – сказать невозможно потому, что завершение этой работы проходило в условиях отсутствия времени как такового. Но нам известно, что Сайфер Митчелл не только дописал книгу, но и частично переработал сюжет, вычеркнув какие-то его моменты и привнеся новые.

С книгой в руках, автор вернулся туда, где он в последний раз жил, в такт со временем и в пределах пространства. Книгу он осторожно вложил в руку помощника комиссара, поскольку тот был единственным, кто мог, при должном старании, читать по-английски. Перед тем, как сделать это, Митчелл поставил в книге, на самой последней странице, в конце самой последней строки – точку, тем самым обозначив завершение своей работы.

В следующий же момент, стая перелётных птиц в небе продолжила свой мерный полёт на юг, капля воды из крана, с характерным хлопком, коснулась поверхности жидкости в бадье. Раздался выстрел из пистолета.

Сайфер Митчелл упал лицом на землю, несколько обильных всплесков его крови, словно мазки акварели, легли на «полотно» белой стены.

Часть 7

Финал

– Я понятия не имею, откуда она взялась! – уже в который раз объяснял бывший помощник комиссара, а ныне – подследственный Андрей Воронин, сидя на стуле, который специально был сильно не по размеру, дабы привнести неудобства в его и без того незавидное положение.

– Вы настаиваете, что книга появилась у вас сама собой? – в который раз спрашивал дознаватель, сотрудник ЧК[20 - Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, орган безопасности, предшественник НКВД и КГБ, основан в 1917 году, примечание автора;] – У вас, единственного здесь, кто владеет языком врага, и кто неоднократно был замечен в проявлении некоторой «симпатии» к представителям «интервенции»? Вам самим это не кажется слишком подозрительным?

– Я говорю – как есть! – настаивал Воронин – Книга оказалась у меня, сразу же после исполнения приговора по отношению к английскому офицеру.

– Что же такого написано в этой книжонке? – сотрудник ЧК раскрыл первую страницу с текстом, пробежался взглядом по нескольким строкам и с демонстративным пренебрежением отбросил книгу на стол.

– Насколько я могу судить, – объяснял подследственный – это художественное произведение, вымысел автора, не более.

– Ну-ну! Вы нас здесь за идиотов держите? – дознаватель отвернулся, посмотрев в окно с мутными стеклами – Таким вот, не хитрым, образом вы обмениваетесь информацией, этакий «эпистолярный шифр»

– Я уже неоднократно говорил вам! – подследственный тяжело вздохнул – Там нет ничего, что могло бы содержать хоть какую-то оперативную информацию. Я же читал вам…

– Вы будете читать столько, – дознаватель перебил подследственного, даже не глядя на его истощённое допросами лицо – сколько потребуется, пока один из нас не поймёт, что английский шпион пытался передать.

Спорить с ЧК было бессмысленно, особенно находясь в том положении, в котором бывший помощник комиссара теперь оказался. Он вновь вздохнул, облизав пересохшие губы, и пододвинув книгу, принялся медленно читать, одновременно переводя на русский.

«– Хотя жизнь Сайфера Митчелла и была далека от того, что в лондонском обществе считалось эталоном, не ему было жаловаться, ведь после скоропостижной смерти дяди он получил в наследство собственный издательский дом и смог оставить позади военную службу, постепенно привыкая к прелестям жизни мирного человека…..»

Конец

Посвящается Хорхе Луи Борхесу

Комментарии автора к «Творец»

«The time for your labor has been granted», то, что услышал Яромир Хладик в ответ на свою скромную просьбу, незадолго до исполнения назначенного ему приговора.

Едва ли мне суждено забыть то впечатление, которое произвёл на меня рассказ Борхеса «The Secret Miracle» после первого же его прочтения.

Взятая, присущая историческому роману, нота повествования в самом начале короткого произведения, столь быстро и динамично, минуя детали, погрузила меня в сознание автора «The Enemies» переживающего последние дни, отпущенные ему судьбой.

Росчерк пера Борхеса мастерски перевёл плоскость из исторического нарратива в биографическое повествование, которое столь же плавно вылилось в присущий автору мистический реализм. И когда Хладик, посетив Клементинум, взывал к господу, вопреки идеи «посеянной» в «почву нашего ожидания», мы наблюдаем за тем, как человек просит не о сохранении своей жизни, а о возможности завершить труд – отражения смысла его жизни. Через этот поступок, столь очевидно, проступает образ самоотверженности, которая чаще всего, в мировой литературе, изображается в откровенно-героических персонажах.

Разумеется, у Борхеса, Хладик не вступает в открытое противостояние с оккупантами, а его оппозиция «аншлюсу» носит именно интеллектуальный характер, автор демонстрирует нам пример того, как человек, перед лицом безвыходной ситуации, отказывается подчиниться страху и предать то – во что он верит. Более того, в этой метафоре угадываются черты фундаментального, античного мифа о Прометеи, дарующим людям огонь, вопреки очевидным, неблагоприятным для себя самого, последствиям.

Возвращаясь к «The Secret Miracle» вновь и вновь, я всё больше задавался вопросом, каково это – сделать выбор в пользу идеи, когда на кону стоит существование того, что эту идею создало – сознание автора.

Здесь я неоднократно обращался к идеям Умберто Эко, и своим собственным размышлениям о природе сюжета. Разве создавая «жизнь», верша судьбы на бумаге, автор не выступает в качестве «суррогата творца»? Будучи атеистом, меня менее всего беспокоит религиозная подоплёка этого вопроса, а вот её идейный посыл кажется мне занимательным.

Разумеется, я не склонен «очеловечивать» произведение с миром реальных людей, особенно принимая во внимание слишком явные различия между этими «мирами». Тем не менее, с точки зрения персонажа, его судьба, и судьбы его окружения, как и весь вымышленный мир целиком – зависят от «высшего» разума, вооружённого долей «креативности» и самонадеянностью, чтобы уподобиться «богу» в рамках по меньшей мере одного сознания.

Написание этой работы оказалось ещё более увлекательным процессом, чем я мог ожидать. А мой, альтернативный взгляд на концепцию, едва ли был бы возможен без той неизгладимой «борозды» на «теле памяти», оставленной прочтением «The Secret Miracle».

Ворон

Молодой Чан-Пэй загнал не первого скакуна по пути в столицу, столь срочным было его послание князю, который уже седьмой к ряду день ожидал своего гонца, не ведая ни минуты покоя. Придворные то и дело лебизили у скромного трона местного ставленника императорской власти, однако с тех пор как тревожные вести стали поступать с фронтиров княжеских земель, местный правитель обнаруживал себя в ситуации между молотом и наковальней. Так, во всяком случае, истолковывали ситуацию придворные вельможи, в особенности те из них, что уже какое-то время помышляли идеями о захвате местного престола. Сам же князь прекрасно понимал, что ситуация его куда как более плачевна.

«Если я не найду управы на это лихо», – мыслил князь, молча, не позволяя ни единому слову просочиться во внешний мир, сквозь вуаль его измышлений, – «то окажусь я между молотом и молотом, поскольку в отличие от наковальни, молот движется целенаправленно и неотвратимо».

Это умозаключение князя было совсем не далеко от действительности, поскольку приграничное лихо, столь внезапно выпавшее на долю княжеских земель, грозило прийти в столицу к княжеской твердыне, а если же местный правитель явит себя как неумелый администратор, то и сам император пошлёт в провинцию карательный отряд, положив конец затянувшейся династии местных вассалов.

Чан-Пэй ловко спрыгнул седла, вверяя своего скакуна, покрытого слоями пота, начавшего превращаться в плотную маслянистую плёнку на шкуре животного, придворным слугам, попутно распорядившись, чтобы животному обеспечили кормёжку и отдых. Сам гонец нуждался в отдыхе не меньше, однако сейчас, когда от ждавшего его князя гонца отделяли несколько сот шагов, усталость и слабость должны были быть умело скрыты под маской непреклонного профессионализма. В конце концов, ни князя, ни его вельмож не интересовало сколько дней Чан-Пэй провёл в седле, без нормальных еды и сна, и как всё его тело, отзываясь на каждый шаг, сообщало мужчине о необходимости отдыха.

«Вот уж воистину», – думал уставший гонец, – «оружие депешанта – его твёрдая память и железный зад[21 - Отсылка к роману Анжея Сапковского «Час презрения», а точнее к второстепенному персонажу, играющему, с одной стороны, эпизодическую роль в сюжете, а с другой – выступающему связующим звеном в повествовании и позволяющим читателю совершить краткий обзор положения дел главных персонажей саги. Персонажа зовут Аплегат, он секретный, королевский гонец, доставляющий послание путём буквального запоминания, сказанного отправителем, и воспроизведения этого послания – получателю, что и обуславливает необходимость в твёрдой памяти. Потребность в «железной заднице» обусловлена, как не трудно догадаться, необходимостью в кратчайшие сроки прибыть из пункта А в пункт В, проводя длительные отрезки времени в седле (примечание автора);]».

В княжеском зале, как только Чан-Пэй переступил порог просторных покоев, воцарилась непроницаемая тишина, вельможи, до сего момента слонявшиеся из стороны в сторону в свойственной им манере демонстрации собственной значимости, удалились в тень, оставив князя один на один с прибывшим гонцом. Чан-Пэй остановился на полпути к княжескому трону, дабы убедиться, что ему дозволено говорить, князь же сделал один единственный жест, движением глаз он призвал мужчину приблизиться и немедленно доложить.

Рассказ Чан-Пэйя

Двадцать-пятого дня третьего месяца я добрался до села Хун, что лежит на самой границе наших земель, едва не соприкасаясь с неведомым миром, полным опасностей и невзгод. Еще на подходе, когда от самого села меня отделяли несколько лиг, я стал свидетелем тревожных явлений. Снег, поспешно отступающий под натиском всё более яркого солнца, даёт свободу вещным водам, которые, словно подвижные, серебряные нити, сливаются в целые реки, не отмеченные ни на одной из карт, что мы располагаем в нашей столице. Срочность моего дела не позволяла мне искать обходных путей, посему я пробирался через непредвиденные препятствия, в надежде, что опасения наши окажутся преувеличением. Однако, когда я оказался на одной из полян, укрывшихся меж лесов, что так бережно охраняют село Хун, мне открылась прискорбная картина.

Наспех сооружённые, деревянные помосты были завалены телами людей, чья плоть уже была тронута тленом и зубами диких зверей, нашедших в этой ситуации собственную выгоду. Сколь бы отвратительным мне это не казалось тогда, но я должен был убедиться, найти либо подтверждение, либо опровергнуть свою догадку. Осмотрев несколько тел, выбрав те из них, что менее остальных пострадали от самой природы, я понял, что слухи, дошедшие до нашей столицы, не были пустым трёпом. Жители Хун пали жертвой, но не оружия, как следовало из донесений ранее, причина их смерти крылась внутри. Странная болезнь, практически не оставившая следов внедрения в их тела, унесла их жизни.

В тот момент, стоя под лучами весеннего солнца, которое, как если бы желая утешить меня в скорбный час, принялось дарить мне своё тепло едва ли не с летней силой, я вспомнил все эти россказни об иноземцах, что пришли в нашу страну. Говорили, что с собой они несут оружие, имеющее общность природы с нашим собственным, но шагнувшее далеко вперёд, отчего ставшее куда более смертоносным. Говорили так же, что иноземцы явились, чтобы свергнуть наши священные порядки, погрузив нашу страну в бесконечный хаос, как они уже сделали с некогда великими владениями Чалукья[22 - Чалукья – название древней королевской династии, правящей территорией, которая впоследствии стала южной Индией, еще до объединения пре-индийских царств в одно государство (примечание автора);].

Однако удивлению моему не было предела, когда там же, среди многочисленных тел наших соотечественников, я нашёл тела иноземцев, тех самых, рассказами о которых нас пугали. Это были люди бледной кожи, которая, тем не менее, уже успела приобрести бронзовый отлив под солнцем южных широт, однако теперь только смерть и тлен отражались в этих ликах. Ростом они были выше всякого из несчастных жителей Хун, завидной ширины в плечах и одеты на манер свойственный всем варварам, живущим за пределами наших земель.

На телах иноземцев также не было следов ранений, ничего, что бы указывало на причину смерти из вне. Припоминая россказни об эффективности варварского оружия, я преодолел естественное отвращение и обыскал доступные мне тела пришлых. Ничего найти не удалось ни оружия, ни ценностей, ничего, что могло бы пролит свет на события, разыгравшиеся здесь некоторое время назад.

С сердцем тяжёлым от смятений, я покинул траурную поляну, под звук разливающихся ручьев, щебетание птиц и в свете яркого солнца. Мой путь теперь устремлялся под гору, вынуждая моего скакуна то и дело маневрировать между стволов вековых сосен, избегая прикрытых еще не растаявшем снегом и сплетением корней рытвин, угрожавших поломать моему коню ноги, а мне – шею.

Вскоре, к собственной неожиданности, посреди чащи, я обнаружил вырубленную не так давно просеку, заканчивающуюся группой наспех сооружённых укрытий, столь скромной была их конструкция, что я бы не осмелился назвать их домами.

Осторожно приблизившись, я узнал в сооружениях характерные черты нашего зодчества, на сердце у меня отлегло, и рука ослабила хватку на рукояти меча.

– Есть кто живой здесь? – оповестил я о своём приближении.

Сперва я услышал, как захрустел валежник, сухие ветки лопались, по мере того, как кто-то выбирался из одного из домишек.

Так передо мной предстал мужчина в преклонных годах, одетый в полевую форму с фетровой шапкой за плечами. Его длинные, совершенно седые усы, теперь нацепляли ошмётки древесной коры и прочего сора. Прищурившись, старик всмотрелся в моё лицо.

– Моё имя Чан-Пэй, добрый человек, – представился я, не покидая седла. – Я гонец князя Сун-Фэйя, из столицы. Я прибыл, как только смог, до нас дошли тревожные слухи….

Старик широко улыбнулся, обнажив редкие, гнилые зубы.

– Его милость князь направил своего человека сюда, к нам! В нашу глушь!

Было видно, что мужчине плохо удавалось контролировать свои чувства, и я поспешил его успокоить, перейдя к делу.

– Нам стало известно, что некоторое время назад на территорию Хун вторглись иноземцы с оружием. Скажи, старик, правда ли это?

Старик уставился на меня, его, испещрённое морщинами, лицо выражало удивление.

– Иноземцы вторглись говорите? С оружием? Когда же это было? Где такое случилось?