Дневник Павлика Дольского

Если Елена Павловна невинна в смерти своего мужа, – а я всякий раз все более и более сомневаюсь в ее виновности, – то, конечно, я страшно виноват перед нею. Гнев ее понятен, но только мне кажется, что по прошествии четверти века он мог бы несколько остыть и смягчиться. Во всяком случае, я рад, что с отсылкой пророческой группы исчезло все или почти все, что осталось у меня от этой тяжелой эпохи моей жизни. Остались угрызения совести, которых никуда отослать нельзя.

Переписка с Еленой Павловной была единственным темным пятном на светлом фоне последних двух месяцев. Мое радостное настроение возрастало с каждым днем и дошло до апогея, когда меня привезли в Васильевку. От этого старого дома, потонувшего в зелени лип и тополей, от этого громадного заглохшего сада, из которого можно бы выкроить несколько парков, на меня так и пахнуло незабвенной порой светлого, чистого детства. Я приехал в Васильевку ночью. Когда я на другой день проснулся и вышел на балкон, перед которым цвела и благоухала целая роща розовых кустов, и когда моя старая Пелагея Ивановна принесла мне на балкон кофе в большой голубой чашке с нарисованными пастушками, я почувствовал, что груз тяжелых годов свалился с моих плеч. Дорогой я еще по временам ощущал большую слабость; родной угол сразу возвращал мне прежние силы. Я обошел дом и легкой походкой взбежал наверх, в ту комнату, которую мы детьми занимали с братом. Эта комната почти не изменилась с тех пор. Большой черный стол, весь изрезанный перочинным ножиком, занимает по-прежнему угол между окнами и печкой; наши детские кровати стоят, как прежде, рядом. Только обои потрескались да гардины выцвели на окнах. Я отворил большое окно, у которого просиживал, бывало, долгие часы, задумчиво всматриваясь в опушку старого дремучего леса, синевшую направо, за большой дорогой. Теперь лес вырублен, и вместо него синей лентой извивается река, которая прежде не была видна за деревьями. Вид сделался, пожалуй, красивее, но мне стало жаль старого вырубленного леса, и я с радостью обратил взор налево при виде знакомых развалин старой кухни. Мне было десять лет, когда выстроили новую, каменную; но возле нее полусгнившая деревянная кухня остается почему-то неприкосновенной до сих пор. Я обрадовался и тому, что уцелел колодец, давно засыпанный землею, что существует большой шест при входе в огород. На него сажалось чучело в черном платье, чтобы пугать ворон, но мы с Сашей боялись его больше, чем вороны…

Целый месяц прошел незаметно. Я собирался посетить кое-кого из соседей, но всякий раз откладывал эти визиты до следующего дня. Мне просто жаль нарушить мою тихую жизнь, – жизнь воспоминаний и одиноких дум. Я весь живу в прошедшем. Я отыскал здесь мои старые письма, которые я писал матушке в течение тридцати лет; в чтении этих писем проходит у меня обыкновенно все утро. Над каждым письмом я задумываюсь подолгу, я читаю не только те слова, которые написаны, но вижу между строками и то, о чем молчал. Целые эпохи прошлой жизни воскресают в моей памяти, целые вереницы людей проходят опять передо мной со своими светлыми и темными сторонами. Эти темные пятна на близких мне людях немало мучили мою душу в юношеские годы; теперь я смотрю на них спокойнее, потому что лучше их понимаю, а понять, по великому слову Шекспира, то же, что простить[56].

Мое единственное развлечение – бесконечные разговоры с Пелагеей Ивановной, но и эти разговоры исключительно принадлежат прошлому. Ей далеко за восемьдесят лет, она была взята из деревни в кормилицы к матушке и с тех пор осталась в доме. Она всегда считалась членом семьи, близко знала моих обоих дедов, и рассказы ее выясняют мне многое в моем собственном характере и жизни. Из многочисленной когда-то семьи я остался один в живых.

– Только о твоем здравии и молюсь теперь, – сказала как-то мне Пелагея Ивановна, – а про всех остальных – как вспомню кого, так и приходится говорить: «Упокой, господи, душу раба твоего».

Вчера мне попалась в руки эта тетрадь, я перечитал свои записки, и странно, что письма мои, писанные тридцать лет тому назад, ближе к моей душе, чем эти записки, начатые в прошлом году. Целое нравственное перерождение произошло со мной в последние два месяца. Между прочим, в начале этих записок я спрашивал себя: был ли я человеком счастливым или несчастным? и не мог ответить на этот вопрос. Теперь отвечу прямо: я был несчастлив много лет, зато теперь счастлив вполне! Может быть, мои рассуждения о любви к человечеству были логичны, но не всегда верно то, что логично. Я не могу определить точно, что именно я люблю: человечество, планету или солнечную систему… Я знаю только одно, что люблю жизнь во всех ее проявлениях, люблю самую мысль, что я живу на свете.

Сегодня очень жаркий день, такой жаркий, какого еще не было в этом году. Меня обуяла лень, мне не хотелось ни читать, ни думать, я сошел в сад и улегся под тенью широкого клена. Сверху сквозь кленовые листья просвечивало самое безоблачное небо, вокруг меня была невозмутимая тишина; все, что только могло, попряталось от зноя, все заснуло: и люди, и собаки, и деревья. Только ласточки бесшумно рассекали воздух, над головой моей кружились молчаливые мошки да изредка доносились до меня всплески воды и крики ребятишек, купавшихся в реке. Потом и они затихли. Увлеченный общим примером, я и сам начал дремать, но был разбужен появлением нового лица. В нескольких шагах от меня стоял большой петух и внимательно рассматривал меня. Он крикнул два раза повелительно и резко, остался чем-то недоволен, сердито отвернулся и пошел назад, осторожно ступая по траве своими тоненькими ножками, точно какой-нибудь столичный франтик, который случайно попал в деревню и боится выпачкать свои лакированные ботинки… Этот петух как будто нарочно появился, чтобы отогнать мой неуместный сон и возвратить меня к наслаждению, то есть к жизни. «Боже мой! – думал я, приходя в какое-то восторженное состояние, – как мне не благодарить тебя?» Я уже был приговорен к смерти, и если бы чудо не совершилось надо мной, я лежал бы в могиле, не наслаждаясь ни этим солнцем, ни этой тенью, ни этой тишиной. Петух так же громко прокричал бы у моей могилы, и я не услышал бы его крика. Конечно, я знаю, что час недалек, но должен быть благодарен за эту отсрочку и пользоваться ею! Что бы теперь ни случилось со мной, я не могу ничего бояться. Если бы я разорился и был осужден на самые тяжелые работы, если бы мне пришлось влачить существование нищего без крова, я бы и тогда не стал роптать. Спать на голой земле все-таки лучше, чем спать под землею. Врагов у меня не может быть никаких; нет такой обиды, которую я бы не простил. Кажется, никого я так сильно не ненавидел в жизни, как Мишу Козельского, но и о нем я думаю теперь без всякой горечи. Недели через три я поеду в деревню к Марье Петровне и проведу у нее остальную часть лета. Там в конце августа состоится свадьба Лиды, я обещал быть у нее шафером. Об этом милом ребенке я не могу вспомнить без умиления, хотя зверь влюбленности совсем заснул во мне. Надеюсь, что он и не проснется. На днях Лида писала мне: «Я все-таки поставлю на своем, и после моей свадьбы непременно уговорю тетю выйти за вас замуж…» Может быть, и в самом деле уговорит… Не все ли мне равно?

Если бы каждый человек хоть раз в жизни испытал то же, что и я, т. е. ясно почувствовал, что одна его нога была уже в могиле, то вражда совсем прекратилась бы между людьми. Человеческая жизнь заключена в таких тесных рамках неведения и бессилия, она так случайна, шатка и недолговечна, что человеку смешно еще отравлять ее бессмысленной враждой… Какая непостижимая глупость – война! Как решаются люди истреблять друг друга? Только один и есть настоящий враг у человека – смерть. Бороться с этим врагом нельзя, но и помогать ему не следует.

А что, если этот отказ от борьбы и эти любвеобильные порывы сердца вовсе не доказательства моего нравственного перерождения, а только несомненные признаки близкого старческого размягчения? Что ж, надо примириться и с этим. Пора перестать быть Павликом, сделаться Павлом Матвеичем и спокойно принять старость со всеми ее последствиями… Эх, ты, старик, старик!

Примечания

1

Строки из посвящения к «Евгению Онегину» Пушкина.

2

Мировыми посредниками после реформы 1861 г. назывались лица, назначенные губернатором для решения споров между помещиками и крестьянами.

3

Вы, кто меня так любил… (фр.).

4

Французский литературно-политический журнал.

5

Дочь не имевшего потомков по мужской линии императора Константина (XI в.), вела постоянные интриги в связи с престолонаследием; после пятидесяти лет из династических соображений неоднократно выходила замуж.

6

В 1882 г. английские войска вторглись в Египет, жестоко подавили крестьянское (феллахское) восстание и установили колониальный режим.

7

«Монастырские колокола» (фр.). – Фортепьянная пьеса Листа из цикла «Годы странствий».

8

Милый Поль, приезжайте ко мне, мне нужно с вами поговорить (фр.).

9

Названия гомеопатических лекарств: сон-трава, ртутная (лат.).

10

порочный круг (фр.).

11

дитя моего сердца (фр.).

12

Имеется в виду крестьянская реформа 1861 г.

13

ваш брат (фр.).

14

в то время она была очень хороша собой (фр.).

15

Дорогая Элен, какое счастье видеть вас наконец (фр.).

16

Мы давно знакомы. Господин был связан узами тесной дружбы с моим первым мужем (фр.).

17

помни о смерти (лат.).

18

Всегда вы шутите… (фр.).

19

«Так себе, мадам», «Какая бестактность, например» (фр.).

20

Дерево красивая (фр.).

21

Похоже, однако, что молодежи весело у меня (фр.).

22

Какое доброе и очаровательное дитя (фр.).

23

молодежный бал (фр.).

24

Спасибо… вы танцевали как ангел (фр.).

25

Горе упорно и продолжительно. Радость быстротечна и капризна (фр.).

26

В последнем номере «Ревю» есть интересная статья о герцогах Бургундских (фр.).

27

Карл Смелый (1433–1477) – герцог бургундский, беспощадно подавлял восстания нидерландских городов, входивших в герцогство Бургундское, вел борьбу с Людовиком XI против централизации французских земель; убит в битве при Нанси.

28

Определенно у Зыбкиных сегодня танцы (фр.).

29

Мельхиседек – библейский персонаж. В данном случае обыгрываются строки стихотворения К. Батюшкова «Изречение Мельхиседека» (1821): «Ты знаешь, что изрек… седой Мельхиседек?»

30

Изречение восходит к Цицерону из его писем к Аттику.

31

нужно, чтобы молодость прошла… (фр.).

32

молодость, молодость… (фр.).

33

из хорошей семьи (фр.).

34

Вы имеете зуб против него (фр.).

35

Да, это прозвище, которое вам дала молодежь, я толком не знаю почему… (фр.).

36

Я уверяю вас, что это очень уважаемый человек, что-то вроде святого, я полагаю… (фр.).

37

Не совсем точные цитаты из стихотворения Ф. И. Тютчева «Последняя любовь» (1852–1854).

38

Мазепа, Мария – герои «Полтавы» (1829) Пушкина.

39

Мой дорогой Поль (фр.).

40

И потом, скажу я вам, во всем этом есть смешная сторона, что не совсем прилично… (фр.).

41

Боже мой, только при одном воспоминании мне становится дурно… (фр.).

42

И потом, он был ревнив, ужасно ревнив (фр.).

43

Чтобы испугать меня, он придумывал всякий раз новые глупости (фр.).

44

Я очень хорошо помню, что он называл этот дурацкий закон (фр.).

45

Вот и еще один неблагодарный! (фр.).

46

Мужчины вообще не умеют ценить чистого чувства… (фр.).

47

В сущности Николя унаследовал целиком характер своего дядюшки (фр.).

48

кривая вывезет! (фр.).

49

Водевилем для разъезда называли легкую заключительную пьесу в представлении, состоящем из нескольких пьес.

50

незабываемого (фр.).

51

Не смерть меня пугает, а процесс умирания (фр.).

52

О, это совсем другое дело… первая панихида всегда многочисленнее (фр.).

53

Подобные мысли были свойственны самому Апухтину. Так, А. В. Жиркевич вспоминал, как писатель «просил дорогих лиц сказать ему заранее, в каком именно месте комнаты будут стоять они на его панихидах, веруя в то, что и в гробу не утратит он способности чувствовать их ободряющее присутствие» (Исторический вестник, 1906, № 11, с. 481).

54

Слова Гамлета из III действия (1-е явление) трагедии Шекспира в переводе Н. Полевого.

55

в последний момент (лат.).

56

Выражение приписывается не Шекспиру, а французской писательнице де Сталь.