Архив графини Д.

твою бедную Мери.

P. S. Петербург пустеет, почти все разъехались. Послезавтра мы переезжаем в Петергоф. Я все надеялась, что Ипполит Николаич сделается расточителен и возьмет большую дачу возле твоей; но, увы! пока он размышлял и взвешивал, ее наняли. Кончилось тем, что я буду жить очень далеко от тебя – в старом Петергофе, а платить мы будем тремястами рублей дороже. Вот что значат принципы благоразумной экономии.

12. От графа Д.

(Получ. 18 мая.)

Милая Китти. Сейчас за мной присылала княгиня Кривобокая и объявила, что она соглашается быть председательницей Общества спасания погибающих девиц. Вместе с тем она предлагает тебе быть вице-председательницей. Я отвечал, что напишу тебе об этом и что, вероятно, ты не откажешься. Впрочем, я дал ей твой адрес, и она сама тебе напишет завтра, после выборов. По моему мнению, отказываться тебе нельзя. Уж если княгиня согласилась быть председательницей, значит, на это Общество смотрят благосклонно. Хотя княгиня и слывет придурковатой, но на этот счет, не беспокойся, не ошибется. Положим, это вовлечет тебя в кое-какие издержки, но мы эти расходы вернем с избытком. В нашем большом доме бельэтаж всю зиму стоял пустой, я уже ввернул княгине словечко: нельзя ли взять для Общества эту квартиру? Она отвечала: «Отчего же не взять, особенно если ваша жена будет моей помощницей».

Надеюсь, милая Китти, что это мое последнее письмо в Красные Хрящи. Будет с тебя этих Хрящей, лучше поехать как-нибудь в другой раз. Дети здоровы и целуют тебя.

Твой муж и друг Д.

13. От княгини Кривобокой

(Получ. 19 мая.)

Милая графиня. Извещаю Вас, что сегодня в заседании Общества спасания погибающих девиц я предложила Вас в вице-председательницы, и Вы были выбраны через восклицание[26], без всякой баллотировки. Я люблю думать, что после такого лестного избрания Вы отказываться не будете. А я одна с этим делом никак справиться не могу; у меня от одних домашних забот голова кругом идет.

Как Вы счастливы, милая графиня, что у Вас только двое детей, да и те сыновья, а меня бог наградил пятью дочерьми, с которыми приходится всю жизнь возиться. Есть такая старинная сказка о пяти дурах[27]; я думаю, что она про меня написана. Вы скажете, что мне роптать – грех, потому что четверых я разместила по хорошим людям, но поверьте, что с Наденькой хлопот у меня больше, чем со всеми остальными. Ведь ей пошел уже двадцать четвертый год… Кажется, отчего бы ей не найти жениха? И невеста богатая, и собой недурна, а вот, подите же, не выходит, да и только! Я думаю, это оттого, что воспитана она слишком хорошо, а нынешние молодые люди этого не любят. Вот графиня Анна Михайловна это очень понимает. Устроила она в позапрошлом году у себя живые картины и поставила свою Катю изображать Орлеанскую Деву. Поднимается занавес, и вижу я Катю почти что совсем раздетую. Ну, думаю себе, какая же это Орлеанская Дева? Это, напротив того, Прекрасная Елена! А Анна Михайловна при этом еще поясняет мне: «Костюм Катин – вполне исторический; вы видите: и шлем, и латы лежат на земле; но только моя Катя выбрала такой момент, когда Орлеанская Дева хочет прилечь и отдохнуть». Вот и не удивительно, что после этого ее Катя оставалась недолго Орлеанской Девой, и в тот же вечер за ужином этот дурачок Федя Вараксин, который до того ухаживал за Наденькой, сделал предложение Кате. Что значит удачно выбрать момент.

До свидания, милая графиня, я через неделю еду в деревню, а мне хотелось бы до отъезда лично переговорить с Вами обо многом. Приезжайте поскорее, а пока заставьте играть телеграф[28] о Вашем согласии.

Преданная Вам Е. Кривобокая

14. Депеша от Дмитрия Дмитриевича Кудряшина

(Получ. 21 мая.)

Буду ждать в Москве; где остановлюсь – не знаю; об адресе справиться у цыган в Стрельне[29].

Кудряшин

15. От М. И. Бояровой

(Получ. в Петербурге 1 июня.)

Я только что узнала от твоего мужа, что ты приезжаешь завтра. Наконец-то! Я надеюсь, что ты завтра же переедешь в Петергоф, – теперь в городе делать нечего. Вели людям все перевозить, а сама с мужем и детьми приезжай обедать к нам. Как я счастлива, что ты приезжаешь, – сколько мне нужно рассказать тебе.

Твоя Мери

16. От княгини Кривобокой

(Получ. 1 июня.)

Милая графиня. К сожалению, я никак не могу дождаться Вас и уезжаю в деревню. К Вам в Петергоф явится некто Иван Иваныч Оптин, мой бывший управляющий, которого я назначила секретарем нашего Общества. Церемоний с ним никаких соблюдать не нужно. Я его сажаю, но руки не даю. Он передаст Вам все бумаги и расскажет, что нужно. До моего возвращения Вы будете председательницей; впрочем, особенных хлопот Вам не будет. Летом общих собраний не будет, а к концу августа я уже возвращусь в Петербург, потому что Оля должна родить. Вот посудите из этого, милая графиня, какой крест я несу из-за моих дочерей. Покидать деревню в самое лучшее время, – и для чего? Кажется, не хитрое дело – рожать, а без меня и этого сделать не могут. Но это бы все ничего, если б только Наденька вышла замуж поскорее. Воспитания она, действительно, прекрасного, но характер у нее самый несносный. Вот теперь надо укладываться, голова кругом идет, а она так и жужжит надо мной! Напишите мне в Знаменское, милая графиня; ни с кем я так не люблю говорить, как с Вами. По крайней мере, душу отводишь.

Преданная Вам Е. Кривобокая

P. S. Вчера я получила очень радостное известие: мой старый духовник и друг, преосвященный Никодим, вызван в Синод и проведет зиму в Петербурге. Это человек такого ума и такой святой жизни, что Вам непременно нужно с ним познакомиться. Под его руководством наше Общество пойдет хорошо, я ничего не буду делать без его благословения.

17. От А. В. Можайского

(Получ. в Петергофе 6 июня.)

Сейчас только получил я, милая Китти, твою депешу с извещением о благополучном прибытии в Петербург. Решительно не понимаю, что ты могла так долго делать в Москве. Уж не заболела ли ты там? Еще менее я могу понять, почему ты так решительно запретила мне проводить тебя до Москвы. Как бы я ухаживал за тобой, если ты была больна, и как бы мы повеселились, если ты была здорова! Но что делать! этого теперь не вернешь, как не вернешь и тех чудных майских дней, которые промелькнули, как сон, и о которых я могу повторить стихи Жуковского:

Не говори с тоской: их нет,Но с благодарностию: были[30].

Проводив тебя, я вернулся в Гнездиловку и просидел там безвыездно все это время. Каждый день ходил я в нашу беседку. Та сирень, которая охватывала ее со всех сторон, врывалась в ее окна и всю ее наполняла своим благоуханием, теперь отцвела. Да и все кругом отцвело и поблекло для меня. Мою одинокую, темную жизнь нежданно озарил луч яркого солнца, но прошло мгновение, – и это солнце где-то далеко, освещает и греет других.

Вот проза жизни, – та не проходит, не дает отдохнуть. Вчера я получил ультиматум от Сапунопуло: или я должен сдаться на все его предложения, другими словами, сделаться его рабом, или он отказывается совершенно, и тогда все мое состояние улетает в трубу. Придется поехать в Одессу и сдаться. Выговорю только одно условие, чтобы мне можно было сейчас же ехать в Петербург и пробыть там хоть один последний год, а там – будь что будет! До свидания же, до скорого свидания, моя богиня, мое солнце, моя милая, несравненная Китти.

Твой до последнего дыхания А. М.

18. От В. И. Медяшкиной

(Получ. 15 июня.)

Ваше Сиятельство матушка Графиня Екатерина Александровна. Сейчас Ваша тетушка и моя благодетельница получили Ваше письмецо, в котором Вы Их благодарите за оказанное Вам гостеприимство. Анна Ивановна приказали Вам ответить, что не Вам Их, а Им Вас благодарить следует за то, что Вы почти целый месяц Им пожертвовали и, можно сказать, усладили Их последние дни. А еще Тетушка приказали Вам написать, что Вы в этом добром деле не раскаетесь.

А какое уныние началось у нас после Вашего отъезда, – Вы себе и представить не можете! Если я как-нибудь нечаянно загляну в ту комнату, которую Вы занимали, слезы так и текут сами собою. Взгляну на платье, которое Вы мне подарили, – и опять плачу и не знаю, когда я эту прелесть надену. Разве в Светлый праздник. А Вы еще по своему великодушию обещали мне прислать шаль к Новому году. Не надо мне этого, ей-богу, не надо! Я до Нового года, может быть, и не доживу, а вот если бы Вы теперь прислали мне что-нибудь, что Сами носили, это был бы мне настоящий подарок.

И весь дом по Вас тоскует. Уж на что наши княжны девицы язвительные и тугие, даже и те от Вас в восхищении. Недавно я подслушала, как старшая княжна хвалила Вас сестре: «Это, говорит, такой бонтон, какого и за границей не во всякое время встретить можно. Она, говорит, вся состоит только из одного бонтона». И это правда, матушка Графиня, сущая правда!

Припадая к стопам Вашего Сиятельства, целую ручки Ваши и остаюсь по гроб жизни преданная

Василиса Медяшкина.

19. От М. И. Бояровой

(Получ. 20 июня.)

Милая Китти. Ради бога, пригласи Ипполита Николаевича к себе пить чай после музыки и устрой ему партию в винт.

Твоя Мери

20. От княгини Кривобокой

(Получ. 29 июня.)

От души благодарю Вас, милая графиня, за Ваше милое письмо. Вы пишете, что Оптин кажется Вам человеком сомнительным. Меня это нисколько не удивляет, а только доказывает Ваше большое познание людей и вещей. Я должна Вам сознаться, что прогнала его из управляющих за воровство, но у него семь человек детей, и я через жалость назначила его секретарем Общества, пока он не найдет себе места. Но мы его долго держать не будем, и я хочу его рекомендовать графине Анне Михайловне, которая, говорят, ищет управляющего.

У нас в Знаменском большое оживление: съехались все дочери, кроме Оли, с детьми и мужьями. Дочерям, а особенно внучатам, я очень рада, но мужей, конечно, лучше бы им оставить дома. Даже Петр Иванович, который два года меня будировал[31] и не клал ко мне ногу[32], пожаловал сюда, но продолжает будировать и почти не говорит со мною. Я не обращаю на это никакого внимания, и только два раза в день, когда он очень продолжительно целует мою руку, я отворачиваюсь и стараюсь целовать воздух вместо его лба, потому что от него так и разит смазными сапогами. Представьте, что теперь выдумали новые духи cuir de Russie[33] и Петр Иванович нарочно обливается ими, чтобы сделать мне неприятность. Я очень большая патриотка, иначе не говорю и не пишу, как по-русски, согласна даже любить дым отечества, но вонь переносить не могу.

Объясните мне, милая графиня, отчего теща считается таким отверженным существом, которое все должны ненавидеть? Но в других семьях тещу, по крайней мере, признают человеком, а для моих зятьев я даже не человек, а просто индейка с трюфелями. И, право, мне иногда кажется, что они стоят вокруг меня с вилками и ковыряют меня со всех сторон, чтобы достать трюфель покрупнее. А ведь все они порядочные люди, и, если б они мне были чужие, все шло бы прекрасно и я с удовольствием принимала бы их в Знаменском, а Петр Иванович не носил бы в кармане[34] кожевенного завода. Только бы дал бог поскорее выдать замуж Наденьку, – отдам им все, а себе оставлю какие-нибудь тридцать тысяч дохода, чтобы только не умереть с голода, и поселюсь во Флоренции или в Риме. А кстати: что Вы скажете о римских делах? Бедный папа![35] Хочу вышить туфли и послать от «неизвестной из России». Прощайте, милая графиня, пишите мне почаще.

Искренно Вам преданная Е. Кривобокая

P. S. Сегодня за обедом Петр Иванович назло мне назвал папу идиотом за его непрактичность. Я на это сказала: «Не всем же быть такими практическими людьми, как статский советник Бубновский». А надо Вам сказать, что Бубновский – ростовщик, которому Петр Иванович много должен. За это он наказал меня тем, что ушел спать, не простившись, а я этим воспользовалась и написала Вам письмо, потому что мои руки не пахнут сапогами.

21. От М. И. Бояровой

(Получ. 10 июля.)

Милая Китти, мне необходимо ехать в город; я оставила Ипполиту Николаичу записку, что ты просила меня съездить по делам нашего Общества. Si tu le vois, invente quelque chose[36].

Mery

22. От А. В. Можайского

(Получ. 16 июля.)

Милая Китти. Я, может быть, очень виноват перед тобою. Вероятно, у меня в деревне лежит твое письмо, а я все не могу выбраться из Одессы. Ликвидация моих дел подходит к концу, я на все согласился, поступить иначе было невозможно. Недели через три надеюсь появиться на твоей петергофской даче, а пока меня перевезли на великолепную дачу Сапунопуло на берегу моря и всякими способами дают мне понять, что мне следует жениться на греческой девице. Ее тетка – отвратительнейшее существо, которую я прозвал «девой Евменидой», раз даже прямо посоветовала мне попытаться, обнадеживая, что, может быть, отказа не будет. Еще бы был отказ! Я пока не высказываюсь, не говорю ни да, ни нет, но когда все будет закреплено нотариальным порядком, немедленно улепетну с таким увлечением, что напомню им знаменитого их земляка «быстроногого Ахиллеса».

До скорого свидания, моя дорогая Китти. Пиши мне в Одессу.

Твой А. М.

23. От М. И. Бояровой

(Получ. 19 июля.)

Милая Китти, ради бога, удержи у себя Ипполита Николаича до последнего поезда. Если он не играет в карты, предложи ему прокатиться в Монплезир. Часов в двенадцать я приеду туда и готова сидеть до восхода солнца.

Твоя Мери

24. От княгини Кривобокой

(Получ. 15 августа.)

Милая графиня. Я только что ввалилась в Петербург и не чувствую своих ног от усталости. Я нашла Олю в хорошем положении, но она страшно боится родов, а потому я никак не могу уехать на несколько часов и навестить Вас в Петергофе. Будьте любезны, как всегда, и приезжайте ко мне завтра обедать. Вы сдадите мне дела, и мы наговоримся вдоволь.

Не можете ли Вы, милая графиня, взять от меня Наденьку на неделю или на две, чтобы она погостила у вас в Петергофе до Олиных родов? Вы меня очень этим обяжете, а характера ее не бойтесь: она несносна только со мной, а у Вас будет прекроткая. Это сущий ангел, когда захочет.

Искренно Вам преданная Е. Кривобокая

P. S. Если вы услышите, что кто-нибудь из Ваших петергофских знакомых собирается похитить Наденьку, чтобы с ней обвенчаться, прошу Вас делать глухое ухо[37]. Пускай себе венчается, я заранее прощаю и благословляю.

25. От М. И. Бояровой

(Получ. 29 августа.)

Милая Китти. Мы так быстро собрались переехать в город, что я не успела заехать к тебе проститься. Костя неожиданно объявил мне, что через неделю отправляется на два месяца в деревню. Его брат Миша вышел в тот же полк, и старуха Неверова потребовала, чтобы они приехали к ней для раздела имения. Ты понимаешь, что, расставаясь надолго с Костей, мне в эти последние дни хотелось видеть его почаще. А Ипполиту Николаичу так надоело ездить каждое утро из Петергофа в министерство, что он очень обрадовался моему предложению переехать. Да и тебе пора перебираться: в такую погоду, как теперь, Петергоф нестерпим.

Неужели эта несносная Наденька все еще гостит у тебя? Когда мы в последний раз обедали у тебя, она так кокетничала с Костей, что совестно было смотреть. Костя с тех пор уверяет, что она ему очень нравится. Конечно, он говорит это, чтобы дразнить меня… Что же в ней хорошего?

Твоя Мери

26. От М. И. Бояровой

(Получ. 2 сентября.)

Милая Китти. Сейчас княгиня Кривобокая сказала мне, что завтра ты привозишь к ней Наденьку, а потому прошу тебя непременно обедать у меня. Кстати, ты увидишь Мишу Неверова. По-моему, он премиленький офицерик, но мне интересно знать твое мнение. Угадай, кто у меня был вчера? Нина Карская! Я думала, что после ее парижских скандалов она не посмеет появиться в обществе. Я, конечно, ее не приняла; надеюсь, что и ты не примешь. Она приехала в Петербург так рано для того, чтобы отделывать совсем заново свой дом. Она собирается много принимать зимой, но кто же к ней поедет? Надо же, наконец, делать различие между развратными женщинами и… другими.

Твоя Мери

27. От А. В. Можайского

(Получ. 4 сентября.)

Милая Китти. Греки перехитрили. Недаром в летописи Нестора сказано: «Суть бо греци льстиви даже до сего дне»[38]. Я все еще не могу напомнить им быстроногого Ахиллеса, а Сапунопуло уже напомнил мне хитроумного Одиссея. Он так опутал, оплел меня своими сделками и комбинациями, что я совершенно в его руках.

С лихорадочным нетерпением ждал я твоего письма, надеясь найти в тебе нравственную поддержку, и – что же? Ты советуешь мне жениться! Совершенно справедливо, что браков по любви у нас в свете почти не бывает и что во всяком браке есть какой-нибудь расчет… Но ведь ты знаешь, Китти, что такое девица Софья Сапунопуло. Оставайся она так же дурна и желта, но будь при этом существом симпатичным, а главное – спокойным, я бы еще мог примириться с необходимостью, но ведь она на секунду не может остаться в покое. Это не женщина, а какая-то ходячая желтая лихорадка. Вот тебе для примера наше препровождение времени последних трех дней. В среду был на даче спектакль, на который съехался весь одесский grand-monde[39] (и тут есть свой grand-monde – без этого нельзя). Давали, между прочим, proverbe[40] ее собственного сочинения: «Ce que femme veut, le mari le voudra»[41]. Само собою разумеется, что я играл роль мужа, что десять раз я должен был целовать ее руку и что эта невыносимая дребедень имела колоссальный успех. Третьего дня было сделано распоряжение – гостей не принимать, и вечер был посвящен чтению Эсхила в подлиннике. Понимаешь ли ты весь ужас этих трех слов: Эсхил в подлиннике! В течение пяти часов она с пафосом читала трагедию на незнакомом мне языке, переводя каждую фразу на французский; и я должен был этому верить, хотя убежден, что древнегреческий язык она понимает немного больше, чем я. А когда выходило уж очень хорошо, она протягивала мне руку, которую я пожимал, причем тетушка Евменида закрывала глаза и одобрительно качала головой. Вчера опять наехало множество гостей, и мы катались по морю в костюмах. Я изображал турецкого пашу и сидел в лодке с чалмой на голове и с кальяном в руке!!! Я все это переношу терпеливо, потому что Сапунопуло дал мне «свое честное греческое слово», что 15 сентября все будет кончено и он отпустит меня в Петербург с пятью тысячами… А если он надует опять, назначит новый срок и снова надует? Неужели же мне в самом деле жениться?

Нет, Китти, нет! это невозможно, этому не бывать! Никогда я не продам себя так бесславно, никогда этот золоченый грецкий орех не будет привит к старому родословному дереву Можайских! Лучше надеть суму нищего и идти просить подаяния или пустить пулю в лоб, чем исполнить эту жалкую роль, которую она начертила мне в своем гнусном провербе.

Прощай, моя милая Китти, или ты увидишь меня через две недели счастливым и забывающим около тебя об одесской Элладе, или не увидишь вовсе, потому что меня не будет на свете. В таком случае, не поминай лихом горячо тебя любившего

А. М.

28. От княгини Кривобокой

(Получ. 26 сентября.)

Что вы можете до сих пор делать в Петергофе, милая графиня! Я по Вас соскучилась, да и заседания наши идут без Вас как-то вяло, Эти дамы ничего не решают и понемногу ссорятся между собою, От графини Анны Михайловны житья нет. Ее зятя Вараксина не сделали камер-юнкером к 30 августа[42], и она ходит злющая-презлющая. А тут еще на беду этот дурак Оптин в одном протоколе назвал ее Анной Федоровной, так ведь она так обиделась, что мне пришлось к ней ехать извиниться. Но самая большая история случилась из-за Нины Карской. Меня уверили, что ее не следует принимать, но она начала с того, что прислала мне в пользу нашего Общества 500 рублей, а на другой день приехала с визитом. Ну, как же было ее не принять? Конечно, она захотела быть членом Общества, но, когда я на первом заседании заикнулась об этом, – Анна Михайловна так на меня накричала, что я должна была замолчать. Что мне был делать? Отсылать деньги назад не хотелось: Оптин представляет мне счета, как от аптекаря, и наша касса всегда пуста. А оставить деньги и не выбрать в члены – тоже неловко. Вот я и пустилась на хитрость и назначила вчера заседание в 8 часов; я знала, что так рано Анна Михайловна не приедет. Как только баронесса Визен и Вера Белевская вошли, я объявила, что заседание открыто, и прямо предложила Нину. Эти дамы согласились: Вера через доброту, а баронесса, чтобы разозлить Анну Михайловну, и я велела Оптину сейчас же внести в протокол. В девять приехала Анна Михайловна, и когда ей прочли про баллотировку, она позеленела от злости. Интересно, как она встретится с Ниной послезавтра; приезжайте, милая графиня, на заседание.

Ваша Е. Кривобокая

P. S. Баронесса Визен сказала мне по секрету, что Петр Иваныч называет наше общество «Обществом спасания на несколько часов от тещи». Можно подумать, что я так часто надоедаю ему своими посещениями!

29. Депеша от Д. Д. Кудряшина

(Получ. в Петербурге 10 октября.)

Приезжаю завтра на один день; остановлюсь – где всегда; буду ждать известий с десяти часов вечера.

Кудряшин

30. От А. В. Можайского

(Получ. 16 октября.)

Многоуважаемая графиня Екатерина Александровна. Имею честь известить Вас, что вчера я сочетался законным браком с девицею Софьей Сократовной Сапунопуло. Это оповещение я делаю по настоятельной просьбе моей жены.

Неизменно Вам преданный

А. МожайскийMADAME LA COMTESSE.

L'admiration tout a fait exceptionnelle que prof esse pour Vous mon mari et l'amitie, dont Vous 1'honorez, me donnent le courage de me recommander a Vos bontes. Comme nous avons le projet de passer une partie de l'hiver a S.-Petersbourg, permettez-moi d'esperer que Vous voudrez bien guider mes premiers pas dans le monde qui, dit-on, est si severe et si froid pour les nouveaux-arrives, line rose alpestre supporte difficilement le souffle glacial du Nord.

En attendant veuillez agreer, Madame la Comtesse, l'assurance de ma haute consideration.

Sophie de Mojaisky, nee de Sapounopoula[43]

Я разрываю конверт, чтобы исправить редакцию моего извещения. Надо читать так: «Александр Васильевич Можайский с душевным прискорбием извещает о кончине всех своих дорогих и заветных идеалов, последовавшей 10 октября в городе Одессе, после тяжкой и продолжительной борьбы».

А. М.

31. От М. И. Бояровой

(Получ. 3 ноября.)

Милая Китти, сейчас я получила приглашение на вечер Нины Карской, хотя до сих пор не отдала ей визита. Она просит ответа, и я не знаю, что мне делать. Напиши мне, поедешь ли ты к ней; я поступлю, как ты. Apres tout[44], я не знаю, отчего бы нам не ехать. Мне говорили, что княгиня Кривобокая, ее дочери и вся ее coterie[45] там будет. А главное – у меня есть прелестное платье от Ворта[46], которое мне хочется поскорее надеть. Когда еще дождешься больших приемов?

Твоя Мери

P. S. Костя приезжает послезавтра; он пишет, что его брат Миша все время бредит тобою. А ведь видел тебя всего один раз. En voila une charmeuse![47] Какое счастье, что Костя тебе не нравится, а то давно бы ты его отбила у меня.

32. Депеша от В. И. Медяшкиной

(Получ. 10 ноября.)

Анна Ивановна скончалась вчера в десять часов вечера; похороны в пятницу.

Медяшкина

33. От М. И. Бояровой

(Получ. 10 ноября.)

В каком я отчаянии, милая Китти, что ты уезжаешь и что наша partie de plaisir[48] расстроилась! Так как вчера выпал снег, мы с Костей решили просить тебя ехать вчетвером не в театр, а на острова на тройке, и там где-нибудь поужинать. Вот было бы наслаждение! Костя уверяет, что его брат ждал этого дня с таким же нетерпением, как производства в офицеры. И вдруг все это расстроилось из-за каких-то пустяков! Я не понимаю, что тебе за охота ехать на похороны так далеко. Ведь тетушка твоя уже умерла и ничего переменить не может. Кроме того, у Нины Карской на будущей неделе большой обед, вечером будут петь итальянцы. Ее первый вечер был, как уверяет баронесса Визен, une colombe d'essai;[49] она хотела знать, на кого может рассчитывать. Теперь на концерт она приглашает только самых избранных, а большой бал даст в январе. Нельзя не сказать, что она все это устраивает очень ловко. Кто мог думать, что она опять всплывет? Больше всего помог ей Никодим, который, по известной причине, имеет такое громадное влияние. Ну, да и Нина тоже не мало пожертвовала денег в его больницу! Везде и всюду деньги, с ними можно все себе позволить. Это грустно, но это так!