Наши побеждают везде

– Право слово, если бы у меня была возможность подтвердить то, что было передано мне из уст в уста, я бы это сделал. Так что придется вам, граф, верить мне на слово.

Христофор вздохнул. Осталось сказать только:

– Что ж, видно, вас никак не уговоришь. Посему будь по-вашему.

Он нашел паспорт Сержа, удобно лежавший в правом ящике стола, нарочито медленно набрал чернил и поставил размашистую подпись внизу.

– Благодарю вас, – сказал князь, следя за движениями своего визави.

– Но помните, что я обязан доложить государю о том, что мне пришлось вас выпустить вопреки всяческим уговорам. Поэтому, ежели вас постигнет монаршье неудовольствие, прошу вас меня ни в чем не упрекать, – граф откинулся на спинку кресла.

Серж кончиками пальцев придвинул к себе паспорт.

– Конечно же, Христофор Андреевич, – произнес он.

Повисла неловкая пауза, после которой Серж посчитал нужным распрощаться. Граф сказал только:

– С Богом… Надеюсь, у вас все получится.

После ухода князя Кристоф долго смотрел на закрывшуюся дверь. Надо было встать, что-то делать, опять кому-то приказывать, повелевать, – а не хотелось. Опять стало тревожно на душе. Кто знает, вернется ли Волконский обратно? И если да, то не рухнет ли после этого приключения вся его карьера? Времена, когда за успехи в тайной дипломатии давали высокие чины и награды, давно миновали. Напротив, за такие поручения мало кто нынче брался. Лишь те, кому нечего терять, или же отдельные особо отчаянные личности. Зачем же Сержу все это нужно? Впрочем, было понятно, почему. Потому что он таков, каков есть. «Я даже возьму его в Рыцари… Если все получится», – рассеянно подумал Кристоф. Почему-то он не сомневался в том, что вновь увидит Волконского. Но не тогда, когда по проторенной дорожке сюда снова прибегут Бурбоны, а несколько попозже, так скажем…

Сибирская Бондиана

Осенью закаты, алые и тревожные, предвещающие ветреную погоду, длятся до бесконечности долго, и наблюдать их одно удовольствие. Если бы Серж был склонен к стихосложению, то непременно бы написал об этом в рифму, превращая слова в картины, над которыми будут вздыхать читатели… Но он стихов не писал. К великому огорчению его супруги, тогда еще будущей, – вспомнил он, криво усмехнувшись. Право слово, это одно из наиболее незначительных огорчений, которые князь ей подарил. К чему вспоминается это? Небось, ждут его с нетерпением там, дома, чтобы опять вывалить на его голову рассказы о проблемах, о тех невероятных новостях, которые узнали с последней почтой – там, в России, как они нынче называли все земли, что лежат к востоку от Уральских гор, эти новости уже стали прошлым, зачастую прочно позабытым… А ему надо разделать тушу косули как можно аккуратнее, привести все в порядок, задать корма собакам, уже истово вьющимся и с нетерпением поскуливающим у его ног, поужинать, а там уже и спать можно ложиться.

Домой, однако, отправляться не хотелось, несмотря на то, что собаки волновались – их явно будоражил вид подстреленной точным ударом в голову косули, а многочасовая гонка по тайге заставила их аппетит разыграться не на шутку. Несмотря на то, что скоро сделается совсем темно, и даже зная местность как свои пять пальцев, немудрено заблудиться. Несмотря на то, что поднявшийся с закатом ветер уже проникает за шиворот куртки. А простывать князю нельзя вообще, с того самого года – раньше тоже было нельзя, но можно перетерпеть, а нынче ну никак…

Алая заря над чернеющими верхушками елей и пихт вызывала в душе щемящее чувство, и глаза уже на мокром месте, и хотелось бы пролить слезы – да все кончились, давно кончились – еще тогда.

«Хватит вздыхать», – приказал себе Серж. – «Завтра сюда же вернусь».

…Охотиться князь Волконский – да, 6 лет как уже не князь и не генерал-майор, но, как сказали те туземцы, вокруг костра которых он с месяц назад грелся: «Не этот царь тебя жаловал, не ему и почести отбирать…» – предпочитал в одиночестве. Один раз взял с собой этого юношу Ивашова – ну тоже осужденного, все по той же самой причине, – и пожалел, зачем это сделал. Нет, конечно, сей Жанно и стрелял неплохо, и вопросов глупых не задавал – да и вообще, оказался из молчунов, как только он в тайном обществе оказался-то, да еще влюбил в себя эту милую француженку, приехавшую к нему по примеру остальных дам. Но даже с учетом спокойного и деловитого нрава Ивашева, так отличающегося от других его, так сказать, соратников, князь Серж не позвал его второй раз, предпочитая компанию своих собак – никаких не гончих и не борзых, а местных, крепких, с плотной светлой шерстью, стоячими ушами и хвостом колечком, которых можно и на цепь сторожить, и с собой на промысел брать.

Князь знал, что его обособленность от всех раздражает многих. Прежде всего – жену, которая жаждет здесь, «в середине Земли», возродить все, к чему привыкла. А привыкла она отнюдь не к уединению. Не к охоте. Не к длинным темным вечерам. Не к бескрайней тайге, в которую ногой не ступала с самого дня приезда. Хоть и выросла Мари в деревне, но деревня та находилась на благодатной Черниговщине, а родители держали открытый дом, приглашая «приличное общество» на хлеб и соль. Как-то Серж и стал частью этого «приличного общества», и, сам не помня как, сделал предложение младшей из дочерей. Даже не задумываясь о том, испытывает ли он к ней хоть что-либо, кроме мимолетной симпатии. Нынче, оказавшись здесь, в краю синих озер, горных отрогов и живого таежного моря, почти что без всякого общества, кроме друг друга, Серж все больше осознавал – Мари его скорее раздражает. Да, поначалу ее приезд, ставший для него полной неожиданностью – ведь он фактически расстался с ней еще там, в крепости, написав на обратной стороне ее миниатюрного портрета недвусмысленное послание – оказался весьма кстати. Но когда дела наладились, и жизнь пошла своим чередом, все чаще начинали возникать разногласия, ссоры, напоминающие те, которые вспыхивали между ними в первые месяцы после свадьбы, но куда более серьезные. Признаться самому себе, что все с самого начала было ошибкой, князь пока не мог. Тогда, выйдя из терзаний, из болезни, которая вела его прямым ходом в могилу, он взял себе за правило – не вспоминать прошлое никак, ни хорошими, ни дурными словами; не вспоминать и тех, кто остался за той невидимой чертой, которую он шесть лет назад пересек; жить настоящим, а там как Бог даст…

Втащив тушу косули на телегу и устроившись на козлах, князь не спеша отправился в Петровский, не отрывая взгляд от неба.

Прав был Анненков, на этапе выкрикнув: «И в Сибири есть солнце!» Да оно, пожалуй, светит ярче даже, чем там, на среднерусской возвышенности, и уж конечно, радует своим появлением куда чаще, чем в Петербурге… А какие здесь звезды огромные. Кажется, небосклон в этих местах ближе к Земле становится. Так те буряты, помнится, и сказали ему – мол, правда…

Князь поймал себя на том, что снова предается пустым размышлениям, но затем махнул рукой – ладно, если без воспоминаний не обойтись, то пусть будут такие. Эти люди – казалось бы, дикари дикарями, «татары», как зовут их русские поселенцы, а по крови – потомки тех самых монгол, которые некогда подчинили себе половину обитаемого мира – подтвердили про Сержа то, о чем он всегда только догадывался. Этот простой факт и стал причиной столь строгого наказания, доставшегося ему, и особого приказания государя держать его отдельно от других сосланных. Учитывая сказанное, – что он не сын того, чье отчество всю жизнь носил, а некоего принца крови, – все становилось на свои места. Но какой от этого нынче толк? Ну, кроме того, что буряты почитают его наравне с царем, а может быть, и выше его. Хотя они-то откуда узнали? Лама их что увидал во сне? Или сличили профиль на монетах – у этого племени в ходу были французские монеты чеканки пятидесятилетней давности? А то, быть может, все и выдумали?

Часто у них бывать Серж не мог, чтобы не возбудить ненужных подозрений от тех, кто поставлен над ними надзирать. Небось, донесут, что туземцев к бунту подстегивал. Император Николай Павлович полагает его самым злобным бунтовщиком и, верно, жалеет, что к пятерым повешенным не прибавил шестого. Лучше бы прибавил, нежели подверг таким унижениям…

Что за пропасть! Опять в голову лезет прошлое. День сегодня, что ли, какой особенный? Вряд ли. Двадцать четвертое сентября, и только. Может, кто там, из прошлого, умер? Кто знает… Но сам князь получит подтверждение этому лишь через три месяца, не раньше. А может, он просто прощается с воспоминаниями? И впереди ждет что-то новое… При этой мысли Серж усмехнулся. Пятый десяток, а он все равно ведет себя как любопытный юнец, каковым вступал в жизнь и каким остался, когда все вокруг внезапно начинали остепеняться и от него того же ожидали. Князь попытался играть по этим негласным правилам – и следование им привело его к сокрушительному поражению. Учиться на ошибках поздно, но жизнь не закончилась, что бы там кто ни твердил…

***

– Ты где был?! Я волновалась, между прочим! – так нелюбезно встретила Сержа его супруга, стоя на деревянном крыльце их дома.

– Ты сама прекрасно все знаешь, Marie. Я же тебя предупреждал, – проговорил князь, спрыгнув на землю.

Вместо ответа женщина пристально оглядела супруга, а затем перевела взгляд на добычу. Собаки было бросились к ней, но она отступила на несколько шагов, возвысив голос:

– Сделай хоть что-нибудь со своими шавками!

– Ко мне, – негромко приказал Серж, и собаки вернулись к нему, не глядя на хозяйку. Затем, не обращая внимания на высокий и сухощавый силуэт супруги, он занялся привезенной добычей. Ее нужно было вытащить в подвал, там прохладнее… Сегодня он и не успеет ее разделать, значит, завтра нужно встать пораньше и заняться этим. Сейчас нужно собак покормить, а там Мари, в сущности, права – уже поздно, после ужина начнет клонить в сон.

Он двинулся к сараю, не вслушиваясь в то, что возмущенным тоном твердила его жена. До слуха князя доносились лишь отдельные слова:

– Опять ты будешь долго… А ужин совсем остыл, Фекла разогревать не станет, лентяйка… К нам, между прочим, на днях к нам гости придут, а ты сейчас последнюю свежую рубашку испачкаешь.

Последняя фраза заставила Волконского остановиться на полпути.

– Гости? – переспросил он. – Кто-то из наших друзей? Так им и не впервые…

Жена поджала губы – обычный ее жест, портящий и без того не отличающееся правильностью черт лицо.

– Вот это меня и заботит более всего, Serge, – произнесла она, переходя на французский. Со сменой языка разговора тон ее моментально изменился. На русском Мари могла только браниться, ровно деревенская баба, а на французском принимала привычный образ провинциальной дворянки средней руки с большими амбициями и высоким мнением о самой себе. На каком языке княгиня Мария более всех похожа на саму себя? Муж ее не мог этого сказать с точностью.

– Ты становишься похож на дикаря, – продолжила она. – Эти твои экспедиции в лес… Эта привычка возиться с псами и даже спать с ними в одной постели, – здесь женщина брезгливо передернула плечами под пуховым платком, – Наконец, нежелание видеться ни с кем, если на то нет необходимости…

Серж выслушивал ее, не говоря ни слова. Подобный разговор повторялся если не каждый день, то каждую неделю – точно, и он мог, даже не прислушиваясь к речи жены, угадать, что она скажет далее и чем ее монолог кончится. Раньше он ей отвечал. Объяснялся. Мол, какое общество ты хотела здесь, ma chere? Ты же знала, на что шла… Последняя фраза приводила ее в состояние гнева, она резко переходила на русский, начиная бросаться злыми словами, а затем убегала в дом и запиралась в комнате, нарочито громко рыдая. Это ее поведение ничем не отличалось от тогдашнего, в Воронках, где они жили после свадьбы. Правда, повод был другой: «Ты все время на своей службе! Ты меня совсем разлюбил… Я не удивлюсь, если узнаю, что это всего лишь предлог, а ты в это время посещаешь любовницу…». Тогда князь Серж предпочитал оправдываться, пытаться ее побыстрее утешить – женских слез он не переносил, но Мари от этого рыдала еще сильнее, обвиняя его в бесчувственности – мол, оставь меня и дай поплакать вдоволь. Нынче слезы все чаще заменял вот этот жесткий, бескомпромиссный тон, который в ответ вызывал лишь глухое раздражение.

– Кто же к нам заедет? – спросил Серж, оглядывая жену.

– В наши края приехала научная экспедиция… Я и позвала этих господ к нам. Надеюсь, ты не против и составишь гостям компанию? Очень бы не хотелось, дорогой, чтобы ты опять заперся у себя в покоях или ушел в лес, – зачастила Мари.

– Подожди… – остановил ее князь. – Но ведь, приглашая их к нам, ты создашь им проблемы. Ведь видеться с нами запрещено, и ты сама это знаешь. В Петербурге головы полетят, а Лепарский и краем глаза не моргнет, чтобы выслужиться перед начальством.

– Серж, они не из Петербурга. И вообще не из России, -возразила Мария категоричным тоном.

– Откуда же?

– Англичане. Я была у Каташи, она там с мистером Гиллем, начальником экспедиции общалась… А Серж рассказывал им о наших окрестностях. Представляешь, Гилль – настоящий джентльмен, как подобает, а какой просвещенный!

Глаза женщины загорелись, и в них вновь появилась яркая прелесть, которая, как полагал Волконский, утратилась в них навсегда. Уже далеко не юная женщина, отчаянно боровшаяся со свалившимися на нее сложностями и трагедиями, при упоминании о «хорошем обществе» и «просвещенных джентльменах» вновь превращалась в веселую и беззаботную барышню, какой запомнил ее Серж. Не знал он только одного – кто так скор на смех, тот столь же скор и на слезы. И есть другая пословица: «От осинки не родятся апельсинки», то бишь, всегда стоит присмотреться к родителям избранницы, дабы понять, что от нее можно ожидать. А семья у Мари была совсем не простая – не только по происхождению, но и по нравам. Вспыльчивый и придирчивый отец, язвительная и злобная матушка, командирша старшая сестра, брат, возомнивший себя демоном во плоти и весьма продвинувшийся по сей стезе, да и остальные тоже такие – на кривой козе не подъедешь, как говорится… Но у Сержа не было особенного выбора. И семья, какая она не была «ядовитая», приняла его как неизбежность. Отец вызвал свою младшую дочь на ковер и отдал ей приказ: выходить замуж за генерал-майора князя Волконского, ибо он «превосходный человек». И ничего, что у барышни на уме был другой – этому, чин по чину посватавшемуся польскому шляхтичу, было отказано: тот беден, обременен детьми от первого брака, да впридачу еще и католик (к полякам Раевские, сами выходцы из тамошней шляхты, относились весьма благосклонно). И ничего, что Серж был старше невесты почти на два десятка лет – в его возрасте уже не к барышням, а к вдовам нужно присматриваться. Наконец, старика Раевского, считающего себя человеком прогрессивным и, как говорится, competentis, не смущало откровенное признание Сержа о том, что он фактически возглавляет тайное общество. «Ну и что за беда?» – пожал плечами почтенный генерал. – «Сашка и Коля тоже там… Да все, в кого ни ткни. А что остается делать, сам посуди, если ты имеешь ум и сердце?» Тогда князю показалось, будто бы Раевский отнесся к этому факту так, словно бы потенциальный зять сообщал о членстве в масонской ложе – пустяки мол, ерунда, нашел из-за чего переживать… Никто же не знал, что их тайное общество – организация самая что ни на есть практическая, готовая осуществить все, о чем говорилось на собраниях и что фиксировалось на бумаге, при первой же удобной возможности – а не когда-нибудь в далеком будущем, когда люди станут более совершенными и готовыми делать мир вокруг себя лучше. И, тем более, никто не знал, каков будет финал все этой истории. Впрочем, нечего задумываться о прошлом… Серж знал, что его супруга частенько вспоминает о былом и яростно пытается его возродить, а на предложение следовать его примеру и жить настоящим только возмущается.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.