Дети Балтии

– Провидение распорядилось иначе, – вспомнил Кристоф. – Родилась девочка и не прожила и года.

– Да, она умерла. Но ведь маленькие дети часто болеют и умирают, да? – Като пронзительно посмотрела на него. Ему показалось, что принцесса знает о его потере. И дочь его звали так же, как эту несчастную великую княжну, виноватую лишь в том, что родилась с «неправильной» внешностью, вызвавшей кривотолки… Какое грустное совпадение! Он опустил глаза.

– Простите, – прошептала она, сжав его руку.

– Ничего, продолжайте.

– Так вот, Чарторыйские считают, что ваша мать отравила девочку, – проговорила Като. – И они наверняка хотят вам всем отомстить.

– Но разве ж это правда? – спросил он.

Екатерина пожала плечами.

– Маленькие дети, как я уже говорила, могут умереть от чего угодно. Но эти отравители всех судят по себе.

Они дошли до ворот парка. Уже занимался рассвет – ночи стояли короткие.

– До встречи, – произнесла великая княжна.

Граф хотел было идти, но девушка вновь окликнула его.

– Я делаю вас своим рыцарем. И ждите меня… – она послала ему воздушный поцелуй.

Итак, слишком много случилось с графом за один-единственный день. Значит, Екатерина Павловна теперь с ним тоже. Всё-таки она великолепна… При воспоминании о её волосах, коже, запахе, теле он снова почувствовал томление сердца и вместе с тем некую неловкость – она же питомица его матери, ему почти как сестра, кроме того, сущая девчонка, младше его на четырнадцать лет – как он смеет желать её? Но, вспомнив, как великая княжна сказала это сокровенное «Ждите меня», Кристоф оставил всякие сомнения. Да, он, чёрт возьми, будет ждать её с тем, чтобы осуществить свою волю над ней до конца. Но было и менее приятное. Чарторыйский, оказывается, после отставки не уехал в Польшу, а остался в Петербурге, и его принимают при Дворе как ни в чём не бывало. И вот эти странные подозрения. Со всем этим нужно разобраться.

Когда его карета подъезжала к городской заставе, Кристоф вспомнил слова Долгорукова. «Мы Романовых постарше будем». Уж не собирается ли он вдруг сделаться Петром Четвёртым? Граф отлично знал, что в России полно династий древнее Романовых. Даже Ливены и то будут постарше рода, к которому принадлежат государи. А предки Трубецких, Волконских, Долгоруковых, Голицыных, Лобановых-Ростовских во время оно правили различными русскими княжествами, и их потомки вправе претендовать на трон Империи. Но если Пётр всерьез планирует устроить coup d’Etat, то Ливен ему в этом не помощник. Он присягал на верность именно Романовым-Голштейн-Готторпским, им и останется верен до конца. Кроме того, свержение правящей династии путает все карты в его Деле.

А какая выгода Екатерине враждовать с Чарторыйским? Здесь всё просто. Честолюбивая девочка хочет добиться ничем не ограниченного влияния на брата. Возможно, даже сделаться соправительницей. Или тоже впоследствии свергнуть государя и стать Екатериной Третьей. Как бы печально не было признавать это, великая княжна тоже решила воспользоваться им, графом Ливеном, для достижения своих целей. Хочет влюбить его в себя, сломить его волю, превратить в своё послушное орудие и личного раба. Нет, не бывать этому. Это он будет пользоваться ею, так же, как пользуется женой и служанками. Он сделает её своей игрушкой. И, возможно, если Като придёт к власти тем или иным способом, она утянет во власть и его… История императрицы Анны и герцога Бирона. Именно так этот соотечественник графа Кристофа и добился короны Курляндии – через постель влиятельной женщины. Но у Эрнста-Йохана были амбиции, простирающиеся на всю Империю, а он, Ливен, всё же более скромен – ему будет достаточно и небольшого Ливонского королевства. Като, став соправительницей государя или даже императрицей, сделает своему фавориту такой подарок.

Так, у него ум заходит за разум. Какой из него «второй Бирон»? Конечно же, он никогда не выйдет во временщики – характер не тот, да и желания никакого нет. Като тоже никогда не станет императрицей – как она и предрекала в разговоре с ним, её выдадут замуж из династических соображений за очередного немецкого правителя, владеющего жалким клочком земли где-нибудь в Тирольских Альпах, где она и будет куковать свой век, если не помрёт в родах или от чахотки, подобно своим двум старшим сестрам. Фрау Шарлотта как-то, правда, говорила, что Мария Фёдоровна отнюдь не горит желанием отпускать от себя четвёртую дочь, потому что боится повторения судеб Александры и Елены. Слава Богу, хоть Мария неплохо поживает в Веймаре. К тому же, политическая обстановка и война с Бонапартом изменили отношение к германским князьям, слишком уж боящимся завоевателя и выносящим ключи от городов по его первому требованию. Поэтому пока Екатерина, как она сама выразилась, «наслаждается жизнью».

Что она говорила про отцовство Чарторыйского по отношению к старшей дочери государя? Всё это не подтверждено. Император признал ребенка своим. Наверное, потому что то была девочка. А если бы родился мальчик?! На престоле России сидели бы Чарторыйские? Граф поймал себя на мысли, что если его мать и вправду отравила младенца, то он её совершенно не осуждает. Хотя скорее всего Мария Александровна умерла по естественным причинам. Господь достоин всяческой хвалы за то, что взял этого младенца в число Своих ангелов. Похоже, Он всё-таки поддерживает балтов.

Но способна ли фрау Шарлотта на убийство, как её подозревает Чарторыйский? Тем более, на убийство грудного ребенка? Кристоф помнил, что его мать обожает детей. Особенно девочек – говорит, что они «нежнее» и «чувствительнее». Вряд ли бы она смогла дать крохе, не виноватой в той, что родилась от такого чудовища, смертельный яд и спокойно наблюдать за муками существа, пока ещё не способного говорить. «А если её заставили?» – пришло графу в голову – «Покойный государь, например. Этот безумец мог так сделать. А матушке только и оставалось, что повиноваться. Как потом мне пришлось повиноваться, подписывая эти рескрипты для индийского похода». От этого предположения кровь вскипела в его жилах. Грех совершил этот смазливый поляк, а расплачиваться пришлось ни в чём не повинной пожилой даме, никому в жизни не причинившей никакого зла?

Не причинившей ли?

Кристоф поймал себя на мысли, что он не хочет этого знать. Умерла ли девочка от «воспаления мозга», как написали в медицинском заключении (а неофициально говорили «от зубов», как будто от такого естественного процесса умирают), или от яда; дала ли яд его мать или кто другой, а если виновна матушка, то действовала ли она по собственному почину или по приказу свыше – ничего этого Кристоф не желал знать. Есть только факты: девочка мертва, и Чарторыйский уверен в том, кого надо винить в её смерти.

Он приехал домой на рассвете, проспал всего два часа, и утром долго пил кофе, глядя на сонную Доротею, поднявшуюся вместе с ним.

– Сегодня я приведу князя Петра, – произнес он. – Надо действовать, пока они не опередили нас и не придумали ещё чего-нибудь.

Доротея кивнула. Потом спросила:

– А ты где вчера так долго был? Я волновалась, хотела уже людей посылать.

– Дотти. Со мной ничего страшного не может случится, – уверил её Кристоф.

– Ты уверен? – язвительным тоном переспросила его жена. – Между прочим, у меня на руках маленький ребёнок, и я ношу второго. Что будет, если до тебя доберутся?

– Я говорил, – вздохнул Кристоф, вытирая руки салфеткой. – Я предлагал тебе уехать в Ревель к отцу. Ты отказалась наотрез. Если тебе страшно, то ещё не поздно это сделать.

– Бонси, – с Дотти слетела вся её сонливость, и она пристальным, требовательным взглядом нынче смотрела на него. – Ты думаешь, до нас не доберутся в Ревеле?

– Не посмеют, – проговорил он, но не слишком убеждённо.

…Доротея тоже слышала рассказы о поляках, пришедших на землю её предков в начале семнадцатого века. Хотя девочкам рассказывали о событиях без кровавых подробностей, последствия этого захвата были впечатляющими. Балты вымерли наполовину. Начавшаяся в осаждённой Риге чума выкосила почти всех, не исключая бургомистра – её прапрадеда. Она знала, что поляки немилосердны. Но как-то не связывала «тех» поляков, с «этими», с которыми была знакома в Петербурге, принятыми в светском обществе, благородными, любезными. Недавно она убедилась – за двести лет мало что изменилось. И вот эти милые князья с европейским воспитанием могут желать зла ей, её детям и всем, кто с ней связан не потому, что она лично сделала им что-то плохое, а просто потому что она жена своего мужа и балтка по крови. Это было страшно. Любая другая на месте Дотти воспользовалась бы предложением Кристофа и уехала в балтийскую глушь. Но Доротея была из тех, кого опасности не пугают до ступора, а, наоборот, оживляют разум и заставляют действовать.

– Нет, – покачала она головой. – Такие всё могут.

Граф посмотрел с неким восхищением. Внезапно в сердце его кольнуло чувство вины. Он оставил её беременную, с маленьким ребенком, который, как сказала ему жена, уже вторую ночь не спал из-за зубов, пока сам предавался греху прелюбодеяния? Но что он мог поделать с тем, что нынче не может быть близок с ней так, как раньше, по вполне понятным причинам? И с тем, что Екатерина такая соблазнительная?… Да, он, как выразилась великая княжна, «животное», и знает об этом. Увы.

– Зачем я буду сидеть в Ревеле и трястись там за тебя и Альхена? – продолжила графиня. – Это хуже всего. Один раз я уже тряслась так, спасибо, больше не хочу.

– Но что же тебе остаётся? – спросил он несколько удивлённо.

– Я буду действовать по мере сил своих, – улыбнулась она. – Пусть твой враг не воображает, что у него одного в распоряжении умные и хитрые женщины. Я тоже чего-то стою. Так что приводи князя Петра, и мы придумаем, что нужно сделать.

Граф поцеловал её в щеку и отправился на службу, почему-то уверенный в том, что свои силы и возможности Дотти совсем не переоценивает. Лишь бы она бросила их только на защиту своей семьи. Потому что в ином случае жена его способна перещеголять даже леди Макбет. И с ума, в отличие от той шотландской дамы, не сойдет.

***

Перед ужином к Дотти приехал её брат. Он играл ей на фортепиано – конечно, не так бегло, как это умел Константин, уехавший в странствие по России и, по слухам, потом направлявшийся в Китай, – и не так, как она сама, но тоже довольно прилично.

– Альхен, милый, почему ты себя всегда вечно выставляешь дураком и неучем? – спросила она потом.

– А я разве не дурак и не неуч? – Бенкендорф уселся рядом с ней, взял её за руку.

– Ты очень талантливый. Правда, – слабо улыбнулась она ему.

Алекс только пожал плечами. И погладил её по волосам. «Вот женщина, которая никогда меня не предаст и мне не изменит», – подумал он. – «Но она мне, увы, сестра».

– Знаешь, – продолжила графиня, – Я давно хотела это сказать. После того, что случилось с тобой, когда Бонси всё нам рассказал, я почувствовала нечто необычное… Как бы тебе объяснить?

– Объясни уж как-нибудь, – усмехнулся её брат.

– До этого я сидела как за каменной стеной, – начала она.

– Крепости или тюрьмы?

– И того, и другого, – кивнула Доротея, грустно улыбнувшись. – Со стороны, наверное, это напоминало крепость…

– Но я-то знал, что это была тюрьма, – признался Альхен. – Поэтому я ненавидел твоего тюремщика.

– Но вот, стены обрушились, и, с одной стороны, страшно, потому что захватчики могут пролезть в крепость и убить всех обитателей, а, с другой стороны, я чувствую свежий воздух, вижу то, что происходит за крепостными стенами, сквозь эту дыру, передо мной открываются леса, поля, море…

– И всё-таки это была тюрьма, – заключил её брат, беря её руки в свои. – И ты теперь свободна, можешь идти, куда хочешь.

– Я еще не решила, что это, – призналась Дотти. – Но даже если это и тюрьма, я не могу и не хочу из неё сбегать. Если это крепость, то почему меня не пугает то, что она постепенно разрушается? Странно всё это.

Алекс только головой кивнул. Он и сам разделял смутные чувства своей сестры. Но, в отличие от нееё не слишком хорошо понимал, что от него здесь требуется. Кристоф не выделил ему никакой роли. У него была собственная «свита» в виде Жанно и этого «ботанического юноши» по фамилии Штрандманн. Алекса в неё зять не приглашал. И, похоже, не собирался. Но оставаться непричастным к происходившему Бенкендорф тоже не мог.

Он уехал незадолго до прихода Кристофа с князем Долгоруковым. Дотти равнодушно посмотрела на человека, с которым как-то была близка. «Как я выгляжу? Отвратительно», – пождумала она невольно. Тот пожирал её глазами, нисколько не стесняясь присутствия мужа.

– Зачем она здесь? – шепнул князь своему другу, когда Дотти пошла распоряжаться по хозяйству. – Я не верю в женский ум.

– Ты не веришь в женский ум, а наши враги верят. И активно его используют, – возразил Кристоф.

Они уселись за ужин. Было тихо, только свечи потрескивали.

– Они заманили в ловушку моего брата. Надеюсь, вы слышали? – начала Дотти без предисловий.

– Этому делу нужно предать огласку! Пусть все знают, кто стоит за злодействами, – воскликнул Долгоруков.

Граф только вздохнул. Огласка заставит доискиваться до причин вражды. А этого лучше не делать. Но как объяснить?

– А свидетели кто? – возразила Дотти. – Без свидетелей вам никто не поверит.

– Тогда надо отомстить, – пргговорил Пьер, и его глаза зажглись огнем решимости.

– Спасибо, господин Очевидность, – съязвила Дотти, которая ныне была рада, что пресекла свой роман с этим Рюриковичем на корню. Насколько же он глуп!

Долгоруков захотел ответить что-нибудь не менее острое, но Кристоф взял слово:

– Предлагайте планы.

– Похитить кого-то? – высказался князь. – Из их числа? Например, эту Анж.

– Это будет фарс какой-то, – заявила графиня.

– А у вас есть идеи получше? – не остался в долгу Пьер.

– Насчет княжны Войцеховской ты прав, – медленно проговорил Кристоф. – С ней надо что-то делать.

– Я могу заманить её к себе в гости. Кинуть ей удочку с наживкой – она и клюнет, – предложила его жена.

– У меня мысль такая – я соблазняю ее и тра… простите, Ваше Сиятельство, – произнёс Пьер. – Мы остаемся наедине. А далее…

– Ты губишь девушку, – заключил Ливен. – Только она уже давно не девушка… Ой, прости, ma chérie, – поправился он.

– Её не так просто погубить, – вспомнила Дотти. – Но если вы, князь, войдёте к ней в доверие, влюбите её в себя, то станете ценным источником сведений.

– Боюсь, доверия здесь не получится. Князь уже стал открытым врагом её дяди, – напомнил ей граф.

– Тогда мы скомпроментируем Адама и заставим его драться, – не сдавался Долгоруков.

– Уже было. И что, ты убил его? – усмехнулся Ливен.

– Так драться можешь ты… – легкомысленно предположил князь Петр. – Ты его точно убьёшь.

– Нет! – закричала Дотти.

– Не беспокойся, дорогая, я стреляю в людей всегда наверняка. Но какой же повод для дуэли? – спросил Кристоф.

– В этом нам как раз поможет эта самая Анжелика. Я её могу, скажем, увезти… – задумался Долгоруков.

– Вызов может перехватить кто-то из семьи, – опустил его с небес на землю Кристоф. – Чарторыйский вряд ли захочет драться со мной в открытую. А так-то поединок – хорошая идея.

– Я бы подослала шпиона, – предложила Дотти. – И действовала бы уже исходя из тех сведений, которые он добудет.

– Попробуй ещё найди этого шпиона, – недовольно откликнулся князь. – Они же мигом вычислят чужака. Кто знает каких-нибудь поляков и католиков?

– А если просто подождать? – спросила Дотти.

– Чего ждать! – не сдержался Пьер. – Пока всех нас не устранят? Не задвинут в дальний угол?

Кристоф устало взглянул на него. И проговорил:

– Они сами попадутся в ловушку, которую устроят нам. Всё просто.

– Но я не согласен ждать так долго! – воскликнул князь. – С польской угрозой надо покончить до осени.

– Это всё, что нам теперь остается делать, – подытожила Доротея. – Кроме того, мы можем спокойно наблюдать за их неудачными попытками нас сломить.

– А вы уверены, графиня, что сии попытки будут неудачными? – решил поддеть её Долгоруков. – Не дождёмся ли мы, что нас всех уничтожат?

– Чарторыйский не так глуп, чтобы повторять своих ошибок, какие он совершил с Алексом, – произнес Кристоф.

– Ну так что же? – нетерпеливо спросил князь. – Что мы решаем?

– Оставьте поляка нам, Петр Петрович, – улыбнулась Дотти. – Мы придумаем, что с ним сделать.

– Не понимаю, – яростно зашептал князь на ухо Ливену, но графине было слышно каждое его слово. – Зачем ты втянул её? Какая от нее польза? Она только всё путает.

– Пять лет назад я считал так же, как ты, – смерил его взглядом Кристоф. – Но потом она меня очень выручила.

Доротея демонстративно отвернулась от них, ибо этот разговор и непроходимая дремучесть некогда влюблённого в неё человека начали её утомлять.

– Я пошла к себе. Доброго вечера, господа, – бросила она, выходя из комнаты.

– Ma chérie… – начал Кристоф, но она оборвала мужа:

– Любимый. Повнимательнее выбирай себе людей, – и направилась к дверям своей спальни.

– Ну и ну, – тихо проговорил Долгоруков, глядя ей вслед. – У тебя чересчур умная жена, на мой вкус. Только слегка обидчивая.

– Свои замечания оставь при себе, – сердито отвечал Кристоф, которого покоробили слова союзника. – Давай к делу. Мы так ничего и не решили.

– Нет, почему же. Вы решили сидеть и ждать. Сидите и ждите, а я поехал, – запальчиво произнес князь.

– Есть какая-нибудь альтернатива нашему решению?

– Я готов убить их всех! – торжествующе объявил Пётр.

– Убить? Один? – скептически переспросил Ливен.

Князь обессиленно сел в кресло и засмеялся, к вящему изумлению его собеседника, осторожно наблюдавшего за ним.

– Знаю, что веду себя глупо, – отсмеявшись, наконец, проговорил Долгоруков. – Но ненавидишь ли ты пшеков так, как я ненавижу их? Иногда мне кажется, что тебе всё равно.

– Тебе так только кажется, – возразил граф.

– Но отчего же мы бездействуем?! – воскликнул Пьер.

– Нужны люди.

– Куда ещё? Нас и так много. А теперь через Катьку мы можем перетянуть государя на нашу сторону, – самоуверенно отвечал князь.

– Государя так просто не перетянешь. И я не хочу вмешивать августейших особ в ту войну, которую мы ведём с Адамом. Это личное дело, – Кристоф уже устал от разговоров, и хотел бы лечь под бок жены, обнять её и заснуть, а тут его опять ловит за руку этот самонадеянный друг и ведёт свою партию, продвигая её грубо и топорно.

– Неужели ты хочешь сказать, что тебе нет никакой выгоды в этом деле? Тебе лично? Не верю, – продолжал Долгоруков.

«Какая мне в этом выгода? Ага, прямо так ему всё и рассказал», – усмехнулся граф про себя, а вслух произнёс:

– Я думал, ты знаешь мои мотивы. Они совпадают с твоими собственными.

…Когда друг его распрощался с ним, а Кристоф пошел спать, он обнаружил, что жена его ещё бодрствует.

– Иди ко мне, – графиня обняла его, присевшего на край кровати, за плечи, потянула к себе, потёрлась щекой о его подбородок, уже начавший зарастать золотистой щетиной, расстегнула верхние пуговицы рубашки… В её действиях, впрочем, не было намерения его соблазнить – лишь родственная забота, семейная ласка.

– Твоё мнение о князе? – тихо спросил он у жены.

– Идиот поганый! – вырвалось у Дотти, – Слушай, если он твой союзник, то, боюсь, он всех погубит.

Граф улыбнулся, услышав, как забавно ругается его жена. Она, однако же, озвучила то, что он давно собирался сказать князю.

– Как ты думаешь, что он хочет на самом деле? У меня есть предположения на этот счёт… – Кристоф радовался, что его супруга наводила его на верные мысли своими советами.

– Он? Власти, конечно, – холодно произнесла Дотти. – Только князь Пётр её не получит. Ибо тягаться с таким матерым интриганом, как Чарторыйский, у него мозгов не хватит.

– Его можно использовать.

– Не уверена. Пусть уж гибнет сам.

Кристофа сначала очень возмутил ответ его супруги. Вообще-то князь ему друг. Это и высказал Доротее, не упомянув о том, что Екатерина Павловна нынче тоже присоединилась к их партии.

– Нам следует ждать, – повторила графиня. – Если твой так называемый друг начнёт зарываться… – она выразительно посмотрела на мужа. В её зелёных глазах блеснуло то, что всегда пугало его в ней. Действительно, леди Макбет, он не ошибся. Готова на всё. Хоть бы не стала его толкать на убийство князя Долгорукова. До этого он не скатится.

Они помолчали. Потом Кристоф заговорил, в сущности, ни к кому не обращаясь:

– Я был на войне. Там всё просто – вот враг, вот твоя винтовка – стреляй. Здесь – лабиринт. С ловушками. Я не могу просто так взять и убить князя Адама. Ты давеча говорила, он штатский, мы военные, поэтому мы сильнее. Нет. Это ещё не значит, что он не способен драться. Но он не будет.

– Скажи, кто у нас? – прервала его рассуждения жена.

– Ты, я, Штрандманн, Алекс, Лёвенштерн, Карл, Уваров, Долгоруков, Нарышкина, – перечислил он. – Может быть, ещё кто присоединится.

– А сколько у Чарторыйского?

– Половина Польши, – Кристоф обречённо закрыл глаза.

«Ничего. У нас скоро будет вся Ливония. И русских не понадобится», – подумала Дотти.

Они уснули оба в одной позе – лёжа на спине.

ГЛАВА 5

Санкт-Петербург, июль 1806 года

– Если бы я тогда успел, всё бы пошло по-другому, – князь Чарторыйский пустил свою лошаль шагом, чтобы сравняться с племянницей.

Они совершали конную прогулку по Екатерингофскому парку и разговаривали о польском восстании Девяносто четвёртого года. О слабых и сильных властителях. О судьбе многострадального польского народа.

– Ты бы победил русских? – Анжелика поправила вуаль и взглянула на родственника.

– Сомневаюсь. Но я бы нашёл выход. У меня был план бескровной революции. Мирного прихода к власти, – задумчиво отвечал Адам. – Но увы. Меня арестовали в Брюсселе. Я видел, что за мной следят. Еле успел сжечь все бумаги, как за мной пришла полиция. Обращались там со мной хорошо, – он усмехнулся, – Не русские же. И не немцы. И, к тому же, они хотели не наказать меня, а задержать. С чем успешно справились.

Анжелика вновь попыталась вспомнить эти серые дни. Когда на юге города грохотали пушки, пахло пожарами и на улицах убивали людей. Почему она, сколько не силится, не может толком вспомнить, как вернулся её дядя, как убили её отца? Только похороны всплывают в памяти. Только тонкая, сильная рука, сжимающая её детские хрупкие пальчики. Это всё, что осталось у неё в памяти. Но, может быть, сознание намеренно изъяло эти эпизоды из ряда воспоминаний?

– Я удивлена, что тебя не поймали русские, – проговорила княжна. – И не бросили в крепость.

– Было хуже. Екатерина Кровавая затребовала нас с Константином во дворец. Из нас хотели сделать лояльных престолу псов, – жёстко произнес её родич, – Но я никогда не забывал, кто я таков. И боялся за вас с Юзефом и Анжеем. Но вы не забыли, что вы Пясты. В отличие от Потоцких, Четвертинских, Ожаровских и прочих предателей.

– Ты нашёл людей, которые ранили тебя и убили отца? – внезапно задала вопрос Анжелика.

Князь отрицательно покачал головой, глядя куда-то вдаль, словно увидев нечто над верхушками тихих сосен. Лошадь его, привыкшая к более быстрой езде, шла, понурив голову.

– Я найду их, – проговорила она.

– Бесполезно. Они наверняка и так уже мертвы, – негромко возразил Адам. – Их казнили. Или выслали в Сибирь.

Они достигли окраины парка. Спешились, привязали лошадей, оставив их мирно пастись, и пошли пешком. Кроме них, никого из гуляющих не было видно на этой уединённой аллее, в час перед закатом, поэтому они взялись за руки.

– Странно, – произнесла девушка после долгого молчания, – Я не помню себя в семь лет. Я не помню того, что случилось. Иногда мне вообще кажется, будто я всю жизнь спала и проснулась только недавно.

– Ты счастливая, – в чёрных глазах князя, обрамленных густыми длинными ресницами, которым бы позавидовала любая дама, отразилась потаённая боль. – Я слишком хорошо всё помню. Лучше всего запоминается унижение. Бессилие. Когда меня ранили и я шёл по родному городу в поисках дома, боясь того, что от дома нашего ничего не осталось, кроме дымящихся руин, я был счастлив тем, что умру до того, как меня заклеймят предателем. Я не умер, – жёсткая усмешка застыла в уголках его губ. – Я ещё долго не умру.