скачать книгу бесплатно
Божий суд. Утро на закате
Михаил Алексеевич Антонов
«Божий суд» – это глубокое размышление о природе жизни, смерти и загробном мире. Книга делится на две части. В первой – главный герой, проходя через таинственные врата смерти, оказывается в мире, где каждая душа должна предстать перед Высшим Судом. Здесь время останавливается, и каждый момент земной жизни героя предстаёт перед ним в новом свете. Вторая часть «Утро на закате» посвящена жизни в загробном мире.
В этом философском романе автор задаётся вопросами о смысле существования, о том, что действительно важно, и о влиянии наших поступков на нашу дальнейшую судьбу. «Божий суд» – это не просто история, это приглашение к размышлению о вечных истинах и о том, как мы можем подготовиться к встрече с Высшим Судом.
Михаил Алексеевич Антонов
Божий суд
Утро на закате
© М. А. Антонов, 2024
© «Издание книг. ком», о-макет, 2024
Божий суд
I
Я умер в апреле, 9-го числа, в 13 часов 6 минут по местному времени прямо в троллейбусе 1-го маршрута. Сначала в груди что-то сильно закололо, а затем горячее жжение быстро разлилось по левой стороне моего тела. Я с трудом удержался от того, чтобы не застонать. Затем все оборвалось, поскольку я потерял сознание…
Позднее патологоанатом рассказывал моей жене, что если бы меня сразу доставили в реанимацию, то, наверное, еще можно было спасти, но, к сожалению, и «скорую» вызвали слишком поздно, да и медики прибыли без кардиологической аппаратуры. Тут он прав – винить особо было некого.
Потеряв сознание, я потихоньку стал заваливаться влево. И потом, когда троллейбус резко тормознул на остановке, я и вовсе упал набок, заняв все сидение.
Народу в салоне оказалось немного, и мое падение не привлекло особого внимания. Выходившим было не до меня, а входившие думали, что я лежу так на сидении уже давно. Многие из вошедших смотрели с брезгливостью, подозревая, во-первых, что я просто-напросто пьян, а во-вторых, что подобное лежание на сдвоенных сиденьях в общественном транспорте является для меня делом обыденным и привычным. Даже кондуктор – замотанная женщина лет сорока, отвечающая за порядок в салоне, поначалу возмутившись подобным поведением, высказала какое-то нелестное замечание в мой адрес, но затем отвлеклась обилечиванием еще живых пассажиров – план-то все равно надо делать, – и она ушла в конец салона. Только через две остановки, когда кондуктор снова наткнулась на мое бездыханное тело, в душе ее поселилась тревога.
– Эй, мужчина! Вы что лежите? – спросила она. – Вам что, плохо? Запаха вроде нет…
Я ей, естественно, ничего не ответил. Покойники молчаливы и болтать не любят.
Она склонилась надо мной и, сообразив по остекленевшем уже глазам, что со мной действительно не все в порядке, распихивая пассажиров, бросилась к водителю.
Троллейбус сразу же встал на прикол. Водитель по динамику объявила, что человеку в салоне плохо, что она вызвала по рации через диспетчера «скорую» и будет ее ожидать.
Народ сердито заворчал. Столько неласковых слов в собственный адрес я не слышал за всю свою не слишком длинную жизнь. Недовольных можно было понять, ведь этим скоропостижным поступком я срывал столько встреч и разнообразных планов… Кто-то успел оплатить билет, а его дальше не везут; кто-то куда-то опаздывал; кто-то хорошо сидел, а в другом троллейбусе придется стоять…
Поэтому посыпались советы: бабка в шали предлагала дать мне таблетку нитроглицерина; два люмпена предложили вынести меня на улицу и положить на лавочку на остановке, дескать, там я обязательно просплюсь, а самим ехать дальше. Молодой человек, стоявший рядом с двумя хорошенькими и молоденькими девушками, считал возможным ехать дальше. Подумаешь, полежит мужик в салоне, тут до конечной всего ничего осталось, а они в институт опаздывают. Надо, так и к диспетчерской на кольцо «скорая» приедет. А еще один мужик – высокий и очкастый, в кожаной куртке и в кожаной фуражке – даже склонился надо мной и со знанием дела пощупал запястье и возле шеи.
Я почему-то сразу сообразил, что он врач, причем анестезиолог и работает в больнице скорой помощи. Почему я так решил, не знаю.
Через несколько секунд, сообразив, что у меня не только пульса нет, но и рука подозрительно холодная, он, чуть повернув мою голову и заглянув в глаза, вздохнул и вымолвил с некоторым сожалением, что я, похоже, уже навсегда отъездился в троллейбусах. Причем я понимал, что сожалеет он вовсе не обо мне, грешном, а о том, что из-за задержки троллейбуса у него будет меньше времени на свидание с его дамой. Вытерев пальцы носовым платком, медик подхватил под руку свою спутницу – эту самую даму, весьма миловидную высокую блондинку в красном демисезонном пальто, – и вместе с ней быстро вышел из транспорта.
Народ, стоявший вокруг меня, услыхав такое заключение, быстро рассосался. А после того как какой-то чудак, одетый как бомж, с лицом явного идиота, стоявший себе до этого на задней площадке, во весь голос пропел: «Шел троллейбус первый номер, а в троллейбусе кто-то помер…» – и дурацки захихикал над собственной шуткой, самые непонятливые сообразили, что салон надо покидать, тем более что водитель, молоденькая девушка, уже опускала штанги.
Последними, позвякивая стеклотарой в матерчатой сумке, выходили из салона те два люмпена, что советовали вынести меня на улицу и положить там на лавочку. Один из них, тот, что пониже, сумел прихватить на память мою кепку, незаметно сунув ее за пазуху.
Он подумывал и о том, что неплохо было бы осмотреть мои карманы, но присутствие кондукторши его остановило.
Я видел все его действия и отчетливо понимал мысли, но никак не вмешался. Мне была ясна вся тщетность такой попытки, к тому же я и сам почему-то уже никак не ассоциировал себя с лежащим на сиденье телом.
– Ну что же, ты не так плохо выглядишь, – послышался знакомый голос.
Обернувшись, я увидел отца.
– Привет, сын, – произнес он, улыбаясь в седые усы и протягивая руку.
Я машинально протянул свою. И тут до меня дошло, что его внезапное появление абсолютно не удивляет меня, как будто все так и должно быть. И то обстоятельство, что он умер пятнадцать лет назад, никакой роли не играет. Вот он стоит передо мной такой, каким я привык его видеть, даже костюм знакомый – с медалькой участника Великой Отечественной войны на правой половине груди.
Рукопожатие прошло как-то странно, я не ощутил его физически, но какое-то соприкосновение все же произошло, и понял я это по весьма непривычному моральному удовлетворению, охватившему всего меня целиком.
– Привет, – машинально ответил, – если правильно понимаю происходящее, то я, вроде как, того… помер? – Отец согласно кивнул головой. – Жалко, кое-какие дела остались не доделаны. Хотя, – я прислушался к собственным ощущениям, к удивительному покою, охватившему меня, – Бог с ними. Да и тело это мне надоело.
– Ну, не такое уж оно плохое, – возразил отец, рассматривая мое неподвижно лежащее тело. – В этом и есть преимущество скоропостижной кончины. Тело целое, болезнью не изможденное. Мое, после того как я пролежал три недели в больнице, куда вы меня сплавили, выглядело гораздо хуже. Ну да ладно.
– Вот этого я и боялся, что ты будешь сердиться за то, что мы не дали умереть тебе дома, а отправили в больницу. Но ты пойми, Саньке было три года, Ниночке – полтора, а ты почему-то стал заговариваться и был явно не в себе. Я боялся оставлять их с тобой. Я же должен был ходить на работу. А тут ты еще и есть перестал. Два дня ничего в рот не брал… Пришлось супруге вызвать участкового врача, а уж та и отправила тебя в больницу.
– Я стал заговариваться? – переспросил удивленный отец.
– Ну да, – подтвердил я.
– А я вот не помню. Последние дни прошли как в тумане. Да ладно, дело прошлое. Что же, пойдем, провожу тебя.
Я понял, что сейчас мне нужно идти с ним. Я не знал куда, но чувствовал, что так положено и ничего другого мне не остается.
Взглянув в последний раз на тело, которое буквально еще полчаса назад было моим, я отправился вслед за отцом к задней площадке троллейбуса, к выходу из салона. В этот момент путь нам перегородили трое медиков с какими-то саквояжами. С сосредоточенными лицами они решительно направились к моему телу. Нас с отцом они явно не замечали.
– Да ладно, пойдем напрямую: не люблю, когда через меня живые проходят, – произнес отец и свернул направо, а после, проскользнув через сидение и боковую стенку троллейбуса, оказался на улице.
Я, повторив его маневр, тоже прошел сквозь препятствие на свободу.
На улице светило весеннее солнце, но я не чувствовал его тепла или свежести ветра. Материальный мир перестал для меня существовать. Осязание и обоняние исчезли, а вот зрение и слух остались. Это казалось немножко странным.
– Пойдем вон в тот магазинчик, – сказал отец, – там, наверное, удобнее всего будет.
– «Голованов и компания», что ли? – уточнил я.
– Да нет, там двери стеклянные и народ ходит. Вот рядом, в подвальчике, дверь плотная, тяжелая, и ею мало кто пользуется. Эта подойдет.
– Там находится их ремонтная мастерская, я как-то видик ремонтировал, – показал я свою осведомленность.
– Да? Впрочем, какая разница, – заметил отец.
И, удержав меня за рукав, добавил:
– Да пропусти ты эту машину.
– А что, задавит?
– Нет, конечно, но в ней люди, а у них души. Столкнешься с душой живущего и самому неприятно будет, и ему вредно.
Я поверил отцу на слово.
Пока мы пересекали проспект Ленина, я поинтересовался:
– А вот встречать своих только что умерших потомков – это что, обязанность такая?
– Да нет. Для этого ты должен быть достоин этой миссии и, конечно, свободен. Сам вскоре поймешь.
Уже на каменной лесенке, ведущей в подвальное помещение мастерской, мы нос к носу столкнулись с миловидной гражданкой лет тридцати, только что сдавшей что-то в ремонт и на ходу прячущей в сумочку квитанцию. Отец недовольно чертыхнулся и прижался к стенке, пропуская ее. Я, последовав было его примеру, в последний момент из-за какого-то дикого любопытства протянул руку и коснулся женщины где-то в районе ее симпатичного декольте.
Лучше бы я не экспериментировал. Моя рука прошла сквозь ее тело. При этом я ощутил не нежную кожу своими пальцами, а какой-то странный спазм, передернувший все мое существо. Очень неприятный. Да и женщину передернуло от моего прикосновения. Она недовольно обернулась, пытаясь выяснить, что это такое, и ее недовольство расстроило меня еще больше.
– Я же предупреждал, – покачал головой отец.
Я виновато промолчал.
– Ну, вот мы и пришли, – сообщил он. – Я пойду первым, а ты уж потом, через некоторое время.
Отец потянул на себя дверь. За ней, я знал, находилась небольшая комнатка с конторкой приемщика и стеллажами, набитыми неисправной и уже починенной техникой. В этот же раз за дверью была непроглядная мгла. Прямо как стена. Даже уличный свет не выхватил ни сантиметра из нее. Отец стал быстро таять, блекнуть, теряя контур и краски, а затем как будто всосался в эту темноту.
Пораженный таким зрелищем, я некоторое время постоял перед захлопнувшейся дверью. Затем, сообразив, что иного пути у меня все равно нет, решительно потянул дверь на себя. Она распахнулась легко и беззвучно. И опять я не увидел перед собой знакомого интерьера радиомастерской. На этот раз вместо тьмы, встречавшей отца, я увидел яркий белый свет, заливавший весь прямоугольник двери. Он, как ни странно, ничего не освещал, и в то же время за ним ничего не было видно. Это была какая-то необычная стена света.
Я протянул руку, и она по локоть исчезла в этой стене. Тогда я, не раздумывая, шагнул вперед.
II
Стена света, ставшая вдруг стеной мглы, осталась за моей спиной. Я оказался в абсолютно стерильной светлой комнате. Белые матовые стены, белые матовые полы, а впереди стеклянная двустворчатая дверь. Любопытства ради я обернулся, подумав о том, можно ли вновь проникнуть через эту черную стену в мир живущих, но за спиной моей уже была все та же белая стена, что и по бокам. Твердость и прочность ее я проверил рукой. Через такую стену я пройти бы не смог.
Тихий женский голос откуда-то со светящегося потолка спокойно объяснил: «Вы находитесь в карантинном блоке, после идентификации сможете пройти в следующий зал».
Я не понял, в чем заключалась эта самая идентификация. Вроде бы мелькнул красноватый луч, осветивший меня на мгновенье, а может, мне это только показалось. Но на двустворчатой двери вдруг клацнул невидимый замок, и тот же тихий женский голос сообщил, что я могу идти дальше.
Коридор, в котором я оказался, был бесконечным. По крайней мере, я не видел, где он начинается и где заканчивается. Стены и пол белые и матовые, а потолок светился. Но главным отличием от предбанника, где я находился до этого, было наличие множества дверей, точно таких же, как та, через которую я сюда и попал.
Ради удовлетворения собственного любопытства я хотел посмотреть, что за ними, но все двери были без ручек, да и внутренний голос мне сразу подсказал, что там нет ничего интересного. Такие же карантинные боксы.
Поэтому я неспешно побрел по коридору. Хотя глагол «брести» тут вряд ли подходит, поскольку способ, с помощью которого я стал передвигаться, нельзя было назвать ходьбой. Я мог и вовсе не переставлять свои нижние конечности, но стоило мне подумать, что я хочу переместиться, как все мое существо передвигалось в нужную точку, причем скорость движения тоже увеличивалась или уменьшалась по моему желанию. Это было весьма забавным, и я даже пожалел, что при жизни не имел возможности перемещаться таким эффективным способом.
Я медленно двигался в надежде, что вдруг откроется одна из дверей, и я увижу еще кого-нибудь. Но двери мелькали одна за другой, а никого так и не было. Мне стало скучно, и я дал сам себе команду: «Ну, что там впереди?» – и почти сразу же оказался перед широко открытой дверью, ведущей в довольно большой зал.
III
Обстановка в этом зале мне напомнила регистратуру то ли в поликлинике, то ли в гостинице. Я собрался было войти туда, как передо мной возник дядечка неопределенного возраста с окладистой бородой, одетый во что-то, напоминающее рясу, и сурово произнес:
– Не суетись. Сначала идентификация. Встань сюда, – и он указал на темный кружок, нарисованный на полу.
Я завис над указанным местом. Снова мелькнул красный луч.
А старичок сердито заметил:
– Ну и почему опаздываем?
Я слегка оторопел и выразил удивление весьма резко:
– Дед, ты уж выбери что-нибудь одно: или я тороплюсь, или я опоздал, а то как-то несуразно получилось.
Вахтер, или кто он тут был, взглянул на меня иронично и ответил:
– Ты вошел сюда уже давно. Где ты так долго шлялся?
– Шел по коридору. Он такой длинный.
– Ты не шел, ёлы-палы. Ты полз, – сердито заявил он, вынимая из какого-то шкафчика и вручая мне что-то вроде пластиковой папочки с документами. – Что там смотреть, где там ходить? Одни двери разглядывал? Так за ними нет ничего… для тебя. Надо было сразу сюда. Теперь ты всю очередь сломал. Вот он 2007040919590110-й! – произнес дед, обращаясь уже к светлым личностям, сидящим за конторкой. – Чей он?
– Ну, слава Богу, нашелся, – произнесла одна из них и добавила, обращаясь уже ко мне, – пройдите сюда.
Я проскользнул к ее конторке, миновав полноватого субъекта в очках и сухонького лысоватого мужичка лет шестидесяти.
– А почему, собственно, вне очереди?! – возмутился толстячок. – Я пришел раньше, он где-то шлялся, как правильно заметил товарищ, – кивнул он головой на швейцара в хламиде. – А теперь его вне очереди. Что, и на этом свете, как и на том, тоже везде блат и кумовство? Я жаловаться буду!
Я притормозил и вдруг в первый раз увидел судьбу. Сроду не замечал за собой такого дара, а тут словно глаза открылись. Я увидел судьбу этого неудачника – человека, которому всю жизнь не везло. У него была плохая, тусклая и неинтересная жизнь, скучная работа и заурядная карьера, некрасивая жена, невоспитанные, не обученные, необязательные и, самое главное, нежеланные дети. Он часто и несправедливо завидовал многим, делая людям мелкие подлости и пакости. Характер у него был поганый: мелочный и склочный. И умер он нелепо: подавившись маслиной во время еды.
Вступать в дискуссию с таким субъектом не хотелось, тем более что вместо меня ответил лысоватый мужичок.
– А кому?
– Что кому? – взвизгнул очкарик.
– Кому ты тут жаловаться собираешься? – поинтересовался лысый.
– Начальству ихнему!
Но тут и до толстячка дошло, что в этой конторе начальство как таковое отсутствует. Вернее, до него уж очень высоко.
– Найду кому, – решительно заявил он, считая, что победитель в споре тот, за кем осталось последнее слово.
Существо за стойкой без тени раздражения заявило толстяку:
– Он умер раньше вас, поэтому он – вперед. Давайте документы!
Это уже относилось ко мне.
Я улыбнулся существу и, замявшись, сказал, что в общем-то не претендую, чтобы меня обслуживали вне очереди. Тем более что впереди у меня вечность, как нам обещали святые отцы.
– Ну, это кому как повезет, – не согласилось со мной существо.
Я никак не мог определить его пол. Фигура у него была какая-то неопределенная, а лицо источало ровный неяркий свет, словно лампа дневного света, и этот свет скрывал черты лица. Голос напоминал то ли мужской тенор, то ли женское контральто.
