Непреодолимая сила

Она пришла сюда не из-за девочки. Нет. Та была только катализатором, последней каплей в чаше терпения, что позволяла Натали встречать каждый новый день с высоко поднятой головой.

– Ты… только перед Кириллом… ничего подобного не произноси, – зачем-то посоветовал я. Просто чтобы разбавить угнетающую глушь после минувшей бури.

– Кирилл?.. – кажется, Натали не сразу поняла, о чём вообще идёт речь. – Кир… Кирилл?! Опять?.. Ты только о нём и говоришь круглые сутки?.. Что за болезнь, Марк?..

Натали обернулась через плечо, взглянув на меня с неподдельной обидой и даже едва заметным возмущением.

С трудом выдержав этот взгляд, и не отвернувшись, я пожал плечами и с максимальным спокойствием произнёс:

– Я просто забочусь о тебе, только и всего…

– Обо мне, – Натали закатила глаза. – Если бы ты заботился обо мне, то не засорял бы фильтры… всякой… мерзостью, – последнее слово она произнесла с явной неприязнью к самой себе, наверное, чувствуя вину за столь пренебрежительное отношение к тому, что могло быть человеческими останками. Пусть и очень малой их частью.

Возникла тяжёлая пауза, прерываемая только шмыганьем Натали и моими неловкими покашливаниями. Коридор был пуст и глух к нашим спорам, и, если за окружающими нас дверями жилых каморок кто-то и мог нас услышать – то не подавал никакого вида. И… Я совершенно позабыл об обитателях этого места – тех, кто мог бы рассказать о нервном срыве Натали тем, кто был бы в этом крайне заинтересован…

Будто бы прочитав мои мысли – хотя, скорее всего, легко догадавшись обо всех сомнениях по выражению моего лица – Натали криво усмехнулась и промолвила едва слышно:

– Я отправила всех рабочих из этого блока на дополнительную проверку деталей грузовика, а местные солдаты или на задании, или крепко спят…

– Всё предусмотрела, – заключил я, ощутив странный дискомфорт. Меня как будто бы использовали в одном из шагов продуманного плана – и это несколько обескураживало. Пусть даже речь шла о Натали, а не какой-то там штабной шишке.

– Наверное, это было мне необходимо, – девушка грустно улыбнулась самой себе, глядя в ровный металл стены. – С этой работой… Иногда забываешь, что можешь испытывать какие-либо эмоции, и… Я предполагала, что сорвусь…

– Я… понимаю, – ответил я, хотя едва ли мог понять и десятую долю того внутреннего мира Натали, что мне открылся за один только этот разговор на повышенных тонах.

– И всё же… – губы Натали дрогнули. – Девочка… Предоставь её мне… Хотя бы на полчаса. И… я позабочусь о ней… попробую…

– После всего, что ты наговорила?..

– Знаю, знаю, – девушка хохотнула, давясь слезами, и подняла руки над головой, словно преступница, пойманная на месте ограбления. – От меня теперь очень странно ждать чего-то хорошего, но… Я не буду её убивать. И толкать к самоубийству тоже – хотя видят небеса, очень того хочу… Ты получишь её в целости и сохранности…

Я только хмыкнул в ответ, пытаясь одновременно выказать открытое сомнение в словах собеседницы и лёгкую растерянность, допускающую вероятность её искренности.

– Я не чудовище вроде вас, Марк, – Натали провела по лицу дрожащей ладонью и, наконец, поднялась во весь рост. – Мне не нужно убивать детей, чтобы самоутвердиться. И… я понимаю, что к лучшему уже… ничего не изменить. Ни одним из возможных путей. А потому… я просто попробую сделать, что смогу, чтобы скрасить её безумие и не допустить того, чтобы оно привело к моему нынешнему состоянию. А дети… они ведь как машины… Очень сложные, технически нестабильные машины. И… я же обожаю всё, что связано с механизмами… Ты знаешь…

Да, я знал. Знал лучше, чем кто-либо другой. И потому почувствовал себя особенно виноватым перед этой девушкой – сломленной, но не сломанной, живущей в своём вывернутом наизнанку мирке и до сих пор цепляющейся за некие абсурдные верования, только чтобы сохранить хоть какую-то память о собственном прошлом. Вынужденной отдавать всю себя работе над машинами убийства, только чтобы протянуть хотя бы ещё один день наедине с собственным воплощённым кошмаром.

– Хорошо, – я угрюмо кивнул. – Я… предоставлю её тебе… Только…

– Понимаю, Марк, – ладошка Натали – почти невесомая, хотя и весьма крупная для девушки с её телосложением – легла на моё плечо. – Я всё прекрасно понимаю. И, согласись, женщина, идущая с ребёнком на руках, вызывает куда меньше ненужного интереса, чем потный омерзительный солдафон.

Наверное, это было очень глупо с моей стороны, но, взглянув в зелёные глаза Натали и встретив её слабую улыбку, я смог подумать только об одном: о том, как странно было видеть в этой смуглой девушке с жёсткими тёмными волосами коренную жительницу Империи… Нет, не то чтобы я вдруг перестал узнавать в ней человека – подобной радикальностью взглядов отличались многие подданные Императора, но отнюдь не все – просто с этого момента я начал воспринимать её несколько иначе. Увидел ту странную чуждую притягательность, к которой был слеп раньше.

Не в силах отделаться от новых зудящих впечатлений, я неуклюже улыбнулся и, не глядя тронув электронный замок двери, позволил Натали пройти в мои апартаменты. Несколько секунд спустя та вновь появилась в коридоре – уже с выжившей девочкой на руках – и, сияя непонятным для меня выражением благоговейного трепета на лице, побрела к выходу из мрачной металлической трубы, в которой мы оба – да и не только мы – были заключены. Она не проронила больше ни слова и даже не взглянула в мою сторону; просто прошла мимо, будто меня вовсе не существовало на карте её вселенной – и растворилась в пустоте тускло освещённого перекрёстка.

Я простоял на одном месте ещё несколько минут, прислушиваясь к собственным ощущениям и окружающим звукам – среди которых главенствовало глухое урчание механизмов под ногами – и неспешно вернулся в каюту. На тумбе меня ждала перечитанная много раз копия «Имперского Слова» в редактуре Её Высочества Авроры – труд, заслуживающий беспредельного уважения и внимания – и, почувствовав в руках массу увесистой книги, я закрыл глаза и начал негромко зачитывать по памяти выдержки из учения многих поколений императорской семьи.

Ибо плоть была слаба, и только разум, точно клинок, выкованный в горниле уверенности и силы, мог противостоять искушениям трусости, безволия и пустой гордыни. Только благие помыслы и доверие к брату своему под солнцем вечным могли спасти от разложения души и гибели тела. И не было в мире лучшего способа разобраться в себе, чем Слово Его, дополнившее изречения Его предков, истинно верное и подкреплённое мудростью Его подрастающей наследницы…

На миг замявшись, я резко зажмурился и, не сдержавшись, процедил сквозь зубы:

– Ты же знаешь, дура, о существовании Слова – и всё равно продолжаешь верить в свою Пятёрку?..

Хотя, конечно же, было сказано Им: «И останется животное животным, и не научишь грязного варвара человеческому бытию – только Истина в вере отличает Человека от грязи, ошибочно сотворённой по образу и подобию его, и только в конечной смерти грязь сия познает силу Истины и неправоту свою»…

Чуть успокоившись, я открыл книгу на нужной странице и прочитал поправку, сделанную с поистине высоким великодушием Её Высочеством Авророй:

– «Но не смертью единой вольны вы лечить души агнцев заблудших, не только муками и страданием, коими полнится земля наша – но и учением. Но не тем, что допускает правоту несчастных грешников, но тем, что позволяет им проникнуться силой Его и познать краски мира действительного»…

Воистину, мудрость юной Авроры не знала границ – и Натали непременно должна была ощутить всю глубину и мощь Имперского Слова, понять Его заботу о своих подопечных и проникнуться всей бессмысленностью слепого языческого верования!

Я отложил полный Истины том в сторону и, откинувшись на кровать, удовлетворённо прикрыл глаза.

Не знаю – как, но я ощутил приближение Натали даже сквозь лёгкую полудрёму. Почувствовал странное тепло в груди и как будто бы даже услышал шлёпанье маленьких ножек девочки по холодному металлу пола… Это было тянущее, настойчивое наваждение, под действием которого мне пришлось подняться с кровати и подойти к двери за миг до того, как чья-то ладонь легла на панель сигнала-вызова.

Комнатку сразу заполнил звук – мелодичный перезвон, окончательно прогнавший остатки моего сна. Но, не дав ему толком заявить о себе, я открыл дверь и, словно бы почувствовав, куда нужно смотреть, встретил отсутствующий взгляд больших небесно-голубых глаз, слабо мерцающих в дёрганном свете электрических ламп.

Девочка узнала меня не сразу – это читалось в убийственном безразличии, сковавшем её личико – но, поддавшись воспоминаниям, она вдруг всхлипнула и растерянно мотнула головой. По щекам её побежали бусинки слёз, но, к счастью, это не был припадок бесконтрольной истерики – просто последствия невероятного стресса, которые выжившая жертва рейда даже не могла толком осознать.

– Ну вот, опять, – кисло улыбнувшись, Натали присела на одно колено рядом с девочкой и, достав из широкого кармана носовой платок, принялась бережно вытирать её щёки. – Твоя подопечная проплакала всё это время… Почти без перерыва. Пока я мыла её и пыталась разговорить – получались у нас только слёзы… Стало чуть спокойнее только тогда, когда я пообещала вернуть её сюда как можно быстрее…

– Да? – я удивлённо хмыкнул.

Окатив меня по-настоящему странным – я не мог найти в нём ни намёка на знакомые эмоции – взглядом, Натали вдруг привстала с колена и с нажимом произнесла мне в самое лицо:

– Похоже, у неё проявляется один из этих чудовищных синдромов – ну, вроде того, при котором заложник испытывает симпатию к своему захватчику… И, знаешь, меня это просто бесит!..

– Тебя бесит, что ей хочется быть рядом со мной?.. Что здесь она может чувствовать себя спокойнее?..

– Можешь считать, что так, – Натали отодвинулась от меня и тут же сменила маску на лице – вновь стала чуть рассеянной, но доброй девушкой с мужскими замашками и лёгкой неуверенностью в себе. – Как бы то ни было, мы с ней неплохо провели время: приняли ванную, навестили столовую с чёрного хода и даже заглянули в мою комнату…

– Тут есть что-то ещё, кроме холодного душа?.. – подняв брови, я сделал шаг назад – насколько позволяло пространство комнаты – и жестом пригласил гостью внутрь. Та, впрочем, осталась безучастной. И девочка, что стояла рядом, тоже не думала двигаться с места.

– Бак, в котором обычно промывают детали для доспехов и техники, – с наигранной гордостью объяснила Натали. – Мы с ребятами иногда очищаем его от химических растворов и просто заполняем горячей водой – выходит просто изумительная ванна, в которой для полного счастья не хватает только пены…

Натали запнулась. И закусила нижнюю губу, пожалев о сказанном. Нет, не о тираде про замыслы инженерного отдела – скорее, о единственном слове, которому в её словаре, наверное, просто не было места. «Счастье», – едва ли девушка могла в полной мере знать, что это такое – и… это, наверное, на мгновение выбило её из равновесия.

– А имя? – задал вопрос я, обратив всё своё внимание на личико юной спутницы Натали – светлое и очень правильное, кажущееся совсем другим без пятен копоти и кровавых разводов. – Она… не назвала своего имени?..

– Ни слова, – ответила Натали, потупившись. – Вообще… Ни единого…

Крепко зажмурившись, девушка подтолкнула безымянную спутницу в спину и, не прощаясь, скрылась в пустом коридоре. Только звук её удаляющихся шагов ещё можно было разобрать снаружи, а потом с шумом закрывшаяся дверь лишила меня и этого контакта с Натали. Будто бы слабая нить, протянувшаяся меж нами, лопнула, не успев толком проявиться…

Я уселся на диван и смущённо прокашлялся, не представляя, что теперь делать с тихонько всхлипывающей девочкой. Наверное, мне пригодилась бы помощь Натали и в дальнейшем – но обратиться к иноверке с подобной просьбой сам я не мог…

– Надо было одежду твою постирать, – зачем-то произнёс я, окинув взглядом грязную пижаму девочки. – А то сейчас снова вся запачкаешься…

Не дождавшись ответа, я протянул руку к своей необычной гостье – та, к счастью, не стала отстраняться – и взял её крохотные пальчики в свою ладонь. Они дрожали – мелко-мелко – и казались невероятно холодными, даже тепла моей руки было недостаточно, чтобы справиться с этим замогильным холодом. Даже второй моей ладони оказалось мало – мои пальц начали замерзать быстрее, чем крохотная ручка девочки – отогреваться…

– Не бойся, – произнёс я почти что одними губами, силясь преодолеть засевший в горле ком. – Теперь тебе нечего бояться… Никто и ничто не причинит тебе вреда… Поэтому просто доверься мне… Пожалуйста…

Выпустив безвольную – и всё столь же холодную – руку девочки, я неловко поднялся с кровати и жестом предложил новой обитательнице каморки прилечь к стене, чтобы потом улечься рядом с краю, но та как будто бы даже не видела меня, хотя и буравила взглядом пустоту неподалёку от моего левого плеча.

– Ладно, – я, почувствовав себя несмешным клоуном на детском утреннике, с деланной радостью хлопнул в ладоши и указал на тумбочку позади себя: – Тут есть одна замечательная книга! Хочешь, я тебе почитаю?..

Девочка оставалась безучастной.

– Или ты сама?.. Ты ведь… умеешь читать, да?.. В Империи дети твоего возраста уже сами начинают книги писать – и семьями обзаводятся!.. – конечно же, я сильно преувеличивал, но в моём арсенале было катастрофически мало инструментов для общения с ребёнком – тем более, пребывающим в состоянии тяжёлого шока – и простейший вымысел показался тогда чуть ли не лучшим решением.

Не дождавшись ответа, я поднял с тумбочки толстый том Слова и, по механической памяти открыв нужную страницу, начал читать, впрочем, даже не глядя на истончившиеся от регулярного использования страницы:

– И суждено было и будет впредь всякому отпрыску человеческому оставаться продолжением воли предков своих и вершить свою судьбу во имя их, дабы не постыдился Человек за самого себя и не покрыл позором род свой! И будет дитя Человеческое равно в правах отцу и матери своим, и получит оно право быть лучше, умнее и сильнее ради общего блага… И получится…

Я запнулся на полуслове, обнаружив, что на месте кромешной пустоты в глазах девочки появились искорки нового выражения – как мне показалось, сильной растерянности. Она, похоже, понимала определённые слова из книги Истин – но не могла связать их в цельные формы… Но осознавала, наверное, что я намеревался донести что-то действительно важное…

– Мне объяснить попроще?.. – воодушевившись малейшим проявлением эмоций в глазах молчаливой спутницы, я припал на одно колено и оказался на одном уровне с её озадаченным личиком. – Другими словами, да?.. Или?..

Голова девочки медленно повернулась из стороны в сторону. Так тяжело и странно, как если бы под тонкой светлой кожей скрывались насквозь проржавевшие механизмы.

– Нет?.. – удивлённо переспросил я, отстраняясь. – Почему – нет?.. Это же… Истины…

– Папа… – хриплый голосок девочки оборвался после этого слова, сменившись частыми – с хрипотцой – вздохами, но вскоре вновь обрёл пусть незначительную, но всё-таки силу: – Папа такие книги… – было видно, что выжившая малышка пыталась сделать над собой очередное чудовищное усилие, – Сжигал… на заднем дворе…

Я сдавил переплёт Имперского Слова так сильно, что из резко схлопнувшихся страниц выскользнули почти все закладки.

– Почему?.. – протянул я, чувствуя, как клокочет внутри тупая злоба, но не желая выпускать её наружу.

– Потому… – девочка вздрогнула и отвернулась, чтобы не встречаться со мной взглядом. – Потому, что это… писанина для слабых умом, готовых поверить в любую глупость ради собственного спокойствия…

Это были не её слова. Не её. Дитя просто процитировало своего отца – заслуженно принявшего смерть в геенне огненной! – и не отдавало себе отчёт в произнесённой ереси… Да. Именно так. Девочке было слишком тяжело понять всю мощь Империи и осознать, что государство, занявшее уже половину исследованной суши, не стоит сравнивать с кучкой дураков, тешащих себя лживыми страницами фальшивой религии!

– А Натали? – я, наверное, сменил тему слишком уж грубо, и девочка тут же вздрогнула, потупив взор. – Эта женщина с коричневой кожей. Худая. Невысокая. Она тебе понравилась? Вы ведь во многом похожи.

Моя немногословная гостья вновь замолчала, но в этот раз её начала колотить сильнейшая дрожь… Дрожь страха и адреналинового возбуждения. Ведь замолкнуть после несдержанных слов – совсем не то же самое, что молчать с самого начала. Это безмолвный вызов, чуть ли не прямое оскорбление.

– Ты не хочешь говорить о ней? – поинтересовался я уже чуть спокойнее, усиленно заставляя себя отойти от недавней злобы и вновь стать мягким и дружелюбным наставником. – Или пока не знаешь?..

По-прежнему пряча взгляд, девочка легонько пожала хрупкими, точно у фарфоровой куколки, плечами.

– Хорошо, – я примирительно вздохнул и уселся на кровать рядом с собеседницей. – Не будем об этом… Но скажи хотя бы, как тебя зовут?.. Твоё имя… Я – Марк. Та, что водила тебя мыться – Натали. А ты?..

Слегка обиженная моим тоном и снисходительным – точно к младенцу – обращением, девочка нахмурилась и едва слышно буркнула:

– …йя…

– Что?.. – переспросил я, придвинувшись чуть ближе.

– Май… Майя, – произнесла малышка чуть громче, сделав коротенький шажок назад. – Меня зовут Майя…

Она не назвала фамилию. Потому что подсознательно понимала – в этом больше не было смысла. Не осталось никого и ничего, с кем её связывал бы этот набор букв, и имя – единственное, что ей осталось. Как у любой другой вещи – камня, дождя или солнца…

– Хорошо, Майя, – промолвил я, взвешивая на языке это новое имя – непростое, интересное, текучее. – Я рад, что мы друг друга поняли…

– Нечему радоваться, – отозвалась Майя, сжав крохотные кулачки. – Мы ведь на одном языке говорим… Почему бы мне не понять?..

– Ты прекрасно знаешь, о чём я…

– Мы одинаковые…

– Нет, – я улыбнулся, приняв слова девочки за глупую шутку. – Нет, это не так.

– У нас один цвет кожи, слова те же и даже… даже на руках по пять пальцев! – в Майе вновь заговорила сдавленная ненависть к тем, кто, по её мнению, захватил её родном дом. – Так почему же?! Зачем вы… делаете… это?..

Всхлипнув, она сползла на пол – сперва опустилась на колени, а потом и вовсе уселась у самого шкафа.

– Ты поймёшь, – прошептал я негромко, намереваясь высказать своё мнение и в то же время стараясь не быть услышанным. – Обязательно поймёшь чуть позже…

Вскоре Майя окончательно обессилела от слёз и стрессов: притихла, вжимаясь в холодную дверь шкафа, и как будто бы даже дышать перестала. Обратилась в красивую маленькую статую, чуждую не только интерьеру моей конуры, но и убранству всей имперской ставки как таковому. И нельзя сказать, что мне вовсе не было жалко её, эту маленькую жертву войны, но какой-то рычаг в моей голове – замкнувшийся контакт или ослабившаяся гайка – не позволял ощутить её боль в полной мере; подталкивал к чуть раздражающему замешательству: зачем нужны были эти слёзы и бессмысленные истерики, когда всё закончилось куда лучше, чем могло бы, и теперь перед девочкой открывались новые, недосягаемые в прошлой никчемной жизни перспективы?!

Наверное, мне не дано было её понять… И одно только принятие этого факта отличало меня от большинства имперских подданных – делало совершенно другим человеком. Слабым. Податливым. Готовым к компромиссу.

Мне не хотелось быть представителем такого рода, но воспитание давало о себе знать: родители не поскупились в живописаниях важности человеческой жизни и ответственности перед самим собой, и после их смерти это притупило часть моих бойцовских инстинктов, заставило обратиться к собственному стыду и тем идеям, что они пытались доносить до мира даже с последним вздохом.

Я был плохим сыном. Плохим солдатом. И плохим наставником для маленькой Майи. А Империя… Империя обычно не прощала подобных ошибок.

Я, надеясь отстраниться от ужасных мыслей хотя бы во сне, бережно перенёс бездвижное тельце девочки на кровать – в уютное пространство у самой стены – а сам лёг с краю, на бок, так, что едва-едва не скатывался на пол. Впрочем, утомлённому организму было достаточно и такого сомнительного удобства: не успев даже выбрать точку наилучшего баланса, я прочно завяз в ловчей яме тяжёлого сна.

Мне сходу начали грезиться картины войны. Войны без начала и конца, что бесконечным кровавым потоком неслась сквозь искалеченные тела людей, вытягивая скорбящие души и лишь набирая силу с каждой последующей жертвой…

Мне снилась реальность.

3. Конфликт

Пробуждение моё было обыденным и скучным, серым настолько, что в первые его секунды, только открыв глаза, я даже не мог вспомнить событий минувшего дня – будто бы он ничем не отличался от предыдущих – и просто смотрел перед собой. Пялился в ровный металл стены, пытаясь найти в его шероховатой потёртости ответ на сотню нелепых вопросов. Где-то на краю моего сознания звенел тревожный звоночек догадки, но он был слишком тих, и я, развалившись на пустой кровати, не желал к нему прислушиваться. Это был мой свободный от огня и пепла день – день заслуженного отдыха! – и я не собирался тратить его на какие-то…

Малозначительные…

Глупости.

Проглотив вздох изумления, я подскочил на кровати и торопливо оглядел её от подушки до стыка со стеной – будто бы Майя могла очутиться в одном из этих мест – и лишь после этого, не обнаружив и следа девочки, резко развернулся к оставшейся части комнаты. И тут же замер, не найдя в себе достаточной наглости, чтобы вторгнуться в этот поглощённый инертностью мир.

Майя сидела там, у тумбочки, на выдвижном сиденье, о существовании которого я даже не знал, и разглядывала своё отражение в небольшом прямоугольном зеркале. Так близко – и в то же время на бесконечном удалении от меня, в совершенно иной стране, скрытой завесами непроницаемых стен.

Кажется, она совсем не обратила внимания на моё пробуждение – и просто продолжала смотреться в зеркало, изредка проводя ладонями по седым прядкам волос и зачем-то накручивая их на дрожащие пальчики. Её глаза, пустые и как никогда тусклые, как будто бы даже не видели ничего перед собой, оставаясь декоративной деталью дорогой игрушки – и не более того.

Я осторожно пересел на кровати лицом к Майе, и та, словно бы только сейчас обнаружив моё присутствие, едва заметно покосилась в сторону кровати.

– Я урод, – негромко произнесла она, кривя надутые от горя и разочарования губки. – Страшилище… Мерзкая… швабра…

Уронив на тумбочку несколько слезинок, девочка вновь вернулась к созерцанию своего отражения в зеркале и выхватыванию частых белесых прядей из неровного водопада золотистых волос.

– Глупости!.. – я зачем-то наклонился ближе. – Никакое ты не страшилище…

– Мама говорила, что волосы – одно из главных богатств девушки, – безразличный тон Майи пресёкся негромким всхлипом. – А я… У меня теперь даже этого не осталось…

Я промолчал, не представляя даже, какой ответ мог бы вывести девочку из этого мрачного тупика, а какой – замуровал бы её там ещё на несколько часов. Или даже дней.

– Уродина, – бросила Майя своему зеркальному двойнику. – Полосатая дура… Я пыталась найти хоть что-нибудь, чтобы отрезать эти… белые… штуки… Но тут… не нашлось ничего подходящего.

Девочка спрятала взгляд, и на миг я понял, что мог бы вовсе не проснуться этим утром. Найди та хотя бы слабое подобие лезвия или чего-то подобного – я уже был бы мёртв…

Подчинившись дурному предчувствию, я потянулся кончиками пальцев к горлу и, забыв о дыхании, нащупал там несколько неглубоких царапин с обеих сторон. Следы ноготков.

Она пыталась задушить меня во сне. Но не смогла. Слишком слабы были крохотные ладошки, и тупы – ногти. Однако… это была попытка убийства, а я… воин Империи, проверенный в бою и повидавший такое, о чём не сразу решишься рассказать даже на предсмертной исповеди – даже не очнулся ото сна. Девочка, которой я отдал больше половины армейской койки, спокойно перелезла через меня, обошла комнату в поисках оружия и, не обнаружив ничего подходящего, рискнула просто вцепиться мне в горло, а я… Я даже не проснулся.

Отсутствие реального противника действительно притупило моё чувство опасности. Притупило настолько, что я не ощутил его, даже встретившись с угрозой лицом к лицу.

А если бы девочка решилась опробовать на мне что-нибудь другое?.. Какой-нибудь простой, но смертоносный способ…

Передёрнув плечами от кошмарной реалистичности пришедших на ум картин, я постарался как можно скорее вычеркнуть их из памяти и заговорил с деланным спокойствием, так, словно не обнаружил никаких следов на своей шее:

– Ты хотела вырезать седые пряди?.. Без них ведь было бы… некрасиво…

– Всё лучше, чем так! – на лице Майи появилась гримаса полного отчаяния.