скачать книгу бесплатно
Говоря о природе натуральных обязательств, необходимо упомянуть также о позиции А. Евецкого относительно области применения конструкции «естественных прав». Определяя их как права, существующие вопреки формализму позитивного права (в которых фактический, материальный титул не подкреплен формальным элементом), как права, происхождение которых не может быть доказано и осуществлено (что, в свою очередь, сближает его концепцию с мнением о «полуюридическом» характере натуральных обязательств)
, автор приходит к выводу о том, что естественные права «не есть специальный институт обязательственного права, но их применение более широкое, – они распространяются на всю обширную область гражданских правоотношений. Семейные, вещные и обязательственные отношения одинаково открыты для существования естественных правообязанностей». В качестве примера он приводил натуральный брак – сожительство
.
§ 3. Натуральные обязательства как гражданско-правовые отношения: обязательство и право на судебную защиту
Отстаивая точку зрения, согласно которой натуральные обязательства являются гражданско-правовыми отношениями, апеллировать, как это иногда делается
, к тому, что натуральные обязательства есть обязательства ipso jure, – в силу закона (коль скоро в положительном законодательстве говорится об исполнении обязательства, по которому истек срок исковой давности, значит, нет оснований полагать, что натуральное обязательство не является обязательством) вряд ли корректно.
Сам по себе данный аргумент не может быть принят в качестве решающего довода. Как справедливо указывал М. М. Агарков, использование термина в специальном значении вполне допускается вне зависимости от того, обусловлено ли оно историческими, методологическими или какими-либо иными причинами
.
Для установления соотношения понятий «обязательство» и «натуральное обязательство» необходим анализ их содержания. Решение вопроса о том, относятся ли obligationes naturales к обязательствам, зависит от того, что понимать под последними. В данном случае принципиально важно, является ли право (правомочие) на судебную защиту конститутивным, определяющим признаком обязательственного правоотношения. Если оно является таковым, то позиция, согласно которой натуральное обязательство представляет собой обязательство, представляется весьма неубедительной с логической точки зрения.
Кроме того, признание обязательством правоотношения, в котором право требования не может быть принудительно осуществлено, казалось бы, ставит под сомнение один из главных признаков, отличающий право от иных социальных регуляторов, а именно: возможность защиты субъективного права при помощи уполномоченных органов государственной власти в случае его нарушения.
В отличие от субъекта вещных прав кредитор в обязательственном правоотношении не может опираться на владение («господства над вещью» у него нет), поэтому «главным орудием против неисправного должника служит иск»
. Не случайно в римском праве термины actio и obligatio употреблялись как синонимы
, а право требования и в современной цивилистике нередко характеризуется как право принуждения
.
Однако римское частное право, породившее конструкцию натуральных обязательств, вполне допускало существование субъективного права, не обеспеченного судебной защитой, «голого» права (но права!) – nudum jus. Многие же современные правопорядки, априорно воспринявшие римские правовые институты, в том числе и институт obligationes naturales, такой возможности не предполагают. Б. Боуффалл писал: «Современное обязательство есть право кредитора против должника: в самом признании этого отношения правом лежит возможность принуждения: притязание и иск покрывают друг друга»
.
В связи с этим в цивилистической науке была актуализирована проблема сосуществования категорий, находящихся в состоянии противоречия: обязательств как правоотношений, в которых право требования может быть принудительно осуществлено, и натуральных обязательств, которые этим качеством не обладают.
Следовательно, для обоснования права натуральных обязательств на существование потребовались уже совершенно иные аргументы, например, соображения нравственности и справедливости.
Тем более показательно, что в российском праве проблема натуральных обязательств изначально была поставлена совершенно по-другому. В дореволюционной литературе о них говорилось, в основном, в связи с вопросом о судьбе субъективного права после истечения срока исковой давности. При этом отсутствие идущей из римского права законодательной традиции (в отличие, например, от французского права, в котором натуральные обязательства воспринимались как неотъемлемая часть правовой системы) привело к оживленной дискуссии, но не о природе натуральных обязательств, как в зарубежной цивилистике, а собственно об их наличии в отечественном праве. Так, И. Е. Энгельман, критикуя современные европейские законодательства и писателей, разграничивающих существование права и существование иска, указывает, что их позиция не обязательна и не может быть принята во внимание при толковании статей русского права, выросших под другим влиянием
.
Ряд ученых придерживался позиции, согласно которой по истечении срока давности прекращается не только право на иск, но и само субъективное право.
Так Д. И. Мейер писал о том, что российскому праву понятие натуральных обязательств неизвестно, что для него являлось дополнительным аргументом в пользу тезиса о прекращении с истечением исковой давности самого субъективного права
.
Аналогичную точку зрения занимали К. А. Неволин
, Г. Ф. Шершеневич
, В. И. Синайский
, И. Е. Энгельман
.
Сюда же следует, по всей видимости, отнести и И. М. Тютрюмова. Указывая, что с истечением давности погашается право на иск, он отождествлял его с правом требования: «Нельзя, действительно, представить себе существования права, не охраняемого иском, как являющимся в материальном смысле составною частью самого права, заключающейся в присущей всякому праву возможности принудительного осуществления при посредстве суда»
. Однако при этом он признавал существование натуральных обязательств, которые возможны и по истечении давностного срока, но лишь в качестве исключения из общего правила о погашении права
.
Другие, напротив, полагали, что погашение иска не означает прекращения права. Подобной точки зрения придерживались М. М. Винавер
, А. М. Гуляев
, Е. В. Васьковский
, И. А. Покровский
, Н. Л. Дювернуа
. К данной группе следует отнести также К. П. Победоносцева. Отмечая, что российское законодательство не знает деления обязательств на гражданские и натуральные, он вместе с тем указывал, что уплата по неисковому обязательству не подлежит возврату, поскольку уплативший «сознал свое обязательство»
. В проекте Гражданского уложения также было указано, что с истечением срока давности прекращается только право на иск.
По существу, речь шла о соотношении субъективного права и права на защиту. В качестве обоснования возможности существования неисковых обязательств право на судебную защиту определялось как самостоятельное охранительное гражданское право, утрата которого не влияет на содержание обязательства и как итог – на его (обязательства) принадлежность к гражданским правоотношениям.
Однако под влиянием сформулированного Виндшейдом учения о конкретном праве на иск как о праве на благоприятное судебное решение
и в связи с провозглашением состязательности гражданского процесса и соответственно принципа формальной (а не объективной) истины
цивилистическая теория отошла от взглядов, согласно которым принудительность рассматривалась как существенный признак, необходимое правомочие субъективного материального права. Дело в том, что, согласно данным воззрениям, наличие субъективного гражданского права само по себе не гарантировало его защиту в случае обращения в компетентные юрисдикционные органы
.
Таким образом, к началу XX в. точка зрения, согласно которой право на иск не является неотъемлемым атрибутом обязательства, начала преобладать в правовой доктрине стран континентальной Европы
, а натуральные обязательства стали рассматриваться не только как конструкция римского частного права, но и как явление правовой действительности.
Для советской правовой науки подобная постановка вопроса была совершенно неприемлема в силу господствовавших представлений о роли государства в механизме правового регулирования. Право на иск было особым свойством, элементом, правомочием, входящим в состав субъективного права, его сущностью или даже самим правом – в его особом состоянии
.
Впервые в советском праве данная теория была сформулирована М. А. Гурвичем. Он писал: «… отношения, лишенные исковой силы, не являются правоотношениями; право, не способное перейти в состояние права на иск, не есть право»
.
При этом, хотя им самим и отрицалась существующая преемственность, по сути, он присоединился к точке зрения Унгера. Последний считал, что право на иск представляет собой само субъективное право, пришедшее в состояние «боевой готовности»
.
Признание права на иск конститутивным признаком обязательства неизбежно приводило авторов к выводу, что с истечением срока давности и прекращением права на иск прекращается и само обязательство. Из этого неизбежно следовало, что так называемые натуральные обязательства гражданско-правовыми обязательствами не являются.
Проблема заключалась в том, что, согласно советскому законодательству (ст. 47 ГК РСФСР 1922 г., а затем ст. 89 ГК РСФСР 1964 г.), исполненное за пределами сроков давности не подлежало возврату. Существовавшая при этом необходимость обоснования нормы закона (опирающейся на соответствующее положение ст. 117 проекта Гражданского уложения, создатели которого исходили из различия между правом на иск и субъективным правом)
послужила причиной возникновения концепций достаточного основания
, «ослабленной» санкции в обязательстве
, права на получение исполнения вследствие совершения бывшим должником не запрещенного законом действия
, погашения срока давности добровольным исполнением
и др.
, которые, при всей оригинальности, были весьма уязвимы в силу лежащего в их основе противоречия между методологическими и нормативными установками.
В. П. Грибанов справедливо отмечал, что сторонники точки зрения, согласно которой с истечением срока давности прекращается и само субъективное право, основываясь на той посылке, что санкция представляет собой неотъемлемый элемент субъективного права, испытывают трудности при объяснении тех оснований, по которым субъективное право вновь возникает у бывшего управомоченного лица при исполнении обязательства после истечения срока исковой давности
.
В этой связи куда более предпочтительной с методологической точки зрения представляется позиция Б. Б. Черепахина. Он указывал, что представление о значении принуждения для существования субъективных гражданских прав является «несколько упрощенным и чрезмерно обобщенным», поскольку отказывает в признании существования нескольких исключений из общего правила о принудительности гражданских прав
. Что показательно, это простое и логичное объяснение приводилось еще Ф. К. Савиньи
.
§ 4. Натуральные обязательства и теория охранительных отношений
В современной литературе идея о том, что субъективное право может существовать и при отсутствии возможности его защиты, получила новое развитие и весьма убедительное обоснование под влиянием теории охранительных правоотношений. Согласно этой теории, в соответствии с делением гражданско-правовых норм в зависимости от их функционального назначения на нормы регулятивного и охранительного воздействия, правоотношения подразделяются на формы обычной деятельности (регулятивные правоотношения) и формы разрешения конфликтов (охранительные правоотношения). Первые представляют собой юридическую форму нормальных, обычных социальных коммуникаций, тогда как охранительные правоотношения возникают в ситуации противоречия, конфликта, вызванного нарушением субъективных прав или законных интересов одного лица другим, являются правовой формой аномальный отношений
.
Не рассматривая в деталях концепцию охранительных обязательств, следует признать обоснованными ее положения, касающиеся самостоятельности этих правоотношений, которая обусловлена особенностями их возникновения (в основании охранительных отношений лежит особый юридический факт – неправомерные действия), содержания, способов реализации, а также целевой (функциональной) направленности.
Реализация охранительного правоотношения направлена на восстановление положения, которое существовало до момента нарушения, его цель заключается в защите нарушенного субъективного гражданского права. Своеобразие содержания охранительных обязательств состоит в том, что в случае нарушения регулятивного субъективного права возникают права и обязанности, не тождественные тем, которые существовали до момента правонарушения, а именно: право на защиту и корреспондирующая ему обязанность по восстановлению нарушенного права.
До момента нарушения возможность защиты гражданских прав абстрактна. Если она и существует, то не как субъективное право (правомочие), а как элемент правоспособности.
Таким образом, право на защиту, или притязание, рассматривается в данном случае не как правомочие субъективного права
и не как само право в его особом, «боевом» состоянии
, а в качестве охранительного права требования, хотя и призванного опосредовать защиту регулятивного права, но входящего в содержание самостоятельного – охранительного – правоотношения
.
Регулятивное обязательство может быть исполнено только действиями должника (добровольно). Принципиальной особенностью охранительных правоотношений является возможность не только добровольной, но и принудительной реализации субъективного права кредитора по охранительному обязательству. Правовое принуждение применяется в целях защиты права в случае его нарушения, поэтому принуждение – это суть права на защиту (или иначе притязания)
. Таким образом, говорить о принудительности субъективных прав можно лишь применительно к содержанию охранительных обязательств, регулятивные правоотношения свойством принудительности не обладают.
Для теории натуральных обязательств этот вывод имеет важнейшее значение. Поскольку защита субъективного регулятивного права лежит в плоскости не регулятивных, а охранительных правоотношений, наличие или отсутствие у кредитора права на защиту не влияет на наличие у него регулятивного права. Соответственно, отношения, в содержание которых входит право, не подлежащее защите (принудительному осуществлению), т. е. obligationes naturales, являются обязательствами.
Факт признания правопорядком натуральных обязательств в качестве правовых отношений подтверждается закреплением их оснований и предпосылок в правовых нормах. Само по себе указание в законе на то, что те или иные требования не подлежат судебной защите, принудительному осуществлению, означает, по крайней мере, возможность добровольного исполнения обязательства, т. е. фактически отсылает к общим положениям об обязательствах, что не может рассматриваться иначе как правовое регулирование.
Б. Б. Черепахин писал: «Надлежит признать, что субъективное право не перестает существовать только из-за того, что оно потеряло свою принудительность. Необходимым условием бытия субъективного права при отпадении возможности принудительного осуществления является продолжающееся признание его существования государством, которое само по себе имеет первостепенное значение»
.
Обязательственно-правовая природа obligationes naturales означает необходимость применения при их регулировании положений раздела III ГК РФ («Общая часть обязательственного права»), за исключением случаев, когда иное не вытекает из природы натуральных обязательств.
Таким образом, единая правовая природа натуральных и исковых обязательств предопределяет их сходство. Основное же отличие проявляется в случае нарушения принадлежащего кредитору субъективного права, но проявляется в рамках уже другого – охранительного – правоотношения.
Несмотря на то что специфика obligationes naturales обнаруживается главным образом вне пределов их содержания, в качестве натурального должно быть определено именно нарушенное регулятивное обязательство, а не возникающее вследствие нарушения охранительное правоотношение.
Следует отметить, что ситуация, когда «действительная природа юридического отношения обнаруживается и определяется при посредстве последующего обязательства»
, сама по себе не является исключительной по отношению к натуральным обязательствам: точно так же можно, например, охарактеризовать альтернативные и факультативные обязательства.
Гораздо важнее другое. Специфика натуральных обязательств вовсе не исчерпывается особенностями защиты права из натурального обязательства при его нарушении. Она проявляется также при изменении, прекращении и обеспечении натурального обязательства
, т. е. именно нарушенного обязательства, а не возникшего в результате охранительного правоотношения.
Строго говоря, отсутствие свойства принудительности – это характеристика не натуральных обязательств, а возникающих в результате их нарушения охранительных правоотношений, однако для краткости представляется вполне допустимым обозначать как непринудительные (неисковые) и сами натуральные обязательства.
Разделение и даже противопоставление охранительных отношений, возникающих в связи с нарушением субъективного права, и натуральных обязательств могут привести к выводу о том, что натуральные обязательства представляют собой исключительно регулятивные правоотношения.
Например, М. П. Божко пишет: «Субъективное регулятивное (курсив мой. – А. М.) обязательственное право в равной степени принадлежит кредитору как в цивильном, так и в натуральном обязательстве»
.
Данная идея последовательно излагается в рамках предлагаемой автором концепции натуральных обязательств, однако она основывается на неоправданно узком определении охранительного правоотношения: М. П. Божко включает в его содержание только право на судебную защиту, тогда как все остальные субъективные права (в том числе право на самозащиту и право на применение мер оперативного воздействия), по его мнению, реализуются в регулятивном правоотношении.
С этим утверждением трудно согласиться. Правомочие на осуществление самостоятельных действий по защите права возникает, как и правомочие на судебную защиту, только в момент нарушения субъективного права. Точно так же оно связано с применением к должнику мер принуждения. При указанных условиях вряд ли можно рассматривать его как элемент регулятивного права.
С. В. Мусарский также полагает, что натуральное обязательство представляет собой особый вид регулятивного правоотношения
.
До данного момента также и в настоящей работе о натуральных обязательствах говорилось как о правоотношениях регулятивного типа, однако следует оговориться, что натуральными могут быть и охранительные обязательства.
Безусловно, большинство натуральных обязательств являются регулятивными обязательствами. Вместе с тем следует принимать во внимание, что охранительные отношения могут возникнуть в связи с нарушением не только регулятивного, но и охранительного правоотношения (поскольку нарушено может быть любое право, в том числе и право на защиту), в котором на должника возлагается имущественная обязанность (уплатить неустойку, возместить убытки). Представляется, что если нарушение субъективного права влечет возложение на должника дополнительных обязанностей, меры принуждения применяются к нему в самостоятельном охранительном правоотношении. Например, неисполнение договора влечет возникновение двух охранительных правоотношений: в содержание первого входит право кредитора на применение к должнику мер принуждения к исполнению договора, второго – право на возмещение причиненных ему убытков. В случае неисполнения должником обязанности по возмещению убытков возникает новое, «субохранительное» правоотношение, в котором кредитор также может применить к должнику меры принуждения. Очевидно, что основанием его является нарушение не регулятивного права из договорного обязательства, а права на защиту
.
При этом требования, вытекающие из «субохранительного» правоотношения, также подлежат действию исковой давности, что не влияет на юридическую силу требований из первоначального охранительного отношения. Например, при нарушении договорного обязательства у должника возникает охранительная обязанность по уплате неустойки, а у кредитора – соответствующее право требования. Данное право он может реализовать в принудительном порядке, но лишь в пределах срока исковой давности. По истечении данного срока его обязательство по уплате неустойки становится натуральным, но не прекращается.
Ограничение возможности применения конструкции натуральных обязательств областью регулятивных обязательственных отношений не только не объясняет способность прав из охранительных отношений к «задавниванию», но и неизбежно приводит к выводу о том, что добровольное исполнение по обязательству, возникшему в связи с нарушением субъективного права, за пределами срока давности, будет являться неосновательным обогащением кредитора, что не вытекает из положений ст. 1109 ГК РФ.
