Реквием по Клинку

Девочка ждала его у арки из ребер. Ее бирюзовые глаза теперь светились внутренним огнем, а одежда из пепла обрела форму мантии с вышитыми созвездиями.

«– Ты почти у цели», – сказала она, указывая на врата в конце коридора. Они были сделаны из лопаток, скрепленных цепями из застывших криков. – Но Кодекс не изменит цикл. Он лишь покажет цену.

– Ты – часть его, да? – Ариэль коснулся ножа у себя в груди. Лезвие обожгло пальцы. – Хранительница. Или тюремщик.

– Я – отражение твоего выбора, – она улыбнулась, и в ее зубах мелькнули галактики. – Как и Оно. Как и они.

За спиной Ариэля раздался скрежет. Он обернулся и увидел их – мутировавших ангелов. Они уже не напоминали прежних существ: одни стали роями насекомых с лицами младенцев, другие – блуждающими скульптурами из мяса и металла. Их объединяло одно: трехкруговой символ, горящий на лбу.

– Мы пришли за истиной, – прошипел один, чье тело было похоже на сплавленную библиотеку. Книжные страницы шевелились, как жабры. – Ты обещал силу.

– Я обещал свободу, – поправил Ариэль, чувствуя, как лоза в нем реагирует на их присутствие. Шипы на ней заострились.

– Свобода – это голод, – засмеялся мутант, и его смех рассыпался скорпионами. – А голод требует пищи.

Они бросились на него, но Ариэль был быстрее. Лоза выстрелила усиками, пронзая мутантов. Каждое прикосновение высасывало из них свет, оставляя лишь пепельные оболочки. Но с каждым убитым голод в его груди рос.

Девочка наблюдала, не вмешиваясь. Когда последний мутант рухнул, превратившись в горстку пыли, она кивнула на врата:

– Они откроются только с кровью творца.

Ариэль посмотрел на нож в своей груди.

– Его… или моей?

– Ты уже знаешь ответ.

Он вырвал лезвие. Черная субстанция, заменявшая ему кровь, брызнула на врата. Кости затрещали, цепи лопнули, и створки распахнулись.

Внутри было лишь зеркало.

Не стекло, а бездна в оправе из криков. Ариэль увидел себя – не гибрида, не ангела, а мальчика. Того самого, что когда-то молился за сестру в мире с зеленым небом.

– Это… я?

– Это ты до того, как стал семенем, – ответила девочка. – Ты – единственный, кто прошел полный круг. Из молитвы – в Пожирателя. Из Пожирателя – в надежду.

Он протянул руку к отражению. Зеркало заколебалось, и вдруг…

Оно вырвалось из бездны.

Не абстракция, а концентрированный Голод. Его форма была простой и ужасающей: человеческий рот размером с галактику, окруженный щупальцами-вселенными.

– Ты не можешь уничтожить меня, – прогремело эхо. Я – твое начало. Твой конец.

Ариэль сжал нож. Лоза в его груди зацвела, выпуская лепестки с лицами тех, чьи молитвы он поглотил.

– Нет. Я – пробуждение.

Он вонзил лезвие в зеркало.

Зеркало треснуло с грохотом тысячелетней грозы, и Ариэль рухнул на колени. Черные щупальца Оно начали рассыпаться, превращаясь в пепел, который закрутился вихрем, формируя новые созвездия. Но прежде, чем он успел вздохнуть с облегчением, девочка схватила его за руку. Ее прикосновение обожгло, как раскаленный металл.

– Ты не понял, – прошептала она, и ее голос вдруг стал его голосом, но старше, изломаннее. – Это не конец. Это начало. Нашего цикла.

Ее тело начало меняться. Волосы побелели, кожа покрылась шрамами-символами, а бирюзовые глаза стали точно такими же, как у Ариэля, – с тремя зрачками, мерцающими разными оттенками боли.

«– Я – ты», – сказала она, и теперь это был голос мужчины, женщины, ребенка и ветра. – Ты – я. Мы – петля, которую нельзя разорвать.

Ариэль отшатнулся. Лоза в его груди содрогнулась, и вдруг он вспомнил:

Он стоит здесь же, тысячу циклов назад. В его руках – нож, в груди – лоза. Он вонзает лезвие в зеркало, уничтожая Оно. Но вместо свободы – взрыв света. Он просыпается ребенком в мире с зеленым небом. Живет жизнь. Молится. Умирает. И его молитва становится семенем нового Оно.

– Каждый раз, когда ты убиваешь его, ты рождаешь его снова, – девочка-Ариэль коснулась его лба. – Из своей боли. Из своей надежды.

Кодекс Костей вокруг них начал вибрировать. Надписи из жил и сухожилий засветились кровавым светом, складываясь в новые слова:

«ТЫ – НАЧАЛО И КОНЕЦ. ТЫ – ПРИЧИНА И СЛЕДСТВИЕ»

– Почему ты не сказала этого раньше? – прошипел Ариэль, чувствуя, как лоза в нем пульсирует в такт биению мерцающих созвездий.

– Потому что в прошлых циклах ты меня убивал, – она показала на шрам у себя на шее – точную копию того, что оставил Кассиэль. – Ты не верил. Но теперь… – ее рука дрогнула, – теперь у нас есть шанс.

Из пепла Оно поднялась фигура. Не Голод, а нечто иное – женщина с крыльями из света и теней, сплетенных в узор трех кругов. Ее глаза были пусты, но в них отражались все вселенные, которые Ариэль поглотил.

– Мать, – прошептала девочка-Ариэль. – Она была первой. Той, кто создала Кодекс, чтобы спасти нас от хаоса. Но Кодекс стал ее клеткой.

Женщина подняла руку, и пространство сжалось. Стены Кодекса начали рушиться, обнажая бесконечность за пределами – океан бушующих первичных стихий, где время, материя и пустота смешались в безумный коктейль.

– Она хочет перезапустить все, – девочка вцепилась в руку Ариэля. – Уничтожить петлю, стерев даже память о цикле. Но мы… – ее голос дрогнул, – мы можем стать новым Кодексом. Добровольно.

Ариэль стоял на краю разлома, где сталкивались два апокалипсиса: слева – бешеная стихия первичного хаоса, выпущенная Матерью; справа – искаженные миры, которые мутировавшие ангелы цеплялись сохранить, как заплаты на гниющей ткани. Лоза в его груди пульсировала, сливаясь с ритмом Кодекса. Он чувствовал, как каждый лепесток с лицами поглощенных молитв шепчет: «Выбери нас. Выбери жизнь».

Девочка-Ариэль, почти прозрачная от угасания, схватила его за руку. Ее голос звучал как эхо из глубин циклов:

– Ты можешь разорвать петлю. Но для этого придется стать нитью, а не иглой.

Она ткнула пальцем в его грудь, и лоза взорвалась светом. Внезапно он увидел:

Пространство Кодекса – не тюрьма, а шов, скрепляющий реальность. Каждая трещина, оставленная его ножом, – возможность вписать новое правило. Но для этого нужно пожертвовать памятью о себе, растворившись в ткани мироздания.

Мать-Создательница парила над бездной, ее крылья из света и теней разрывали границы между измерениями. Ее глаза, пустые и всевидящие, нашли Ариэля.

– Ты не можешь остановить неизбежное, – ее голос был похож на скрип дверей в вечность. – Я дала им порядок. Они превратили его в кошмар.

– Порядок без выбора – тоже кошмар, – крикнул Ариэль, чувствуя, как лоза прорастает в его кости, переписывая их на символы Кодекса.

Она взмахнула крылом, и вихрь первичного хаоса ринулся к нему. Ариэль поднял руку, и лоза выбросила щит из сплетенных судеб – молитв тех, кого он поглотил. Хаос разбился о них, но щит начал трещать.

Мутировавшие ангелы атаковали, с другой стороны. Их лидер – бывший Ткач, чье тело теперь напоминало клубок из нитей и зубов, – выплюнул клубок черных звезд:

– Ты отнял у нас рай! Верни цикл!

Ариэль уклонился, но одна из звезд впилась ему в плечо. Боль была сладкой, как воспоминание. Он увидел ее: девочку с зеленого неба, свою прошлую жизнь, которая улыбалась, держа за руку сестру. Это воспоминание стало ключом.

– Я не верну цикл, – прошептал он, вырывая звезду из плоти. – Я создам лабиринт.

Он вонзил нож в собственную грудь. Лоза взревела, выпустив корни, которые впились в трещины Кодекса. Его тело начало рассыпаться на символы, слова, числа – кирпичики новой реальности.

– Что ты делаешь?! – закричала девочка-Ариэль, ее форма дрожала, как пламя на ветру.

– Пишу новое правило, – он улыбнулся, ощущая, как память о зеленом небе, сестре, молитвах утекает в Кодекс. – Свобода требует не жертвы, а возможности ошибаться.

Мать-Создательница ринулась к нему, но было поздно. Тело Ариэля распалось, превратившись в золотую пыль, которая заполнила трещины Кодекса. Мироздание содрогнулось.

Эпилог

В мире, где трава поет, а реки текут вверх, девочка сидит на крыше разрушенного дома. Она складывает бумажного журавлика, но вместо молитвы шепчет:

– Спасибо.

Журавлик взлетает, превращаясь в птицу из света. Она пролетает сквозь облако, оставляя за собой след – трещину, в которой мерцают миллионы возможностей.

Где-то в другой реальности мальчик с бирюзовыми глазами просыпается и улыбается, не зная почему.

Экстаз Распада

«Мы рвём небеса, как девственную плеву, чтобы тьма вошла в нас – горячей, как грех. Боги шепчут: "Созидай, ломая кости мироздания". А я смеюсь, и мой смех – это звук, с которого всё началось… и которым всё кончится.»

Миры рождались из рваных ран богов. Их плоть, липкая от первозданного эфира, пульсировала в такт песням, которые не смело повторять ни одно живое существо – ибо даже слог тех гимнов обжигал губы, как раскалённое железо. Боги не были милосердны. Они были «голыми». Не в смысле наготы телесной – их тела давно истлели в горниле вечности, – но в своей сути: без кожи, без масок, без притворства. Их души зияли, как раскрытые животы, обнажая кишки-галактики, звёздную слизь, рвущуюся наружу под напором желания творить. И творили они с жестокостью влюблённых, отчаянных, безумных.

Но тьма… О, тьма не спала. Она клубилась за краем мироздания, древняя, как сам «голод». Это не была просто пустота – это был зверь с клыками из забытых эпох, с брюхом, ворочающимся от рыка нерождённых чудовищ. Она ненавидела свет не потому, что он свет, а потому, что он дерзал сущность самой тьмы. И когда боги лепили из глины и криков первые миры, тьма вползала в щели между реальностями, высасывая соки из корней древа жизни, превращая райские сады в гниющие язвы.