Зимние сны

«Опять собака сдохла под балконом…»

Опять собака сдохла под балконом —такая же, как сдохла прошлым летом.Что молвить мне при зрелище знакомом,почти никем на свете не воспетом?Тот цензор, что внутри, пищит: «Да надо ль?Ни ода здесь не сложится, ни фуга.Один Бодлер осмелился про падаль,но у него там – лошадь и подруга…»Молчи, зоил! Скорбеть пристало ныне:подумать о щенке, его восторгах —и как повергла жизнь его в унынье,пройдя на грязных улицах и стогнах.Но, впрочем, что мы знаем о собачьем(киническом!) принятии кончины?Болтая, страхи собственные прячем,навеянные духом мертвечины.Быть может, не гнетет их бремя наше —и смена дней не кажется им знаком —и не подносят гефсиманской чашичасов не наблюдающим собакам?

«Мерцает мне разгадки торжество…»

Мерцает мне разгадки торжество —так звезды днем видны со дна колодца.Что понял? Прописное: для того,чтоб к вам дойти, распять себя придется.Не ново? Что ж, и весь мой путь не нов.Весь мир не нов, меняясь поневоле.Пусть выведут в нем розы без шипов,но красота немыслима без боли.

Набор слов

Среди лубочных облаков,чей облик ласковый так лаком,крест самолётика готовприкинуться небесным знаком.Но там, я знаю, звон турбин,раздолье праздным опасеньям.…Лет в десять ездить я любилв аэропорт по воскресеньям.Тоска по странствиям прошла,менять края неинтересно:другие заняли деларебяческих стремлений место.Не ведаю, как их назвать —недосягаемые дали,когда мои отец и матьдруг друга рядом не видали.Дотянешься ли в ту же тишь,а может, в ангельское пенье,набором слов? ведь это лишьещё одно стихотворенье.

Fin de ciecle

Снег шуршит, словно «ша» в слове «финиш».Над метафорой кружится снег.Этот занавес ты не раздвинешь,мой безумный, возлюбленный век.Снег, не тая, ложится на лица,а когда образуется наст,слезы, лозунги, эта страница —все в единый спрессуется пласт.У «сбылось» есть синоним: «забыто».Тишина – вот венец всех шумов.Свет погашен. И книга закрыта.И охотник вернулся с холмов.

Лера Мурашова / Москва /

Родилась и живет в Москве. Автор трех поэтических книг и участник нескольких коллективных стихотворных сборников. Стихи и статьи публиковались в журналах «Мегалог» (Пятигорск), «Сияние» (Ставрополь), «День и ночь» (Красноярск), «Зинзивер» (Санкт-Петербург), «Ковчег» (Ростов-на-Дону), «Edita» (Гельзенкирхен, Германия), «Дети Ра» (Москва), «Литературная Кабардино-Балкария» (Нальчик), а также в «Литературной газете».

Невозобновляемый ресурс

Митридат VI Евпатор

Где в аду сухих прибрежийсредь камней античность брезжит,ароматами лагуныи наивностью легендыты мечты мои опутал,Митридат Шестой Евпатор.В сны заглядывая робко,плещут маленькие рыбки —золотые кизикины —как же я тебя покину?Девяносто их и девять —как же мне в тебя не верить?Хоть веков минуло двадцать,как же мне с тобой расстаться?То же море, тот же ветер,что же ты меня не встретил?Не дождался что ж меня ты?Хитрость древнего менялыподарила эту встречу.Загораюсь, не перечуволе древнего светила,что огнём нас охватило.Лето. Солнечный экватор.Митридат Шестой Евпатор.

Иерусалим

На губах остатки шоколада…Солнце раскалило добеларозовые камни колоннады,рвущиеся в небо купола.С головою никакого слада,кажется, что век я здесь жила.Старый город, большего не надосчастья, чем сгореть с тобой дотла.Словно детское воспоминанье,оживает древнее преданьеи тотчас становится – своим.Как бы далеко я ни умчалась,навсегда душа с тобой осталась,сердце мира – Иерусалим!

«Никогда среди вечных холмов…»

Холмы forever…

Г. Я.Никогда среди вечных холмовне дождётся Иуда прощенья,и продлится броженье умов:воскрешение – не возвращенье.Снова точно в назначенный срокразгорается точка востока.Так ли ты в небесах одинок,как я здесь – на земле одинока?

Невозобновляемый ресурс

Чем же пахнет осенью так сладко?Не понять, да и не в этом суть,просто за кладбищенской оградкойхочется на лавочке заснуть.Сколько ни заглядывай украдкой,сколько ни загадывай тайком,жизнь течёт своим простым порядком —сладким, словно в детстве, молоком.Время и пространство это просто —их от колыбели до погостапреодолевать, известен курс.Жаль, что бесконечна лишь дорога,времени отпущено немного —невозобновляемый ресурс.

Окна в сад

За этот чад,За этот бредПошли мне садНа старость лет.М. Ц.Живут во мне, тревожат, голосят,как счастие, что так и не случилось,сирень, закат и домик – окна в сад —мне так и не подаренная милость.Не дальних стран пески или моря,мне нынче, как и годы раньше, снилось —заросший сад и три окошка в ряд —мне так и не подаренная милость.Мелькают годы, страны, города,и знаю – уж не будет никогдаО! – даже и не света, а покоя,когда над головою – небеса,и радуются птичьи голоса,и окна в сад, и я опять с тобою.

Не от мира сего

Г. Я.

Он никогда в стихах не торопился,он знал, что у него в запасе вечность.Он знал, что звук и слово так же важны,как мысль и чувство.К жизни относилсяс неистощимым жадным интересом,какой бывает только у ребёнка,и чуда ждал всегда и ото всех.Жаль, что чудес на свете не бывает…Наверно, и на смерть он посмотрелсвоими близорукими глазамис таким открытым детским любопытством,что та смутилась и на миг одинзастыла с занесённою косой.

В тихом омуте…

Не допускай погрешности,не совершай оплошности,не пожелай моей нежности —не попадёшь в мои сложности.Я не волна морскаяи не молва людская —острая с самого краякорочка ледяная,в чаще глухой и коснойомута чёрный космос.В нём все мечты утонут —не пожалеет омут.

Анапа

Как медвежья тяжелая лапа,облака нависли над морем.Ты – медвежий угол, Анапа,и об этом даже не спорим.Убегая от эскулапа,мы в твою забиваемся щель.Ах, курортный город Анапа,похлебай санаторских щей!Говорят – турецкая крепость,говорят, мол, – греческий полис,что нам нынче древняя грекость,я об этом не беспокоюсь.Здесь почует душа другое:нет ни эллина, ни иудея.Я по рваной кромке прибоя,от предчувствия холодея,разбегусь и над стылым просторомчайкой раненой полечу,краснодарским горьким настоемплоть озябшую залечу.Долго будет сниться, наверно,что под зимним солнцем и ветромот волны ещё не просохзолотой анапский песок.

«На задворках железной дороги…»

На задворках железной дорогикоротать мне свой век суждено,и грохочут железные дрогив растворённое на ночь окно,и гогочет железная лошадь…Правду Венечка как-то сказал:хочешь в Кремль и на Красную площадь —попадаешь на Курский вокзал.

«…а ты менялся, словно Божий свет…»

…а ты менялся, словно Божий свет,ты утекал сквозь пальцы, ускользая.Мы любим то, чего на свете нет,мы ловим отзвук памяти о рае.Нам не сгубить любовью мотылькатрудней, чем обнаружить ключ Кастальский.И снова непослушная рукахватает крыльев спаренные пяльцы.И снова где-то падает звезда,оплакивая бедного скитальца,и остаются с нами навсегдапыльцой блестящей тронутые пальцы.

Леся Тышковская / Париж /

Фото В. Базана

Леся Тышковская родилась в Киеве. Окончила филологический факультет Киевского университета им. Т. Шевченко и Московский Институт Гештальта и Психодрамы. Кандидат филологических наук (монография «Мифы Марины Цветаевой»). Член Союза писателей Украины. Автор трех музыкальных альбомов, семи поэтических сборников. Стихи вошли в антологии «Освобожденный Улисс», «Антологию русского верлибра», «Киев. Русская поэзия. ХХ век», «Январский дождь. Поэты русского зарубежья», «Тени Европы», «Современный русский свободный стих» и «Русский стих Украины» и другие. Актриса театра и кино, автор-исполнитель моноспектаклей – one man show, объединивших пантомиму, книжную поэзию и театральную песню в «Театр Автора». Живет во Франции.

Ее дерево

– …А как ты себя чувствуешь? – голос подруги заражал бодростью и оптимизмом.

– Только начинаю себя чувствовать, представляешь? Столько лет душа пыталась говорить со мной через тело, а я не слышала её голоса.

– Тогда я очень рада за тебя – ты на верном пути. А физически?

– Ну, я только начинаю идти, поэтому ещё не исцелилась окончательно… Но мне гораздо лучше. – Она поспешила закончить разговор, чтобы выйти из душной машины. Но едва отойдя, почувствовала головокружение и замедлила шаг. И вдруг увидела пожилого человека, фотографирующего на планшет дерево. Это было её любимое дерево, которое она снимала много раз весной, удивляясь, насколько оно похоже на страдающего от боли человека. Как ни странно, соседнее дерево с ровным стволом не привлекало её внимания и попадало в кадр только ради сравнения. Она с гордостью показывала фотографии окружающим, пока не услышала:

– А почему ты фотографируешь больные деревья? Разве ты любуешься больными людьми?

Тогда она не обратила внимания на фразу подруги, и только сейчас она всплыла, давая понять, что это дерево, так же, как и все другие, которые притягивали её внимание последнее время, были отражениями её души. Ты больна! – кричали они ей языком жестов. Но она оставалась глуха.

– Это дерево я фотографировала много раз, – бросила она фразу человеку, стоявшему с планшетом.

– Вот как? – доброжелательный тон его голоса, тем не менее, вовсе не говорил о желании остановить съемку и продолжить разговор.

Она прошла ещё несколько метров и поняла, что далеко уходить опасно: можно упасть в любую минуту. Посмотрела под ноги, чтобы убедиться в твердой опоре и почувствовала себя уверенней.

Я смотрю на дорогу, – повторяла она, чтобы зацепиться за слова и не упасть. А потом изменила фразу: когда я концентрируюсь на дороге, у меня меньше кружится голова. А потом изменила ещё: Когда я иду своим Путем, у меня перестает кружиться голова!

Она так обрадовалась найденной фразе, что посчитала прогулку завершенной и повернула обратно.

– Так вы говорите, что фотографировали это дерево? – мужчина складывал планшет в рюкзак.

– Да, но не понимала, зачем. А сейчас понимаю: оно несло для меня персональное послание.

Я фотографировала все высохшие и больные деревья, не понимая, что это моя душа больна. Вот, видите – следствие? – она смущенно указала на свой ошейник.

– Да, это дерево, несущее послания, – подхватил он, не заметив её жеста. – Его хотели срубить, но я заклеил метку клеем. Только вы никому не говорите. Вот, смотрите. Я нашел на земле и наклеил кору на метку.

– О, здорово! Огромная вам благодарность от этого дерева от людей, которым оно ещё может принести послания. Было бы обидно, если бы его срубили.

– Да, человечество больно́ и нуждается в посланиях…. А вы видите это место, которое я заклеил?

Это тоже послание. Посмотрите внимательно.

– Сейчас сфотографирую и посмотрю на снимок дома. А как вы его заклеили?

– Обыкновенным клеем для дерева. Видите?

Я надеюсь, они не заметят…

– Похоже на слезы…

– А потом я залез наверх…

– Как же вам это удалось?

– Просто карабкался! Голыми ногами и руками.

Она вспомнила, как сама не так давно забралась на ветку плакучей ивы – правда, та была более доступна – и с каким удовольствием сидела там, не желая опускаться на землю. А потом смеялась, рассказывая друзьям:

– Представляете, это же надо было провести в университете восемь лет и всю жизнь сгибаться над письменным столом, чтобы в конце концов понять, что быть обезьяной на ветке – не так уж плохо.

– Ну, какая же ты обезьяна! Ты, скорее, дриада, – отвечали самые продвинутые.

Она посмотрела на ноги мужчины. Он носил сандалии без носков. Наверное, чтобы карабкаться в любую подходящую минуту.

– Невероятно! – наконец отреагировала она на его реплику.

– Сейчас найду видео…

– Да я вам верю. Вопрос в том, для чего вы это сделали: для дерева или для себя?

– Я вскарабкался, чтобы просто взглянуть сверху на то, что происходит внизу… Поскольку в повседневной жизни я растворен в прошлом настоящем и будущем…

– В каком смысле – растворен?

– Я хочу сказать, что нет прошлого, настоящего и будущего, а есть…

– Одновременность?

– Да! И чтобы увидеть эту линейность человеческого мышления, нужно подняться над ним, обрести измерение.

– А разве невозможно его обрести, приставив лестницу и не рискуя своей жизнью?

– Нет. Поскольку чтобы трансцендировать, нужно усилие. Я вам скажу больше: когда я оказался там, я понял, что смогу в будущем перелезть с одной ветки на другую на соседнем дереве…

– А не проще перейти от одного дерева к другому, тем самым сократив путь?

– Конечно проще. Это то, что делает всё человечество. Но это кратчайший путь. В нем нет отстранения и измерения, которое появляется, когда человек преодолевает, поднимаясь над плоской картиной, а потом преодолевает ещё и ещё… Человечество слишком привыкло жить в комфорте. В замках, огороженных глубокими рвами. Со всеми предоставленными удобствами…

– Простите, я вынуждена вас оставить. Вы мне уже подарили столько посланий, что мне нужно их срочно переварить.

– Конечно! – он совсем не выглядел обиженным. – И не забудьте про послание на стволе!

– Не забуду. Но для меня оно может быть отличным от вашего.

– Конечно. Все люди разные.

Она повернула к машине. Теперь прогулка была действительно исчерпана. Она с благодарностью думала о тех, кто спас её этим летом и вспоминала другое дерево, которое фотографировала десятки раз, перед тем, как однажды прийти к нему, но увидеть срубленный ствол, из которого уже прорастала новая жизнь. Её оставили жить в этом теле на этой земле, а её больное дерево постепенно выпрямляло спину и покрывалось зелеными листьями. Она, конечно, знала, что и это дерево когда-либо всё равно снесут, и что мужчине удалось продлить ему жизнь только на короткое время. Но уходя от образа всё дальше, повторяла: я – уже не это больное дерево, я разогну свой позвоночник, научусь опираться на себя, свою силу, напитывать себя соками земли и тянуться к небу, насыщаясь дождями и ветрами, радоваться жизни. И я не дерево рядом. Мне не нужно выбирать между ними. Просто подняться и посмотреть сверху вниз, объединяя ровное и кривое, здоровое и больное.

Она шла по тропинке, и ей казалось, что головокружение уменьшилось. Дома, посмотрев на фотографию, на которой были запечатлен заклеенный участок ствола, она ничего не обнаружила. Больные деревья больше не несли ей посланий.

О восхождении

По дороге к вершине она часто останавливалась…

В начале пути, когда жизнь благоухала цветами и улыбалась счастливыми приветливыми людьми, собиравшими их в скоротечные букеты, её привлекали шумные, беззаботные компании. Подходя к ним, она вскоре забывала, для чего вышла из дома и допоздна наслаждалась разноцветием и дурманящими ароматами. Наутро всё повторялось: день, не приносивший ничего кроме бесплодного веселья, был как две капли воды похож на прежний.

Тогда она пообещала себе не смотреть по сторонам, выходя из дома. Оказалось, это совсем несложно: не отвлекаясь на суету, просто идти в новый день. Так она и шла, пока перед глазами не возник дом с уютными окошками, и мысль о ночлеге не вынудила её постучать. Молодой мужчина, открывший дверь, впустил её в просторную пустоту комнат, как будто ждущих её появления. И они остались вдвоем посреди ночи, а потом – посреди дня и новой ночи. И так было, пока время оставалось за стенами.

Но однажды она проснулась в одиночестве, вышла на крыльцо и огляделась. Земля иссохла от зноя, плоды падали, так и не дождавшись заботливой руки, и только легкий ветер напоминал о когда-то выбранном направлении. Оставив короткую записку – «Когда-нибудь я вернусь» – она снова двинулась в путь и вскоре забыла о доме, приютившем её в странствии и о том, кого столько времени называла любимым. Она обладала легким сердцем и памятью, где не задерживается прошлое.

Поднимаясь всё выше, она с радостью открывалась новым ощущениям. Воздух посвежел. Вдохнув полной грудью ветер свободы, она запела. Но едва песня полилась из груди, как посторонние звуки донеслись откуда-то извне. Прислушавшись, она различила далекие голоса и свернула с дороги: ей не терпелось поделиться со встречными нахлынувшей мелодией. Но то, что она увидела, прервало поток вдохновения: обитатели этих мест выглядели несчастными и жалкими. Почти у каждого был какой-то изъян или увечье. Кто опирался на палку, кто держался за голову, кто просто стонал. Она пошла навстречу этим людям, стараясь изо всех сил улыбаться и напевать родившийся у неё мотив, но казалось, встречные были глухи. Так что все старания её оказались напрасными и ликование уступило место усталости.

Теперь ни о каком пути не могло быть и речи.

Нужно было набраться сил, прежде чем отправляться в дальнюю дорогу. Но чем дольше находилась она среди этих людей, тем меньше у неё оставалось желания двигаться. Проснувшись в один из невеселых дней, она посмотрела на своё отражение в зеркале – и в ужасе отпрянула, различив на лице черты несчастных, населявших это место. Тогда она решила продолжить начатый когда-то путь и заставила себя сделать несколько шагов от дома, ставшего для неё временным пристанищем. Некоторые её окликали. Они привыкли к ней и сожалели об уходе. Другие по-прежнему не замечали, погруженные в свои проблемы и немочи. Она старалась не оглядываться, как в первый раз, когда покидала счастливых людей, хотя на сердце было тревожно и тяжело. Слабость и неуверенность поселились в нём за то время, что она провела здесь. Но чем дальше она отдалялась от печального поселения, тем легче ей становилось идти, и вскоре память снова стала свободной, а сердце легким, как прежде.

Она продолжала путь, но теперь подъем не казался легким. То и дело она останавливалась и подолгу не отрывала взгляда от вершины, казавшейся совсем близкой, манившей своей лучезарностью и обещанием чего-то большего, чем счастье и несчастье, которое она уже испытала. Это обещание было настолько прекрасно, что хотелось его запечатлеть. Путница достала альбом и краски – в таких историях они обычно появляются по первому желанию, – присела на упавшее дерево и стала рисовать. И снова время потекло, не жалея себя. Ночь сменяла день, а звезды – солнце.

И всё служило источником и освещением.

Но однажды краски закончились, а вдохновение иссякло. Земля пестрела разбросанными набросками, но ни один из них не удовлетворял автора, поскольку не отражал величия жизни, таившейся в оригинале.

Она ещё раз взглянула на вершину, и ей почудилось, что своими попытками запечатлеть красоту она как будто отняла у неё часть силы – та казалась не такой лучезарной, или, может быть, это просто туман, облокотившийся о пик… Осень, – повеяло мыслью о холоде. А с мыслью подкрался страх: она пришла из теплого края, а здесь, вблизи вершин появлялся снег и лед делал неуступчивыми тропинки. Время жизни неминуемо близилось к зиме и стоило подумать о надежной защите. Зачем я покинула теплую весеннюю долину и летний сердечный дом? – чуть не пожалела она, но, подобрав эскизы и запахнув плащ, двинулась дальше.

А дальше исчезало очарование природы. Приходилось всё чаще прятаться от ветра в темноту капюшона, погружаясь в безрадостные мысли. Наконец изнеможение стало невыносимым. Она в отчаянии огляделась – и тут заметила пещеру, в которой горел тусклый огонь. В глубине неподвижно сидел человек.

Она разглядела только седую голову, выступающую из темноты. Получив утвердительный кивок на вопрос, можно ли погреться, она подумала, что Бог никогда не оставляет идущего своим путем и рано или поздно посылает спасительный свет. На следующий день она попробовала продолжить восхождение, но едва сделала несколько шагов, как потеряла всякие ориентиры – небо заволокло туманом, сыпал мелкий снежок, готовый перерасти в снегопад. Тогда она поспешила вернуться к пещере, где по-прежнему теплился тусклый огонек жизни, и робко остановилась на пороге: перспектива провести зиму с тем, кто ни жив, ни мертв была для неё также мучительна, как путь вверх в одиночестве и без ориентиров. Раздался еле слышимый вдох – и она поняла, что старец находится в состоянии глубокой медитации.

А что ещё делать тому, кого зима застигла в пути? Ждать наступления тепла, чтобы возобновить восхождение. Если только время не распорядится иначе, вновь окунув в круговорот пройденного, и соблазны радости, любви, сострадания и творчества не остановят на пути к вершине. Наподобие молчаливого старца, которого зима когда-то застигла в пути, она села в позу ожидания, и через некоторое время увидела, как отдаляется всё дальше, пока не осталась наедине со своим путем. Она продолжала идти – и внутренние шаги отдавались в ней стуком сердца.

Она понимала, что сердце остановится, как только затихнут шаги, и что с каждым днём будет всё тяжелее поддерживать воображаемый ритм в неподвижном теле. Но продолжала свой путь, не чувствуя наружного холода и внутреннего оцепенения, и зная, что у неё теперь не одна тропинка к вершине, а столько, сколько нарисует воображение, и только от неё зависит, какой из них она пойдет дальше и выше.

А может быть, с наступлением тепла ей снова захочется спуститься в долину и отпраздновать новый круг жизни.

Александр Спренцис / Киев /

Александр Спренцис родился в 1956 году в Киеве. В 1975 году окончил Киевскую среднюю специальную музыкальную школу им. Лысенко. В 1981 году – Киевскую государственную консерваторию им. П. Чайковского. В настоящее время преподает в Национальной музыкальной академии Украины им. П. Чайковского. В поэтике А. Спренциса ощутимо влияние восточной поэзии, русского авангарда и современной русской поэзии.

Et cetera

-О ветры!Они унесли песни юрт, дым костров,шелест и шорох барханов,звуки гор, крики птиц за чертой горизонта…А темный камень – граница порыва.-О нежность!Тонкие ладони прикоснулиськ матовому стеклу – причудливые знаки!A в глубине – белые бумажные цветыслились с темной комнатой.Они как бы говорят:«Нас нет, мы спим, и снятся нам белые сны!..»И пальцы тянутся к цветам,хотя и не верят, что когда-нибудьсмогут прикоснуться к ним…Так голос иногдапрошелестит рядом – и угаснет…О темные пальцы на матовом стекле!..-скромные сухие цветы —синие, желтые, красные…мои последние друзья…-…я допил кофе и закрыл глаза…За окном смеялись дети,где-то далеко пролетел самолет…лаяли собаки и скрипели качели……и всё это сливалось в какую-тонеясно-волшебную музыку…-что жизнь? как чашка кофе —два-три глотка и…-и что же сейчас?сижу…пером царапаю бумагу…листки,листочки,бумажки,фразы,фразочки…жалуюсь жалуюсь…книгачайконфетысолнце в окнекто знаетчто́ он знает?-ах!как некстати мои беды!молчат об этом Веды!..-я, уставший от собственной тени,оглядываюсь по сторонам —вдруг если что?ведь дураков везде хватаета впрочем – все равно!..киновиновеслобревно…et cetera-У него была мечта —по утрам пить кофе и читать газеты…Солнце с трудом пробивалось сквозь тучи,как бы нехотя, лениво насыщая землютеплом и светом (темное золото в чашке кофе)…Шум машин раздражал и мешал думать……у него была мечта…-не жизнь – а лохмотьясерое сменяет черноеи наоборот…потом всё опять возвращается…-мой кофе…он никогда не остынет!..-летний вечер…запустение…нет никогогоризонт сбежал от меня —не захотел со мной иметь дела…прощай, друг!-я в сторонея в стороне от всегоя рядом и нигдегде б спрятаться?исчезнуть навсегда…-Поле…лежу…не то сплю, не то просто так дремлю…я в роскоши золота и синевы…-Небесное царство?Нет, это не для меня!Это для женщин или детей.Меня устроит что-нибудь попроще!..-а человечество —лишь легкая волна,падающая в бездну.-Я утверждаю: лучше не рождаться!Тебя нет.Ты – ничто.Ты не страдаешь,не борешься в хаосе ненужных дел.Ты никому не нужен,и о тебе никто не знает.Это – больше чем Рай!И больше чем блаженство!Хвала нерожденным!-Мартовское раннее утро серое и прохладное…Одуревшие воро́ны своим брутальным «кар-р-р!»рвут на куски утреннюю тишину…Больница. Я стою у окнаи равнодушно смотрю на прохожих…. . . . . . . .«Кар-кар-р-р!»-город завернут в жарукак покойник в саваннебо сошло с умаа земля – тихо скончаласьулицылюдидома – в тине безволиявремя застылопространство сжалоськто умер? никто не умеркто жив? никто не жив-

Борису Марковскому

На вечернем, почти ночном, небе —ветки дерева: куст на небе!…Я сижу на кухне и рассеяно ковыряю вилкой…Целый день я мучил друга своими стихамии разговорами, и он сказал,что все не так уж плохо…Я обрадовался.Затем мы пошли пить чай в сотый раз…– Не строй иллюзий! – сказал друг, —ты не японец и не китаец.Вот те на! А я так надеялся!..…хозяйка дома пожаловалась, что табак нонче плохи трудно выбрать, да и дорого…Потом другу позвонили, и он убежал…а я улетел в окно-дождик идет серенький,и я иду, серенький,дождь закончится, серенький,и я закончусь, серенький…«…придет серенький волчок и…»--Я о себе – лишь в превосходных степенях!..Я – Мастер Высших Знанийкое о чемкое-гдеи как-нибудь…И уж точно – когда-нибудья в чем-нибудь стану гениеми сверхталантом в постиженииБожественных Тайн!О да! Я подтверждаю!Я точно стану «сверх»!!!И таким образом, друзья, я оправдаюНадежды сверхчеловечества!А иначе кто даст мне сверхзнание т о г ои сверхзнание э т о г о?Правда, недавно мне открылиодну сверхтайну:что еслиповерх мясцагорчички положитьи все это на медленном огне…лучок редисочкасто граммили не стокак разрешит женаили любовница-змея(или наоборот – запутался!)то ты войдешь в Блаженство Храма!Да, да! В Блаженства Храм!Мне так об этом поведали жрецыиз соседнего подъезда--

Вчера я написал свое лучшее стихотворение. Замечательное стихотворение! Да! Но писал я его уже довольно поздно, почти ночью… плохо было видно… я там его быстро нацарапал и лег спать. Утром встал, решил прочитать, насладиться. Взял в руки листок – а прочитать не могу! Мелко-мелко так написано – ничего не разобрать, ужас какой-то! И так и сяк вертел – ничего не понятно! Я так расстроился, что чуть не заплакал! Это ж надо! Вот дурная голова!