скачать книгу бесплатно
«Если Анна только что была здесь и мы сидели с ней за столом, то почему я… лежу?»
Александру Петровичу показалось, что человек, который с ним разговаривает, находится очень близко, ходит, кряхтит, гремит железом и стучит чем-то деревянным. Стало тепло, даже немного вспотел лоб, он дрогнул рукою вытереться, но рука была тяжёлая. И пахло кислым и дымом, будто выделанной шкурой дикого зверя.
Он открыл глаза.
Он лежал на лавке у глухой стены из толстых, едва ошкуренных брёвен, проложенных мхом, кое-где сивыми бородами свисала пакля. Справа через узкий проход дышала теплом белёная стена.
Александр Петрович был укрыт большой шкурой шерстью вниз, он только что её нащупал потерявшими чувствительность пальцами.
Он стал осматриваться.
За стеной кто-то возился, наверное, с печкой и дровами, и разговаривал, проход туда был занавешен рядном.
Он совсем не узнавал этого места: «Анна не могла быть здесь, значит, она мне приснилась!»
– Щас, Петрович, щас, погоди чуток, щас я тебя подкреплю!
Рядно отодвинулась, и в комнату, горбясь и держа обеими руками грубо сколоченный табурет, на котором стояла глиняная чашка с торчащей деревянной ложкой, вошёл человек. Он поставил табурет у изголовья и шумно выдохнул:
– Очнулси, слава тебе, Господи! – и перекрестился.
Человек с трудом поворачивался в узком проходе между лавкой и белёной стеной; устроив табурет, он присел. Тут Александр Петрович увидел, что в углу, напротив, под самым потолком, на полочкебожнице стоит тёмная, почти чёрная икона и лик на ней едва-едва угадывается.
– Святой Пантеле?ймон, угодник наш. Старая икона, семейная, древлего письма. Вот накормлю тебя и маслица в лампадку подолью, и светлей будит, и ты помолишься. А щас дайка я тебя приподыму.
Человек низко наклонился над Александром Петровичем, почти касаясь бородой; от него пахло дымом, звериными шкурами и морозом; он приподнял Александра Петровича за плечи и подбил свёрнутую кулёму в изголовье.
– Ослаб ты совсем, Петрович! Как с Байкала-т пришли – так ты три седмицы в себя не приходил. У меня уж и опаска появилась, что помрёшь, – человек встал, поклонился иконе и снова перекрестился, – прости, Господи!
Александр Петрович попытался пошевелить губами, чтобы спросить, где он.
– Ты, Петрович, покаместь молчи, тебе гуто?рить не надо. Ты покеда в бреду металси, много чево наговорил, открывай-ка лучше рот.
Александр Петрович попытался открыть рот, но получилось какое-то неуверенное шамканье, губы слиплись, и во всём теле он ощутил слабость. Человек грубыми, шершавыми пальцами оттянул за подбородок ему нижнюю челюсть и между разлипшимися губами влил из ложки тёплую вязкую жидкость.
– Ты тольки глотай, не выплёвывай.
Александр Петрович с трудом продавил глоток.
– Скуса оно, конечно, в энтом пойле нету никакова, а пользы-та – куды с добром, – энто толчёный овёс на медвежьем жиру. Ты не жуй, не жуй – так глотай. А я поведаю тебе… да ты, видать, и не признал меня! Мишка я, Гуран! Припамятовал поди?
Александр Петрович продавил второй глоток.
В сумерках полутёмной комнаты над ним нависал огромных размеров мужик, под самые глаза заросший чёрной бородой.
– Не вспомнил?!
Александр Петрович отрицательно повёл головой.
– Ну ин ничево! Ещё вспомнишь, вот я поведаю тебе – так ты и вспомнишь. На станции мы с тобой повстречалися, за Зимой, посля как чехи тебя и тваво ахвицерика арестовали. Ты ишо шалон с золотишком провожал. Вспомнил? Шинелишка на тебе бравая была. Так я тебя на свои сани посадил. Ну, не вспомнил? А и нет, так не беда!
Александр Петрович смотрел на мужика, назвавшегося Мишкой.
«Анны здесь нет!.. Золотишко? О чём это он?»
– …Покеда ты в бреду лежал, так всё распетро?шил: и про службу свою, и про жёнку, Анкой кличут! Так? Тока отчества я еёшного не разобрал, Савельевна, што ли?
– Кса…
– Молчи, молчи! Энто сейчас не ко времени, посля? побала?каем. Так вот! От энтой станции мы с тобой много вёрст в моей кошёвке пробежали, в обозе. А потом я ссадил тебя, перед самым Иркутском, а то не прошли бы мы через красные кордоны. Ты потом с чехами, видать, маленько проехал, а да?ле на льду я тебя нашёл, уж за Иркутском. Хво?рого! Не вспомнил?
Говоря это, Мишка ложку за ложкой подносил к открытому рту Александра Петровича; сначала глотать было больно и мучительно, и ложки после десятой Александр Петрович закрыл глаза.
– Ну поспи! Тапе?ря опасаться не?ча, раз уж в себе пришёл. Спасибо святому Пантеле?ймону-врачевателю! – И Мишка снова перекрестился на образ. – А ты пока засыпаишь, я тебе и поведаю. Глядишь, и припомнишь чего!
Александр Петрович почувствовал, как он начал проваливаться куда-то глубоко; Мишка то растворялся и терял очертания, то появлялся и говорил не умолкая; он узнал этот голос и вспомнил, кто такой Мишка; а иногда ему казалось, что на его месте сидит только чья-то тень; он силился снова увидеть Анну, и в это время слышал урывками:
– …перед тем как тебя на льду увидать, с Кешкой я постречалси, энтим… он от вас оборо?нь держал… и ещё таких же, как он, два варнака? с винторезами…
Александр Петрович увидел, как из темноты на него надвигается Александр Третий, он попытался до него дотронуться, но вместо холодного металла почувствовал тёплую Мишкину посконную рубаху.
– …а тут слышу, колоколец звенит, ада?ли стафе?та почтовая по льду гонит, дак и не поверил даже…
На санной тройке с колокольцем к нему ехала Анна, к иордани, где он хотел набрать святой воды.
– …ну а дале, тут и ты прохватился, ваше благородие, это уж мы почти што к лагерю подбежали, ты сказал, что домой торопишься, и останавливаться не велел…
«Врёшь! Я сказал: «К ним!» Дальше не помню!..» И он глянул на Мишку через щёлочки глаз.
– …а тама народищу, всё голодные, холодные, глазища тольки на лице одне… Сарма? ду?ит, сани с людишками на Байкал уносит, тока все за Каплина-инерала, то есть за домовину его, и цепляются… которые неподалёку от него телепа?лися, те и выбрались… про других не знаю, они всё позади оста?лися…
– А ты? – Александр Петрович стал понемногу укрепляться в сознании.
– А я, ваше благородие, подумал, што всеми силами не отдадут они его, ежели не бросили и красным не отдали, дак и Байкал-морю не отдадут, и держался во?близь, как мог. Строгий рядом с ним начальник ехал…
– Полковник Вырыпаев? Василий?
– О! Вишь? Ваше благородие, как память тебе овёс толчёный даёт… щас ещё чёй-то похлебаем.
Уставший Александр Петрович отрицательно покачал головой, но Мишка его уже не видел и не слышал, взял миску и вышел за занавес.
Александр Петрович начал чувствовать, как к нему понемногу возвращаются силы, напрягся и положил руки поверх полости, память тоже возвращалась, иногда он ещё куда-то уплывал, но воспоминания становились всё явственнее, твёрже и начинали срастаться своими окраинами, кроме тех моментов, когда он был в забытьи. Как они переправились через Байкал и как он оказался в этой комнате, вспомнить не смог.
Мишка, по-медвежьи сгорбатившись, протолкался через занавес, он держал в руках деревянную посудину, из которой поднимался пар и исходил приятный запах.
– Черёмуха! Невестушка наша, таёжная. Из неё отвар. Ты тольки руками не цапай, в их силы у тебя пока нету, губами, губами прихлебни, края не горячи. Укрепись маленько, а то посля медвежьего жиру я тут с тобою набегаюсь. – Он взял ступку в руки и поднёс её к губам Александра Петровича. – У вас такая в столицэх, поди, и не растёт?
– Растёт, Михаил, отчего же!
– Ну коли растёт, значит, знать должон, что целебная очень, особливо для кишок. Ты в беспамятстве ел, почитай, с пятого на десятое, да и помногу-т нельзя. Тиф тебя заел и грудная огневица. Когда сил прибавится, ты рукою по башке-т проведи! Всего тебя оскоблить пришлося! Так-то!
Александр Петрович попытался поднять руку.
– Не-е, энтого щас даже не думай!
Александр Петрович всё же напряг мышцы и подтянул руку к подбородку, дальше сил не хватило.
– Ты, Петрович, видать, интересуешься, где ты оказалси?
Александр Петрович кивнул.
– Далече я тебя увёз, далече! – Мишка сказал это как будто даже с сожалением. – Есть у мене интерес к твоей перьсоне, однако нынче не энто важно. – Он помолчал и негромко добавил: – Не довезли бы тебя…
Александр Петрович посмотрел на него.
– Твои как до Мысовой добралися, так сразу лагерем стали, их тама японцы дожидали и атаман Семёнов. Не сам, конечно, а энти его…
– Представители!
Мишка даже хлопнул себя по коленям:
– Ах, как шустро ты на поправку-т пошёл! Любо-дорого глядеть! Тока ты не торопись. – Он огладил бороду и продолжал уже не так радостно: – Ну, которые хворые были, их по вагонам растолкали и отправили до Читы. Тама дохтора, гошпиталя, одначе по дороге много народу помёрло, особливо тифозные, потому как их сразу в тепло перенесли. Покеда они по морозу ехали, в санях, значит, мороз тиф-то отпугивал, а как в тепло… – Мишка снова поднёс посудину с отваром к губам Александра Петровича. – А я у знакомцев своих тебе отмыл, как хряка палёного оскоблил, спиртом напоил, одёжу твою всю пожёг! Тока бумаги оставил.
Он достал откуда-то кисет, помял его и убрал.
– Здеся ты далёка от всех: от Байкала далёка, от красных – далёка, от всех далёка. На заимке ты моей, в тайге. Тута тока буряты? промышляют, да я! Так-то! Щас я тебе ишо чё принесу, хлебнёшь, и спать, щас тебе силы надо набираться, а посля нагуторимся. Ты обскажешь мне – чё было, а я тебе – чё будит! Поворотись-ка на бок, я тебя подсушу малость да маслицем спину протру. – Он откинул полость, подхватил Александра Петровича под правый бок и повернул на левый. – Ухватись рукой, тама у щели, у стены и полежи так, а то у тебе вся спина сгорит!
Александр Петрович уже довольно долго лежал на боку, спина была голая, её то грело, то знобило. Мишка пока не шёл.
«…через Байкал меня перевёз, в Читу не отправил… От всех далеко… Это значит, что мы сейчас в глухой тайге… Добрый он мужик, но что-то ему от меня всё же надо! И про золото напомнил!»
Он всё вспомнил, как сопровождал эшелон в три вагона с частью золотого запаса, вспомнил долгие разговоры с артиллерийским поручиком Михаилом Сорокиным, вспомнил арест чехами, станционную каталажку, знакомство с мужиком Мишкой, Рыбную пристань в Иркутске, пулю…
«Пуля! Неужели Мишка её выкинул или обронил, не заметив. Жалко будет! Надо спросить!»
Мишка ввалился в комнату, снова что-то держа в руках, Александр Петрович, лёжа на боку, не разглядел.
– Ну как? Дай-ка!.. – Он провёл шершавыми пальцами по его спине. – Эх, ваше благородие, берёг я тебя, да не уберёг! Не бравая у тебя спина. Полежать бы тебе так с денёк, она бы и подсохла. Я щас маслицем помажу, а ты постарайся энту ночку поспать вот так на боку или ничком, не укрываясь, тута тёпло! А пока оборотись, я тебе дам чего хлебнуть для сна.
Александр Петрович, поддерживаемый Мишкой, лёг на спину – спина горела.
– Потерпи маленько, да вот, глотни. – И он поднёс склянку, наполненную мутноватой жидкостью. – Это травка такая, бурятская. Хлебнёшь, скока сможешь, поверну тебя, и спи.
– А какой сегодня день?
– Март на дворе, пятнадцатое.
– А время?
– Ночь уже, спи, Петрович!
Лежать на боку было неудобно, временами он захлёбывался кашлем; настой, которым напоил его Мишка, отдавал горечью; сон то приходил, то пропадал, и Александр Петрович будто качался на волнах. Впадая в забытьё, он видел много людей: они на санях и пешком, тяжело и громоздко одетые, в бесформенной обуви непомерных размеров, шли по бесконечному белому льду зажатой вертикальными скалами реки; её берега поросли серыми, как будто бы каменными, засыпанными снегом деревьями; потом людей сдувало ветром, он бежал, но не мог их догнать, и тогда уже какие-то другие люди гнались за ним и возвращали его в череду бредущих по льду; потом эти люди ехали в вагонах, заставленных гостиной мебелью. Среди их бесконечной вереницы появлялся и исчезал маленький мальчик в чёрных лаковых туфлях, матроске и смешной детской бескозырке, задранной на самый затылок; но он не мог разобрать его лица. Иногда ему казалось, что это он сам, в детстве, а иногда, что это его сын. А то он явственно слышал, как за стеной возится Мишка, и он понимал, что это Мишка, потом всё стихало, и он силился перебороть желание повернуться на спину, потому что перевернуться на другой бок сил не было. Под утро он заснул.
* * *
– Петрович, а Петрович, просыпайся, день уже, всё счастье своё проспишь.
Александр Петрович с трудом открыл глаза. Рядом, будто бы и не было ночи и сна, в тех же сумерках сидел Мишка. На табурете стояла лохань и лежало чистое полотенце.
Александр Петрович пошевелил руками и даже попробовал приподняться.
– На-ка, вот тебе вода ключевая и убрус, обтерись, а я тебе пото?мака спину обтеру?, – сказал Мишка и вышел.
Александр Петрович почувствовал в себе силу, и ему захотелось, чтобы в комнате было побольше света.
– Михаил! – попросил он. – Можно полость отдёрнуть?
– А как же, ваше благородие, энто с нашим удовольствием. Свет денной – любой твари родной. Так-то!
Мишка встал, сдвинул ряднину, и в комнате стало немного светлее.
«Ну что ж, хоть так!»
Александр Петрович смочил полотенце, обтёр лицо, грудь и почувствовал свежесть. Мишка снова зашёл, повернул его на бок и намазал спину чем-то пахучим.
– Щас вашему благородию завтрак будет.
После завтрака, на который Мишка принёс ту же пресную безвкусную жижу, снова захотелось спать, но Мишка сказал:
– Не-е, Ляксандра Петрович, щас тебе спать негоже, щас я тебе лечить буду. Видать, огневица твоя грудная не вовсе прошла, ты ночью так кашлем заходился, я думал – захлебнёсси ненароком. Подставь-ка ладонь… – Мишка из-под лежака поднял глиняный горшочек, снял с горлышка тряпицу и подковырнул заскорузлым чёрным ногтем полупрозрачный янтарный жир, – … натри грудь.
От жира исходил удушливый запах, Александр Петрович поморщился, но откинул полость и задрал под подбородок рубаху.
– Не морщись и нос не вороти, энто тебе не пирьмидонт с пирьмезантом, энто жир барсучий, по-особому приготовленный, втирай-ка вот!
«Пирьмидонт с пирьмезантом» рассмешил Александра Петровича, и он закашлялся.
– Да ты не усмехайся, а то вовсе задо?хнешься, вон кака кашель тебя бьёть.
Александр Петрович почувствовал, что сил за ночь у него прибавилось.
– Михаил! – спросил он прерывающимся голосом, втирая жирную массу. – Ты говорил, что живёшь в деревне, дочь там у тебя и внучки, что поп ваш к красным убежал… – Александр Петрович оторвал взгляд от груди и посмотрел на Мишку.
– Батюшка! – поправил тот. – Так и правду баешь. – Сидя на табурете, Мишка развёл руками. – Так и есть! И дочка, и внучки…
– А отчего ты не с ними?
Мишка молчал и поглаживал бороду, когда его ладони доходили до самого низа, он прихватывал пальцами конец бороды и слегка дёргал, как бы испытывая, крепко ли она приросла, и смотрел в одну точку. Александр Петрович глядел на него и понимал, что, наверное, сам того не желая, он затронул чувства этого человека, спасшего ему жизнь, но он не просил Мишку его спасать и не просил ни о чём рассказывать. Он потянулся рукою к Мишкиному локтю, тот вздрогнул, огладил колени своими грубыми, как коренья старого дерева, руками и внимательно посмотрел на Александра Петровича.
