Цукумогами. Невидимые беды

– Я не могу объяснить тебе всего. По крайней мере, не могу сейчас. Ты ведь взрослый мальчик и знаешь, что время невозможно обогнать, все необходимое приходит строго по часам. Эта секундная стрелочка… – он кивнул на пустующее запястье, отчего Кёичиро бросило в дрожь, – руководит всей нашей жизнью – и моей, и твоей. Я просто не могу ее ослушаться. Прошу, поверь мне, твоя тревога совершенно безосновательна. Здесь тебе ничего не угрожает.

Мыски ботинок Кёичиро коснулись пола. Он сам не заметил, как сполз со стула, поддавшись ласке в голосе Сэншу. В нем, таком неторопливом, негромком, маячило совершенно другое лицо, и чьи-то огромные, невообразимо теплые ладони словно провели по его плечам, ненавязчиво дотронулись до локтей и накрыли его руки. Переплели с ним пальцы. Он вдруг дернулся в сторону и судорожно втянул носом воздух. Мушки разлетелись к уголкам глаз праздничным фейерверком.

– Я не…

– Кё-кун, – Сэншу глядел на него с беспокойством, – мы не хотим тебе навредить. Всего один раз доверься мне. Я чувствую, знаю, что это необходимо. Думаю, это чувствуешь и ты, мой друг.

Кёичиро покачал головой.

Сэншу вздохнул:

– Послушай. Я не могу рассеять твое беспокойство или заставить тебя увидеть все прямо здесь и безотлагательно – не сейчас, когда твои глаза закрыты. Не могу объяснить связи с этим делом, поскольку сам не до конца еще в нем разобрался. Не могу объяснить, почему Якко пришел к тебе, как не могу и пообещать, что он не опасен, пока мы не узнаем, что движет им. Но он, как и всякий преступник, в глубине души жаждет, чтобы его поймали.

Кёичиро вздрогнул. Джа медленно опустил стакан на стойку. Соколиные глаза официанта под строгими нахмуренными бровями неотрывно глядели в его лицо, будто на маленькую мышку, опрометчиво высунувшуюся из своей норки. Кёичиро не хотел никаких уговоров. Он хотел спрятаться в своей крохотной каморке, оказаться в плотно закупоренной бочке и сделать вид, что мира снаружи не существует, как не существует ни галлюцинаций о храме с баром вместо алтаря, ни этого металлического незнакомца, ни сгоревших тел у дверей магазина сети Дайго, ни всего остального, что мог бы родить его воспаленный, оставшийся без медикаментов разум. Вдох. Глаза Сэншу походили на холодные серые отсветы на стальной огранке, и левый его глаз отливал красным. Ресницы обрамляли их, точно два крошечных нимба. Он тоже смотрел. Ждал положительного ответа, потому что знал, что Кёичиро его даст.

Кёичиро разомкнул губы, обнажив мелкие зубы. Мамочка всегда смеялась над ними: «Боже, Кёичиро, ты так похож на крота! Ну что за крошечные глазки, ну что за малюсенькие зубки! Ха-ха, ну настоящий крот!» Кёичиро открыл глаза. Он не помнил, когда успел закрыть их. Эти двое глядели на него и сквозь веки. Чужие ладони гладили по плечам. Сэншу стоял так близко, что Кёичиро едва не закашлялся.

– Пожалуйста, Кёичиро, – повторял он снова и снова. И гипнотической песне, в которую превратился его голос, Кёичиро, пожалуй, уже ничего не мог противопоставить.

Сэншу обнял его одной рукой. Кёичиро послушно последовал за ним. Они обогнули один из столов, прошли мимо раскидистых листьев диффенбахии, подпирающей покосившийся торшер, протиснулись мимо пары кресел. Сэншу держал его осторожно, но цепко, а Кёичиро и не думал спорить. По указке он опустился на диван и подтянул к себе старенькую подушку.

– Отдохни немного, хорошо? Твоей голове нужно все это переварить.

Образ Сэншу расплывался. Кёичиро завалился на бок и поджал под себя ноги. Его веки потяжелели, ему хотелось закрыть глаза. Кёичиро подчинился этому порыву. Как и всегда.

Глава 2

У таких, как она, скверные манеры

Кёичиро дрожал, свернувшись калачиком под тонким пледом для пикников. Неясные образы сновали в его воспаленном мозгу, расплываясь и собираясь в жуткие картины, описать которые Кёичиро был не в силах. Призрачные пасти, капающие черной пеной на его обнаженное тело, невидимые следы тысяч ног, проходящих туда-сюда мимо столов, едкий запах гари, смешанный с кислым вкусом лайма, – миллион невнятных метафор в одной крошечной голове. Сквозь тревожный сон он слышал и голоса – один шепчущий, певучий, ласковый, и другой, низкий, смазанный, почти неразборчивый.

Они перебивали друг друга, превращая слова и предложения в тягучую смолу, вот-вот грозящую воспламениться.

– Он нужен нам, – говорил один. – Иначе почему бы Якко оставлять его в живых, в отличие от остальных?

– Время… – говорил второй.

– Ты же его знаешь, он никогда не отличался особой пунктуальностью. Нет, дело не в опоздании, дело в нем самом. Камо-чану удалось что-нибудь выяснить? – Последовала пауза. – Черт.

Кёичиро потерял мысль. Его бесконечно кружило в кромешной темноте, рассекаемой серебристыми лучами, казалось, он терял остатки памяти и сознания. Когда ему удалось наконец разлепить глаза, лампы оказались погашены, не мерцала даже неоновая подсветка, лишь серые лучи проглядывали из-под пыльных решеток.

Кёичиро приподнялся на дрожащих руках и с трудом принял вертикальное положение. Холодная обивка дивана обожгла его сквозь тонкие рабочие брюки. Промозглая влажность стелилась по потолку и стенам. Грудь тяжело вздымалась. Он точно находился в центре облака, а если точнее, то, как лондонский фонарь, тонул в тумане. В зале царила тишина; когда он осторожно переставил затекшие ноги, его движение отозвалось эхом в армии блестящих стаканов. Кёичиро замер на мгновение, а затем бросился к выходу и захлопнул за собой дверь.

Тяжелые тучи висели так низко, словно вот-вот заденут верхушки редких деревьев и ржавые флюгеры уснувших домов. В узком переулке не было ни души, на наспех сбитых столах и стульях для игры в го скопились капли воды. Провода тянулись по мокрым стенам, огибая покосившиеся трубы над ржавым камнем. Пара птиц, встрепенувшись, сорвалась с одной из крыш. Кёичиро глубоко вздохнул и повернул на север.

– Подбросить? – окликнули его.

Голос был хриплым и звучал низко, но однозначно принадлежал женщине. Кёичиро поднял взгляд и увидел ее.

Девушка стояла, прислонившись к фонарному столбу, обклеенному объявлениями о сдаче жилья. Никто не хотел жить в этом районе, и Кёичиро понимал почему: запах рыбы буквально сбивал с ног.

– Ты…

– Я – что? – перебила она.

Ее глаза светились голубым, светлые пушистые волосы перевивали разноцветные ленты. С одного плеча девушки соскользнула лямка джинсового комбинезона. Мотоциклетный шлем болтался у бедра. Кёичиро застыл как вкопанный, не в силах произнести ни слова, ошеломленный этим единственно ярким пятном среди оглушающей серости, выдувающим пузыри из выдохшейся жвачки. Он не мог отвести взгляда от незнакомки. Ее подвижная челюсть, острые скулы, стеклянный взгляд из-под коротких ресниц, ее скрещенные руки и нетерпеливо притопывающая нога – вся ее трагикомичная фигура притягивала к себе.

Во рту пересохло, и Кёичиро с усилием сглотнул, закашлявшись.

Она усмехнулась:

– Поторопись с ответом, мачо, иначе твой приятель налетит на нас, как коршун.

– Приятель?

На его плечо легла тяжелая рука.

Девушка легко оттолкнулась от столба. Ее образ мгновенно потерял все свои краски, и она легким движением смешалась с клубами тумана.

– Вот ты где, Кё-кун, – с облегчением проговорил Сэншу. – Я чуть с ума не сошел от беспокойства. Почему ты убежал? Пошел за этой сомнительной особой?

Кёичиро выдохнул сквозь зубы, жевательные мышцы свело судорогой. Она… Он даже не мог сформулировать вопрос. Она – как мимолетный, избегающий рук образ, как навязчивая идея – поселилась в его голове.

– Ты знаешь ее? – Кёичиро повернулся и взглянул ему в лицо.

Сэншу отвел взгляд:

– Это сложный вопрос.

– Она ведь «особый предмет», да? Как Якко? – Он сверлил Сэншу взглядом, отчего тот даже отступил на шаг.

– Послушай, Кё-кун…

– Ясно.

Его губы сами собой растянулись в улыбке, щеки свело от боли. Кёичиро обернулся, разглядывая покосившийся столб и влажные капли на бетонной дороге. Где-то вдалеке шумели машины. Город просыпался, утро было его самым любимым временем суток. Он кивнул сам себе и решительно шагнул вперед, а после – рванулся что есть мочи прочь из этих грязных переулков, от фанатичного бреда или яви безумнее всяких сказок, от звона стаканов, шороха клопов в старой мебели, запаха джина и рома, в которых плавали кусочки льда. Голос Сэншу, разрывающий покой обшарпанных домов, отдавался в его ушах металлическим гулом. Грудь обожгло спазмом, голова кружилась, а легкие бессильно раздувались, пытаясь выиграть ему еще несколько минут форы. Он свернул в парк, петляя и путая след, то и дело оборачиваясь, прошел через аллею и бегом спустился по крохотной лестнице, ведущей в маленькую рощу, и там – окончательно затерялся.

Его окружили благоухающая листва и гибкие, тонущие в низких тучах стволы клена. Щебетали снующие с ветки на ветку крохотные синицы, под корой деревьев копошились насекомые. В сером полупрозрачном воздухе рыжие кленовые листья выглядели разводами ржавчины на блестящей обшивке. Крыши стеклянных небоскребов, свивших гнездо в центре города, виднелись между кронами. Кёичиро стремительно пробежался по узкой дорожке и свернул в чащу, стремясь быстро пересечь ее и оказаться на окраине города. Его догоняли чьи-то шаги, или, быть может, они только мерещились ему, и он то и дело ускорялся, петляя между острыми лапами кустарников.

Наконец Кёичиро выбрался к полупустому шоссе, по обеим сторонам которого тянулись гирлянды проводов. Ни души. Он обернулся. Никто его не преследовал. «Пронесло», – подумалось ему.

Если бы кто-нибудь более проницательный, чем он сам, спросил, от чего такого пугающего он бежит, – едва ли Кёичиро нашелся бы с ответом. Бредовые россказни Сэншу, в чьем существовании теперь Кёичиро не был уверен, пожалуй, добавляли скорости его ногам, но кроме этого… Пустота. Кёичиро потряс головой и торопливо спустился к дороге.

Он шел, казалось, добрый час; из-за навязчивого порывистого ветра ему пришлось собрать волосы в хвост и придерживать его рукой. Ступни отзывались ноющей болью в память о мелком гравии. Куда ты идешь, Кёичиро? Оглядевшись, он вдруг понял, что сделал большой крюк: каморка, где он спал, находилась в другой части города. Тогда куда же? Быть может, на работу? В бар? От этой мысли засосало под ложечкой. Нет уж, баров с него точно хватит, по крайней мере на сегодня. Быть может…

Кёичиро остановился. Туман, влажной дымкой стелющийся по асфальту, выглядел точь-в-точь как тот, что застилал мысли в его собственной голове. Нет, не мысли – воспоминания. Не так давно ему исполнилось двадцать девять. Он провел детские годы в одиночестве, в крошечном покосившемся домике, где острые углы крыш с вызовом обращались к небесам. Запах трухлявого дерева ввинчивался в ноздри каждую ночь, когда жар от тлеющих углей проникал под одеяло. Он помнил множество лиц, целый водоворот глаз и ртов, раскрытых в изумлении и ужасе, но, как ни силился, не мог вспомнить ни одного указателя, ни единой отметки на карте. Его прошлое поросло мхом, укрылось водной гладью, угрожая превратиться в болото.

Он остановился и обнаружил, что за его спиной неторопливо притормаживает «крайслер». Свет фар освещал в тумане фигуру Кёичиро с ног до головы, как софит.

– Подбросить? – достиг его ушей женский голос, и сердце, пропустив удар, оборвалось.

Из окна высунулась женская голова; в глаза Кёичиро бросилась смуглая кожа и черные прищуренные глаза. Это была не она. Он застыл перед капотом в молчаливом смятении, еще не решив, стоит ему испытывать разочарование или облегчение. Чем-то неуловимым, вроде улыбки уголками губ или дугой пересеченной шрамом брови, она напоминала ее, и все же это была не она.

– Чего застыл, дружище? Посмотри на себя, ты весь продрог! Давай подкину, раз уж нам по пути. – В ее глазах плясали живые огоньки.

Кёичиро растерялся:

– Да, я… Спасибо.

Он и сам удивился тому, как быстро оказался у пассажирской двери. Забравшись внутрь, он свернулся калачиком на переднем сиденье.

– Я Сэнко, – не переставая жевать, сообщила девушка. – Садиться в машину к незнакомцам нехорошо, ага? А так – так можно.

– Уэда Кёичиро, – безжизненно отозвался он.

«Крайслер» тронулся.

– Приятно, – она усмехнулась и принялась тыкать кнопки магнитолы. – Ну, давай же! Черт бы тебя побрал! Куда идешь?

– Все равно.

Нечто в ее голосе невольно согревало его. Быть может, эта странно мягкая «р», которую она проглатывала, ругаясь с упрямой машиной.

Его ответ, кажется, пришелся ей по душе. Она широко улыбнулась, показывая острые зубы, и кивнула в его сторону:

– Помоги, а? Никак не могу справиться с этой штукой. Вчера ее зачем-то купила, ох, будь она проклята! Вечером работала как надо, а сейчас заупрямилась.

Кёичиро склонился к магнитоле, внимательно оглядел ее экран и кнопки, затем повертел ручку громкости и попробовал ее отсоединить. Заклинило. Странно. Он перевел взгляд на Сэнко, та молча открыла бардачок. В нем обнаружился маленький кухонный нож.

– Не осуждай женщину за самооборону, – усмехнулась она, не сводя глаз с дороги.

Кёичиро с необъяснимой брезгливостью взялся за рукоять ножа и торопливо подцепил край магнитолы. Отсоединив устройство, он заглянул в разъем для дисков.

– Их там два, – наконец сказал он.

Нахмурившись, он потянул за один из дисков.

– Правда? Во дела, – ответила Сэнко, однако ее голос не выражал никакого удивления.

– Если ты хочешь вставить новый диск, сначала нужно вытащить старый.

– Ну, это очевидно, да. А ты умный парень, – она улыбнулась ему, и он неловко улыбнулся в ответ. – Поставь что-нибудь зажигательное, а? Терпеть не могу всякую нудятину.

«Это заметно», – подумал Кёичиро, перебирая старенькие записи Hide with Spread Beaver, между которыми скромно устроилась еще пара дисков с красноречивой надписью «Элвис». Он поставил один из них наугад. На мгновение в машине повисла тишина, пока первые ноты Rocket Dive не разорвали ее, а вместе с ней и последние остатки тревоги Кёичиро.

Сэнко не подпевала, однако ее тело двигалось – Кёичиро даже удивлялся, как она умудрялась танцевать, сидя за рулем, – точно в ритм, с невероятным мастерством. Ее искренние размашистые движения вызвали у него улыбку, он совсем позабыл о дороге, страшных сказках и Сэншу, который в его воображении все еще плутал среди деревьев. «Кё-кун!» – должно быть, кричал он своим низким ласковым голосом, пока Кёичиро завороженно наблюдал за своей случайной знакомой. Кончики волос то и дело падали на ее лицо, щекоча нос и щеки, взгляд был устремлен на дорогу, а пальцы сновали по рулю туда-сюда в особенном танце. Все ее существо растворилось в зажигательной музыке.

Кёичиро пристально смотрел на девушку, и чем больше она завладевала его вниманием, тем больше он понимал, что в ней есть нечто необычное. Странное. Быть может, даже потустороннее. Он испытал похожие чувства тогда, в баре, когда Джа склонился над ним и он вдруг заметил бегущие строчки на строгом лице бармена. Сердце упало. Воздух в легких неожиданно кончился. Кёичиро дернулся к окну, бешено крутя ручку стеклоподъемника. Сэнко ничего не заметила: ее тело оставалось в машине, но разум уплыл вслед за строчками и гитарными рифами. Быть может, потому движения девушки изменились – она забыла, что ей следовало подражать людям. Сэнко абсолютно точно была «особой вещью».

Машина свернула направо и выехала на эстакаду, в открытое окно забился ветер, и волосы Кёичиро разметало по подголовнику. Автомобиль несся на сумасшедшей скорости, будто музыка убегала от них и они гнались за ней, как за кроликом.

Кёичиро проверил замок ремня безопасности.

– Сэнко!

Она не ответила. Ее глаза застилала пелена, она неотрывно глядела на линию горизонта, точно оттуда вот-вот должен был появиться бог. Кёичиро позвал еще раз и еще. Безрезультатно. Краем глаза он заметил, что эстакада резко ныряла вниз, под другую. Ленты дорог переплетались между собой, и их одинокий автомобиль сновал между ними без всякой логики.

– Мы… опаздываем куда-то? – беспомощно спросил он.

Фонари зажглись один за другим, синим, красным, розовым – миллионом сочных неоновых цветов. Маленькая машинка, бегущая по своим пластмассовым дорожкам в свете полуночных огней позабытого бара на окраине, – воспоминание вспыхнуло в его голове россыпью искр. Кёичиро закрыл лицо руками. Импозантный мужчина с сединой в волосах прогуливается вдоль бильярдного стола, сигаретный дым висит в воздухе непроницаемым облаком, чей-то смех доносится из каждого угла просторного зала. Маленький мальчик спрашивает: «Папа, я могу забрать одну?» Они стоят у края огромной площадки, по которой бегут разноцветные машинки. «У тебя ведь уже есть целых две», – отвечает отец. Мужчина с сединой в волосах проходит дальше, по низкому темному коридорчику. Музыка становится громче, она заглушает топот десятков ног. Он танцует в лучах прожекторов совсем один, смеется и поет.

Кёичиро помотал головой и наугад нажал кнопки на магнитоле. Музыка стихла, исчезли видения дорог, и яркие огни, и ветер. Машина остановилась.

– Приехали, – как ни в чем не бывало сказала Сэнко. – Спасибо за помощь, приятель.

– Не за что, – выдавил из себя Кёичиро, торопливо покидая автомобиль.

Автомобиль тут же сорвался с места и с ревом исчез за поворотом. Кёичиро озадаченно поглядел ему вслед.

Улица была совсем пустынной; несколько автомобилей припарковалось у блестящих асфальтовых дорожек. Редкие деревца клонились к земле, роняя листву; за линиями домов с пустыми темными окнами тянулись промышленные пустыри, усыпанные мусором и планами по постройке очередного торгового центра.

Кёичиро сглотнул, растерянно озираясь. Кажется, этот район был совсем ему незнаком. По его лицу вдруг скользнул солнечный зайчик. Или что-то, что Кёичиро принял за солнечного зайчика. Мистический сгусток света, будто свеча отразилась в зеркале. Кёичиро вздрогнул и шарахнулся в сторону, но зайчик, проскользнув по разделительной линии, вновь настиг его, а затем – исчез. Кёичиро сделал шаг к дому в конце улицы, в окнах которого порой появлялся солнечный огонек, у ворот застыл грузовичок, у его колес собрались листья. Стайка зябликов сорвалась с крыши; Кёичиро постоял немного, а затем двинулся дальше.

Его встретила плотно притворенная дверь. Он осторожно потянул ее за ручку, и она поддалась, впуская его в крошечную прихожую. Несколько пар дорогой обуви устроилось на обувнице. Прямо вверх бежали ступени, справа виднелся коридор, уводивший в другие комнаты.

На первый взгляд все они были пусты. Кёичиро крадучись прошел к ближайшей двери. Поколебавшись, заглянул внутрь.

– Простите? – Он коротко закашлялся.

Ему никто не ответил. Кёичиро поколебался еще немного, прежде чем войти. Свет фонарей заливал окна; угол грузовика виднелся в одном из них. Маленькое зеркальце покоилось на подоконнике рядом с упаковкой таблеток. Да, это определенно была та самая комната, из которой появился огонек. Однако теперь она пустовала. Кёичиро скользил взглядом по старым обоям с цветочным узором. На дальней стене, прямо за чучелом черной лисицы, раскинулся иконостас множества мертвых бабочек в рамках.

От духоты, царившей в доме, чесался нос. Глаза защипало. Шаги Кёичиро тонули в ворсе огромного красного ковра.

– Нравится? – промурлыкал кто-то у него за спиной.

Из потайного отделения за шкафом высунулась пушистая голова Якко, его дурацкий бумажный воротник зашуршал о деревянную стенку, широкая нарисованная улыбка обнажала ряд ровных зубов. Уголки ее тянулись почти до самых ушей, дорисованные не то красной помадой, не то чем-то… иным.

Кёичиро передернуло.

– Здесь жутковато, – ответил он.

Ноги Кёичиро сами попятились к двери, и это не укрылось от Якко. Он тут же выскочил из-за дверцы и, приветливо раскинув руки, зашлепал по ковру прямо к парню. Обомлев, тот попытался нащупать ручку двери, но ему все никак не удавалось этого сделать.

– Погоди ты, погоди! – засмеялся Якко, хватая Кёичиро за плечо.

Он потащил его назад, к центру комнаты.

– Послушай, я…

– Да-да, ты, – перебил Якко. – Ты ничего еще не увидел, а уже уходишь. Давай-ка лучше присядь.

Якко толкнул Кёичиро в спину; тот не устоял и рухнул на ковер, но сразу же поднялся на колени, ошарашенно глядя на Якко, который, ухватив рукой парня за капюшон, казалось, был поглощен созерцанием стены с бабочками. В комнате повисла тишина, Кёичиро слышал биение собственного сердца. Или быть может, чужого. Гул нарастал, становился все отчетливее. Тень упала на стену с диковинными экспонатами.

– Papilio rumanzovia, – завороженно проговорил Якко.

Кёичиро озадаченно взглянул на золоченую рамку. Ему померещилось – на долю секунды, – будто крылья бабочки шелохнулись и одно из них оставило росчерк пыльцы на полированном стекле. Кёичиро потряс головой.

– Не делай вид, будто не видел, – Якко встряхнул его за капюшон. – Тебя родители не учили, что врать нехорошо?

– Что видел? – в отчаянии проблеял Кёичиро.

Якко закатил глаза:

– Скажи честно, ты просто обиделся из-за восьми йен? Ну хочешь, я прямо сейчас тебе их отдам?

– Что? – Кёичиро замер, наблюдая, как Якко копошится в карманах одной рукой. – Ты… Ты сумасшедший!

– Я сумасшедший? – Якко остановился и склонил голову набок. – Кто мне это говорит! Вот это действительно обидно. Совершенно не стоит восьми йен.

– Не нужны мне твои йены!

– Конечно, ведь я даю тебе гораздо больше.

Якко вдруг улыбнулся, и от его улыбки под белыми росчерками грима Кёичиро похолодел. Он медленно повернул голову к стене. Что-то в ней изменилось, но так быстро понять, что именно, ему не удавалось. Разноцветные крылышки насекомых и громкое дыхание Якко сбивали с толку. Кёичиро невольно обнял себя за локти, хаотично скользя взглядом по энтомологической коллекции, силясь заметить, что…

Одна из бабочек пропала.

Papilio rumanzovia исчезла. Просто испарилась! Кёичиро сглотнул. Как говорила доктор Тамара-сан? Постарайся переработать свой страх в злость. Да, переработать в злость, вот что ему сейчас нужно! Он взглянул на Якко: в застывшей пружинистой фигуре, будто готовящейся к броску, в безумном оскале и грубых белых пятнах, покрывающих его лицо, ему мерещился не человек и даже не вещь – зверь, ожидающий, когда охотник наконец мелькнет в укрытии. Кёичиро понял вдруг, почему Сэншу так уклончиво говорил о Якко: тот не был тем, кто побеждает в честном бою. Нет! Он был из тех тварей, что не допускали даже боя, поскольку знали – они проиграют. Падальщик. Крохотная ядовитая букашка. Дружеский нож в твоей спине.

От этих мыслей Кёичиро затошнило.

– Не думал, что ты можешь стать еще белее, – бодро пропел Якко. – Но гляди-ка, настоящая снежная королева!

– Перестань, – Кёичиро затравленно сжался.

Якко удивленно глянул на него, а затем фыркнул:

– Ведешь себя как ребенок. Так и хочется дать тебе конфетку, а потом отобрать. Может, тогда ты хоть что-нибудь поймешь.

– Что я должен понять?

Якко вскинул брови:

– О, многое! Например, что никому не нравятся грубияны. Особенно те, кто плохо ведет себя со старыми друз…

Комната пошатнулась. Якко ловко переступил с ноги на ногу, с усилием подтаскивая Кёичиро ближе к себе.

«Ха-ха, – говорил его рот, – ха-ха-ха, гляди, как весело!»

Кёичиро весело не было.

– Что происходит?

– Входной билет стоимостью в восемь йен предъявлен! Гляди в оба!

Кёичиро беспомощно огляделся. Помещение, в котором они находились, изменилось: стены вытянулись или, если можно так сказать, изогнулись. Или какие там слова используют в страшилках для наведения жути?

Якко лишил его последней опоры, крепко дернув за ворот. Задыхаясь, Кёичиро попытался нащупать почву под ногами, но всякий раз, когда ему это удавалось, новый удар, куда сильнее предыдущего, сотрясал дом. Якко ничего не объяснял; хохоча, он тащил Кёичиро ближе к выходу. Наконец он остановился и затолкал Кёичиро за комод, а после и сам юркнул следом, прижимаясь к парню острыми костями. Гул стих. Дом больше не сотрясался. Они немного подождали.

– Все кончилось? – не выдержал Кёичиро.

Ладонь Якко тут же накрыла его рот.

– Тш-ш-ш, – едва слышно прожужжал он.

Кёичиро задрожал.

В комнате повисла тишина. Замерла паутина тюля под темными шторами, остановились стрелки часов. Кёичиро слышал, как дыхание Якко прервалось на беззвучный смешок, ощущал тягучий жар от холодной кожи. Неровно размазанная краска покрывала его лицо: щеки и подбородок, кончик носа и даже брови – все, кроме левого глаза. Этот пробел зиял как шрам, тянущийся от виска к уголку губ. Почему же…

– Я тоже люблю прятки, – сообщил лихорадочный шепот.