Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта

1703

«Посреди самого пылу войны Петр Великий думал об основании гавани, которая открыла бы ход торговле с северозападною Европою и сообщение с образованностию. Карл XII был на высоте своей славы; удержать завоеванные места, по мнению всей Европы, казалось невозможно. Но Петр Великий положил исполнить великое намерение и на острове, находящемся близ моря, на Неве, 16 мая заложил крепость С.-Петербург (одной рукою заложив крепость, а другой ее защищая. Голик[ов]». Он разделил и тут работу. Первый болверк взял сам на себя, другой поручил Меншикову. 3-й – графу Головину, 4-й – Зотову (? Канцлеру, пиш[ет] Голик[ов]), 5-й – князю Трубецкому, 6-й – кравчему Нарышкину. Болверки были прозваны их именами. В крепости построена деревянная церковь во имя Петра и Павла, а близ оной, на месте, где стояла рыбачья хижина, деревянный же дворец на 9 саженях в длину и 3-х в ширину, о 2 покоях с сенями и кухнею, с холстинными выбеленными обоями, с простой мебелью и кроватью. Домик Петра в сем виде сохраняется и поныне.

В крепости определен комендантом полковник Рен. Меншикову, как генерал-губернатору завоеванных городов и земель, поручено надзирание над новоначинавшимся городом. Отведено место для гостиного двора, пристани, присутственных мест, адмиралтейства, государева дворца, саду и домов знатных господ. Город Нейшанц был упразднен, и жители оного переведены, и были первые петербургские поселенцы.

Петр послал Шереметьева взять крепость Копорье, а генерал-майора ф[он] Вердена под Ямы. Обе крепости вскоре сдались на капитуляцию; гарнизоны выпущены в Нарву.

Когда народ встречался с царем, то, по древнему обычаю, падал перед ним на колена. Петр Великий в Петербурге, коего грязные и болотистые улицы не были вымощены, запретил коленопреклонение, а как народ его не слушался, то Петр Великий запретил уже сие под жестоким наказанием, дабы, пишет Штелин, народ ради его не марался в грязи.

Петр ездил в Ямы и Копорье, наименовал первый Ямбургом и повелел его укрепить. Там узнал он, что Крониорт из Лифляндии идет с 12 000 в намерении напасть на Петербург. Петр его предупредил с полками своей гвардии и 4 драгунскими и, нашед его в крепких местах у реки Сестры, прогнал его до Выборга, положив 2000. В то же время под Ямбург подступал нарвск[ий] ком[ендант] генерал-майор Горн, но прогнан с уроном от Шереметьева; в разных местах сверх того шведы были побиваемы.

Вслед за сим на Олонецкой верфи, в присутствии Петра, заложены 6 фрегатов; отправлено к Шереметьеву четыре наставления, между прочим о вымерении Ладожского устья и как подымается полая вода, понеже зело нужны и там некоторые суда. К Апраксину писал он, чтобы к весне исправлялся пушками и заготовлял сие для кораблей, но не зачинал их строить.

Из Олонца прибыл государь на новопостроенном фрегате «Штандарте» с 6-ю ластовыми судами в Петербург, куда вскоре пришел первый корабль голландский с товарами, напитками и солью. Обрадованный Петр велел отвести шкиперу и матросам постой в доме Меншикова; они обедали за его столом, и Петр сидел с ними («С.-Петербургские ведомости», 1703 года, декабря 15), подарил шкиперу 500 черв[онцев], а каждому матросу 300 ефим[ков]; второму кораблю вперед обещано тоже (300 черв[онцев] шкиперу). Товары, по приказанию государя, тотчас были раскуплены.

Петр всегда посещал корабельщиков на их судах. Они угощали его водкой, сыром и сухарями. Он обходился с ними дружески. Они являлись при его дворе, угощаемы были за его столом… Их уважали и, вероятно, не любили. (Анекдот об оладьях. Кухмистер государев звался Фелтен. Летний дворец. См. Штелина и Голикова.)

1 октября в третий раз Петр заключил условия с Августом, обязавшись усилить его саксонцев 12 000 пехоты, да дать 300 000 руб. Все было исполнено. Деньги посланы с обер-комиссаром кн. Дм. Голицыным.

Петр видел еще нужду в пространной гавани, в кою могли бы входить большие корабли, и крепости для прикрытия Петербурга. В октябре, когда шел уже лед, он ездил осматривать остров Котлин, лежащий в Финском заливе, в 30 верстах от Петербурга. Он вымерил фарватер между сим островом и мелью, против него находившеюся; на той мели, в море, определил построить крепость, а на острове сделать гавани и оные укрепить, и сам сделал тому план и проспект.

Потом государь с Шереметьевым отправился в Москву, оставя у Ямбурга окольничего П. Апраксина с 5-ю полками.

В Москву выехал он торжественно. По указу его сделаны были трое триумфальных ворот. Четвертые выстроил Меншиков. Потом занялся гражданским устройством государства, особенно финансами. Доходы не составляли и 6 или 7 миллионов (?). Беер и другие (?), Щербатов. NB».

1725

«1 января Феофан говорил проповедь в присутствии Петра Великого.

1 же издан указ о снятии лишних караулов.

Король испанский Филипп V заключил торговый союз с императором австрийским Карлом VI и женил Дона Карлоса на. эрцгерцогине Марии-Терезии.

Георгий I был недоволен. Он подозревал тайные статьи в пользу претендента. Франция завидовала выгодам торговым Австрии.

Фридерик-Вильгельм неохотно платил Австрии люгдебургские пошлины. Отселе ганноверский договор, оборонительный.

Франция и Англия обязывались поддерживать права на Бергское наследство короля прусского.

Швеция, Дания и Голландия приступили к тому же союзу.

Австрия вступила в союз с Россиею. Петр начал переговоры с Пруссией…

Петр послал в Архангельск корабельному мастеру Баженову приказ строить три корабля груландских, 3 бота и 18 шлюпок.

Он назначил Беринга (капитана) для открытия пути в восточную Индию через Ледовитый океан. Петр получил известие от Матюшкина.

Шамкал, собрав 30 000 войска, осадил крепость Св. Креста. Генерал-майор Кропотов его разбил и землю его разорил. Петр Великий уничтожил звание шамхала (см. «Ежемесячные) сочин[ения]». 1760, II – 88 и проч.).

Петр (по свидетельству Катофора) на Иордане простудился и занемог горячкою.

Петр повелел сало, юфть, воск и проч. в чужие края сухим путем не возить.

Издан полицейский указ о продаже съестных припасов.

О размещении солдат, где есть пустые строения в городах.

Объяснен указ об утайке душ.

О сборах.

16 января Петр начал чувствовать предсмертные муки. Он кричал от рези.

Он близ своей спальни повелел поставить церковь походную.

22 исповедовался и причастился.

Все петербургские врачи собрались у государя. Они молчали; но все видели отчаянное состояние Петра. Он уже не имел силы кричать и только стонал…

При нем дежурили три-четыре сенатора.

25 сошлись во дворец весь сенат, весь генералитет, члены всех коллегий, все гвардейские и морские офицеры, весь синод и знатное духовенство.

Церкви были отворены: в них молились за здравие умирающего государя, народ толпился перед дворцом.

Екатерина то рыдала, то вздыхала, то падала в обморок; она не отходила от постели Петра и не шла спать, как только по его приказанию.

Петр царевен не пустил к себе.

26 утром Петр повелел освободить всех преступников, сосланных на каторгу (кроме 2-х первых пунктов и убийц), для здравия государя.

Тогда же дан им указ о рыбе и клее (казенные товары).

К вечеру ему стало хуже, его миропомазали.

27 дан указ о прощении не явившимся дворянам на смотр. Осужденных на смерть по Артикулу по делам Военной коллегии (кроме и проч.) простить – дабы молили они о здравии государевом.

Тогда-то Петр потребовал бумаги и перо и начертал несколько слов, неявственных, из коих разобрать было можно только сии: «Отдайте все»… перо выпало из рук его. Он велел призвать к себе цесаревну Анну, дабы ей продиктовать… Она вошла – но он уже не мог ничего говорить.

Архиереи псковский и тверской и архимандрит Чудова монастыря стали его увещевать. Петр оживился – показал знак, чтоб они его приподняли, и, возведши очи вверх, произнес засохлым языком и невнятным голосом: «Сие едино жажду мою утоляет; сие едино услаждает меня».

Увещевающий стал говорить ему о милосердии божием беспредельном. Петр повторил несколько раз: «Верую, и уповаю».

Увещевающий прочел над ним причастную молитву: «Верую, господи, и исповедую, яко ты еси» и прочее. Петр произнес: «Верую, господи, и исповедую; верую, господи: помози моему неверию» и сие все, что весьма дивно (сказано в рукописи свидетеля), с умилением, лице к веселию елико мог устроевая, говорил – по сем замолк…

Присутствующие начали с ним прощаться. Он приветствовал всех плохим взором; потом произнес с усилием «После»… Все вышли, повинуясь в последний раз его воле.

Он уже не сказал ничего. 15 часов мучился он, стонал, беспрестанно дергая правую свою руку – левая была уже в параличе. Увещевающий от него не отходил. Петр слушал его и несколько раз силился перекреститься.

Троицкий архимандрит предложил ему еще раз причаститься. Петр в знак согласия приподнял руку: его причастили опять. Петр казался в памяти до 4 часа ночи. Тогда начал он охладевать и не показывал уже признаков жизни. Тверской архиерей на ухо ему продолжал свои увещевания и молитвы об отходящих. Петр перестал стонать, дыхание остановилось; в 6 часов утра 28 января Петр умер на руках Екатерины. Екатерина провозглашена императрицей.

В тот же день обнародован манифест.

Полкам в Петербурге роздано жалованье, генерал-майор Дмитриев-Мамонов послан в Москву к сенатору графу Матвееву.

2 февраля напечатана присяга и разослана по всему государству.

Тело государя вскрыли и бальзамировали. Сняли с него гипсовую маску.

Тело положено в меньшую залу. 30 января народ допущен к его руке.

4 марта скончалась 6-тилетняя царевна Наталия Петровна. Гроб ее поставлен в той же зале.

8 марта возвещено народу погребение. Чрез два дня оное совершилось. (См. Голик[ова].)

15 декабря (1835 г.)»

Глава XXXVII

1836 г. «Современник» и последние дни Пушкина

Командировка Пушкина в Москву для занятия в главном архиве в марте 1836 г., возвращение его назад. – Стихотворение «Художнику». – «Современник». – Причина его издания; содержание первой книжки. – В начале апреля Пушкин в Михайловском. – Смерть матери, письмо к Погодину и Языкову из Михайловского. – Критические статьи Пушкина в первой книжке «Современника». – Пушкин ревностно собирает исторические записки и предания. – Отрывок из письма Дениса Давыдова о знакомстве с Валтер-Скоттом. – В мае Пушкин снова в Москве и тогда же возвращается назад. – Письмо к Нащокину с анекдотом о сыне. – Вторая книжка «Современника», как и первая, выходит в его отсутствие. – Лето 1836 года Пушкин на даче Каменного острова. – Он собирается посвятить всю деятельность журналу. – Последние стихотворения «Подражание итальянскому», «Молитва» и проч. – Первые строки неизданного стихотворения «Когда великое свершалось торжество…», последние строки пьесы «Когда за городом, задумчив, я брожу…», несколько других стихов: «По прихоти своей скитаться…». – Третий том «Современника» под редакцией самого Пушкина. – Переезд с Каменноостровской дачи в Петербург в октябре месяце. – Беспокойство духа. – Первые признаки неблагонамеренной и ложной молвы. – Раздражительность Пушкина, мысль уехать в Михайловское. – Последний лицейский праздник с товарищами и в ноябре появление четвертой книжки «Современника» с романом «Капитанская дочка».

В начале 1836 года (февраля 26) Пушкин, как объясняется в формулярном его списке, командирован в Московский Главный архив для занятий по делам службы. Занятия эти были – дополнительный сбор исторических материалов, несмотря на то, что он полагал его оконченным в прошлом году Мы увидим, что Александр Сергеевич и еще раз в течение этого года посетил Москву с тем же намерением, но оба раза пробыл в ней недолго. Из февральской поездки он возвратился в марте месяце назад в Петербург: 25 марта написано в Петербурге стихотворение «Художнику». Первый том «Современника», журнала, который должен был состоять всего из четырех томов и материалы для которого заготовил он прежде, уже печатался. Одобрение цензора на первом появившемся номере его имеет пометку: «31 марта 1836». Причины основания этого журнала или обозрения, как называл его Пушкин, должно прежде всего искать в противодействии тому насмешливому, парадоксальному взгляду на литературу нашу, который высказался в последних годах и, поддерживаемый с остроумием и замечательной диалектической ловкостью, имел сильное влияние, особенно на людей полуобразованных, из которых везде и состоит большинство читателей. Пушкин думал, вместе со многими из друзей своих, что, несмотря на безобразие многих отдельных явлений, литература наша в общности всегда была сильным орудием образованности, что легкое, постоянно шутливое обращение с ней лишено и основания, и цели, если не полагать цель в доставлении одной забавы праздному чтению. Как будто для показания важного значения литературы нашей, Пушкин в первом же томе своего обозрения поместил «Пир Петра Великого», «Скупой рыцарь», «Из А. Шенье», а в прозе – «Путешествие в Арзрум» и разбор сочинений Георгия Конисского! Не говорим уже о стихах Жуковского, о повести, статье и сценах Гоголя, о разборе парижского математического ежегодника кн. Козловского и «Хронике русского» А. Тургенева.

Еще книжка «Современника» не выходила из печати, как Пушкин уехал из Петербурга в Михайловское. Поводом к этой поездке в необычное весеннее время года была кончина матери его Надежды Осиповны. Он провожал тело ее до могилы, заготовленной ей рядом с родителями ее, Осипом Абрамовичем и Марьей Алексеевной (сконч. 1819) Ганнибалами, в Святогорском Успенском монастыре. 14 апреля Пушкин собрался опять в Петербург. В самый день отъезда своего из Михайловского он написал два письма: одно к М. П. Погодину, другое к Н. М. Языкову. Последнее особенно любопытно. Приводим их по порядку.

1) К М. П. Погодину.

«Пишу к вам из деревни, куда заехал вследствие печальных обстоятельств. Журнал мой вышел без меня, и, вероятно, вы его уж получили. Статья о ваших афоризмах писана не мною, и я не имел времени, ни духа ее порядочно рассмотреть. Не сердитесь на меня, если вы ею недовольны. Не войдете ли вы со мною в сношения литературные и торговые? В таком случае прошу вас объявить без обиняков ваши требования. Если увидите Н[адеждина], благодарите его от меня за «Телескоп». Пошлю ему «Современник». Сегодня еду в С.-Петербург, а в Москву буду в мае – порыться в архиве и свидеться с вами. 14 апреля. Михайловское».

2) К Н. М. Языкову.

«Отгадайте, откуда пишу к вам, мой любезный Николай Михайлович? Из той стороны, где ровно тому десять лет пировали мы втроем: вы, В[ульф] и я; где звучали ваши стихи и бокалы, где теперь вспоминаем мы вас и старину. Поклон вам от холмов Михайловского, от сеней Тригорского, от волн голубой Сороти, от Е[впраксии] Николаевны … у которой я в гостях. Поклон вам ото всего и от всех вам преданных сердцем и памятью. Алексей В[ульф] здесь же, по-прежнему милый, но уже перешагнувший за тридцатый год. Пребывание мое в Пскове не так шумно и весело ныне… но оно так живо мне вас напомнило, что я не мог не написать вам несколько слов в ожидании, что и вы откликнетесь. Вы получите мой «Современник»; желаю, чтобы он заслужил ваше одобрение. Из статей критических моя одна: о Конисском. Будьте моим сотрудником непременно. Ваши стихи – вода живая; наши – вода мертвая; мы ею окатили «Современника»: опрысните его вашими кипучими каплями. Послание к Давыдову – прелесть! Наш боец чернокудрявый окрасил было свою седину, замазав и свой белый локон, но после ваших стихов опять его вымыл – и прав. Прощайте, пишите мне, да и кстати уж, напишите и к Вяземскому ответ на его послание, напечатанное в «Новоселье» (помнится), и о котором вы и слова ему не молвили. Будьте здоровы и пишите, то есть: живи и жить давай другим. 14 Апреля. P. S. Пришлите мне, ради бога, стих об Алексее Бож[ием] человеке и еще какую-нибудь легенду – нужно».

Последнее слово «нужно» нам уже понятно… Направление Пушкина в эти года дает ему значение и смысл…

Но из критических статей Пушкина, помещенных в первом томе «Современника», не одна только о сочинениях Конисского, как он утверждает, принадлежит ему. В известиях о новых книгах есть, например, две заметки, уже несомненно составленные им, и две другие, которые, по некоторым внешним и внутренним признакам, могут быть отнесены на его счет, хотя положительных доказательств их принадлежности издателю мы не нашли в бумагах. Начинаем с заметок первого рода:

1) «Вастола, или Желания. Повесть в стихах, сочинение Виланда, издал А. Пушкин. С.-Пб., в тип. Д[епартамента] Внеш[ней] торг[овли], 1836, в 8, стр. 96».

В одном из наших журналов дано было почувствовать, что издатель «Вастолы» хотел присвоить себе чужое произведение, выставя свое имя на книге, им изданной. Обвинение несправедливое: печатать чужие произведения, с согласия или по просьбе автора, до сих пор никому не воспрещалось. Это называется издавать; слово ясно; по крайней мере, до сих пор другого не придумано.

В том же журнале сказано было, что ««Вастола» переведена каким-то бедным литератором, что А. С. П. только дал ему напрокат свое имя и что лучше бы сделал, дав ему из своего кармана тысячу рублей».

Переводчик Виландовой поэмы, гражданин и литератор заслуженный, почтенный отец семейства, не мог ожидать нападения столь жестокого. Он человек небогатый, но честный и благородный. Он мог поручить другому приятный труд издать свою поэму, но конечно бы не принял милостыни от кого бы то ни было.

После такового объяснения не можем решиться здесь наименовать настоящего переводчика. Жалеем, что искреннее желание ему услужить могло подать повод к намекам, столь оскорбительным».

Не видя никакой существенной надобности изъяснять теперь происшествие, о котором говорится в заметке, мы только прибавим, что право Пушкина издать поэму могло основываться и на том, что он пересмотрел ее и, вероятно, исправил в некоторых местах. Под заметкой его должна была стоять и подпись изд[ателя], выпущенная только от типографского недосмотра.

Второй отрывок касается нового издания «Вечеров на хуторе» Н. В. Гоголя.

2) «Вечера на хуторе близ Диканьки. Повести, изданные Пасичником Рудым Паньком. Издание второе. Две части, в 8 д[олю] л(иста), XIV, 203 и X, 233, в типогр. Д[епартамента] Внеш[ней] тор[говли].

Читатели наши, конечно, помнят впечатление, произведенное над нами появлением «Вечеров на хуторе». Все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим картинам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе лукавой. Как изумились мы русской книге, которая заставляла нас смеяться, мы, не смеявшиеся со времен Фонвизина! Мы так были благодарны молодому автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога, бессвязность и неправдоподобие некоторых рассказов, предоставя сии недостатки на поживу критики. Автор оправдал таковое снисхождение. Он с тех пор непрестанно развивался и совершенствовался. Он издал «Арабески», где находится его «Невский проспект», самое полное из его произведений. Вслед за тем явился «Миргород», где с жадностию все прочли и «Старосветских помещиков», эту шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слезы грусти и умиления, и «Тараса Бульбу», коего начало достойно Вальтер-Скотта. Г-н Гоголь идет еще вперед. Желаем и надеемся иметь часто случай говорить о нем в нашем журнале»[248].

Этот отзыв подтверждает все то, что говорили мы прежде о покровительстве, какое оказал Пушкин начинающему писателю, и о самих поводах к нему. Тут уже можно заметить мысль, высказанную впоследствии самим Гоголем по поводу только «Ревизора»: «Честное лицо в моей комедии – есть смех».

Переходим к заметке, которая может и не принадлежать Пушкину, но удивительно совпадает с его образом мыслей и с направлением вообще.

«Походные записки артиллериста, с 1812 по 1816 год, артиллерии полковника И. Р…». Москва, 1835–1836, в 8 д. четыре части. Стр. 296–348–354–375.

«Когда возвратились наши войска из славного путешествия в Париж, каждый офицер принес запас воспоминаний. Их рассказы все без исключения были занимательны, все наблюдаемо было свежими и любопытными чувствами новичка, даже постой русского офицера на немецкой квартире составлял уже роман. Доныне, если бывший в Париже офицер, уже ветеран, уже во фраке, уже с проседью на голове, станет рассказывать о прошедших походах, то около него собирается любопытный кружок. Но ни один из наших офицеров до сих пор не вздумал записать свои рассказы в той истине и простоте, в какой они изливаются изустно. То, что случилося с ними как с людьми частными, почитают они слишком неважным и очень ошибаются. Их простые рассказы иногда вносят такую черту в историю, какой нигде не дороешься. Возьмите, например, эту книгу: она не отличается блестящим слогом и замашками опытного писателя; но все в ней живо и везде слышен очевидец. Ее прочтут и те, которые читают только для развлечения, и те, которые из книг извлекают новое богатство для ума».

В последнее время Пушкин был одним из самых ревностных собирателей записок, преданий, изустных исторических рассказов. Он отыскивал их всюду, где только мог – с жаром и неутомимостию, которыми вообще отличались его предприятия. Он заводил переписку по первому слуху о существовании какого-либо документа в этом роде, какого-либо семейного сказания или откровенной повести из жизни действительного лица. Пусть вспомнят читатели наши участие, с которым он встретил записки Н. А. Дуровой, помещенные во 2-м томе «Современника» с объяснением от собственного лица. Оно сохранено нами в примечаниях к статьям, взятым из «Современника». Так точно по первому известию, что Д. В. Давыдов находится в близких сношениях с Вальтер-Скоттом, Пушкин просил его рассказать всю историю его знакомства с знаменитым шотландцем. Отрывок из ответа Д. В. Давыдова сохранился в бумагах Пушкина; он любопытен.

«… Мне писал племянник мой Владимир Петрович Давыдов, который учится в Эдинбурге, что он часто видится с Вальтер-Скоттом и часто бывает у него в деревне, что Вальтер-Скотт долго его обо мне расспрашивал и показывал ему портрет мой, находящийся у него в кабинете. Это польстило моему самолюбию, и я написал Вальтер-Скотту благодарное письмо, на которое он немедленно отвечал. Сверх того, он спустя несколько времени прислал мне свой портрет, с надписью «Вальтер-Скотт Денису Давыдову». Теперь я ему пишу благодарное письмо за портрет, а между тем, узнав, что он составляет себе кабинет разного оружия, на днях посылаю ему куртинский дротик, черкесский лук и стрелы и кинжал. Вот вся история моего знакомства с Вальтер-Скоттом».

Наконец, выписываем шутку Пушкина, в которую отчасти примешивается и чувство грусти. Что она принадлежит поэту, свидетельствует одно обстоятельство. При перечете имен старых деятелей в литературе пропущено его собственное имя.

«Мое новоселье. Альманах на 1836 год», В. Крыловского. С.-Пб. в типогр. издат[еля], 296 стр.

«Это Альманах! Какое странное чувство находит, когда глядим на него; кажется, как будто на крыше опустелого дома, где когда-то было весело и шумно, видим перед собою тощего мяукающего кота. Альманах! Когда-то Дельвиг издавал благоуханный свой Альманах! В нем цвели имена Жуковского, князя Вяземского, Баратынского, Языкова, Плетнева, Туманского, Козлова. Теперь все новое, никого не узнаешь: другие люди, другие лица. В оглавлении, приложенном к началу, стоят имена гг. Куруты, Варгасова, Крыловского, Грена; кроме того, написали еще стихи буква С, буква Ш., буква Щ. Читаем стихи – подобные стихи бывали и в прежнее время; по крайней мере в них все было ровнее, текучее, сочинители лепетали вслед за талантами. Грустно по старым временам!..»

В мае месяце А. С. Пушкин снова уехал в Москву, порыться в архивах, как он говорит в письме к М. П. Погодину, но вместе с тем, вероятно, и по собственным делам. В это время одно из них, кончившееся к полному его удовольствию, свидетельствует, что боязнь толков и пересудов света начинала уже сильно развиваться в нем. В мае же месяце вернулся он в Петербург и 27 числа написал то доброе, простосердечное письмо, которое, вместе с другими к П. В. Нащокину, уже напечатано было в «Москвитянине» (1851 г., № 23).

«Любезный П[авел] В[оинович], я приехал к себе на дачу 23 в полночь. Дай бог не сглазить, все идет хорошо. Теперь поговорим о деле. Я оставил у себя два порожних экземпляра «Современника». Один отдай князю Гагарину, а другой пошли от меня Б[елинскому] (тихонько от наблюдателей, NB), и вели сказать ему, что очень жалею, что с ним не успел увидеться. Во-вторых, я забыл взять с собою твои записки, перешли их, сделай милость, поскорее.

Путешествие мое было благополучно, хотя три раза чинил я коляску, но слава богу – на месте, т. е. на станции, и не долее 2-х часов en tout[249].