Тебя могло не быть

Анна Залманова

Тебя могло не быть

Вам не казалось, что в семье, где родились, вы чужой? Случайный или подкидыш. И приходится бороться за… За мамину любовь.

И пытаешься разобраться… Пазл не складывается. Что ж я делаю не так? И для чего здесь?

Так думает каждый, пока ничего не предвещает беды.

– Ма-а-а-а-ама. Ма-а-а-а-а-ама, – закричала мама сквозь сон.

 Когда я поднялась, ее кровать пустовала. Я вышла на кухню. Куда-то всматриваясь, мама стояла у окна. Взяв за руку, я потянула ее в спальню. Она присела на кровать, но не легла. Я долго сидела рядом, спрашивала, что случилось. Она молчала, словно не слышала. Только под утро, когда светало, она прилегла, и, обняв ее, я уснула на краешке кровати.

 Утром она рассказывала папе, что снился страшный сон. В нем она оступилась и провалилась в пропасть. Так весной 1977 года начались мамины бессонные ночи, и все стало непредсказуемым.

Односельчане работали на полях и огородах, а мама, раньше здоровая, красивая женщина, выглядела задумчивой и ко всему безразличной. Очень похудела, и одежда на ней обвисла. Меня пугали ее круги под глазами и запавшие щеки. Мама часто обнимала младшую сестру и, отворачиваясь, тихонько плакала. Можно было подумать, что обидел папа, но он уже давно приходил домой трезвым и не скандалил.

Такой же она была пять лет назад, когда папа решил оставить нас и уйти к другой женщине. Тогда ее рыдания заставляли плакать всех. Мы с братом ее жалели, обнимали и убеждали, что справимся без него. Вскоре тяжело заболела сестра, и мама надолго уехала с ней в больницу. Папа вернулся и остался с нами. Так семья не распалась. Сейчас же мама прятала слезы и нас сторонилась, а с папой тихонько о чем-то шепталась. Так продолжалось больше месяца.

Сестре недавно исполнилось семь лет. Она росла слабой и болезненной. С рождения мама не отпускала ее от себя, а после того, как попала в больницу, панически боялась любой простуды. Мы же с братом росли крепкими и самостоятельными. Благодаря упрямым характерам часто ссорились и ни в чем друг другу не уступали. Мама нагружала нас домашней работой, но это не мешало найти нам причину и время для драк.

Однажды, в воскресенье, мы с братом резвились на улице в гурьбе друзей. Часть мальчишек под его руководством спряталась под сиренью и, после недолгого обсуждения, помчалась в наш палисадник. Через минуту с забора все шестеро взбирались на огромную березу. Заметив это, я подалась к ним.

– А ну, уйди-и-и-и! Слазь! – приказал брат, как только увидел меня на нижней ветке.

– И не поду-у-умаю, – прокричала в ответ я, но поняла, что брат настроен воинственно. Я всегда играла с мальчишками. Вот и сейчас мне очень хотелось карабкаться за ними, но путь был прегражден.

– Сейчас сле-е-е-езу… Прибью, – он осторожно спускался.

– Не прибьёшь. Мама дома. Я все-е-е-е расскажу, – угрожающе повысила голос я. Мне понравилось рассматривать местность с высоты.

Брат толкал меня ногой, пытаясь заставить спуститься. Я упиралась. Держась за ветку, хватала его за штанину и дергала вниз в надежде, что он отстанет от меня. Он злился.

В какой-то момент его рука соскользнула, и он повис на суку, зацепившись рубашкой. Ткань недовольно заскрипела и разорвалась, а брат свалился на кучу хвороста под деревом.

Мне нужно было бежать. Брат стонал, но поднимался.

В доме я оказалась первой. Брат вскочил следом. Весь красный, в царапинах и в порванной одежде, он сжимал кулаки. Я села рядом с мамой.

– Не садись на этот стул. Здесь кукла, – сестра потеснила меня подальше.

– Хорошо, что вы пришли, – мама стояла у стола, не поднимая на нас глаз. Брат махал кулаком в мою сторону и сжимал зубы. – Мне нужно вам кое-что сказать… Я завтра еду в больницу.

 Мы с братом замерли. Он разжал кулаки и опустил руки. Мое тело наполнялось оцепенением. Так уже было, когда мама уезжала с сестрой. Я помнила то одиночество, холод и незащищенность. Мы с братом ждали их днями, выбегая к каждому прибывающему автобусу. И хотя папа готовил еду, помогал с уборкой по дому и покупал сладости, вечером мы засыпали в слезах. Мы очень скучали.

 На следующий день, собираясь, мама убеждала, что едет ненадолго, но сама выглядела грустной и растерянной. Отведя меня на кухню, подала кошелек.

– Здесь деньги. На них нужно будет купить школьную форму. Ты большая… Ты сможешь выбрать… Мы же всегда вместе все покупали, – эти слова меня напугали еще больше. До школы оставалось два месяца.

– Мам, а ты? – ко мне сильнее подступали страх, возмущение и чувство брошенности. Я не хотела соглашаться с мыслью, что мама не вернется к первому сентября.

– Это на всякий случай, – она опустила глаза, а затем потянула меня к себе, сильно прижала и заплакала. Я изо всех сил сдерживала слезы. По телу пробегала дрожь, и руки немели. Они сжимали кошелек. Вырвавшись из ее объятий, я убежала в спальню.

Папа суетился в соседней комнате, помогая складывать сумку. Сестра настаивала, что дома без мамы не останется. Она плакала, кричала и, вцепившись в мамину юбку, ходила следом. От этого мы с братом спрятались в другой комнате и расплакались, закрываясь подушками на своих диванах.

Вскоре пришла бабушка и, оторвав сестру от мамы, в истерике унесла ее к себе домой. Мы с братом пошли проводить маму до остановки.

Мама и папа шли впереди. Мы мельтешили следом. Папа нес небольшую сумку. По его подтянутой, стройной осанке можно было сказать, что это молодой, спортивный парень. Рядом шла худая, плохо одетая женщина – моя мама. Казалось, ее сутулые плечи несли невидимый груз. Светило солнце, мы с братом были легко одеты, а мама пряталась в длинном вязаном свитере. Ее костлявые, бледные кулачки выглядывали из-под широких рукавов. Тяжело дыша, она старалась идти быстро. Мы спешили, чтобы не опоздать на автобус.

– Мам, я буду писать письма, – сказала я, когда она обняла меня и снова расплакалась. Мне очень хотелось ее утешить. Брат прильнул к ней и долго не отпускал. Он плакал, крепко уткнувшись лицом в мамино плечо. Случайные прохожие останавливались, бросали в нашу сторону взгляды и перешептывались.

– Там нет адреса. Мы будем иногда заказывать переговоры. Маму позовут, – поспешно заговорил папа и потянул маму за руку. Автобус подъезжал. – Пойдем. Нужно ехать.

 Как только автобус тронулся, мы с братом умчались домой, спрятались друг от друга и снова расплакались. В тот день не выходили на улицу. Сестра осталась ночевать у бабушки. На маминой кровати, всхлипывая, уснул брат. Закрыв все окна и двери на защелки, я обняла кошку Василису и немного успокоилась. Я лежала в темноте, и случайные звуки меня не пугали, как это было раньше. Теперь меня пугали только тревожные мысли о том, что мама не вернется. Текли слезы, и вскоре мне пришлось перевернуть подушку. Я старалась вспомнить случаи, когда обижала маму. Чувствовала, что виновата, ведь наши драки с братом злили ее. Она могла нас успокоить только ремнем. Конечно, больше доставалось брату. Ему было тринадцать, старше меня на два года, а значит, и сильнее. Теперь я была готова терпеть все его понукания. Только бы мама вернулась. Впервые, неосознанно, я обратилась к Богу.

– Боженька, пусть она вернется! Пожалуйста! Боженька, не забирай ее у меня! – шептали губы.

В школах в то время запрещалось посещать церкви и отмечать религиозные праздники. Я, как староста класса, на Пасху должна была следить, чтобы на второй день никто не приносил крашеные яйца и куличи. Их приносили все и прятали в партах. Это походило на игру. Она могла нам обернуться школьным собранием. На нем таких ребят выводили на сцену и называли темными, недоразвитыми сектантами.

В ту ночь я чувствовала себя потерянной, заблудившейся в непроходимом лесу. Мне нужно было найти выход. Чтобы брат не услышал, ушла на кухню, за штору у печки. Там, в темноте, смогла плакать и молиться. Вспомнила один давний эпизод.

Это произошло за два года до маминой болезни. Воскресенье. Я одна в чисто убранной комнате. В руках пяльцы. Я вышиваю яркий букет цветов. Такое у нас домашнее задание по трудам. В комнату входит бабушка и замирает в возмущении.

– Ты что делаешь?

– Вышиваю! – я радостно сорвалась с места, чтобы показать свое рукоделие.

– Не смей сегодня шить. Большой праздник! – закричала она и меня оттолкнула.

Она всегда казалась молчаливой и злой. В тот день я еще больше в этом убедилась. Мне захотелось сказать, что она плохая. Но…

– А что вы мне сделаете? Я хочу и буду шить, – таким был мой ответ.

– Не смей! Сегодня нельзя. Бог накажет тебя! – она кричала.

– Бог? Нет никакого Бога. Нам в школе все рассказали, – наступала я с ухмылкой.

– Не сме-е-ей так говорить! – ее лицо стало красным.

– А что он мне сделает? – я рассмеялась. Ее лицо окрасилось в багряный цвет. Руки тряслись. – Вы, наверное, в школу не ходили. Вот и …

Она швырнула из сумки охапку изношенной детской одежды, которую забирала, чтобы пришить заплатки.

– Вот ваше дранье! Не-е-ехристи! – закричала бабушка и быстро пошла к выходу.

Хлопок закрывающейся двери прозвучал, как оглушительный взрыв. Как прямой удар молнии, он оставил подо мной выгоревшую яму. Я долго стояла и смотрела на раскиданное тряпье.

Сейчас я в темноте, словно в той яме, на пепелище. Вокруг меня, на многие километры, никого. Чувствую запах гари. От холода по телу пробегает дрожь. Я молюсь.

– Боженька, верни нам маму! Боженька, если ты есть… Если ты есть… Пусть она вернется! – я, сидя у печки, то умолкала, то плакала. Всю ночь. До рассвета.

Так моя жизнь перевернулась. Я замерла, чтобы присмотреться и понять, что произошло. Что-то главное сломалось, остановилось. Мне казалось, с меня сняли кожу и холод одиночества подступал со всех сторон. Что будет дальше?

В то время онкологическое заболевание в моей далекой белорусской деревне имело только одно название – рак. Это был третий случай на весь наш большой поселок. Первые два уже давно унесли жизни женщин. Но тогда я не знала, что эта болезнь сродни катастрофе. Катастрофа только надвигалась. Она вырвет меня из потока будничного однообразия, швырнет за невидимую дверь в клетку, где боль, страх и смерть будут смотреть мне в глаза. И только тогда я пойму, что та прошлая жизнь со всеми мелочами и недостатками – и есть счастье.

Соседи обходили наш дом стороной. Ребята, которые всегда собирались у нашего двора по вечерам, теперь резвились на другой улице. Мы с братом не понимали почему. А когда через неделю к нам пришли люди в белых халатах и попросили выйти из дома для дезинфекции его от рака, то и папины родственники исчезли надолго.

Папа приехал поникший и хмурый. Он сел на кухне за стол и облокотился на руки. Мы окружили его, чтобы узнать, как дела у мамы и когда она вернется. Он прятал усталое, осунувшееся лицо. Шло время. Я потянула сестру к себе, чтобы увести, но она подошла к папе и попыталась вскарабкаться к нему на руки. Он усадил ее на коленку и обнял. Второй рукой снова закрылся. В тот день ничего не сказал, просидев до глубокой ночи.

Никто из нас не обиделся. Неразговорчивый, простой деревенский мужчина, он всегда много работал на кирпичном заводе. К тому же родители недавно начали строить новый дом. Им приходилось рано утром уходить и возвращаться поздно. Папа часто оставался на две смены. Так они копили деньги на строительство.

Первую неделю папа оставался дома с нами, а затем вернулся к работе, как обычно. Поскольку домашнее хозяйство было большим, у каждого, кроме сестры, обязанности увеличились. Благодаря этому дни не казались такими длинными. Мы с братом стали дружными, помогали друг другу и никогда не ругались. Лишь изредка, когда он видел слезы в моих глазах, строго приказывал успокоиться. У меня не получалось. В ответ он бросал работу и убегал. Я знала, что тоже расплакался. Сестра везде ходила за мной и играла с куклой, которую купила мама перед отъездом. Так она когда-то ходила за мамой, и я понимала, что мне нужно вести себя как мама. Это не составляло особого труда, ведь с детства я носилась с ней.

Спустя месяц папа поехал в больницу и взял с собой сестру. Мы ждали их два дня. Надеялись, что с ними вернется мама, но этого не случилось. После первой операции ее не отпустили. Предстояло еще облучение и курс химиотерапии. Так сообщил папа по приезде. Как маленький воробушек, сестра еще больше стала жаться ко мне, словно пряталась от нависшей над ней опасности.

 Папа за это время осунулся, похудел и стал очень задумчивым. С нами не разговаривал, а когда приходила бабушка, его мама, он срывался на крик, злился на нее и уходил из дома. Мы не понимали, что происходит, только после таких вспышек гнева он возвращался под утро пьяным.

 Началась уборка урожая. Бабушка, всегда строгая, помогала нам, не позволяя отвлекаться. Тяжелый труд изматывал. Мы должны были выкопать и перенести в погреб горы картошки, выбрать и связать в венки лук, засолить огурцы и помидоры в бочки, то же сделать с яблоками, сорвать фасоль и очистить для просушки, сварить варенье, выбрать свеклу и морковь. Домашние дела и заготовки не заканчивались до зимы. Это будет осенью, а пока…

Август. Пришло время купить школьную форму. Папа и бабушка не стали этим заниматься. Я должна была справиться сама. Помню этот день, как вчера. Я взяла сестру за руку и повела в магазин. Наблюдая за нами, зеваки отходили подальше. Я привыкла к этому и уже научилась держаться отстраненно. Я знала, что люди боятся заразиться. В то время считали, что рак передается, как простуда.

Денег хватило только на покупки для сестры, но зато она была полностью готова к школе. Мы с братом решили, что наша одежда с прошлого года еще сгодится. Вот только зимняя обувь оказалась мне мала, но я очень ждала маму. Папиной зарплаты хватало только на хлеб и корм для скота, который нужно было закупать впрок.

Первое сентября. Теплый солнечный день. Я веду сестру в школу. Она в белом переднике, белых воротничках на школьном платье, белых колготках и черных туфельках, с большими белыми бантами. В руках – букет георгин. Брат давно убежал вперед. Я чувствую себя не ученицей пятого класса, а мамой – своей строгой, ответственной и заботливой мамой.

Самая маленькая по росту в своем классе, я вдруг стала большой и взрослой. В этот день мое детство исчезло, растворилось, словно его никогда не было. Я больше не была ребенком, но во мне бушевали две силы. Одна часть меня была занята чувством огромной ответственности, собранности и стремления выжить, она вытесняла вторую, которая плакала, теряя опору и защиту.

 Школа выстроилась на линейке. Я подвела сестру к первоклашкам и передала руку ее первому педагогу. В этот момент в глазах у той сверкнули слезы.

– Значит, мама не приехала? – тихо спросила она, склонившись. Я покачала головой.

Учительница осторожно прижала сестру к себе, но та ухватилась за меня.

– Не уходи!

– Я не уйду, – я посмотрела на людей, стоявших позади будущих учеников. Кивнула в их сторону. – Я буду там.

Устроившись в шеренгу взрослых теть, я не отводила глаз от сестры. Она успокоилась. Рядом кто-то начал шушукаться и всхлипывать, но я не разворачивалась. Знала, что могу заплакать, но жалеть себя нельзя, и моих слез никто не должен был видеть. И только тогда, когда пригласили первоклашек выйти на площадь, в центр линейки, я шмыгнула к своим. Там меня ждала моя подружка. Она потеснила стоявших рядом. Мы обнялись, и я почувствовала, что этого мне очень не хватало. Кто-то потянул подружку от меня. Это была ее мама. Она что-то долго и строго говорила ей в сторонке. Подружка вернулась расстроенной, но незаметно протянула руку, и мы сцепились мизинчиками. Обе улыбнулись. Школьные будни полетели.

 Вскоре пришло письмо от мамы, в котором она сообщала, что ей сделали вторую операцию, но домой не отпустят. Она объясняла почему, но это было непонятно и неважно. Я очень скучала по ней.

 Мы стали мало разговаривать с братом. Наши глаза всегда были красными, а лица опухшими. Встречаясь взглядом, мы расходились подальше друг от друга, чтобы не расплакаться. Сестра постоянно ныла, что очень скучает, особенно когда видела, как за малышами в школу приходят их мамы. Учительница обнимала ее и обещала, что ее мама скоро вернется. Сестра, раньше своенравная и требовательная, стала тихой и пугливой. Она часто забиралась под стол, чтобы спрятаться за длинной скатертью, и тихонько плакала. Я оставляла все дела и, взяв одеяло и подушки, ползла к ней. Там мы строили новый домик.

– А знаешь? – я осторожно отвлекала ее. – Когда приедет мама, мы отправимся в путешествие к тете Тоне. Там живет наш дедушка и две сестрички. Дедушка смастерил новую лодку. Голубую. Мы поплывем на ней по озеру, что рядом с их домом. Там живут белые лебеди. Ты ведь никогда не видела этих птиц?! Они будут кружить вокруг нас, а мы – кормить их хлебушком. Будут подплывать и брать его с ладошки… Вокруг озера много цветов. А под длинными веточками густых ив есть сказочные домики. Лебеди в них прячутся по ночам … А потом мы поедем на море. Мы ведь никогда не были на море! Мама говорила, что оно огромное. Бо-о-ольше озера!

 Сестра успокаивалась, каждый раз требуя продолжения. Хотя я старалась изменить и продолжить рассказ, про море не могла придумать ничего. Я обещала, что дальше расскажет мама.

Папа часто задерживался на работе и вскоре перестал приходить ночевать. Страх усилился, когда мы с братом решили, что он тоже заболел. Мы рассказали бабушке, но она убеждала, что с ним ничего не случилось.

– Так где же он? – требовательно спросил брат. – Нам тяжело самим кормить хозяйство и успевать в школу.

– Не знаю. Идите, ищите, – оборвала бабушка. – Выдержите. Ему тоже с вами тяжело.

Мы не могли его искать: было много забот. Утром топили печь, кормили домашнюю живность, стирали, мыли, убирали и готовились к урокам. С такими переменами пришлось смириться, хотя не могли догадаться, чем это может закончиться. Знали: главное – чтобы мама вернулась.

Я поднималась в пять часов утра, растапливала печь, варила картошку в больших чугунах для свиней и домашней птицы, готовила завтрак. Брат справлялся в сарае: доил корову, кормил животных и убегал в школу. Завтракала только сестра. Я не могла вести ее в школу голодной, а нам с братом не хватало времени на это.

 На пороге школы меня встречала подружка, и часто мы бежали к умывальникам. Она помогала мне оттереть сажу с лица, шеи и рук.

В школе очень вкусно готовили обеды. Может, мне тогда так казалось? Они стоили недорого, но платить было нечем. Дежурный, помечая в тетрадке, каждый день собирал деньги перед обедом, и все шли в столовую. Там уже были накрыты столы.

 Первую неделю я оставалась в классе, когда все уходили кушать. По школе разносились ароматы горохового супа или щей, которые мне нравились. Запахи жареной рыбы или рыбных котлет заставляли сглатывать слюнки. К концу дня болел желудок и голова, но к тому времени я уже научилась терпеть голод.

– Вот три копейки, – однажды в пустой класс вошел брат и раскрыл ладонь. – Это на стакан чая и кусок хлеба. Иди поешь.

– Ты где их взял? – насторожилась я, но монета уже была у меня в руке. Я испугалась. А вдруг брат где-нибудь украл?

– Не важно, – он быстро вышел из класса.

Я помню, как повар поглядывала на свою коллегу, когда наливала мне чай. Испуг на ее лице сменился удивлением. А когда я отвела взгляд в сторону, она ушла. Кусочек хлеба я взяла сама из огромной кучи на подносе. Зал был пуст. Я присела за ближайший столик и отвернулась от входа и поваров. Ржаной, кисловатый хлеб был черствым, но я съела его весь и запила теплым сладким чаем. Чувство голода ушло, но желудок продолжал болеть.

На следующей неделе моя учительница сказала, что я должна обедать вместе со всеми. Я отказывалась, зная, что брат и сестра голодные, и не могла кушать без них.

– Обедать будете все, – словно догадавшись, добавила она. – Не волнуйся. Мама вернется и оплатит.

С того дня в столовой ко мне подходил брат и контролировал, чтобы я доедала все. Это он делал и с сестрой. Та часто отказывалась, и учительница садилась с ней рядом и кормила.

Пройдут годы, но я так и не узнаю, кто же платил за нас.

После школы мы с братом занимались хозяйством. Наша корова Крошка отелилась бычком. Работы добавилось, но и с этим мы справлялись. Брат кормил его и очень привязался.

Однажды, вернувшись домой, я услышала громкое мяуканье из-под печки. Там кошка облизывала свое потомство. В этот вечер мы долго не спали, носились со слепыми котятами. Зная, что оставлять их на виду у бабушки опасно, мы судорожно искали место, чтобы спрятать. Спрятали, но все было зря. На следующий день котята исчезли. Бабушка утопила их. Она и раньше так делала. И хотя мы всегда очень плакали, наши слезы ее не трогали. В этот раз я плакала дольше, чем обычно. Сестре сказали, что Василиса перенесла их на сеновал, чтобы никто не забрал.