Ольга – княжна Плесковская

– Благодарствую, князь, – воевода сдержанно склонил голову. – Но коли было первое условие, знать, есть и второе?

– Разумеется, – князь вернулся к столу и напряженным, давящим взглядом уставился на воеводу. – Мне, Яромир, нужно твоё содействие в Новгороде. Хочу я там сестрицы моей, Предславы, сына посадить на княжеский стол.

– Это тёзка твой, Игорь-младший? – Воевода прищурился. – Тот, что со Свенельдом Изборск навещал?

– Он самый. – Князь сел на лавку, протянул руку к шахматной доске, двинул по ней пешца27 и тут же сделал ответный ход со стороны противника. – У тебя в Новгороде вроде сынок в среде купеческой? И у меня там один родич, сводной сестры сын, из бояр. Знаешь, поди?

– Слыхал.

– Пусть с твоим сыном действуют совместно, нужным людям прикуп обещают, серебра дадут. Только чтобы вече новгородское к следующей весне сестрича28 князем назвало. И те сотни людские, что ты мне обещал, пока к Новгороду поближе направь – укрепить дружину Игоря, – князь отдавал указания, передвигая фигурки и за себя, и за соперника.

– Непростое дело, – Яромир вздохнул. – Хьярвард будет противиться. Ты, князь, хотя бы прикуп обозначь для нужных людей. Что обещать помощникам?

– Всем купцам, кто за Игоря встанут, – три года безмытной торговли в Киеве и свободный проезд через все мои земли. От дани освобожу Новгород на год. Что ещё? – Игорь искривил рот. Задумался. Непонятно над чем: над посулами ли сторонникам или очередным ходом.

– Боярам, выкупившим землю у Хьярварда, обещай сохранить имение, – подсказал воевода.

– Обещаю, – князь кивнул и двинул по доске витязя29.– Как только Игорь на новгородский стол сядет, помощники получат грамоты с моей печатью. А наших сторонников награжу ещё и прибавкой, коли среди них имеется спрос на землю.

– Имеется, князь. Годлаву моему, коли княжение устроится, дозволь сельцо или городок, себе выбрать близ Новгорода, и назваться там твоим наместником.

– Мне, воевода, Новгород нужен. Коли выгорит дело, пусть выбирает, что душе угодно, если, конечно, тамошний наместник – не из тех бояр, что сестрича поддержат, – Игорь вновь сделал ход витязем и отставил в сторону поверженного всадника.

На некоторое время в светёлке воцарилось молчание. Князь продолжал играть в шахматы, воевода напряжённо думал о том, как ему выполнить поручение.

– Здесь у нас на севере ещё ведь одна сила имеется, князь. Ладога, – озвучил своё беспокойство Яромир. – Надобно, чтобы тамошний наместник Аудин не вздумал Хьярварда новгородского поддержать.

– Ладожский воевода вроде невесте моей родной дядька-стрый? – Игорь бросил быстрый взгляд на Яромира и вновь перевёл внимание на доску.

– Одно название, князь, – плесковский посадник с небрежением махнул рукой. – Сигфрид-воевода в сём родстве лишь собственной выгоды ищет. Норовил Аудинова младшенького к Олёне присватать. Но я отказал: не хочу родниться с этими хитрыми свеями30.

– Аудин ведь собирает дань с Ингрии, волости моей матери. До Киева однако доходят крохи от того добра. И я о том знаю, но на большее не притязаю. Пока, – Игорь многозначительно помолчал. – Это я тебе говорю, по-свойски, по-родственному. Аудину, разумеется, знать о том не надобно. Пусть думает, что для него всё останется по-прежнему, коли он в дела новгородские лезть не станет. Для острастки Ладоги отправлю туда Свенельда с дружиной.

– Доверяешь, ты этому варягу… – пробормотал Яромир. – Я-то о нём мало что прежде слыхал. Он, конечно, шустёр и в ратных забавах умел. Но справится ли с Аудином? Молод уж очень…

– Справится, – уверенно постановил князь.

– Я своего человека всё же со Свенельдом снаряжу, – настоял воевода и, дождавшись кивка, Игоря продолжил: – Раз такое дело затеялось… Я и для себя попрошу, князь. Отец мой, как известно, князем в Плескове был, а твой отец раскняжил его в наместники. Дело прошлое, обоюдно уряжено. Я не в обиде. Но равно, чтобы недомолвок меж нами не было… Назови сына моего князем Изборским, а меня Плесковским и дозволь нам княжескую власть по наследству передавать. Ведь никто лучше меня и сыновей земли этой не знает. И с Киевом мы всегда ладили, а уж коли семейными узами свяжемся, то более верных подданных тебе вряд ли сыскать во всех своих землях. Да и в жёны брать княжну Плесковскую всё же почётнее, нежели дочку простого воеводы и посадника.

– Вижу, купец ты, Яромир, ничуть не хуже, чем воевода, – усмехнулся Игорь. Он расправил плечи, сцепил пальцы рук перед собой и оторвал взгляд от шахматной доски. – Даже и не знаю, кто больше от нашего союза с твоей дочкой выгадывает – я или ты? – Игорь помолчал, испытующе глядя на Яромира. – Ладно, получите вы свои звания – и ты, и твой сын в Изборске, и право наследования Плесковской и Изборской волости, но до первого колена, не далее. Там поглядим, жизнь рассудит. Я от тебя сразу за данями пойду, к кривичам и севере. В Северской земле своих людей оставлю, на сторожевой заставе в Стародубе – гонцов от тебя ждать. Ты уж, Яромир, до ледохода управься. Несподручно сватам будет по Ловати вверх на ладьях идти, лучше – санями. А там уж как реки вскроются, можете в Киев отправляться. К червеню, думаю, поспеете.

– Ты, князь, только нам человека надёжного пришли, чтобы уверен я был, что решение твоё не изменилось.

– Ты кем же, воевода, меня считаешь? – нахмурился князь. – Я тебе слово княжеское дал, мало тебе?

– Не серчай, князь, не сомневаюсь я в твёрдости слова твоего, но мало ли как обстоятельства сложатся, события какие произойдут непредвиденные. Потому и прошу тебя человека прислать неслучайного, чтобы точно знать – от тебя, и уговор наш дозволь при двух надёжных людях с твоей и моей стороны засвидетельствовать.

– Точно, купец, – всё ещё недовольно, но уже спокойнее проворчал князь. – Асмуда тебе достаточно будет?

– Благодарю, князь, более чем достаточно.

– Что ж, коли всё обсудили – тогда в путь.

– С Олёной попрощаться не хочешь?

– Давай, зови невестушку мою, – согласился князь. Он посмотрел на шахматную доску и вдруг рассмеялся.

Яромир приоткрыл дверь, кликнул челядинку, велел привести Ольгу. Та явилась тихая, поникшая, опущенные глаза скрывали ныне не очередное озорство, а самую настоящую печаль.

– Ну, дочка, сговорил я тебя с князем Киевским, Игорем Рюриковичем. Весной отправимся в Киев, свадьбу играть, – улыбаясь, произнёс воевода.

– Что же ты, девица, печальна ныне и слов подходящих вымолвить не смеешь? – вкрадчиво спросил князь, а у самого в глазах неприкрытое удовольствие – всё же его взяла. – Аль не рада моей невестой сделаться?

– Полно, князь, – ответил вместо Ольги Яромир. – Не знаешь разве, как девицы сперва печалятся, а уж после ждут-не дождутся дня, когда венец кикой сменится.

– Рада я, князь, – тихо отозвалась Ольга. – Прав ты, подходящих слов сыскать не могу, чтобы радость свою изъявить.

– Вот и славно. – Игорь криво улыбнулся. – Что ж, дай поцелую тебя, тестюшка мой будущий, – он поднялся из-за стола, шагнул к Яромиру, трёхкратно расцеловался с воеводой и перевёл взгляд на побледневшую Ольгу. – А тебя, невестушка, целовать ныне не стану, – пристально глядя Ольге в глаза, молвил князь. – Я уж на свадьбе и поцелую тебя жарко, и приласкаю. – Он рассмеялся. – Ты идёшь, воевода? – оборвав смех, спросил Игорь, и, не дожидаясь ответа, направился к двери.

– Сейчас, князь, с дочкой лишь перемолвлюсь, – бросил воевода князю в спину.

Когда шаги князя на лестнице стихли, Яромир тут же стёр улыбку с лица и обеспокоенно поглядел на Ольгу:

– Ты уж прости, доченька, что я тебя едва ли не неразумной девицею назвал. Надо так, – присаживаясь на лавку, серьёзно сказал воевода. Жестом он велел Ольге сесть рядом. – Вижу, ты не шибко радуешься своему жениху. И оно понятно. Князь не молод, не так уж собой хорош. Да то и не главное. Духом не крепок князь, нравом переменчив. Но ведь он – князь, дочка. И ты княгиней будешь зваться, сколько б жён князь после тебя не взял, сколько б девок в ложницу не водил. Главное, в Киеве укрепиться, не сломиться духом вдали от отчего дома. Ну, да ты сможешь, дочка, и людей я тебе дам, чтобы свои тебя окружали, и научу, что делать, благо времени у нас в запасе достаточно.

– Не о чем волноваться, батюшка, всё я понимаю. И слова супротив не молвила, – скромно сказала Ольга. – Просто неожиданно вышло.

– Понимаешь, как же. А у самой глаза на мокром месте, – воевода поднялся и принялся взволнованно расхаживать по горнице. – Небось, от Желана Гораздовича сватов ждала?

– Думаешь, батюшка, не прислал бы? – поспешно спросила Ольга, вскинув глаза.

– Не сомневаюсь, что прислал бы. А может, ещё и пришлёт, коли о предложении князя не проведает, – хмуро ответил воевода. – Любому купцу да боярину за счастье с нами породниться, такую красавицу да умницу, из хорошего рода и уважаемой семьи к себе в дом взять. А вот князю не любому, понимаешь? И говорить тут не о чем, лучше княгиней сделаться, чем пару годков с пригожим парнем, что твой Желан, полюбиться и никем остаться, всего лишь женой ему зваться. Ну, да ты не горюй шибко, дочка. – Воевода вдруг смягчил голос и вновь присел на лавку. – Не скоро ещё в Киев поедешь, повторюсь – время есть, свыкнешься. А может, и вовсе князь передумает, не пришлёт сватов, да и уроки он мне задал непростые, что разрешить надобно, прежде чем тестем княжеским стать. Вот так вот.

Яромир хорошо знал свою названую дочь. Стоило Ольге едва лишь прослышать о том, что князь может передумать, как она тотчас встрепенулась, и печаль её сменилась волнением о том, что она потеряет, чего уж лукавить, заманчивую возможность – стать княгиней и увидеть Киев и множество других земель.

– Дозволь, батюшка, мне к воротам выйти, князя с дружиной проводить? – деловито предложила она.

– Нет уж, стрекоза, – промолвил воевода, скрывая усмешку. – Сиди дома, никуда не ходи. Калитку я велю запереть, а десяток гридней будут блюсти двор, как и давеча. Князь одно речёт, а на уме у самого что, одному Перуну ведомо. Ну всё, дочка, – воевода поднялся, поцеловал Ольгу в макушку. – Пора мне. Думаю, что в Плесков лишь зимой смогу тебя забрать – дел много. А ты не скучай. Голову мыслями занимай поменьше, а вот руки делом – побольше. Приданое себе готовь. Поняла?

Ольга кивнула, и Яромир, ободряюще улыбнувшись напоследок, покинул светёлку. Проводив отца взглядом, Ольга растерянно скользнула глазами по столу и вдруг заметила, что фигурки на шахматной доске находились в беспорядке. Часть из них и вовсе была отставлена в сторону. Неужто отец с князем играли? Яромир редко тешился сей забавой – не был любителем. Ольга вгляделась в расположение шахматных войск на доске. Кто бы ни играл за её дружину, он был однозначно побеждён…

7. Чудище озёрное

После отъезда князя погода испортилась, на смену задержавшемуся в этом году теплу пришли сулящие близкие холода привычные осенние промозглость и сырость, ночами уже случались заморозки.

По традиции вся вторая половина месяца вересеня и месяц листопад посвящались обработке льна. Лён в Плесковской, а впрочем, и в Новгородской землях, был вторым по значимости возделываемым человеческими руками растением после жита. Изо льна варили кашу и делали целебное масло. А ткань, самое ценное производное льна, уважительно звалась северной паволокой. Льняные изделия и нетканый лён составляли большую часть подати, собираемой в этих краях дружинами князей или воевод и попадавшей затем в обмен на звонкое серебро в руки купцов, которые везли его на продажу к свеям, на берега Варяжского моря и даже дальше на заход.

Сил и времени на взращивание и тяжание льна требовалось немало: после уборки лён мочили, расстилали, сушили, мяли, трепали, чесали, дёргали, теребили, расшиньгивали, скатывали пушистое волокно в кудели. А затем ткали долгими зимними вечерами, собираясь ватажками на весёлые супрядки. И чего только не выходило из-под рук умелых прях и швей – и всякие ткани для дома – скатерти, рушники, занавески, простыни; и одежда – мужские рубахи, сорочицы, как узорчатые так и гладкие, крашенные в разные цвета, младенческие пелёнки. Мореходы особо жаловали льняные паруса, рыбаки – неводы и сети. Льняные шатры раскидывали в походах и славянские, и иноземные князья. Вот почему и не жалели сельчане ни сил, ни времени, посвящая эти осенние дни превращению желтеющих стеблей в тонкое мягкое волокно.

В один из таких дней вся женская половина Выбут собралась в риге – просторном, крытом, расположенном в самом солнечном месте села строении, где сушили и временно хранили зерно и лён – и на мялицах и бросалицах мяли льняную тресту, отделяя древесину от волокон. В числе тех работниц были жёны и девы Томилиного семейства.

Томила, забрав с собой Любима, отправился заниматься мужской заботой – закладкой подсек для будущих посевов того же льна, который не любил расти двукратно на одном и том же месте. Закладка заключалась в расчистке земельного участка от леса – лес валили, сучья разбрасывали на будущей пашне, чтобы затем поджечь. Попутно часть срубленных веток и деревьев шла на заготовку дров – впереди сельчан ждали только холода.

Кроме Ольги в опустевшей избе осталась лишь одна челядинка. Ей надлежало приготовить снеди, прибраться, присмотреть за скотиной. И Ольга по собственной воле взялась помочь со стряпнёй. Заниматься хозяйственной работой её, конечно, никто никогда не принуждал. Но Ольге скучно было целый день сидеть за рукоделием, да и готовить она любила.

Ольга нарезала овощи и коренья, заправила ими щи, добавив душистых трав, сварила гречневую кашу на сале, а когда подошло тесто, поставила печься два каравая. Вместе с челядинкой они ещё и пирогов наделали из оставшегося теста. После недолгого отдыха и поспешного перекуса, челядинка принялась подметать избу, а Ольга, захватив рукоделие, поднялась в Яромирову светлицу. Было уже довольно холодно, но она распахнула окно и уселась около него, накинув на плечи меховой полушубок. Некоторое время она честно пыталась заниматься рукоделием – вышивала для жениха рубашку. Но вскоре пяльцы были заброшены, и Ольга, вопреки батюшкиному наставлению, погрузилась в раздумья. Мысли то возвращались к недавним событиям, то уносились в воображаемые грядущие, а тут ещё и невольно подслушанный разговор между Томилой и Голубой, от него мысли и вовсе тяжкими камнями ложились на душу.

А дело было так. Спускаясь поутру в горницу вместе с сестрицей Лелей, Ольга вдруг разобрала своё имя, упомянутое в разговоре тиуна с женой. Она жестом велела Леле остановиться и молчать. Сёстры присели на ступеньки и принялись слушать.

– Всё же не пойму, ну на что князю наша Олёнка сдалась, – рассуждала Голуба. – Что уж такого дивного в нашей девице князь разглядел? Других невест, что ли, не сыскалось к тому Киеву поближе?

– Много ты понимаешь, одни бабьи кручёнки на уме, а тут дела ратные и земельные, – хмуро ответил Томила.

– Да всё я понимаю, – отмахнулась Голуба. – И про заботы князевы разумею. И не к тому молвлю, что Олёна наша для князя плоха. Девка она красная. Да только у князя девок красных полон терем, и полюбовница такой невиданной красы, что глаз отвесть невозможно. Жалко мне Олёну. Лучше бы Яромир жениха бы ей и помоложе нашёл, и поближе, и чтоб любил её, а не токмо ради ратных дел. Детишек бы нарожали. А то князь уж немолод, детки-то у него лишь от первой жены, той, что померла, а от полюбовниц-то нет. Не дают ему, видать, больше боги наследников. Вот и будет Олёнка в том Киеве одна одинёшенька как перст, ни батюшки рядом, ни мужа любимого, ни деток.

– Ну чего ты выдумываешь, заняться, что ли, нечем? И откуда токмо знаешь-то всё?

– Как откуда? Первушка-то почитай цельную седмицу с княжьими гриднями бок о бок, вот и наслушался, Малинке рассказал, а она, знамо, мне.

– Вы бы с Малинкой лучше подумали про то, что Яромир Олёну одну в Киеве не оставит. А вот кого вместе с ней отправит – то вопрос.

– Думаешь, нас? – Голуба всплеснула руками и в испуге прикрыла ладонью рот.

– Думаю, – протянул Томила. – Не думаю, а уверен.

– Да как же мы весь нашу покинем? – всхлипнула Голуба. – Места наши родимые, под небесами, откуда батюшка с матушкой за нами присматривают, избу нашу, где наши детки родились и выросли?

– Ну, будет тебе, – успокаивающе произнёс Томила. – Небеса везде одни, не потеряемся. И жить везде можно – проживём. Ты подумай, детки-то твои княгини родичами сделаются, а может, купцами-боярами станут.

– Да не надобно всё это. Мне и здесь хорошо, – отмахнулась Голуба. – Сколько лет жили – горя не ведали и вот ведь. Принесла же князя энтого нелёгкая. А может, передумает князь на Олёнке-то жениться? А?

Томила в ответ лишь неопределённо пожал плечами.

Ольга и сама не поняла, почему болтовня эта, по сути пустопорожняя, так растревожила душу. Может, пожалела Голубу? Нет. Ольга точно знала, что если и сорвет Яромир тиуново семейство с насиженного тёплого места, которым, кстати сказать, сам же в своё время Томилу и облагодетельствовал, то уж голодать и бедствовать их не оставит. То, что князь не молод, она и сама видела. Насчёт детишек – Голуба достоверно ведать не могла. Велика беда, от какой-то там полюбовницы потомства у князя не народилось, дети-то у Игоря имелись. А то, что девок у князя полон терем – эка невидаль. Братцы-то Ольгины пригожих девок тоже не пропускали, а у Яромира на каждой заставе подруга имелась сердечная, вроде Липушки, да и в Плескове были. Вот только ночевать к себе в терем воевода никого не водил, хранил память покойной жены.

Да уж, сравнивать батюшку с князем, всё равно, что орла с… петухом. Ольга хихикнула. Нечего сказать – приласкала женишка. Смех смехом, а жить-то с князем как она станет? Стоит лишь представить тот его взгляд масляный, каким он её под ракитами дарил, и слова его лицемерно-сладкие припомнить, вот тут-то сразу и становилось тошно и муторно. Невольно в памяти всплывала другая встреча и голос иной. Всё же Ольга покривила душой, когда сказала князю, что ни с одним пригожим парнем рука об руку не гуляла, клятв не молвила, вернее, она и не молвила, она лишь слушала.

Ольга взволнованно вскочила, закрыла окно, скинула полушубок и метнулась вниз по лестнице в горницу. На столе, закрытые рушниками, стояли караваи и пироги. Ольга отрезала от одного каравая знатную горбушку, собрала пирогов. Всё это сложила в узелок. Затем достала из поставцов мисочки, небольшие льняные мешочки, захватила нож и торопливо спустилась в погреб.

Да уж, Голубе было о чём печалиться. Хорошо жилось тиуновой семье под покровительством Яромира. И чего только не было в его погребе. Стояли рядами кадки с недавно сквашенной капустой, грибами, солёной сельдью, мочёной брусникой и морошкой, яблоками в квасу, свежей клюквой, глиняные горшочки с варенными в меду ягодами – черникой, малиной, голубикой, – деревянные короба с овощами – свежей капустой, репой, редькой, луком, пересыпанной песком морковью, – пузатые бочки, до краёв наполненные мёдом; мешками хранились гречка, горох, мука, соль, влажно отсвечивали жемчужными боками сыры, с потолочных перекрытий свисали копчёные окорока, сушёная рыба, грибы и пряные травы. Имелся в погребе ещё и выложенный со всех сторон камнем закуток – где хранилось общинное зерно на тот случай, если, не приведи Велес, произойдет пожар в избе кого-то из сельчан или вдруг выдастся тощая година.

Далеко не всё то ягодное, грибное, овощное, рыбное, мясное изобилие было выращено, собрано и добыто руками Томилиных домочадцев. Ведь кроме вопросов о сборе и разделе урожая, починки общинных строений и решения всяческих внутренних прений, в обязанности выбутского тиуна входило и обеспечение съестными припасами местной дружины. Снеди для гридней Томила выменивал на зерно, выделенное для этих целей Яромиром, или покупал за серебро, для того же выданное ему воеводой. И в ходе сих обменов и закупок и получалось, что часть припасов оседала в погребе тиуна. Воевода, конечно, догадывался об этом, но смотрел на всё, что называется, сквозь пальцы, в общем и целом Томила как тиун вполне устраивал его, да и был почитай воеводе через Лелю родственником. А уж как всё это устраивало Томилу и его семейство – и говорить не о чем – Голубино расстройство было вполне понятно.

Ольга отложила в мисочку квашеной капусты, льняные мешочки наполнила мукой, солью, гречкой, отрезала кусочек сыра, отнесла всё это наверх в горницу, а затем, немного подумав, вновь спустилась в погреб с небольшим кувшином, который с помощью черпака наполнила мёдом.

Вернувшись в горницу, все снеди Ольга сложила в суму, добавив ещё и полдесятка собранных с утра челядинкой яиц. Получилось довольно увесисто. Ну да ничего, идти Ольга собиралась недалече. Она шустро сбегала в свою светлицу, потеплее оделась, нашла челядинку и предупредила, куда направляется и что, вернее всего, там и заночует. А после, забрав поклажу, покинула избу и отправилась к той, кого считала своей тёткой, знахарке и ведунье с необычным для слуха местных жителей именем Дагмара.

В тот чёрный день, когда погибли Ольгин отец, бабка и дядька, Дагмара была вместе с ними на струге. Ей удалось укрыться самой и увести с собой непраздную Вельду – Дагмара умела ворожить, смогла и тогда отвести врагам глаза. А после, когда Вельда сама не своя от горя слегла в горячке, Дагмара не отходила от неё ни на шаг – лечила, ухаживала. И когда пришла Вельде пора рожать, Дагмара принимала дитя. Так что, можно сказать, была Ольга обязана ей самим своим рождением.

Дагмара вместе Вельдой осталась в Выбутах – лечила хвори и недуги сельчан травами и заговорами. Но вот саму Вельду спасти не сумела. После смерти Вельды, когда Яромир забрал Ольгу, а Голуба стала Лелиной кормилицей, Дагмара покинула село. Куда она направилась и где провела много дней и ночей – никто того не ведал. Сельчане уж было решили, что погибла ведунья, ушла в Ирий вслед за Вельдой. Но несколько месяцев спустя Дагмара вернулась, и была она совсем седой. Селиться в Выбутах не стала, Томила вместе с выбутскими мужиками подсобил ей выстроить избу недалеко от села. Жилище своё ведунья уж больше не покидала надолго, отлучалась лишь для сбора целебных трав и ягод в особых, одной только ей известных в лесу местах.

Ольга с детства частенько бегала к Дагмаре в избу, жила у неё, помогала собирать травы, готовить отвары и настои, ведала ей свои девичьи переживания и тайны и получала мудрые советы. А больше поделиться сокровенным Ольге было не с кем. Жена воеводы умерла вскоре после Ольгиного рождения, Голуба была уж слишком проста, да и не переставала ревновать Томилу к Вельде, а Ольга росла матушкиным отражением, сестрица Леля – ещё слишком мала, а подруг у Ольги отродясь не водилось. Да и с кем могла бы дружить названая дочь воеводы, красавица и умница, не имевшая в своём окружении достойной себе ровни.

Ольга вспомнила, как приходила к Дагмаре в середине нынешнего лета, после возвращения из Новгорода, как рассказывала ей о Желане и о том, что, верно, скоро назваться ей его невестою.

В начале месяца червеня Яромир поехал в Новгород. Он намеревался переговорить с посадником Хьярвардом по поводу пограничных земель, урядить кое-какие дела с волоками на реке Луга. Яромир взял Ольгу с собой. Годлав давно звал названую сестрёнку в гости.

Две седмицы прожили они в славном городе. И всё то время к Годлаву наведывались разные нарочитые мужи, садились вместе с батюшкой Яромиром за стол, вели беседы, на Ольгу глядели с любопытством. Был среди тех людей богатейший в словенских землях новгородский боярин, Горазд. Слыл Горазд дюже неравнодушным ценителем женской красы. Сам имел двух жён: старшую – словенку, от которой были у него четыре дочери, и младшую, с косами и очами темнее ночи, из страны, что находилась где-то в горах, дальше самой Хазарии. От младшей родился у Горазда долгожданный сын, Желан.

Заходил уважаемый Горазд к Годлаву не единожды. Пытливо разглядывая Ольгу, одобрительно цокал языком, словно хазарин какой, на которого сухощавый и яркоглазый Горазд даже внешне походил. Рассматривал-разглядывал Ольгу, дружбу с Яромиром свёл и в один из приходов пригласил воеводу с дочерью к себе в сельцо на берегу Ильмень-озера, иначе зовущегося Словенским морем.

В прошлом Горазд купечествовал, ходил торговать в Болгар, Хазарию и прочие страны. Удача сопутствовала Горазду, да и ремесло своё он знал отменно, людей умел оценивать влёт. Однако скопив серебра, Горазд прекратил ездить по торгам самолично, стал поручать то дело надёжным, собственноручно обученным людям и своему подросшему сыну.

Торговля при удачном стечении обстоятельств была делом прибыльным, но в тоже время и дюже рисковым, и приобретение земель, пусть и не слишком в этих местах тучных, являлось вполне разумным и надёжным вложением серебра. Сельцо, куда Горазд пригласил Яромира с Ольгой, было им прикуплено недавно у новгородского посадника Хьярварда. Продажа села означала, что Хьярвард с дружиной лишался права сбора дани с проданных земель и покупатель становился хозяином того, за что уплатил серебром и единолично собирал дань.