Девочка, с которой случилась жизнь. Книга 1

О чем мама только думала, когда перевозила нас с Самантой – моей младшей сестрой – в другой город? Уж точно не о нашем благополучии. У нас не будет ни друзей, ни знакомых, вообще ни кого, кто хоть как-то поддерживал бы и не смотрел с отвращением. Саманта, так как она являет собой пример идеального очаровательного ребенка, быстро адаптировалась к новым условиям, чего нельзя было сказать обо мне. Я ужасно скучала и все еще скучаю спустя два месяца после переезда… Сама не знаю по чему именно я скучаю, но это чувство всеобъемлющее. Конечно, если быть до конца откровенной, у меня и раньше друзей было не слишком много. Лишь одна подруга-кладезь откровений, которая считалась лучшей, но и она сейчас за тысячи миль. Хотя, все это не важно, потому что мы с Юджией в последний мой месяц в родном городе поссорились и она отказалась быть моей подругой. Бросила меня на растерзание одиночеству и этому жестокому миру.

Уэйн был милым маленьким городком. Я будто попала совсем в другой мир. Первое время я ходила по улицам и мечтала увидеть привычные для меня пальмы, но вместо них здесь росли хвойные представители флоры: ели, сосны, лиственницы и пихты. Дубы, клены, липы, ясени, березы, буки – все что угодно только не мои любимые пальмы. Позже я перестала гулять. Потому что лето было в самом разгаре и на улицах постоянно крутилась молодежь (твои сверстники, Энн). Среди подобной публики я была чужой. Почти как Чужой4 из одноименного фильма – старалась передвигаться только по темноте на полусогнутых ногах, выискивая пищу. Чаще всего в супермаркете. Но и пиццерии могли подойти. Хотя сходить хоть в одну из них я так и не решилась, зато телефон доставки выучила наизусть. Я была пришельцем. Пальцем в меня не тыкали, но взгляды… я постоянно ловлю на себе взгляды осуждения и тут же вспоминаю, что для них я прокаженный, который убивает котят. И это вовсе не мое воображение. Нет- нет, они все смотрят, я знаю это. Точно смотрят. И презирают тебя за то, что ты не такая стройная, как сейчас принято.

Маме я аргументировала свое затворническое поведение тем, что мой дизайнерский потенциал нужно реализовывать. Вот и вышло, что я старательно ремонтировала, отделывала, наполняла вещами свою комнату и комнату Саманты почти два месяца. К счастью, в новом доме еще были кухня, столовая, две гостиные, садик на заднем дворе. Работы мне хватало. Свое истинное упадническое настроение я умело скрывала (натренировалась за столько лет), а мама была счастлива проснувшемуся во мне трудолюбию. Но, что бы я ни делала, меня съедала грусть. Съедала в прямом смысле этого слова: грызла, грызла, грызла и спастись от нее не получалось. Частенько я выглядывала из окна гостиной и видела наших соседей. Молодые парни и девушки с друзьями прогуливались по улицам, раскатывали на собственных машинах (непременно смеясь или шушукаясь), заставляя меня по ночам выть на луну и лезть на стены от однообразия нового дома.

Новый дом, надо сказать, был не под стать нашей старой трехкомнатной квартире в бедном районе Сан-Франциско, где мы жили впятером (еще мои бабушка и дед). Новый дом двухэтажный еще с огромным чердаком под самой крышей и подвалом (как будто двух этажей мало, ей Богу! – дурацкие зажиточные капиталисты!). Белая облицовка стен, зеленая крыша и гараж на две машины. Кустики перед окнами, настоящий фонарь и почтовый ящик перед тротуаром – все как в идеальном фильме, где все вокруг счастливы. Все так, как я и мечтала, покупаясь на идеальные фильмы про американскую мечту. А еще был задний двор. О нем я буквально грезила, чтобы иметь возможность загорать на солнце без посторонних взглядов. Дом купался в растительности и я считала его своим личным оазисом. Конечно, любой человек радовался бы такой перемене, но, не смотря на все плюсы маленького рая, у меня не было ни какого желания веселиться.

Большой новостью (и основной причиной нашей миграции на восточное побережье страны) стало то, что теперь мы будем жить с двумя моими старшими братьями: Тимом и Кевином. Они двойняшки и им уже по семнадцать лет. Кевин старше Тима на семь роковых минут. Почему роковых? Не знаю, но считаю, что эти семь минут сыграли огромную роль в становлении характеров парней. Кевин выглядит гораздо более солидным, рассудительным, взрослым, нежели постоянно смеющийся, раздолбай Тим, перекрасивший свои волосы в ярко рыжий цвет. Раньше они жили в Уэйне с папой двумя кварталами дальше нашего нового дома. Но теперь он всех нас бросил. Поэтому я считаю, что отца у меня никогда не было и нет. Ведь надо же быть таким гадом: бросить детей и умотать с какой-то молоденькой дамочкой в Европу. Кажется, во Францию. Где как ни во Франции устраивать свою личную жизнь, если тебе уже немного за сорок? Вся эта романтика, елисейские поля, ресторанчики – можно забыть про то, что наплодил кучу детей на другом конце мира и начать жизнь заново. Тим называет такое поведение отца прогрессивным и не считает, что нужно его за это осуждать. Если честно, мне абсолютно не интересно, куда отправился этот горе-папаша. Хорошо что помог с оплатой перелета, покупкой нового дома побольше (опять же для того, чтобы всем его детям было, где жить) и обещал в будущем помогать финансово. Впервые на моей памяти мой отец собирался хоть как-то мне помогать.

Хотя, ясно как божий день, – мне уже ничего не поможет.

***

Запись от 29 августа, 2007

Думаю, настоящим писателем мне не стать. Но, тем не менее, тяга к такому завораживающему процессу – выводить строки ручкой по бумаге – у меня невероятная. Возможно все дело в том, что когда пишешь… забываешь обо всем. Вспоминаешь и забываешь. Странно. Как будто бумага съедает твои мысли. Написал и… будто выбросил из головы. Поделился. Выговорился. Действительно странно. Если простой лист бумаги обладает такой волшебной силой, то зачем вообще нужно общение? Ах, да, забыл – чтобы не спятить, вот зачем нужно общение. Но, все это достаточно сомнительно. Ведь, по крайней мере, лист бумаги не посмотрит на тебя с презрением или, что хуже, с непониманием. Да, верно – презрение – это эмоция. Человек реагирует на тебя, пусть и отрицательно. Непонимание же… это как подтверждение того, что ты так и останешься один. Так и не найдешь человека, который бы понимал тебя, который бы знал что ты, черт побери, такое . Хотя, сколько раз я убеждался, что мне плевать на других людей и их мнение? Счет подходит к бесконечности? (Разве я в этом виноват?) «Зато честно!» – как любит говорить Билли.

Иногда кажется, что все эти трудности – это возрастное. Переходный период в жизни, когда ты ищешь себя. Но разве, все это уже не должно было закончиться?

Я ведь не идиот, чтобы зря драматизировать.

Не думаю, что я сам знаю, что со мной не так и что я такое. Не уверен, что знаю, почему все так, как есть. Не уверен, почему не могу выкинуть из своей головы всю ту нудную подноготную, и стать… обычным. Вновь начать общаться с отцом (он был бы рад… даже, наверняка (!) приготовил бы свою фирменную пиццу с грибами на радостях и усадил бы меня за стол переговоров, чтобы обсудить все мои «трудности» о которых мы деликатно молчим уже… почти десять лет); найти общие точки соприкосновения с Грегом (верится с трудом, но чем черт не шутит?); познакомиться с какой-нибудь девушкой, наконец. Последнее, а именно отсутствие девушки, для меня не критично, но… почему бы не попробовать? Ответить хоть одной с меньшей долей сарказма. Дать себе шанс влюбиться. Может быть, что-то и получилось бы. Опять же верится с трудом. Ведь «скверна» все еще внутри меня. И почему она не может оставить меня в покое? Почему она постоянно у меня в голове? Почему от нее нельзя освободиться? Я устал думать. Хочу свободы от собственных мыслей. Когда уже все это кончится?

Глава 2

Я ВЫЖИВУ, Я ВЫЖИВУ, Я ВЫЖИВУ…

-1-

– Энн, вставай, а то опоздаешь в первый же день, – раздался за дверью голос мамы. Голос и три настойчивых стука в дверь. Так было всегда. Каждый божий день моей скучной взрослой жизни. – И вы, мальчики, тоже вставайте! – Голос затих, шаги удалились куда-то в район первого этажа, и я, подавив огромный, наполненный отчаянием вздох, закинула личный дневник под кровать. Скорбя по лучшим временам, я медленно встала с кровати – мама права, нельзя опаздывать в первый день.

Вот не плевать ли тебе на опоздания, Энн?! Будь моя воля, я бы уже собирала рюкзак с вещами первой необходимости и прорабатывала маршрут побега на остров Мадагаскар… или еще куда подальше.

Стоп. Никаких разрушительных мыслей до завтрака.

С любовью я оглядела свои владения, свою любимую скорлупу, из которой мне сегодня придется вылупиться. Теперь у меня есть своя комната, и она просто огромная. Возможно, я сужу несколько предвзято, ведь в старой квартире у нас с сестрой была одна маленькая комната на двоих. За то время, что мы тут живем, комната полностью преобразилась: я обустроила ее по своему желанию и вкусу, так как всегда мечтала. Большие окна, выходящие на проезжую часть главной улицы, я завесила плотными изумрудными шторами, свисающими до пола, а подоконники уложила мягкими подушками. И шторы и подушки мама называет пылесборниками, но я не стала к ней прислушиваться. Это была моя комната. Впервые в жизни. Я страшно этим гордилась. Чтобы создать в спальне более уютную обстановку, пришлось разделить ее на две зоны перегородкой, роль которой исполнял стеллаж с книгами – моими, как это ни печально, единственными друзьями в текущем настоящем. Я вовсе не была ботаником или зубрилой (чему бы очень обрадовалась моя мама), и вообще имела со школьными предметами мало точек соприкосновения, но к литературе всегда относилась с уважением. Ну и чем, в конце концов, еще заниматься, если более живых друзей у тебя все равно нет и даже не с кем прогуляться? Остается читать и пялиться в телевизор. Вот я и читала.

Так же теперь в комнате у меня был собственный телевизор (обалдеть же!) и пара кресел, в которых так уютно сидеть вечерами с книгой в руках. Притащить сюда холодильник и все – можно жить, не покидая пределов комнаты. Даже пиццу можно доставлять через окно. Но самое главное, что больше всего мне нравилось в моей новой комнате, – это большая стена рядом с письменным столом. На ней я смогла расклеить несколько семейных фотографий, вырезок из журналов, графиков правильного питания, которым не следовала, и прочих мелочей. Там даже была фотография Юджии, хотя мы и расстались навеки. Наверное, я надеялась, что если вдруг кто-то чужой зайдет ко мне в комнату, у него сложится впечатление, что я не неудачница, раз у меня на стене висит фотография живого человека, а не только вырезка из журнала с Томом Уэллингом5. Такие стены, я считаю, должны иметь все девочки-подростки (возможно, это лишь пагубное влияние современных девчачьих фильмов о внеземной любви). Жаль только, что на ней нет фотографий моего любимого человека… за прямым отсутствием такого человека.

Вот она моя прекрасная скорлупа. И зачем, скажите пожалуйста, мне из нее выбираться?

Заправив постель, что было не свойственно для моей ленивой натуры, я посмотрела в зеркало рядом с кроватью – кошмар – не расчесанные волосы, не умытое лицо и вообще вид потасканного жизнью человека.

– В душ! – скомандовала я в слух.

Минут пять я рассматривала себя в зеркале в ванной. Наверное, надеялась найти на лице признаки смертельной болезни – это могло бы стать уважительной причиной перейти на домашнее обучение? Я представила, как здорово было бы учиться дома. Никаких тебе высокомерных одноклассников, никакой физкультуры – сиди в старых выцветших спортивных штанах, переживших миллион стирок, и радуйся жизни. Печально вздохнув и выбросив из головы столь заманчивую идею, я полезла под воду.

Под струями теплой воды прекрасно можно поразмышлять о бренности бытия и о скором крахе последних клочков самооценки.

После душа я причесалась и высушила волосы. Затем на очереди было мое превращение из Золушки в Принцессу. Так я называла, безусловно с сарказмом, мое утреннее одевание. А именно: что бы такое мне надеть сегодня и какую сделать прическу, чтобы выглядеть хотя бы немного симпатичнее обычного? Симпатично – вполне безобидное слово. Оно как бы опускает рамку до вполне реальной отметки. Я не мечтаю выглядеть как Моника Беллуччи, я просто хочу быть симпатичной. Даже если люди просто не будут морщиться от моего вида и тыкать пальцами мне в лицо – это уже будет неплохой победой.

По-моему кто-то малость преувеличивает масштаб трагедии. Никто не тыкает в тебя пальцами.

Может и не тыкают, но ведь наверняка хотят тыкнуть?

Идиотский стереотип, но от первого впечатления многое зависит. И, пусть я была на все сто процентов уверенна, в том, что даже если я наряжусь в наряд от кутюр и обвешаюсь бриллиантами с ног до головы, меня все равно не признают «злые» старшеклассники, хотелось выглядеть достойно.

В этом году я слегка потормошила маму, уговорив ее купить мне как можно больше новой одежды на те деньги, что оставил отец. А потом хранила те пять новых кофточек с начала августа как невиданное сокровище, чтобы в первые учебные дни надевать новые вещи. Видит Бог, как мне хотелось повыпендриваться в них еще летом, когда мы прогуливались в парке с Самантой. Но я старательно терпела. Ограничивалась только тем, что перевешивала их с вешалки на вешалку и вдыхала запах новых вещей.

Немного походив по гардеробной, я решила надеть что-то под стать настроению – чисто женскую черную облегающую толстовку. У меня еще ни разу в жизни не было такой красивой спортивной кофты. Волосы завертела в шишку и выпустила вперед несколько прядей. Стоило бы нанести макияж, но я этого не люблю. Наверное, по тому, что не умею его наносить («макияжный кретинизм» – так прозвал мое неумение Тим), или по тому, что с ним жутко неудобно. Мужчины специально придумали косметику, чтобы женщины постоянно чувствовали отсутствие свободы: ни потереть глаза, ни поплакать спокойно без необходимости после поправлять макияж. Поэтому сегодня я решила ограничиться только черной тушью (со второй попытки мне удалось-таки подкрасить ресницы, а не веки). Туалетная вода, за которой мне пришлось бежать к маме в комнату, так как у меня не было собственной, была как раз кстати. Я оглядела себя в зеркале: по-моему, неплохо. Втянула живот – совсем неплохо.

Вообще-то я не такая уж и толстая. И чего людям не нравится?

Схватив сумку, я побежала вниз. Часы показали без двадцати семь. Осталось всего пятьдесят минут? Куда подевалось время? Внизу все уже завтракали. Кевин – как всегда серьезный – читал газету и одновременно намазывал тост маслом. Сегодня он выглядел особенно взрослым. Сестренка с заплетенными косичками пыталась накормить кашей своего игрушечного жирафа. Жираф уже был весь в каше, но все еще упрямо не открывал рта – с таким самое то идти в разведку – не сдаст ни под какими пытками. Даже Тим, который летом редко вставал раньше меня, был за столом, сверкал рыжими волосами и обворожительной белой улыбкой, рассказывая маме что-то смешное. Ну, сегодня-то в его понимании особый день. Тим в отличие от меня рвался в школу. Там он «популярнейший из популярных» (так он сам мне представился) – игрок школьной футбольной команды. А это многое значит среди современных старшеклассников. Ведь футбол в школе – это как действующая партия в стране. Играя за школу, ты автоматически приобретаешь вип-статус. Очередной глупый стереотип современности. Бесит.

– С добрым утром, дочь, – сказала мама, пододвигая мне тарелку с овсянкой. – Наконец-то ты спустилась. Садись завтракать.

С отвращением я посмотрела на тарелку перед собой. Лучше гвозди облизывать, нежели жевать эту кашу. И почему мама никак не может запомнить, что поедание каши для меня – это верный способ провести пару часов в обнимку с унитазом?

– Хорошо выглядишь. – Тим сверкнул зубами и пододвинул ко мне поближе тарелку с тостами.

– Нет, не хочу есть, слишком нервничаю, – поспешно ответила я, проигнорировав реплику брата, которая, наверняка, прозвучала лишь из жалости. Внутри у меня было такое ощущение нарастающей паники, что если я начну разговаривать, то окончательно потеряю самообладание. – Кто-нибудь меня подбросит? – с надеждой спросила я, оглядев братьев.

Большой желтый автобус был для меня еще одной зоной смерти. Ни разу в жизни моя нога не ступила в эту консервную банку унижения и никогда не ступит. У парней у каждого были машины, им их купил отец, потому что в отличие от нас с мамой, он жил очень обеспеченно. Обеспечено в его понимании означало следующее: когда мы, живя с Сан-Франциско, решали купить ли нам в этом месяце микроволновку взамен сгоревшей, или отложить деньги Саманте на приличный спортивный костюм, папаша решал купить ли ему себе очередной «лексус» или остановить выбор на «ауди». Поэтому так и вышло, что у парней были не просто какие-то там машины, а «мерседес» и «лексус». Круче только горы. Я потратила почти половину лета, прежде чем смогла заставить себя прикоснуться к этим кучам денег в машинном эквиваленте, не говоря уже о том, что бы сесть в них. Вторая половина лета ушла на то, чтобы перебороть зависть. В моей прошлой жизни такие марки авто были сравнимы с чем-то типа космического корабля, не меньше – то есть были столь же недоступны простому смертному. Отец, по словам мамы, обещал машину и мне, но как-то позабыл во время суматохи с переездами.

А ведь крутая машина могла бы решить несколько принципиальных проблем с адаптацией в новой школе.

Правами сперва обзаведись, гений.

– Конечно, – хором отозвались Тим и Кевин. Братья были такими красавчиками, что я опять вся сжалась: наверняка, на их фоне я выгляжу грустной пенсионеркой-кошатницей.

– Милая, не надо так переживать. – С добродушной улыбкой мама попыталась исполнить свой родительский долг – помочь мне справиться с паникой, – ведь я сегодня тоже иду на новую работу, а Саманта в новый детский сад.

Мама могла отправиться на работу и раньше, но решила, что для лучшей ассимиляции своих дочерей в чуждом им мире восточного побережья США, она будет солидарной с нами и отправится на работу только с началом учебного года.

К сожалению, мамина поддержка не помогала. Я все четче и четче представляла свое появление в классе. А что если я не понравлюсь в новой школе? Точнее нет, не так. Что делать с тем, что я не понравлюсь в школе? – вот это правильный вопрос. В своей старой «тюрьме» ко мне хотя бы привыкли. Со мной не сильно рвались дружить, но открытой враждебности никто не проявлял. Здесь я наверняка стану изгоем. Факт. А мне ведь нужно будет проучиться целых два года в «Старшей школе Уэйн Вэлли». Я этого не вытерплю. Тоже факт.

Напряжение росло с каждой минутой, и когда Тим поднялся со своего места, я вздрогнула. Мне хотелось убежать в свою комнату, закрыться там (обложившись подушками в своей скорлупе) и не выходить больше никогда. Но с суровой реальностью не поспоришь. Старательно пряча трясущиеся руки в карманах, нацепив дежурную улыбку, я покорилась злой судьбе и, встав с табурета, поплелась к выходу.

Нет ничего хуже ожидания. За те несколько минут, что ушли на дорогу от дома до школы (десять минут пешком, и как мне показалось пятнадцать секунд на машине), я передумала несколько вариантов моего провала. Начиная с того, что кого-нибудь вырвет, и заканчивая обмороком (скорее всего, моим). Спустя несчастные пару минут, брат уже парковался на школьной стоянке. До последней минуты я не хотела выходить из машины, и вылезла только тогда, когда Тим подошел и буквально вытянул меня из своего черного «мерседеса». Интересно, если бы я вцепилась в сидение, у него хватило бы силы меня вытащить?

На улице было тепло, даже жарко (хотя я не исключала возможность спонтанного развития у меня гипертермии на нервной почве). Прямо перед нами выросло двухэтажное здание из красных кирпичей с огромными окнами. Насколько я знала, это только один из корпусов школы и на самом деле их намного больше. Может быть, как и кругов в аду – девять6. Надо будет поинтересоваться, сколько зданий относятся к школе (и если их девять, я вполне логично укажу на это маме – она верит в Бога, поэтому поймет меня и разрешит перейти на домашнее обучение). Раз корпусов много, значит и входов тоже несколько. Мы с Тимом оказались у того из входов, на лужайке перед которым стояло несколько скамеечек, на которых сидели счастливые, хорошо одетые парни и девушки.

Повсюду люди! Огромный муравейник скорого осуждения!

Моя социофобия мгновенно забила в колокол. Школьники ходили, сидели на газонах, подпирали деревья, и все без исключения смеялись или улыбались, что-то показывая и рассказывая друг другу. Мы живем не в такое замечательное время, чтобы всем быть счастливыми! Очнитесь, люди! Конечно они наверняка хвастаются тем, как провели летние каникулы. Среди толпы я всегда чувствовала себя несколько неуютно, но сейчас, помимо остального, на меня напала еще и обида за то, что мне совсем не с кем вот так запросто поболтать. Спасибо моему папочке, который решил смотаться в Европу, а парней повесить на мамину голову, из-за чего собственно мы и вынуждены были переехать. С горечью я заметила, что вокруг столько стройных и красивых ребят. Вряд ли я смогу вписаться в эту идиллию стройных форм со своими размерами.

Ох, мне нужно поднимать свою самооценку, а то она давно уже волочится по земле. Я вовсе не толстая!

Я не толстая, я лишь полновата…

Идя по школьному двору рядом с Тимом, вцепившись в лямку своего рюкзака как в спасательный круг, я чувствовала себя ужасно неловко. Брат такой красивый, к тому же с ним постоянно кто-то здоровался, а со мной нет. Первые пять минут позора. Хоть камнями не кидают, и на том спасибо. Наконец-то мы преодолели двор – круг первый – и я смогла спрятать свою безболезненную скорбь по несчастливой судьбе подальше7, мысленно готовясь к ударам о скалы преисподней.

Настроение у тебя, Энн, праздничное, ничего не скажешь.

Тим подтолкнул меня вперед и мы зашли в само здание. Сразу стало прохладнее, но здесь людей было еще больше. Тим взял меня за руку, и мы двинулись через толпу. Когда он через какое-то время резко затормозил, я чуть не налетела на него.

– Здравствуйте, мистер Картер, – поздоровался Тим с высоким, статным мужчиной лет пятидесяти. – Это Энн, моя сестра. Энн, это директор нашей школы – мистер Картер.

– Здравствуйте, – еле живая от страха выдавила я.

А вот и страж…

– Здравствуй Тим, здравствуй Энн, я очень рад, что ты будешь учиться в нашей школе. – Мистер Картер улыбался вполне искренне, но меня этим не проведешь. – Как хорошо, что мы встретились, а то пришлось бы разыскивать Энн по всей школе. Тим, ты, наверное, можешь идти. Я представлю твою сестру ее новым одноклассникам.

Что?! Тим уйдет? Нет, я совсем не хочу, чтобы он уходил! Нет, нет, нет! Это хуже чем внезапная смерть в авиакатастрофе!

Он на год старше тебя и учится на другой параллели. Неужели ты думала, что он будет нянчиться с тобой все время, Энн?

Ну… может не все время. Только первые пару месяцев. Мне больше не надо. Хотя бы пусть только зайдет со мной в класс и покажет всем, что я его сестра. Тогда ко мне не станут относиться плохо. Пусть только зайдет!

– Но, разве мне не нужно сначала сходить в кабинет администратора? – пискнула я. Еще чуть-чуть и я начну заикаться. От одной мысли о представлении моего бедного тела будущим одноклассникам мне становилось тошно.

– Ничего страшного, зайдешь туда после уроков. – Улыбка директора школы начинала действовать мне на нервы. – Расписание ты уже получила, остальное подождет.

– Ну, сестренка, не бойся, все будет хорошо. – Тим потрепал меня по плечу, и, поцеловав в щеку, растворился в толпе.

Это был худший сценарий из всех, что вообще могли прийти мне в голову. Я осталась совсем одна среди кучи незнакомых людей. Это ужасно – все меня кинули. Это катастрофа. Не люблю эгоистов, но сегодня я бы ни за что не отпустила Тима от себя, как бы сильно ему не хотелось встретиться с друзьями. Разве он не должен был проводить меня до класса, чтобы все видели, что мы вместе? Чтобы все знали, что красавчик-футболист, которого здесь наверняка обожают, – мой брат и ко мне не нужно относиться как к куску мусора.

Мистер Картер так же похлопал меня по плечу с отеческой улыбкой на лице. Наверное, я слишком выпучила глаза от страха и он так подобрел.

– Энн, я понимаю, как тебе тяжело сейчас, но поверь, ты быстро привыкнешь. Я в детстве тоже сменил много разных школ, мне тоже было сложно, но я привык. Все привыкают. К тому же, у нас отличная школа. А сейчас пойдем, у меня есть пара минут, я покажу тебе твой новый шкафчик. А то у нас тут лабиринты. Тебе же дали карту? – Он повел меня к стене шкафчиков, которые были выкрашены в пастельно-бордовый цвет. – Обычно я не занимаюсь подобными экскурсиями, но для сестры нашего лучшего футболиста могу сделать одолжение.