Рассказы

А где-то на другом конце города в глазах огненной Би 80 разгорался пожар чуда. Под одеялом, подальше от каждого свидетеля, от комнаты, злой и пустой и похожей на гроб, где тепло от собственного дыхания, где легче себя понимать, где колется сквозь простынь кровать, здесь, здесь она создаст свое чудо, за которое получит свободу и настоящий мир , где можно дышать, мир с лакомствами и стекающим с подбородка мороженым, мир с шелестом и грохотом, с писками и топотом, с тишиной и рокотом, этот удивительный мир.

Скоро все это будет, вот-вот, только бы чуточку терпения маленьким настырным мышатам.

Странно и неожиданно возникло утро и слипшиеся глаза заморгали, пытаясь разогнать прочь туманы. Куда-то в пургу, в колкие холодки, вышли десятки коротких ножек и зашагали, сокращая дистанцию, разделяющую их с глубоким синим великаном, плюющийся пенными языками волн.

Лия встала раньше всех, раньше каменных взрослых и пластилиновых детей. Не спеша собрала вещи и мысли в общую кучу – день предстоял ответственный. Детские сердца, пылкие и горячие, ищущие иной жизни, пойдут за ней, как за предводительницей. Но прежде нужно тщательно рассмотреть их дары морю, их пропускные «диковинки».

Поспешно выскочила во двор морская странница, напустив самый серьезный вид из всех, что могут существовать в арсенале детей, чьи лица всегда сияют.

Темень, мрак, метель – природе чаще всего плевать на ваши планы – мертвый больной воздух и хруст мятого снега под сапогами. Январь хлестал щеки тех, кто решил этим утром порвать с монотонной реальностью.

Сугроб за сугробом, сминая без устали зимнее ночное безобразие, Лия вышла в пустой двор. «Что-то будет. Что-то важное.» – звенело в голове.

–Лия! Ты уже здесь! – кричала Би 80, семеня и спотыкаясь.

–Я уже давно здесь! – невозмутимо ответила она, еще не отдышавшись. – Все готово?

–Все, что было в моих силах.

–Дождемся остальных.

–Как холодно сегодня! Ресницы в инее!

–А ты только взгляни на свои белые локоны.

–И вправду! Только щеки краснеют.

Девочки замолчали.

–Лия.

–Да?

–Там, на море. Часто холодно?

–Всего два дня в году. На день рождения Альфреда и ровно через полгода. Берега твердеют и скользят.

–Волшебно. – робко прошептала Би 80 и снова смолкла.

Через некоторое время подтянулись и остальные. Встревоженные, красные и белые, с икрами на радужках. Лия достала толстую тетрадь.

–Мы не будем тянуть.

Раз, два, три. Три, четыре. Семь. И так далее. Номера и буквы.

–Кто будет первым? Кто хочет прослыть смельчаком и стоять третьим в журнале?

Но все топтались и рассматривали друг друга – страшно быть первым.

–Что же вы? Би 80, ты будешь первой.

–Но я…

–Ты здесь почти столько же, сколько и я.

Все сделали шаг назад – туда, где безопасно.

–Что у тебя за диковинка?

–Нуу. Кое-что такое.

–Какое?

–Ну, в общем, я кое-как придумала красиво говорить.

–Это как это?

–Я вам покажу.

Дрожа, она развернула листок и стала читать, протягивая гласные.

–Как она это делает? – закричал кто-то.

–Тссс, – Лия топнула.

Би 80 осеклась и захотела заплакать.

–Извините…

–Не останавливайся, прошу тебя! – закричала Лия с мольбой и нетерпением.

– И наследив большими бошмаками,

Он нас обнимет добрыми руками

И пальцами медузами обхватит

Пока душа моя не крикнет: «Хватит!

Мне слишком трепетно

У этих синих языков…»

Би 80 запнулась и смолкла.

–Это нужно…ну не совсем так! Как бы тянуть слова, это не рассказ. Я не знаю, как сказать.

–Ах, это чудесно! – захлопала в ладоши кудрявая малышка. –Как звучат слова! Лия, это похоже на диковинку?

–Это очень по душе! – воскликнула Лия.

Чему дивились малыши? Песня, конечно же это была песня. Но разве незнание слова может уменьшить производимый явлением эффект? В самом деле, никто и никогда не пел и не слышал пения в этих затхлых дебрях. Разве песня рождается не из души? Разве, дрожа голосовыми связками, вздохом и звуками создавая музыку, разве, слагая слова в иероглифы стихов, не рождается тут же, в это мгновенье, чудо?

–Ох, Би 80, на какое волшебство и коварство ты оказалась способна. Нелегко теперь выступить, после тебя!

–В самом деле?

–Можешь мне поверить!

Малышка улыбнулась сквозь набухающие росинки слез.

–Хороша планка, а? Кто следующий?

Дети переглянулись. Отчего-то диковинка Би 80 распахнула их сердца и оказалось, что это большая радость: явить свое творенье.

–Я!

–Нет, я!

Вопили наперебой ребята. Чего только не удалось увидеть в это утро! Рисунки на камнях, оригами из газет и документов, музыка созданная подручными материалами, кто-то даже отыскал сушеного жука. Рука Лии затекла, пока она выводила имена морских странников.

–Какой, однако, толстенный будет теперь журнал у Альфреда! Как бы еще дотащить все ваши диковинки!

–Уже завтра, уже завтра! Лия, а имена? Прямо с утра, вот так сразу, он даст нам имена?

–Разумеется, чего же тянуть?

Растирая красные носы, дети улыбались и хлопали друг друга от переизбытка эмоций.

–Я пошла! Соберитесь с духом и ждите завтра.

Ждать завтра казалось немыслимым. Ведь вот уже совсем на пороге стоит голубая вода, поющая о новых началах, но как многое может измениться всего за одну ночь, ведь детский мир – отличная глина, ей можно придать любую форму.

Трудно сказать, куда и как собиралась отвести Лия свою армию, да только план у нее был. Вечером она старательно складывала цветные осколки бутылок, смятые листки, перевязанные в пучок ветки деревьев. Улыбка, сияющая вместо солнца, красивая, детская, настойчивая , что же будет завтра, как же теперь все завертится, закружится, едва успеем вздохнуть, а соли, камушки, ракушки, капли, все вокруг будет другим! И мы убежим, улетим на чайках, помашем тем, кто на берегу, чьи глаза заштопаны, а в ушах солома. Мы станем совсем другими. Счастливыми мы станем.

–Ах, – вскочила с кровати, шагнула на холодный зимний пол. – Ты чего такой холодный? Наверное, ты не знаешь. Хах, – Лия засмеялась.

Варежки, сапожки, не забыть про мешок и блокнот.

–Я готова. –твердо, грандиозно и значимо кивнула девочка самой себе и выпорхнула на мороз.

Но где же все? Где Би 80, где Эм 135? Неужели она проспала? Белая и одинокая двумерная природа зевала холодным ветром. Лия шагнула в пустоту. Хрум.

–Ребя-ята!

Хрум.

–Где же вы все?

Усердно вдаль, по снежным буграм шла и шла она, хрум, хрум, хрум – один лишь снег нарушал проклятую тишину. Где-то далеко вырисовывался пухленький Эр 19.

«Ну, наконец-то!»

–Привет! А где же все?

Эр 19 нахмурил брови.

–Уходи, Эль. Нам не разрешают больше с тобой общаться.

–Но Эр 19…-оборвалось энергичное звучание голоса Лии .– Что случилось?

–Моя мама сказала, что ты врушка. Все мамы так говорят. Что нет никакого моря, никаких птиц и стариков. Все это глупости и верят в них лишь полнейшие дураки. А еще все взрослые говорят, что у тебя эта…дисфункция мозга, вот! Что ты больна, оттого и болтаешь всякую ерунду!

–Но… но я же видела, – от беспомощности Лия мямлила и зарывалась в варежки.

–И ничего ты вовсе и не видела. И вообще, что за глупое слово: «мо-ре». И слова-то такого вовсе нет. – с каждой фразой мальчик все сильнее сжимал снежок в ладони. Договорив, он кинул его в Лию и убежал, оставив ее одну в заснеженной пустыне.

Немного постояв с замершим взглядом, она пошатнулась и упала в снег. Волосы разлетелись в разные стороны, а слезы прожигали горячие ямки в сугробах. Как много всего погибло в ту минуту, как непростительно молниеносно снесли шатер надежд и изъяли отвагу воина из сердца той, что всегда знала, куда идет. Громко затрещал сердечный барабанчик в бледном хрупком теле. Он стучал энергично и четко, он пел каждую ноту. Повсюду в городе бились сердца живых организмов – чугунных людей, и вроде бы все так понятно: у каждого два желудочка, два предсердия, клапаны, какие-то круги обращения, тук, тук, все одинаково там, внутри. Но нет, нет! Ты не веришь в биологию, сухую библию сущего, ты видишь в сердце инструмент у каждого свой, ведь игра у всех своя, ты ведь слышишь, как оно надрывается, маленькое, с детский кулачок, как кричит громче прочих.

Лия вздрогнула – сухая ладошка взяла ее за плечо.

–Что случилось, маленькая? – спросило озабоченное морщинистое лицо.

–Я…я…я…– Лия заикалась от слез, – просто сказала, что море есть. Что оно красивое. Что большое, больше чем торговый центр и завод, я, я…а они говорят: « Не была!» Как же это? Ах, может и правда?

–Ах, ну-ну, постой. Что же ты такое говоришь? У меня есть твой талончик. – поискав в большом чемодане, старик достал желтую карточку – Ну-ка?

Красные веточки пальцев сжали бумажку.

–Это мое имя. – тихонько послышалось из снега.

–Конечно.

–Откуда она у вас?

–Долгая история! – заботливая рука вытирала слезы девочки. – Какие брызги на лице! Оближи-ка губы!

–Со…соленые.

Старик кивнул.

–Никак целовала прилив, а?

–Я знаю, кто вы. Вы – Альфред.

–Может и Альфред, – старик снял шляпу и надел на взлохмаченные волосы девочки – Что же ты такое держишь за спиной?

–А, это? Это для вас! Это ведь диковинки!

–Так много?

–Мы старались, ведь уходить уже сегодня. Да только я одна осталась, дядя Альфред. Никто не пришел.

–Не все сразу. Там, в этих детях, теперь моря внутри. Тебе не холодно?

–Нет, тут в снегу, оказывается, очень тепло. Да только я все поняла и сидеть теперь уж точно нельзя. – Лия решительно встала и отряхнула сапожки, – Спасибо вам! Соленые…подумать только!

Во времена безжалостные и квадратные, во времена расцвета технологий и деградации души мало кому есть дело до настоящих живых семян.

Люди проходили мимо искусственных деревьев на главной улице, шаркая начищенными туфлями по асфальтированной дороге. Все в отглаженных черных костюмах (впрочем, иногда в серых, ведь выбор есть у каждого), с кожаными портфелями, люди ли это были или всего лишь черно-серые фраки одной большой фабричной партии, шагающие ровным механическим шагом в сердце города – огромную корпорацию.

Никто и не заметил, как пару букв и цифр вычеркнули из городского журнала.

–Ли 19? Я вас поняла. Причина смерти – удушье астмы. Кашель от переохлаждения. Внесено. Спасибо за звонок, мы жалеем о вашей утрате.

В учительской вздыхали фарфоровые рты и пожимали плечами, старательно вычеркивая лишнюю строчку из документов.

Стоя у доски мисс Дуг 289 чертила на доске.

–Это окружность. Записываем: «О-круж-ность». – монотонно вещала она, продолжая стучать указкой. Где-то в углу, в тени школьного класса, Би 80 прятала в ладонях слезы и шептала: «Солнце. Она всегда говорила, что это солнце.» Оплакивая ушедшую подругу, она совсем не заметила, как губы покрылись плотной соленой пленкой. «Соленые. Мои губы соленые» – прозвенело в голове Би 80.

Нас учат, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, но, господи, если вы однажды наконец посмотрите вверх, то увидите, какие дивные птицы кружат у самых ресниц и как много из них способны стать вашими.

Нас было трое

Я слишком поздно осознал то, к чему мы пришли. Поздно понял, как разрушили наш общий мир, как упустили любовь. Друзья мои сказали, что это удел всех брачных уз: слабеть и исчезать, оставляя лишь общее имущество, штамп в паспорте и некую дымку былого очарования. Мы с Мэри Биссон стали такими. Чужими и раздраженными, крикливыми и недопустимо гордыми. Стали или же были всегда?

Я никогда не придавал особой значимости громким фразам вроде «Мы в ответе за тех, кого приручили» или «Что имеем – не храним, потерявши – плачем». Все въедается в нашу жизнь, становясь прозрачным.

Меня зовут Фрэнк Биссон, и я расскажу вам о своей жене.

Когда она умирала, все стало по-другому.

Все началось с простой истории: с истории нашего знакомства.

–Расскажи мне как это было,Фрэнки.

–А ты что, не помнишь?

–Я все помню. Но расскажи мне.

–Ты была в тот день удивительно красива…

–Я знаю,я знаю!-смеялась она-А ты был весь такой в костюме и с сигарой. А я накрасила глаза, как светская львица и громко смеялась, чтобы обратить твое внимание!

–Но мне сказали,ты крутишь с Грэгом.

–Да я и так крутила. Но он надоел мне, и я пролила вино на его рубашку.

И Мэри заплакала очень громко и странно.

–Родная,что с тобой?

–Оставь меня,пожалуйста.

И я ушел, впервые увидев, как плачет моя жена. Было в этом что-то, слишком меня испугавшее. Тогда я не знал, что мне будет страшно теперь каждый день.

–Фрэнки, расскажи мне историю.

–О том,как мы познакомились?

–Да. И о том, как я стала твоей женой.

–Мы играли в мафию с нашими друзьями. Я знал, что ты мафия, но ты слишком удивительно обманывала всех остальных.

–И ты обвинил Сару Гринфорд. Ты знал,что она мирный житель?

–Конечно, я знал.

–А потом ты сказал, что у девушки с такими хитрыми глазами, как у меня, должно быть много секретов.

–Я так сказал?

–Да,Фрэнки,именно так.

Я,конечно,помнил это,но мне было немного стыдно за свои дешевые методы.

Моя жена улыбалась.В последнее время она слишком часто улыбалась.

–Ты уже тогда полюбил меня?

–Нуу нет. Ты была слишком хитрой. И крутила с Грэгом.

–Возьми меня за руку.

Я послушно сжал ее ладонь.

–Что было потом?

–Мы встретились на улице. Случайно или неслучайно, уж не знаю. Ты помнишь это?

–Я все помню.

И Мэри заснула. Как легко было сделать ее сон счастливым. Несколько неуклюжих фраз о нашем прошлом позволяли ей чувствовать себя здоровой и здравомыслящей. Так я думал.

Я вышел на крыльцо нашего остывшего дома. Воздух был отвратительно вязким. Я поднес к губам ядовитый табачный огрызок. Общепринятая тенденция прятать страх и переживания за вредными привычками показалась мне в этот момент несказанно привлекательной. Но через минуту я закашлялся и отбросил окурок. «Мысли не спрятать так просто» – подумалось мне. Нет ничего хуже, чем видеть, как день за днем растворяются любимые люди.

Я стоял у комнаты Мэри. Моя умирающая жена отчего-то становилась все более счастливой с каждым днем. Это разъедало мое сердце. Она перестала вставать с кровати, редко ела, вдыхала удушливый воздух своей спальни и улыбалась. Когда я видел ее сумасшедшие глаза, на душе скребли кошки. Я отворил деверь.

–Мэри, не спишь?

–Какой уж тут сон. Поговори со мной, Фрэнк.

–Что тебе рассказать, любимая?

–Что там на улице?

–Удивительно. Знаешь, там сегодня прошел дождь и поразительно свежо. Улица угостит тебя, может, открыть окно?

–Не стоит, дорогой. Не хочу, чтобы наш воздух смешивался с уличным. Так мне спокойнее.

–Как скажешь.

–Напомни мне лучше, как мы познакомились.

Я тяжело вздохнул.

–А ты не помнишь?

–Не так хорошо, как хотелось бы.

–Это было на дне рождении Грэга. Я думал, между вами что-то есть и не решался подойти. Но надо признать, мы с тобой вырядились, как настоящие франты.

–Ох, и не сомневаюсь.

–Тогда нас всех привлекла одна игра. В ней простым мирным игрокам нужно искать убийцу.

–Надо же. Я совсем не помню.

–Тем не менее, ты отлично играла. Чтобы прикрыть тебя, я убрал Сару Гринфорд.

–А ты был старательным.

–Я,возможно, был влюбленным. Я сказал, что в твоих глазах много тайн.

–Так и сказал? – засмеялась Мэри.

–Да, именно так.

–Я люблю тебя,Фрэнк. Возьми меня за руку. Побудь сегодня моим кавалером.

Я поцеловал ее слабую кисть. Я стал чувствовать и понимать все слова. Только самое ужасное дало мне возможность увидеть самое прекрасное.

–Прости меня. Прости, что я такой.

Вечером этого же дня я поехал в Гринвуд. Если быть честным,я был рад уехать. В доме царила концентрация смерти и какой-то новой влюбленности моей жены. Это лишало рассудка. Незаметно для себя, я перестал чувствовать свою принадлежность к этому миру. Старался думать о неважном, о вещах и предметах, лишенных смысла. Все, что я хотел – заполнить голову мусором. Я не мог понять, как может существовать это дерево, распускаться этот цветок и бежать эта собака, пока в голове моей жены растет и пожирает жизнь опухоль.

В Гринвуде жила моя сестра. Единственный человек, с которым я мог и хотел сейчас поговорить. Я был неразумным и слабым, и очень хотел все бросить и сбежать. Я вдыхал дорожную пыль через открытое окно машины и мечтал врезаться в огромное красивое дерево или даже в проклятый скрюченный фонарный столб. Но дорога была слишком гладкой, ветер слишком приятным, а Бог слишком сильно любил развлекаться.

–Здравствуй, Рэйчел. Прости, что так поздно.

–Фрэнк? Ты вроде не говорил, что заедешь.

–Я и сам не знал. Но так уж вышло.

–Ну, проходи. – Рэйчел по-матерински улыбнулась.

Я прошел в теплую гостиную, радуясь, что внешняя бутафория еще способна немного меня отвлекать.

–Что-то случилось?

–Я не могу так больше, Рэйчел.

Моя сестра тихонько присела на поручень дивана, будто боясь спугнуть внезапный водопад чувств, нахлынувший на меня.

– Я больше не могу смотреть в ее больные глаза, терпеть ее улыбку, рассказывать одну и ту же историю и держать за руку. Я чувствую себя персонажем дешевой драмы, призванным вызывать жалость.

–Она хочет помнить. Ты же знаешь.

–Конечно,я знаю.Но я…

–Ты любишь свою жену,Фрэнк?

–Я очень люблю ее. Поэтому мне страшно. Я привык к тому, что она рядом. Привык, что она всегда негромко спрашивала, как мои дела, как целовала мои скулы и как рассказывала о своих цветах. Я не ценил этого, как и всего, к чему успел привыкнуть.

–Ты знаешь, что делать. Ты знаешь, что ей нужно.

Я обнял Рэйчел и, посидев еще немного, молча ушел.

–Любимый, скажи, я не отниму у тебя много времени, попросив посидеть со мной? Сон сегодня дается мне особенно тяжко.

–Что-то тревожит тебя?

–Да, есть кое-какие мыли.

Я сел рядом, сжав своей холодной рукой ее невесомую кисть.

Мэри улыбнулась.

–Ты знаешь, что мне нужно.

Я только молча смотрел на нее.

–Просто сиди вот так рядом и смотри на меня, как на живого человека. Как на свою живую жену Мэри. И держи мою руку, я очень слаба сегодня.

–Мэри…

–Нет, не говори ничего. Завтра, возможно, я захочу услышать наши истории, перемотать эти дни, как любимое кино, а сегодня я так трезво знаю, что со мной происходит. И что ты чувствуешь.

–Тебе нельзя много говорить, Мэри. Врач не советовал. – я старательно останавливал этот разговор.

–Да разве ж я много? – снова улыбнулась она – Я лишь скажу пару слов. Завтра я проснусь и почти наверняка стану другой. Тебе тоже придется стать другим, милый. Но сегодня я – твоя старая некрасивая жена и ты, пожалуйста, будь собой. Плачь, если хочешь плакать, держись, если так проще тебе самому – я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю тебя. И никогда не вини себя, даже не думай! Что слишком мало успел сделать и сказать. Вся прелесть и ужас жизни в ее незнании, и ты завтра расскажешь своей Мэри о том, как вы познакомились, о том, как стали мужем и женой, о том, как кидались картофельным пюре в кафе, как украли тележку из супермаркета и, конечно, о том, как сильно ты любишь ее. Скажи ей, какая погода, скажи, что снова будет рассвет и закат. Говори обо всем. Как там Рейчел? Не сильно переживает за нас?

–Больше за меня.

–Умная девочка. Передавай ей привет.

–Мэри, может еще обезболивающих? Тебе сильно больно?

–Я почти не чувствую рук и ног, в голову налили свинца, но я еще дышу и неплохо тебя вижу. А как насчет тебя?

–Мне тоже очень больно, дорогая. Очень.

–Я знаю. Я так хорошо знаю это. Ты только будь рядом, мне нужны твои мокрые грустные глаза и теплые ладони.

Она коснулась худыми пальцами моей щеки.

–Ты такой молодой, Фрэнк.

Внезапно я увидел в ней хрупкую девочку, прячущую шоколадки от взрослых по карманам, с бесстрашным и серьезным лицом и дрожащими руками. Так много было неловкого в ее нынешних жестах и мимике.

–Ты боишься, – сказал я.

–Ты тоже.

–Я тоже.

–И нам можно бояться. Поцелуй меня и не думай ни о чем. Сегодня мы можем быть сами собой.

Это был последний раз, когда я видел свою жену в здравом уме.

***

Утром я понял: сегодня выходной. Светило солнце, в котором мы все так нуждались, пахло геранью моей жены и мятой из моего стакана. И тогда я понял – сегодня она будет счастливой. Возможно в последний раз мы забудем о горе и смерти и об этом удушливом воздухе в ее спальне, мы вернем себе немного прежних нас. Я пулей ворвался к ней в комнату.

–Доброе утро, милая Мэри! Сегодня у нас такой день!

–Что значит «такой»?

–Сегодня мы сделаем все, что только захочешь!

–Ты, может, не замечаешь, но мы всегда это делаем. Давай лучше наоборот? Поиграем на гитаре, посмотрим фильм и создадим какой-нибудь шедевр.

–Надевайте свое самое красивое платье, мисс! Сегодня головокружительное утро!

–А вы сегодня головокружительный джентльмен, Фрэнк.

Я убежал к шкафу и надел фрак, затем нарвал садовых тюльпанов и постучал в дверь.

–Миледи готова?

–Миледи всегда готова!

Я отворил дверь. Моя жена сидела на кровати в платье, которое я подарил ей на годовщину нашего брака.

–Оно мне большевато отчего-то, наверное, раньше я была крупнее.

Я осмотрел ее костлявые очертания и поспешно отогнал прочь все плохие мысли.

–Должно быть я раньше больше баловал тебя сладким! Ну идем же! – я на колене преподнес букетик тюльпанов.

–Фрэнк, мне так нехорошо, когда я встаю. Давай останемся в комнате. Наверное, я приболела. Да еще так жарко…

Я подошел к окну и распахнул его.

–Сегодня улица старается для тебя, гляди-ка!

–Ты же знаешь, почему я не люблю открывать окно.

–Да. Но, ты помнишь? Сегодня другой день. Весь воздух наш и все улицы.

–Почему именно сегодня?

–А почему нет? Я принесу гитару.

Я уселся на полу возле ее ног и заиграл до боли родные нам звуки.

–Оу, Rolling Stones?

Я начал громко петь, не попадая в ноты.

–Живет в моем доме одна стрнная Мэ-эри! У нее две руки и две ноги, а вот голова, увы, одна! – Мэри громко смеялась, зарываясь в подушки, -Но что всего важнее, у нее есть большое сердце, и Мэри та – моя жена! И пускай ты рифмы не найдешь, но будь терпима, дорогая! Будь у тебя хоть сорок рук, любил б тебя, не отпуская!

–Вот надо же, в конце даже промелькнула одна рифма!

Крикнула Мэри, просмеявшись.

–Даа, случайно проскочила, не выдержав бездарности.

–Порадовала, однако.

Я даже не узнавал ее. Нам было по двадцать с небольшим, и мы шутили, не обращая внимание ни на что. Пускай, частичку Мэри уже покинула жизнь, пускай этот процесс ни на секунду не останавливался, сегодня я не знал этого. Сегодня мы играли в нормальную семью, где главная проблема, что готовить на ужин и кто заедет за детьми. Пускай, она не помнила, когда я подарил ей это чудесное неизъеденное временем, в отличие от нас, платье. Пускай, она забыла, что умирает, а я тоже забыл, и глаза наши были счастливы.

–Я хочу рисовать,– крикнул я.

–Я тоже!

–Но мы не умеем.

–А разве нам обязательно?

–У нас даже нет годной бумаги.

–Любимый, у нас четыре стены. Тебе мало?

Я заулыбался, как умел.

–Сейчас приду.

Я сбегал в гараж и принес краски, какие были: подсохшие и старые.

–С чего начнем? Принесешь кисти или поймешь наконец, что все, что нужно, у нас уже есть?

–Уже понял.

–Слава богу. – сказала Мэри и запустила руки в банки с красной и синей красками, – Никогда не делала этого раньше. Сначала почва под ногами. Затем наш новый дом на холме. И немного неба. Правда цвет, как у твоей утренней каши, но это ничего.

Мы беспорядочно махали руками, оставляя толстые разноцветные полосы.

–Теперь два окорока, чтобы не умереть с голода! И дождь, чтоб от него прятаться.

–Как думаешь, Пикассо рисовал окороки? – озадаченно спросила Мэри.

–В глубинах сознания очень может быть.

Мы засмеялись, и я понял, что наше творчество скорее напоминает беззубого мужчину в профиль, нежели пейзаж.

–Как мы назовем сие достояние?

–Наляпано с любовью?

–Отлично. Передает безграничность содержания.

–А может Окороки Биссон?

–Тогда полная версия звучит как «Наляпаные с любовью окороки Биссон в доме на холме под небом цвета каши»?

–Посмотри на свой фрак, Фрэнк.

–Лучше ты посмотри на мой фрак. Видишь, какой красивый у тебя муж?

–И грязный.

Я обнял ее.

–Ложись. Я сделаю нам кофе и принесу шоколадки.

–Я ничего не хочу, дорогой.

–Мы условились делать то, что хочу я, помнишь? Поэтому будь благоразумной. Тебе лучше?