Зоя. Том второй

Однажды я заметил на ней синяки. Она не прятала их от меня, а как будто гордилась ими. Я рассвирепел. И ударил её. Она смеялась. Ни одной слезинки не было в её глазах.

Наша жизнь стала похожа на схватку. Она выползала из-под меня вся побитая, но не сломленная. И когда стал поднимать руку, Елена перестала мне изменять. Она ждала меня дома. Это она вселила в меня зверя. Мне было больно смотреть на неё, но она просила об этом. И однажды я не рассчитал свои силы.

Пани Анна дрожала. Она смотрела на Германа глазами полными ужаса.

– Но я не просила тебя об этом, – прошептала Анна.

Герман словно не услышал её и продолжил:

– Это было тяжёлое для меня время. Я отправил людей за Густавом. Думал, что он спасёт Елену. Но было слишком поздно. Единственным человеком, который не дал мне тогда сойти с ума, был твой муж. Меня сняли с должности и отправили в Ростов.

Я не понёс наказание. Всё удалось замять. Когда над жизнью вашего с Густавом сына нависла угроза, я не мог не помочь ему. Да и в гибели Густава есть моя вина. Я оступился. Мне хорошо с тобой, Анна. Но мне везде мерещится Елена. Даже твоя невестка напоминает её. А смех Софьи такой же, как был у Елены.

Пани Анна плакала. Она не могла поверить во всё, что рассказал Герман. Когда успокоилась, спросила у него:

– Зачем ты вернулся? Чтобы убить меня?

– Анечка, – Герман встал на колени, – я люблю тебя. Дай мне последний шанс. Ведь сейчас всё хорошо, я буду держать себя в руках. Буду спать в отдельной комнате, тогда я точно не причиню тебе вреда. У тебя замечательная приёмная дочь. Софья смелая. Я до сих пор не понимаю, как она смогла укротить во мне зверя?

– Она мне не приёмная, Герман. Это моя родная дочь. Моя с Густавом дочь. Не смей так говорить! – возмутилась пани Анна.

– Не буду, – ответил Герман. – Позволь мне остаться. Вы с Софьей самые родные для меня!

У Анны не повернулся язык, чтобы сказать: «Уходи».

И Герман остался. Портниха, чтобы не скучать по Софье, стала брать больше заказов. На ночь запиралась в комнате, двигала к двери шкаф. Пускала Германа к себе только днём, когда у неё не было клиенток.

Больше к тому разговору они не возвращались. Несмотря на всё, что рассказал ей Герман, Анне показалось, что она стала любить его сильнее. Только один раз после своего откровения Герман попытался ударить Анну, но она оглушила его шкатулкой, которая стояла на прикроватной тумбочке.

Когда Анна навещала в гимназии Софью, та просила матушку раздеться. Говорила, что если увидит синяки, то сбежит из гимназии. Но сбегать не пришлось.

                                        ***

Янек назвал дочку Златой. Теперь он и Зою, и дочь называл Золо́то. И часто говорил, что купается в золоте, потому что его любят две золотые девочки. Счастье в Зоиной семье лилось через край.

Удивительным образом в конце 1912 года Янек, Зоя, Николай и Евгения начали дружить семьями. Произошло это случайно. Николай, как-то встретив Янека, долго благодарил за своё спасение. Янек радовался, что ему удалось вытащить Николая из «ямы», в которой тот оказался. Слово за слово и Соломин рассказал, что женился, и у него родился сын. Посоветовавшись с Зоей, Янек пригласил Николая с семьёй в один из выходных январских дней 1913 года.

Зоя сдружилась с Евгенией, и они стали вместе посещать уроки шитья у пани Анны, которые та решила организовать для всех желающих. Иногда уроки пани посещали и гимназистки.

Софья, отучившись в гимназии полтора года, бросила её. Овладев навыками шитья, наравне с Анной обшивала богатых дам, а перед Первой мировой войной стала хозяйкой мини-ателье для женщин среднего класса.

Из тканей подешевле она шила такие же модели, которые предлагала Анна для своих богатых клиенток. Софье на тот момент было 12 лет. Никто из услышавших историю Софьи не верил, что она приёмная, а не родная дочь Анны Левандовски.

Весной 1913 года Зоя забеременела. Как-то прогуливаясь с дочкой по городу, встретила Таисию. Та несла на руках светловолосого мальчика. Подойдя ближе, Зоя заметила у Тайги большой живот.

Поздоровались как ни в чём не бывало. Таисия светилась счастьем. Зоя даже невольно улыбнулась при виде её. Двухлетний Иван без умолку щебетал и кого-то до боли напоминал Зое. Напоминал Макара. Уже больше двух лет о Макаре ничего не было слышно. Иногда Зое казалось, что он перед ней идёт по городу. Обгоняла прохожего, оглядывалась и разочарованно шла дальше.

В середине 1913 года по городу прокатилась волна задержаний на фоне противодействия революционной деятельности. Мужчин, возвращавшихся с работы, задерживали прямо на улице.

Наслушавшись об этом, Зоя спрашивала у мужа, грозит ли ему опасность. Он клялся, что давно не связан с комитетчиками и с ним ничего не случится.

Когда Янек не вернулся домой после очередного рабочего дня, Зоя забила тревогу. Уже стемнело. Она собрала дочь и сначала побежала к отцу. Григорий рассказал, что Янек ушёл домой вовремя.

Оставив дочь с Евдокией Степановной, Зоя вместе с отцом побежала в полицейский участок. Там приняли заявление и велели ожидать. Григорий советовал дочке не беспокоиться и остаться ночевать у него.

Но Зоя, оставив Злату у Кирьяновых, поспешила домой. Всю ночь она не сомкнула глаз. А наутро к ней пришли с обыском. Перевернули всё вверх дном. Ничего не нашли.

На все вопросы о Янеке упрямо молчали. Зоя, отчаявшись, не знала, к кому обратиться. Вся заплаканная прибежала к Парамонову. Тот, увидев Зою, смутился. Потом протянул ей лист бумаги. Среди трёх десятков фамилий кружком были обведены около десяти.

– Это все мои, – еле слышно сказал Парамонов. – Я ничего не смог сделать. Прости, Зоя. Никто не разбирался. Я помогу твоей семье.

Зоя почувствовала, как земля уходит из-под ног.

О том, что без суда и следствия расстреляли революционеров, гудел весь город.

Дни тянулись медленно. Зоя почти не выходила из дома. Почти ничего не ела. Похудела сильно. Евдокия Степановна всё удивлялась, откуда такими темпами растёт живот Зои, если она питания никакого не получает. Когда Злата спрашивала об отце, Зоя не выдерживала и долго не могла успокоиться. Григорий Филиппович как-то сказал внучке:

– А давай я стану твоим папой?

Та покачала головой, а потом иногда стала деда папой называть. Сыновья Григория Филипповича ревновали Злату к Григорию. Перебивая друг друга, твердили, что это их отец. Но Григорий говорил, что в его сердце много места, и любви хватит на всех. Так Григорий стал для внучки отцом.

Пани Анна никак не выходила из шокового состояния. Никто не мог успокоить её: ни Софья, которая всё время находилась рядом, ни Герман.

Иногда Анна приходила к Зое, прижимала к себе Злату, не отпускала её долго и всё время шептала:

– Не верю, не верю… Мне снится Густав, с ним рядом нет Янека. Вернётся твой папа, Золо́то моё.

К глубокому сожалению учениц, школа шитья прекратила своё существование. Софья продолжала шить для дам среднего класса. Но заказов брала мало, так как много времени проводила с Анной, успокаивая её.

Большую поддержку Зое оказал Джан. Как только узнал о случившемся, тут же навестил её. Он не просил успокоиться, когда она заливалась слезами. Просто садился рядом, обнимал её и что-то шептал по-китайски. Зоя не понимала значения этих слов, но иногда ей становилось легче.

Джан заставлял Зою есть. Он насильно кормил её с ложечки. Уже перед самыми родами Джан остался жить у Зои. Именно у неё он впервые после своего ухода от Кирьяновых встретил Евдокию. Мачеха навестила падчерицу с сыновьями. Мальчишки недоверчиво смотрели на китайца и прятались за Евдокией. А Джан улыбался им.

Евдокия Степановна не смогла справиться с эмоциями. Слёзы катились из её глаз. Джан подошёл и обнял Евдокию. Они долго стояли обнявшись. Мальчики уже перестали обращать внимание на китайца и играли со Златой.

С того дня Евдокия каждый день приходила к Зое. Они с Джаном почти не разговаривали, только обнимались при встрече. Когда сыновья рассказали отцу, что их маменька обнимает дядю без глаз, Григорий сразу понял, о ком идёт речь, и запретил жене навещать Зою.

Евдокия не приходила несколько дней подряд, и Джан всё понял. В начале декабря Зоя родила сына. Роды были тяжёлыми. Джан не спал несколько ночей и когда Зое стало немного легче, уснул и не просыпался два дня. Его ждали на работе, за ним приходили родственники больных. Прямо под дверью умоляли его о помощи. А он не мог оставить Зою.

Первое время после родов Зое помогала Евгения. Она менялась с Джаном. Зоя не вставала с кровати почти месяц. Только когда окрепла, Джан разрешил ходить по квартире. Зоя по просьбе китайца назвала сына его именем. Джан был счастлив.

Весной 1913 года город захватила волна эпидемий, которая с началом Первой мировой войны с трудом сдерживалась под контролем.

В мае 1913 года Таисия родила от Лорана сына. Бывший следователь летал на крыльях любви и счастья. Когда повитуха положила Лорану в руки новорождённого сына, тот едва не упал в обморок. Он шептал Тайге слова любви, плакал вместе с ней, прижимая к себе второго сына. Мальчика назвали Степаном.

А в конце декабря 1913 года Таисия тяжело заболела. Доктор изолировал её в лечебницу на койко-место, которое оплатил Парамонов. Лоран молился. Но чуда не произошло.

Бугорчатка (туберкулёз) не пощадила Таисию.

Убитый горем Лоран не мог поверить в случившееся. Оставшись с двумя детьми на руках, он ушёл с работы. Ему казалось, что его жизнь остановилась, и только плач голодного сына возвращал его к реальности.

Нанятая кормилица приходила строго по времени, а Степан не наедался. И тогда Лоран мелко резал морковь, заворачивал в тряпочку и давал сыну. Тот жадно высасывал из тряпочки сладкий морковный сок, а Лоран, сидя рядом и прижимая к себе ничего не понимающего Ивана, плакал от горя.

Когда началась Первая мировая война, и власти объявили всеобщую мобилизацию, Лоран в списки не попал, так как был вдовцом и воспитывал детей сам. Всё с началом войны перевернулось с ног на голову. В городе велась большая пропаганда среди населения. Всех призывали жертвовать деньги на Победу.

Пани Анна в своей квартире развернула швейную мастерскую по пошиву белья для солдат. К ней присоединились Зоя, Евгения и другие женщины. Как только Николай ушёл на фронт, Зоя переехала с детьми в дом к Евгении.

Соседний дом, в котором жил дед, Евгения сдавала, и эти деньги были хорошим подспорьем. Подруги вместе воспитывали детей и обе молились за Николая.

– Зоя, ты сегодня опять кричала во сне, Прохор испугался, я до утра не могла его уложить. Дрожит весь, плачет, – причитала Евгения. – Хорошо, что сейчас все спят.

Зоя виновато опустила голову.

– Ну ладно тебе, уложила же. Давай собираться. Сходим по-быстрому, за два часа управимся, – произнесла Евгения.

Помимо пошива белья, Зоя и Евгения с четырёх до шести утра мыли посуду в одной из харчевен, на скорую руку переделанную под солдатскую столовую. За это платили небольшие деньги и давали кашу на всех детей.

Женщины возвращались домой, и к тому времени уже все дети просыпались. Зоя сначала боялась оставлять детей одних дома, особенно маленького Джана. Зачастую он встречал её со слезами. Мать брала его на руки, долго обнимала и обливалась слезами вместе с ним. А потом сын привык и перестал плакать. Теперь он подползал к Злате, прижимался к ней и спал до тех пор, пока не вернётся мать.

Со слезами сына закончились и Зоины слёзы. Высохли в одно мгновение. И внутри всё стало сухо. Зое даже казалось, что её сердце теперь не бьётся, а скрипит, как старое колесо. Она совсем исхудала. Только молочная грудь по-прежнему привлекала внимание мужчин. Дежурные солдаты насвистывали при виде её, пока она разгорячённая намывала утром посуду.

Однажды, когда у Евгении заболел Прохор, и Зоя одна пошла мыть посуду, к ней пристал солдат. Обычно утреннее дежурство несли двое. Но сегодня был только один.

– Ну что же ты, цыпочка без подружки сегодня? Изголодались, небось, обе. Мужички-то ваши на фронте, поди. Ну давай, мы по-быстрому, пока Соловчук не вернулся.

Зоя испуганно схватила черпак, замахнулась.

– Ну-ну, какая ты боевая, прям как муженёк твой на фронте, – затараторил солдат и крепко схватил Зоину руку. Черпак выпал и с грохотом упал на пол.

Солдат приблизился так близко, что Зоя ощутила его горячее дыхание. Вздрогнула и ей на миг показалось, что это Лоран лезет с поцелуем как в день свадьбы. Зоя задрожала, когда солдат схватил её за вторую руку и с силой притянул к себе.

– Татаринцев, сучонок, отпусти девчонку, – вдруг услышала Зоя.

Она оглянулась. Позади стоял второй солдат, он дулом ружья целился в того, кто держал Зоины руки.

– Отпусти, кому говорю, – прошипел он.

Зоя с силой дёрнула руки, Татаринцев ослабил хватку. А она подняла черпак и несколько раз огрела его. Тот заскулил.

Зоя почувствовала, как второй солдат схватил её за плечи и оттащил от первого.

– Ну-ну, не переусердствуй, – забеспокоился он. – А то, вместо дома, на нарах придётся дневать и ночевать, а дома, поди, дети ждут. Не зря же тебе кашу выдают.

Зоя благодарно посмотрела на солдата.

– Спасибо, – тихо произнесла она.

– А ты меня совсем не помнишь? – спросил он неожиданно. – Я Паша. Паша Соловчук. Был в комитете с Янеком. Вы поженились?

Зоя удивлённо взглянула на солдата.

– Не помню тебя, – произнесла она.

– Ну как же так? Хотя вы все были заняты не революцией, а любовью. Одна Таисия чего стоила, – произнёс Соловчук.

Зоя пожала плечами.

– Нет её, кстати, больше, – грустно произнёс Паша. – А я ведь тоже её любил. Ладная была баба. Следователь самым хитрым среди нас оказался. Захомутал, приструнил.

– Как нет? – с тревогой в голосе произнесла Зоя.

– Умерла весной. Она с моей матушкой в лечебнице лежала. Так вот матушка выкарабкалась, а Тая – нет. Следователь её рыдал как баба. Страшно было на него смотреть. Любить мне его не за что было, но жалко стало. Так моя матушка иногда приходит к нему, готовит детям. Хотя говорит, он и сам справляется хорошо. Стал детям и отцом, и матерью. Парамонов ему какое-то жалованье платит, помогает. А Янек-то где?

Зоя ничего не ответила. Соловчук продолжил:

– Хороший он парень, дай ему Бог здоровья.

Зоя сложила вымытую посуду в стопку и вышла из кухни.

– Козёл ты, Пашка, чего тебя чёрт принёс сюда? – услышала она голос возмущённого Татаринцева. – Ну ладно-ладно, не буду я её трогать.

Зоя быстрым шагом спешила домой. Она ещё не задерживалась ни разу. Дома её встречала зарёванная Евгения. У Прохора не спадал жар. Зоя, оставив кашу, решила найти Джана и обратиться к нему за помощью. Она слышала отдаляющийся плач своего младшего сына и успокаивающие его слова дочки Златы.

Глава 3

Август 1913

– Казарян, Карпачевский, Ельцов, Кременчук, Сладко́, Умаров, – голос коменданта звучит громко, даже оглушающе.

Никто из ссыльных не двигается с места.

– Что вы стоите как истуканы? – орёт офицер, подходит к первому в ряду, тычет ему в грудь пальцем и говорит:

– Ты будешь Казарян.

Тот мотает головой и произносит:

– Я Соловейчик…

Офицер тычет ему ещё раз и повторяет громко:

– Ты будешь Казарян!

Подходит к другому и говорит ему:

– Ты будешь Карпачевский, ты – Ельцов, ты – Кременчук, ты – Сладко́, ты – Умаров.

Перед последним, которого назвал Умаровым, останавливается и начинает смеяться.

Ссыльные в недоумении глядят на офицера, тот успокаивается и говорит:

– Все запомнили? Перекличка… Казарян!

– Я!

– Карпачевский!

– Я!

– Умаров!

– Я!

Офицер опять начинает смеяться.

– Привыкнешь к новой фамилии быстро. Ну и ничего, что ты белобрысый. Умаровы и такими бывают.

О том, что документы ссыльных перепутали ещё в Ростове, знали немногие. Это произошло по каким-то непонятным причинам. Поговаривали, что кто-то из задержанных набросился на полицейского и пока его усмиряли, другой схватил со стола документы и начал жевать их.

Полицейские сохранили всё, что смогли. А для запугивания по городу пустили слух о расстреле некоторых пойманных участников революционных движений. Никто не разбирался в причастности.

Произвели обыски в домах всех пойманных, и даже если ничего не нашли, то не отпустили. Отправили в ссылку. При этом задержания распугали комитетчиков, они затаились. А отсутствие пропагандирующих листовок и газет на некоторое время позволило не допустить распространение антицарских волнений.

– И чтобы выбить дурь из ваших пустых голов, вы будете трудиться на благо нашей Империи.

Так Янек попал на строительство Амурской железной дороги.

– Вы лишены всех гражданских прав, – скандировал офицер. – Ваши жёны могут беспрепятственно выйти замуж. Все ваши накопления по наследству будут принадлежать вашим детям и жёнам. Вы же теперь никто!

После слов о том, что жёны беспрепятственно могут выйти замуж, у Янека сжалось сердце.

– Золо́то моё, я вернусь, дождись меня любимая, – шептал он.

Поначалу Янек не спал по ночам. Всё время думал о Зое, Злате и малыше, которого жена носила под сердцем, о матери. А когда стал уставать на тяжёлых работах, то глаза слипались, как только спина касалась койки. Сны снились редко.

Каждый день декабря Янек представлял, как Зоя рожает их второго ребёнка. Он не знал, что сообщили семьям. В тот роковой вечер возвращался домой с одним из работников мельницы. Навстречу шли дружинники. Они неожиданно схватили Янека и его спутника и начали требовать признания в революционной деятельности. Янек не смог вырваться, его схватили и связали руки. А его спутник бросился бежать, и его тут же остановили выстрелом.

– Тоже побежишь? – прошипел полицейский.

Янек помотал головой.

Он думал, что сейчас во всём разберутся, отпустят домой. Его совесть была чиста. Революция уже давно не будоражила его сердце. Место революции было занято его красавицей женой и маленькой дочкой.

Но в участке всех сначала напоили чем-то, а очнулись ссыльные уже в вагоне.

Всех, кто пытался бежать, расстреливали мгновенно.

По прибытии на место отбывания срока Янек получил новую фамилию и имя: Умаров Шагит.

Он не знал, почему его имя и фамилия принадлежат теперь другому человеку и принадлежат ли. Среди его артели все были с изменёнными именами.

Между собой поначалу назывались по-старому. А некоторые и не собирались привыкать и задумывались на перекличке. И тогда их наказывали до тех пор, пока каждый быстро не откликался на свою новую фамилию.

Работа была тяжёлой. Время от времени артель пополнялась ссыльными. Старые либо умирали, либо становились инвалидами и тогда их отправляли домой, либо заболевали инфекционными заболеваниями.

Из инфекционных формировали особую бригаду, которая работала в глухой тайге, чтобы не заразить остальных. Инфекционные валили лес. Янек помнил, как отец учил его тщательно мыть руки, не лезть в лицо грязными руками, не здороваться с мужиками в период инфекционных болезней, обдавать кружку кипятком перед использованием. Те, с кем он сдружился, следовали примеру Янека, и ни один из них не заболел. К концу 1914 года в артели Янека осталось всего 10 человек, с которыми он прибыл сюда впервые.

Янек, укладывая тяжёлые шпалы, мечтал о том, что вместе с Зоей и детьми обязательно проедет по этому участку пути на поезде. Помнил каждого, кто убыл из артели. Теперь артель была его семьёй. И потеря каждого сжимала сердце до боли.

Однажды вечером в барак зашёл надзиратель и приказал встать перед ним тем, кто когда-либо в жизни держал в руках иголку с ниткой. Янек шагнул вперёд. Вместе с ним ещё трое. Надзиратель велел им собрать вещи и следовать за ним. Больше в этот барак Янек никогда не возвращался. Его и всех тех, кто мог держать иглу и нить в руках, отвезли в соседний посёлок и поселили в бараке при швейном цехе.

Теперь Янек с утра до вечера кроил и шил одежду для ссыльных. Излишки отправляли на фронт. Янек мысленно благодарил мать за то, что та однажды показала ему, как шить на швейной машинке.

Он применил свои навыки уже в первый день. Одна из машинок перестала шить. Янек смазал её, взял лоскут и сделал несколько строчек. Удивлённая надзирательница сказала, что посадит его за машинку, которая освободилась два дня назад.

Мужчины и женщины-швеи трудились в одном помещении. Новая работа была намного легче прежней. Здесь лучше кормили, условия труда были приятнее. Для сна выделялось больше времени.

Главной в швейном цехе была молодая женщина Карина. Поговаривали, что она докладывает вышестоящим чинам обо всех разговорах среди ссыльных, и при ней все затихали.

Некоторые ссыльные мужчины начали флиртовать с женщинами. Если это замечалось, то их незамедлительно разлучали. Отправляли в другие артели. Никогда ещё Янек не чувствовал вокруг себя столько душевных переживаний. Работа была лёгкой, но морально угнетала. Разлучённые очень переживали. Многие из них даже не были женаты, и вряд ли когда увидели бы тех, в кого влюбились в швейном цехе.

Карина как-то подошла к Янеку и сказала:

– Ты не смотришь на других женщин из-за чего?

Янек пожал плечами и ответил:

– Мне некогда глазеть, я работаю.

Карина как-то ехидно улыбнулась и произнесла:

– Я давно за тобой наблюдаю. Ты не такой, как все. Что-то есть в тебе необычное. Я могу ещё больше облегчить твой труд. Сначала ты работаешь полдня, а остальное время будешь лично со мной разрабатывать выкройки в моём кабинете.

Карина положила руку на коленку Янеку. Тот руку убрал и сказал, что останется в цехе на полный рабочий день.

Карина вспыхнула. Положила руку опять.

– Не хочешь сам, значит, жди приказа.

Встала и, оглядев всех свирепым взглядом, вышла из цеха. Янек продолжил работу. На сердце было неспокойно.

К Янеку тотчас подошли несколько закройщиков.

– Ну ты даёшь, тебе такую поблажку дают. Ты, если что, передай моей Иринке письмо. Напишешь сам по возможности, – попросил один и нашептал на ухо Янеку адрес.

– И моей Валечке тоже напиши, – сказал другой.

– А моей не надо писать, она при первой возможности выскочила бы замуж, – попросил третий, – а вот матери напиши.

Всё больше и больше закройщиков и швей окружали Янека. На шум прибежала Карина. Быстро разогнала всех по местам. Улыбнулась Янеку и вышла.

На следующий день пришёл приказ об изменении графика работы для Шагита Умарова.

Янек не спал всю ночь. Вспоминал, как впервые встретил Зою, как сразу решил, что она будет его женой, как был счастлив, когда его чувства оказались взаимными, как ждал венчания, чтобы их уже наконец-то не разделяли одежды.

– Золо́то моё, как же я люблю тебя, – шептал Янек, словно Зоя сидела рядом. – Мне без тебя плохо. Я ради встречи с тобой буду жить. Как бы тяжело мне ни пришлось.

Янек так и не сомкнул глаз. Когда по бараку пронеслось уже привычное: «Подъём», встал, оделся. После завтрака начал свою привычную работу в цехе.

После обеда пришла Карина и сказала, что Умарову нужно проследовать за ней.

Янек кивнул.

В первый день Карина обращалась к нему строго по рабочим вопросам. А на следующий день подошла близко, стянула с себя рубашку. Оголила грудь. Янек отвернулся тотчас и произнёс:

– Оденьтесь, пожалуйста.

Карина встала перед лицом Янека, схватила его за рабочий халат. Приблизила своё лицо к его лицу. Янек резко убрал её руку, сделал несколько шагов назад.

– Это моя новая рабочая одежда, – сказала Карина. – Посмотрим, насколько ты терпеливый. Или ты немощный?

Карина несколько раз обошла Янека.

– Наверное, поэтому на баб не смотришь? Ну и ладно, я тебя быстро вылечу.

Все последующие дни Карина снимала рубашку и ходила перед Янеком полуголая.

                                        ***

Джан уже несколько дней не отходил от сына Николая и Евгении. Температура не спадала. Китаец никому не разрешал приближаться к мальчику. Даже матери строго-настрого запретил. В это время как раз съехали квартиранты, и Зоя с детьми, и Евгения переселились в дом деда.

Евгения всё время билась в истерике. Жена Янека, как могла, успокаивала её. Обе молились за здоровье маленького Прохора.

Зоя не знала, что у Евгении был сын. Когда узнала, стала ещё больше жалеть подругу.

Женя рассказала, что мальчик заболел. А в деревне, где жила её мать, не нашлось ни врачей, ни лекарей, ни бабок, которые смогли бы вылечить ребёнка. Почти две недели жара, и Евгения осталась одна. Не выдержав этого горя, и мать Евгении померла. Потеряв и мужа, и сына, и мать, Евгения не ела несколько дней, не выходила из дома. Как-то к ней заглянула любопытная соседка да как начала ругаться. Притащила чугунок с похлёбкой и выпаивала истощённую женщину.