скачать книгу бесплатно
Я подивился странной жесткой бумаге желтовато-зелёного оттенка, архаичному шрифту и непривычному способу печати – текст был как будто не напечатан, а оттиснут, вроде гравюры. Хотя, может, я ошибаюсь. Сшитые между собой листы были вложены в старую, потёртую картонную обложку «Физика. 8 класс». Это меня насмешило. Чего это я её в запале с полки схватил? А если бы и правда начинка оказалась учебником физики? Лежал бы сейчас, кипя в своей ярости, читал бы закон Авогадро – под моё настроение и такое чтиво сошло бы за первый сорт.
«Сии поляне имеют весьма странный обычай. Не имея центральной власти, управляют своими городами собранием общества, а на защиту городского имущества и его жителей, для отправления судебной власти нанимают конеса с войском. Часто – из знаменитых конеских родов, обеспеченного родовой поддержкой и вспоможением семьи. Но бывает, небогатые городки вынуждены приглашать вольных наемников, некоторые из коих делами своими, и заслугами, и настойчивым стремлением могут основать новый конеский род…»
Что ещё за поляне? Какое-то славянское племя? Вроде похоже на слово из курса истории Древней Руси. Или нет? Что-то я таких обычаев не припомню… А вроде как и похоже. Эх, историю лучше надо было учить в школе. Да и в университете не помню, чтобы я учебник её краткого курса открывал.
«…Но сие случается редко, с личностями более чем выдающимися. Не каждый к этому и стремится, ибо служба конеская зело тяжела и неблагодарна. Положение их в городе весьма неустойчиво – ежели нанятое войско общество посчитает негодным, то конесу может быть указано на ворота. Имеются у полян конеские сильные и древние роды, которые держат власть в целых союзах городов долго и успешно, порой – на протяжении всей жизни. Ибо власть военная – сила, с которой трудно спорить мирянам. Но по наследству передать свою власть эти конесы не могут – за сим бдительно следит Воинский собор. Сия организация представляет собой съезд наиболее представительных и родовитых князей и наблюдает соблюдение традиций. Ибо усиление какого-либо из родов не будет ко благу для других. Ежели такой бунтарь в истории и случается, его самоуправство подавляется карательный походом Воинского собора»…
***
Проснулся я ночью. Внезапно, словно меня толкнули. Лежал и таращился в подсвеченную полной луной темноту. В открытом окне тихо шелестели листья ореха, стрекотали сверчки. В комнате тикали часы. На спинке моего дивана сидел Кот, наблюдая за мной прищуренным глазом. Тима не было. Что меня разбудило? Я лежал и силился понять. Помимо отсутствия моего друга что-то еще казалось мне неправильным. Кажется, я и засыпал с этим чувством. Как будто, проваливаясь в сон, краем сознания зацепил это что-то неправильное, но не успел увиденное осмыслить.
Я снова повёл глазами по комнате. Противоположная стена была хорошо освещена луной. На лунном экране лениво шевелились тени листьев, сплетаясь в теневые кляксы и начиная трепыхаться при лёгких перемещениях ночного воздуха.
Я резко сел. Кроме теней и лунного света на стене больше не было ничего. На стене не было Тимохиного оружия.
* * *
Да что, мать вашу, здесь происходит?! Вопрос созрел. Спустя сутки. Ну, немного больше. За это время случилось немало странностей. Да, все их по отдельности, может быть, несложно объяснить. Но, блин, пока концентрация необъяснимого зашкаливает. И объясняться что-то никто не торопится.
Я понял, что больше не засну. Под крышей после дневной жары было душно, открытое окно не спасало. Зацепив пачку сигарет, я стал осторожно спускаться по лестнице.
Дом спал. Дышал и похрапывал. Его уютная жаркая темнота, наполненная поскрипываниями, потрескиваниями, шорохами и вздохами казалась живой и осязаемой.
Кот обогнул меня на лестнице, остановился посреди кухни и скрипуче мявкнул. В его глазах сверкнула луна.
В кухне кто-то был. Кто-то сидел за столом. Его тёмный силуэт я видел совершенно отчётливо.
– Далеко собрался? – прошелестела темнота и захихикала.
– А, это вы, – я подавил вздох облегчения. Напугал старый хрыч.
– Мы это, мы, – согласился хрыч. – Что, не спится, касатик? Вроде совестью в твоём возрасте мучаться ещё рано…
На моём конце стола вспыхнула свечка (о чёрт! как он это проделал?) Жёлтый огонёк, несмотря на свои скромные размеры, немедленно преобразил комнату, разогнав лунные призрачные тени, резко разграничил свет и тьму. На их границе сидел давешний дед. Он больше не супил бровей, а улыбался в бороду, но улыбка его доверия почему-то не внушала. Взгляд его казался острым и настороженным.
– Я хотел покурить во дворе.
Дед пожевал губами.
– Курить – здоровью вредить. Особенно сейчас. Не надо тебе выходить из дому, Митенька. Пока ворота открыты.
– Послушай, дед, какие ещё ворота? – я почувствовал, что снова начинаю злиться. – Что здесь у вас происходит? Где Тим?
– Фу ты ну ты! – возмутился дед. – Припекло, малец? Посыпал вопросами как горохом. Никакого понятия у нынешней молодёжи о подобающем. Разве ж в раньшее время кто осмеливался требовать с нас ответа? – обратился он за поддержкой к Коту. – Только с разрешением, да с подношением, да со всем уважением. А сейчас, значится, стоит тут этот сверчок посередь чужой хаты и голосит посередь ночи: кто? да где? да почему? Что голосишь-то? Ничего с тобой пока не случилось. Ешь, да спишь, да девок щупаешь. А мы с Котиком сиди охраняй тебя, дурака, чтобы и дальше мог тем же заниматься. Оберегай его, понимаешь, от себя самого. Если бы Милка не попросила, сам бы я сроду не озаботился!..
Дед надулся. Кот проскрежетал что-то в знак поддержки и уставился на меня с совершенно людоедским интересом.
От подобной отповеди я растерялся. Что за чёртов дед! В кухне повисло тягостное молчание. Наконец, дед отмер, покосился на меня и вздохнул:
– По-моему, ни беса он не понял, – пожаловался Коту.
– Ну что, анчутка, стоишь, таращишься? – это уж мне. – Хочешь задать вопрос, обратись, как подобает, поднеси что-то своё, попроси о милости.
Изо всех сил сдерживая клокотавшее во мне бешенство, я дурашливо поклонился сначала деду, потом коту:
– Не прогневайся, дедушка, не вели казнить, вели спросить. Потому как сна лишился я от непоняток, кои в сём славном дому и окрест него деются. Просвети глупого, не дай помереть от любопытства, да в неведении. Да! и прими чем богаты в благодарность за терпение и ласку.
Я шагнул к нему, протягивая сигареты.
Деду, по-моему, моя речь понравилась. Он сидел, напыжившись от осознания своей важности, подношение принял благосклонно. Вытащил сигарету из пачки, засунул в рот целиком и стал жевать ее, со смаком чавкая. Вторую он протянул Коту, который употребил её таким же образом, чихая и тряся большой круглой головой.
"А дед-то и впрямь с большим приветом", – осенило меня. И тут же поплохело. Я оценил ситуацию. В доме, судя по всему, кроме меня и старого придурка никого не было. И даже если задавить в себе опасение, что старичок в очередном припадке не подвластных никому мозговых завихрений, пырнёт ножичком сладко спящего гостя, даже если предположить, что это совершенно безобидный сумасшедший, всё равно мне не улыбалось коротать ночь в чужом доме наедине с душевнобольным.
Дед захихикал.
– Он думает, что я блаженный… Бедный мальчик! Страшно, небось? Ладушки-ладушки, бедные мои заюшки, бедные чужие деточки… Если встретят они зверя дивного Арысь-поле, подумают, что или сами свихнулись, или привидевшийся им псих.
– Пойду я, наверное, спать, – постарался произнести я как можно более умиротворённо, чтобы не возбуждать неустойчивую психику больного. Я попятился к лестнице, лихорадочно вспоминая – запирается ли дверь в Тимкину комнату.
– Ты ж боялся помереть от любопытства да в неведении! Я принял твоё подношение, значит готов отвечать. Правда, – дед поплямкал губами, – более чем на один вопрос табачок твой не тянет. Задавай!
– Да нет, наверное, пожалуй, не стоит, уже поздно, завтра рано вставать, помогать, я так устал, и вам, видимо, пора в постель, и Котик зевает, – продолжал я увещевать, поднимаясь по лестнице. Дед с Котом, задрав головы, удивлённо наблюдали мои перемещения.
Проскользнув в комнату Тима и придерживая дверь, я стал шарить по косяку в поисках крючка, служащего здесь запором. Нашёл! Да уж, вряд ли им пользовались последние сто лет. Запорная петля находилась почему-то на большем расстоянии, нежели длина крючка могла себе позволить. Я провозился какое-то время, стремясь их воссоединить. Наконец, плюнул на это дело и повернулся.
Дед стоял у окна, Кот сидел на подоконнике, рассеянно глядя в сад.
– Ну, задавай уже свой вопрос, да разбежимся, – сказал дед недовольно. – Оно и в самом деле, поспать не мешало бы.
– Так, может, не обязательно уже.., – дрожащим голосом осведомился я.
– Да тудыть же твою растудыть! – рассердился дед. – На кой же чёрт ты со мной договор заключал, бесово семя? Сам заплатил, а товар забирать не хошь? Я-то к тебе договором сим привязан – бегаю следом, умоляю: извольте поинтересоваться у меня, у старого дурака – что это я сегодня добрый такой? А ну, спрашивай немедля, или мне тут с тобой всю ночь препираться?
– Ну, хорошо, хорошо… Кто была та женщина, которую мы с Тимом в степи встретили? – наобум брякнул я.
– Так то мора была. Ума-то у вас, дураков, хватило ничего у неё не попросить?
– Какая ещё мора?
– Так это, Митенька, второй вопрос. Уговора не было на него.
Дед, задрав голову, поскрёб шею под своей веерной бородой, зевнул и двинулся к выходу. Отстранив меня от двери, он взялся за ручку.
– Сладко тебе спать-почивать, добрый молодец. А Котик присмотрит, чтобы сны тебе заморные не снились боле.
И вышел. В комнате остались Кот, луна и тишина.
* * *
На следующий день в тягучую жару Юрзовского лета ворвался вихрь под названием Олеська. Это вернулась из пионерского лагеря сестра Тима – искрящееся чудо двенадцати лет с косичкой "крысиный хвост" из выгоревших до бела мягких волос. Семейство ожидало её возвращения, как дети ждут новогоднюю ёлку – словно с её приездом наступит праздник. Все пребывали в радостном возбуждении. На кухне пеклись ягодные пироги, в саду ремонтировались качели, а мы с Тимом чистили от репьёв нежно любимого Леськой Кота и мазали зелёнкой его ободранные в схватках уши, дабы представить хозяйке в подобающем виде.
– Тим, ты куда вчера сбежал? – попробовал я начать выяснять отношения. И тут же почувствовал себя брошенной женой.
– Ничего не хочешь мне рассказать? – ещё хуже, прямо дешёвая голливудская мелодрама.
Мой друг обезоруживающе улыбнулся и бросил мне через комнату яблоко.
– Держи! Хорошая, Димыч, у тебя реакция.
Он подсел ко мне на диван и, отчаянно жестикулируя, принялся рассказывать о неких олигархах-беспредельщиках из столицы, которым забожалось непременно в Юрзовке построить никелевый завод – открыли-де месторождение в степи. Местные жители почему-то не обрадовались. И возразили. И возражают вот уже тому несколько лет. И, бывает, эти возражения вступают в противоречие с уголовным кодексом. Вот и вчера надо было сходить объяснить вновь объявившимся ребятишкам, что им тут не рады. Ну, ты понимаешь…
Понимаю, чего ж тут непонятного. Мужики по-мужски отстаивают свои права, по-другому эти вопросы не решишь. И версия вполне жизнеспособная. Потому что реалистичная. Никакой тебе чертовщины, слава богу. Вот только…
Дед? Нет, его опасаться не стоит. Да, он с небольшим приветом. Но совершенно безобидный! Не обращай внимания на его маленькие фокусы и дурной характер. Нет, не родной дед. Ты же знаешь, я – поздний ребёнок, мои деды меня не дождались. Кто? Родственник? Ну, да, можно и так сказать… И вообще, Димыч, пошли скорее завтракать, скоро же Леська приезжает!
Тим болтал без умолку, рассказывал дурацкие анекдоты, сам же над ними громко хохотал и вообще выглядел влюблённым, которому посулили сегодня долгожданное свидание. Мне вся эта суета казалась, по крайней мере, странной. Мой младший брат примерно того же возраста, вредный и избалованный (на мой взгляд) мозгляк, который всегда не вовремя занимает компьютер и туалет и подслушивает мои телефонные разговоры, – никаких чувств, кроме раздражения, у меня никогда не вызывал. Даже родители, воспитывающие его мягко и ненавязчиво, а балующие безропотно и добросовестно, вряд ли летали бы на крыльях счастья в день возвращения любимого чада после двухнедельного отсутствия.
Здесь же, встречая Леську, даже мир, казалось, почистил перья и приготовился. Умывшись с утра редким в наших краях тёплым дождиком, он теперь грелся в лучах щедрого солнца. На цветах и листьях вспыхивали радугами бриллиаты капель, гудели перламутровые жуки. Вокруг порхала такая уйма бабочек, таких невероятных расцветок, что я сомневался – все ли эти виды занесены энтомологами в их кондуиты.
Посреди этого сверкания и порхания она и предстала перед нами. Легкая, летящая, подвижная как ртуть, счастливая и конопатая.
И мне пришлось признать: да, действительно, Леська – это тот человечек, без которого жизнь теряет изрядную долю красок. Её тёплое и радостное присутствие будто включило свет в сумеречных комнатах.
Знаете, как бывает: засидишься с книжкой, не замечая гаснущего за окном дня. И вроде тебе вполне комфортно, и текст виден без усилий. Но заходит мама, возмущаясь чтением в потёмках, и нажимает на выключатель, и вручает тебе тарелку с только что испеченными душистыми печеньями на пробу, и начинает, смеясь, рассказывать как шалопай Барсик пытался стянуть её печиво со стола не ради еды, конечно, ради спортивного интереса. И внезапно понимаешь насколько темно, тихо, одиноко и неуютно тебе было до её появления.
Вот так же и Леська, вернувшись, "щёлкнула выключателем". Вроде бы ничего особенного в этой девчонке: она просто живёт, общается и проводит время так, как положено ребёнку её возраста. Но волшебство притяжения окружало её словно облако. Может, её особое, радостное восприятие мира было заразным? Может, все окружающие её люди подпадали невольно под действие чар, дарующих светлую радость? Она щедро пускала в свой солнечный мир. И люди припадали к её источнику с готовностью и восторгом, зачастую не отдавая себе в этом отчёта. Просто: ах, какой чудесный ребёнок! ах, какая милая девочка! приходи, Лесенька, у нас сегодня пироги! что-то давно ты к нам, Лесенька, не заглядывала, бабка всё о тебе спрашивает! как соберётесь к нам, Людмила Николаевна, обязательно и Лесю приводите!
А Леся бегала по дому, помогала матери в огороде, играла в куклы, ездила с подружками на велосипедах на реку и – наполняла дом солнцем.
Только один дед, время от времени появляющийся в доме и на базу, смотрел на неё хмуро и неодобрительно, стремясь к чему-то придраться и побурчать.
* * *
Спустя пару дней после торжественной встречи мы с Тимом и Леськой отправились в лес, который в Юрзовке называли Морановой Падью. Долго спускались в глубокую балку по узкой тропке, вьющейся на каменистой осыпи ракушечника и слоистого пирога опоки. Внизу было прохладно и сыро, исполинские, совершенно невероятные для степи деревья загущивали ущелье непроходимыми джунглями. Где-то ещё ниже журчал ручей, прогрызая себе путь в мягкой меловой породе. В балке спал утренний туман. Притихшие мы зашагали в мокрой траве, бренча пустыми бидончиками. Вроде как за земляникой, ну, а если не найдем, может, с грибами больше повезёт: где-то за балкой, «час ходу – не больше», Тим обещал лиман с шампиньонами – «сейчас самое время, вода уже почти сошла». А Леська божилась, что видела землянику, когда давеча гоняла со Светкой на великах в лес.
– Не сезон, вообще-то, – засомневалась её мать, но решила не спорить и снарядила промышлять.
В лесу царила первозданная тишина. Предчувствуя дневную жару, птицы лишь изредка лениво и негромко всвистывали и пощёлкивали. Ветра не было. Солнце, разгораясь, запустило лучи в туман, ощупывая мокрую траву и пригревая наши макушки. Мы остановились, заворожённые красотой мира, и замерли, стремясь как можно полнее прочувствовать волшебство и тайну рождения дня, которое ненароком подглядели. Я чувствовал огромную благодарность к тем силам, что позволили шумным суетливым людишкам приобщиться к чему-то обычно недоступному их пониманию и восприятию. Ведь наши чувства слишком ограничены, чтобы ощутить в полной мере даруемое. Мы и подарки-то эти замечаем не часто, поглощенные собой и своими мелкими заботами.
– Люблю утро, – сказала Леся, когда мы двинулись дальше. Мимолётное волшебство, подаренное нам, растаяло вместе с туманом и обычное летнее утро воцарилось в лесу. – Утром радостно, как на заре жизни. Кажется, что всё только начинается. Ближе к полудню это чувство пропадает. А вечером – грустно. День закончился, как маленькая жизнь. Он умрёт и никогда больше не вернётся.
– Ну, ты даёшь! – засмеялся я. – В твоём возрасте – такие рассуждения. У тебя вообще сейчас в жизни – сплошное утро, и в обед, и на ужин.
– А мне, если вам интересно, больше всего ночь нравится, – Тим зевнул. – Особенно последняя была неплоха…
– Дурак! – гневно воскликнула Леська, треснув его пустой корзинкой по спине. – У вас, чурбанов бесчувственных, одно на уме!
Мы свернули с дорожки и побрели в разные стороны, глядя под ноги, но, стараясь, в то же время, не терять друг друга из виду. Время от времени я поднимал глаза, отыскивая мелькающую среди деревьев яркую панамку, и снова погружался в наидревнейшее человеческое занятие – поиск пропитания путём собирательства. Дело не особенно клеилось; пару груздей да три трухлявых дождевика трудно назвать хорошим уловом.
Через полчаса я неожиданно набрёл на мирно похрапывающего под уютным кустом Тима. Прислонившись спиной к теплому шершавому вязу, я достал сигареты. Курить не хотелось. Я повертел пачку в руках, совсем было решив последовать примеру друга, поскольку вернулся сегодня ночью не намного раньше него, но передумал. С того места, где остановился, я разглядел под почти до земли свисающими ветками ракит чуть заметную малохоженную тропку, уводящую в заросли. Если уж искать грибы, то там, – решил я. Не каждый заметит эту тропинку, грибники по ней толпами явно не ходят.
Я нырнул под ветки и сразу же увидел грибы. Они торчали вдоль тропинки как пуговицы, всё дальше заманивая меня в густую сосновую чащу. Сосновую? Я оглядел головокружительную высоту деревьев, непролазный бурелом на земле и присвистнул. Ни фига себе, чудеса природы! Откуда здесь, в степной балке, такой лес? Вместо вязника и лоха?
По мере моего продвижения лес становился всё темнее и тише, всё сумрачнее, тропу покрывала мягкая хвоя.
За поворотом изогнувшейся тропинки стояла девушка. Солнечные лучи, падающие на её фигурку сквозь тёмные ветви сосен, как-то странно преломляли картинку, мешая рассмотреть.
Я резко вскинулся от грибной поляны, когда заметил её. Мне показалось? Домотканый синий сарафан, рубаха из некрашенного холста, онучи и лапти?..
От резкого движения в голове зазвенело, а перед глазами заплясали черные мушки. ..Или черное длинное платье и червоный плащ, колеблемый неведомым ветром в абсолютной тишине мрачного леса?
Я несколько раз сморгнул, потряс головой и поднял глаза.
Девушка стояла в нескольких шагах от меня. На ней были джинсы, майка и кроссовки. Длинная светлая коса перекинута через плечо. Она просто стояла и рассматривала меня, не собираясь, видимо, нарушать молчания, которое меня, признаюсь, уже начинало несколько смущать.
– Утро доброе, – сказал я неожиданно севшим голосом. Прокашлялся. Вышло как-то жалко.
– И тебе подобру.
Молчание.
– Вот, – снова попытался я завести разговор, чувствуя себя всё более неловко, – с грибами сегодня повезло. Здесь очень удачное место. Вы тоже собираете? – спросил, глядя на её пустые руки и чувствуя себя клиническим идиотом.
– Собираю, – странная девушка подошла ко мне вплотную. – Только не грибы, – прошелестела она.
Её голубые глаза были настолько светлыми, словно выцветшими, что казались белёсыми. Где-то я это уже видел?
– Ну, что ж, удачи, – сказал я, отступая от неё на шаг. – Пойду, мне пора.
Я развернулся и зашагал назад по тропинке.
– Приятно было познакомиться! – махнул рукой не оборачиваясь.
– Подожди! – позвала девушка, когда я уже отошёл на несколько шагов. Пришлось обернуться. Она быстро догнала меня, подошла, слегка запыхавшись, и улыбнулась. Улыбка удивительно украсила её лицо, я подумал, что она очень хороша собой.
– Я пасла бабушкину козу в займище, а она убежала в лес. Вот ищу. Поможешь?
Она жеманно потупила свои выцветшие глазки.
– Я знаю кто ты, – произнёс я, внутренне ужасаясь тому, что собираюсь произнести. Эта девушка сейчас высмеет меня, решит, что встретила придурка. А может, я смогу ещё перевести всё в шутку, когда отступит вдруг свалившийся на меня маразматический морок? И мы, весело смеясь, отправимся на поиски козы. А там, чем чёрт не шутит…
– Ты мора.
Она больше не улыбалась. Глаза, цвета чуть подкрашенного лёгкой тенью снега, были холодны. И равнодушны. Выбившиеся из косы лёгкие пряди шевелились вокруг лица. Она протянула руку и схватила меня за локоть холодными и цепкими пальцами.
– Ты такой молодец, мальчик, – прошипела она и приблизила ко мне лицо, ставшее вдруг более резко очерченным, утратившим юношескую свежесть и округлость. – И сам пришёл… Как ты преодолел границу Морана? Ты не страж. И не охотник.
Я вздрогнул, когда понял, что она принюхивается ко мне.
