Дневник бороздящей ад

Больше всего мне сейчас нравилось небо. Оно было настолько ярким, что цвета его перемежались с моим почти монохромным зрением, порождая великолепную, блеклую картину. Небо было разрезано остро выделявшейся белизной перьевых облаков.

– Что же здесь творится… Невыносимо… Это все невыносимо! – прошептала я, понимая, что не могу просто молчать и смотреть на свое окружение. Физически не могу. Собственный голос резанул мне по ушам гадкой тональностью. Он был противным, хриплым и слабым. – Невыносимо…

Вокруг было тихо и свежо, но странные, мерзкие запахи не давали мне покоя.

Ряды «людей» только сейчас разбавились «животными», что выползли из своих «убежищ» и бродили под ногами больных костлявыми тенями.

Эта необычная сцена городской жизни напомнила мне балаган в худшем из его представлений. Тихий, мрачный цирк, который не может привлечь ничем, кроме чистого ужаса, который сам же и вызывает.

Здесь так… тихо, так… странно… Я не хотела попадать во все это… Не хотела, черт. С таким же успехом можно было оставаться дома… Но где сейчас мой дом?

Память ожгло, голова заныла, я вцепилась себе в виски, чувствуя их мертвенный холод. Я и сама была ледяной под стать тому, что меня окружало.

В моем пораженном болезнью мозгу роились едкие воспоминания, складываясь в разрозненные, яркие картины.

Дикой стрелой пред глазами пронеслась вся жизнь от рождения и до смерти здесь, на этих ступеньках, и меня вывернуло наизнанку на собственные колени. Повалившись вперед, я еще долго хватала воздух, а темнота в голове не позволяла мне увидеть совершенно ничего.

Надо собраться… Я должна вспомнить, но все такое… гадкое, мерзкое, и сама я и гадкая, и мерзкая… Залила себе джинсы, залила толстовку желудочным соком.

Худая… Тридцать килограммов… Противно-то как…

Дыхание мое сорвалось на звериное и частое, когда я с коленей осела набок, упав на подломившихся локтях и коленях. Небо закружило над головой и перед глазами блеклой пародией на само себя. Стало до странности темно, но при этом хорошо и… спокойно.

Меня окружали больные, которым было совершенно все равно на мое отвратное состояние. Они не замечали меня, будучи не в силах это сделать…

Наверное.

Я их не понимаю… Просто не понимаю. Они странные, они… пугают меня, до сих пор пугают…

Все кружится перед глазами… Та еще картина! Желудок ноет, я есть хочу, но не сунусь обратно, в магазин, ведь там лежит он, и ходят они. Ждут… не меня, но кого-то, кого можно… съесть?

Глупо! Идиотские мысли… Но о чем мне еще думать?

Ничего в голову не приходит… Пустота, просто пустота там… Здесь.

Дикая карусель из собственных домыслов ударила по моему разуму, и я рывком села, всем телом ощутив, что мой позвоночник вот-вот сломается, не сумев удержать показавшийся ему крайне тяжелым рюкзак.

Но все обошлось, и я вновь оказалась на ногах, хотя совершенно не желала этого.

Никто не обратил на меня внимания, когда я встала.

А нужно ли мне оно?..

А как же общество?

Без таких мыслей, без них…

«Люди» все еще ходили взад-вперед по улице, сцеплялись друг с другом, бились головами о стены, вели себя так, как и должны были вести.

Или нет? Или они должны были сейчас быть иными?

Кто так поступал до всего этого? Я не помню, чтобы так делал кто-то… нормальный. Хотя, что значит «нормальный»? Это такое расплывчатое понятие… Такое странное понятие…

Сейчас все такое непонятное.

Вновь я схватилась за свою голову, теперь ощущая стук крови в ноющих висках. Изнутри давило невыносимо. Слои старой кожи оставались у меня на пальцах, когда я зарывалась ладонями в собственные волосы, пытаясь унять страшную боль.

Мелкими шажками я направилась прочь, не полная надежд ни на что. Я осталась наедине с пустотой, пусть вокруг меня и были «люди». Я уже понимала, что их не интересует ничто, кроме собственных желудков и странных желаний, которых я не понимала.

На улице все такое… Яркое, но при этом такое… блеклое. Как же меня все это пугает… Ведь у меня нет цели, я просто сорвалась с места и пошла… Просто пошла, понимая, что идти мне некуда.

Но я всегда могу отыскать бутылку воды или пачку макарон и расслабиться… А если у меня появится консервный нож, я буду спасена.

– Спасена… Конечно… – на ходу сорвав рюкзак со своего плеча, я зарылась ладонями в его содержимое, перевернув его вверх дном и остановившись, водрузив свой распотрошенный багаж на первую попавшуюся ступеньку.

Дневник, одежда, аптечка, фотоальбом… Все это было единым и малопонятным комом, оказавшимся на земле, когда я вытащила из недр рюкзака консервную банку, чьим содержимым был зеленый горошек не самого лучшего качества.

– Если я тебя не открою…

Не сдержавшись и ударив консервной банкой по ступеньке, я всхлипнула, после чего сунула ее обратно, завалив остальными вещами, и выпрямилась, не понимая, зачем вообще раскрыла недра рюкзака. Там не было ничего нужного или интересного, кроме…

«Все хорошо. Я дома. Весь город теперь – мой дом и моя квартира. Здесь не слишком уютно и даже одиноко, но я не чувствую себя плохо… У меня есть консервы в конце концов. Я их пересчитала, когда пыталась открыть о ступеньки.

Две банки фасоли (белой, вот дрянь). Одна банка горошка (самого гадкого). Одна банка кукурузы (моей любимой). Две банки с консервированными ананасами.

Скука смертная. Я и не знала, что у меня так много еды на самом деле. Подумать только… Я не догадалась ее посчитать перед тем, как сложить в рюкзак.

Никогда не чувствовала себя столь глупой.

Солнце такое красивое… Все больше мир я вижу в черно-белых тонах, это уже не кажется мне смешным, это пугает меня. Действительно пугает. Разве может все становиться таким серым с течением времени?

Я, оказывается, могу писать очень длинные заметки. За этот день я исписала уже половину своего дневника, наверное. Шесть страниц… Уже семь».

Вновь хранитель всех моих тайн оказался средь одежды, фотоальбома и консервов, а я побрела дальше, преисполненная ничего иного как едкой, сухой скуки. На смену моего былого подобия активности пришла настоящая апатия, в которой я задохнулась мгновенно, словно оказавшись на дне.

Когда тихий хрип привлек мое внимание, я как раз терла свои грязные, перепачканные желудочным соком колени. Повернув голову в направлении звука, я увидела окно первого этажа какого-то дома, открытое. Из него наполовину свесилась вниз «девочка» с удивительными рыжими волосами, что неровными кудрями торчали во все стороны.

Приглядевшись к больной, я поняла, что у нее нет нижней челюсти. «Девочка» истошно хрипела, но ничего не предпринимала, даже не двигалась толком, и просто лежала наполовину в квартире, наполовину на улице, выставив на обозрение свои белоснежные глаза, покрытые тонкой пленкой.

Она не будет против, если я… загляну к ней? Да, загляну. Мне кажется, это не будет самым страшным из моих «грехов», которых уже к вечеру наберется с добрую сотню, даже тысячу.

Я ведь не собаку съедаю, право дело

Тем более, собака после съедения, судя по всему, может встать и побежать дальше, словно совершенно жива и здорова, да и вообще не тронута.

Перекинув рюкзак на другую сторону окна, я с трудом смогла подтянуть себя вверх и оказаться на подоконнике, едва не потеряв свою обувь, что зацепилась за острый край какого-то кирпича. Локти дрожали и предательски готовились сломаться под моим не самым большим весом.

– Так тихо… – я проговорила это, рассевшись на окне, нелепо пытаясь отдышаться. Когда ноги начали затекать, мне удалось опустить их на пол, но вставать я не стала, замерев, запрокинув голову, чуть ли не фыркая от ощущения спокойствия.

«Девушка» все еще лежала рядом со мной, не двигаясь и хрипя.

Сомневаюсь, что ей сейчас здесь хоть что-то интересно.

Комната, расстилавшаяся пред моими глазами, была скудна на мебель, а пол ее был вымазан характерными для всех больных жидкостями. Двуспальная кровать с изрезанными, изорванными простынями и одеялами стояла у стены, напротив нее располагался шкаф с распахнутыми дверцами, из которого вывалилось все его разноцветное содержимое. Кучка перьев лежала поверх растерзанной подушки, а дверь украшала собой пол, будучи… выбитой.

Меня все это не интересует, мне нужен только холодильник. В этой комнате его нет, а это значит, что я должна искать дальше.

Прекратив сидеть на подоконнике и встав, я вновь водрузила рюкзак себе на плечи, после чего мельком глянула на рыжеволосую «девушку» и нервно сглотнула, ощущая привкус кислоты и соли во рту.

– Прости…  – нехотя я отвернулась от всего этого зрелища, вытерев рот уголком рукава толстовки, на вид которой мне пришлось наплевать вопреки внутренней брезгливости, что заставляла внутренности сжиматься тугим комком.

Мелкими шажками я направилась в сторону кухни, что находилась прямиком за дверью, обогнув ванную, в которую вел еще один дверной проем.

Прямоугольный стол, с которого кто-то сорвал желтоватую скатерть и бросил последнюю в углу, был пуст и чист, а кухонный диванчик был завален столовыми приборами: вилками, ножами, ложками, выглядывал и край штопора. Холодильник стоял у стены, невысокий и пузатый. На нем висело с десяток разномастных магнитов, изображавших маленьких животных, страны и улыбки.

Мне не нравилась вся эта картина. Она была слишком спокойной, она находилась в контрасте с тем, что мне пришлось пережить за этот слишком длинный, беспорядочный день.

Все такое… живое.

Противно от этого.

Я дернула на себя дверцу холодильника, ожидая отыскать в нем хоть что-нибудь съестное, но от увиденного лишь повалилась на пол, издав испуганное сипение, в горле в одно мгновение стало сухо, что-то булькнуло в груди. Ноги сами понесли меня назад, и только когда мой затылок соприкоснулся со столом, я застыла на месте, запрокинув голову и изучая содержимое открытого.

Что-то скрюченное и склизкое, столь похожее на мертвеца и, впрочем, бывшее мертвецом, вывалилось на пол безжизненным мешком из холодильника, распространив гамму наихудших запахов тухлого мяса и плесени, рассыпав вокруг себя комья белоснежных червей. Рой мух закружил по кухне, а я сидела, упираясь затылком в стол и чувствуя пот, что ледяными струями бежал по моей спине.

Только не говорите мне, не говорите мне, что это… Я не вынесу, я ведь понимаю, что это необоснованно и глупо, держать кого-то в холодильнике, потому что он умер… Или потому что умер ты…

– Не двигается… – тошнота вновь переполнила меня незабываемым ощущением кома в горле, но я, скривившись, поднялась, опираясь на стол, после чего села на край дивана и изо всех сил заехала самой себе по левому колену кулаком, пытаясь сосредоточиться. Слезы потекли у меня из глаз, обжигая натертую, покрасневшую кожу век.

Труп лежал на полу, маленький и скрюченный. Он казался особенно скользким в слабом свете солнца. Кожа его блестела и отливала серой гнилью.

Просто не надо смотреть в его сторону… Это ведь просто. Поищу в ящиках что-нибудь…

Схватившись за эту мысль так, как стоит хвататься за соломинку утопающему, я кинулась к ряду ящиков и тумб, обогнув скрюченное нечто по дуге. Мои пальцы дрожали, когда я открывала все дверцы, которые только могла, вываливая на пол все, что мне удавалось найти.

Здесь были макароны, какие-то крупы, сода, соль, мука. Все это летело на скользкий, чистый линолеум и оставалось на нем, пока я не выгребла все до конца, опустившись перед этой мешаниной пакетов и открытых пачек на колени.

Я поем… Что-то нормальное, пусть и сухое… Я поем, поем, поем! Набью желудок чем-то, кроме таблеток…

Напомнив себе о том, что стоит отыскать еще и аптечку, я рывком разорвала пачку с макаронами и начала есть, перемалывая на своих зубах все, попадавшее в рот, в мелкую, хрусткую крошку. Это была редкостная дрянь, которая резала меня изнутри, когда я ее жевала.

Кровь из десен запенилась у меня на губах, а я все грызла и грызла макароны, издавая истеричное, нервное хихиканье. Розовая жижа, похожая на грязь, вылилась из меня вместе с подобием рвоты, когда мое тело, наконец, скрутило в приступе боли. Желудок внутри предательски сжался и готов был взвыть, но все равно терпел и принимал пищу, а я ела через силу, жмуря глаза и вымученно скалясь.

Больно… Больно, грязно, противно и мерзко… Я бы с радостью сварила все это и скормила самой себе… Но нет электричества. Ничего нет. Нужно просто есть всякую дрянь и радоваться тому, что у меня есть хотя бы этот пакет… Который уже почти пуст.

Вода слабой струйкой текла из крана в пустую бутылку из-под минералки, которую я все же догадалась прихватить с собой из того злосчастного магазина.

Мне хотелось смеяться и плакать одновременно, но я стойко терпела все это жизненное издевательство и пыталась наслаждаться тем, что у меня было – слабой струйкой воды и ноющим, разрывающимся желудком, который, казалось, наелся колючей проволоки.

«Теперь я не могу есть макароны в таком… сухом виде, это так больно… Нужно что-то придумать, я знаю это. Я бы с радостью что-нибудь придумала, но не могу. Физически не могу.

Я сижу на кухне и жду, пока бутылка наполнится водой. С пола на меня смотрит маленький трупик, выпавший из холодильника этой «девушки».

Я еще о ней не писала… У нее очень красивые рыжие волосы, чей цвет я смогла понять без лишних вопросов или взглядов. Не могу поверить в то, что такие красавицы становятся… монстрами. Это странно. Так не должно быть.

Хотя, о чем я вообще пишу? Никто не должен заражаться такой дрянью и лишаться разума… Никто».

– Придется пришить еще листы… Я забыла нитки дома… – отпив из бутылки и вновь поставив ее наполняться, я спрятала дневник в рюкзак и, оставив его на столе, прошлась до чужой спальни, после чего обогнула дверь, лежавшую на полу, и нехотя попыталась порыться в вещах той «девушки».

У нее была лишь разноцветная, плохая одежда. Мужская, женская, детская… Меня вновь передернуло от полного осознания того, что я нашла в холодильнике, и макароны заерзали в желудке иголками дикобраза, заставив меня опомниться и приняться обыскивать ящик явно старого деревянного комода.

Нижнее белье, духи… Откупорив последние и принюхавшись, я скривилась, не выдержав столь стойкого и терпкого аромата, а вот их обладательница, все еще лежавшая наполовину в квартире, а наполовину на улице, зашевелилась, принявшись дергать босыми ногами.

Подумать только… Я обыскиваю чужой дом, пока его владелица висит на окне…

Никакого швейного набора не было ни в спальне, ни на кухне, хотя в ванной мне удалось отыскать аптечку.

– Обезболивающее… – перебирая лекарства, я невольно бросила взгляд на наполненную водой ванну, в которой что-то витало под самой гладью, широко раскрыв белесые глаза. Смотреть поближе на это у меня не было никакого желания.

Перебрав аптечку и сунув пару лекарств в карманы, а несколько первых попавшихся таблеток себе в рот, я запила этот горький коктейль водой из бутылки, что наполнялась пускай и медленно, но все же наполнялась.

Время шло, а я кругами рыскала по квартире, обходя стороной то ванную, то скрюченный трупик на полу.

Теперь это место выглядит так, словно в нем побывали мародеры… Притом не один раз.

Усмехнувшись собственным мыслям, я все же подобралась обратно к подоконнику и присела на самый его край, рядом с вновь прекратившей двигаться «девушкой», перекинув ноги на сторону улицы. Прыгать вниз даже с маленькой высоты было страшно, поэтому я застыла на месте, смотря то на небо, то на темневший внизу, в нескольких сантиметрах от моих кроссовок, асфальт.

Мне было мерзко от того, что я делала минутами ранее, но в то же время меня всю охватывал азарт, что тек по моей крови приятным душе адреналином. Жизнь налаживалась. Впервые за столь долгое время я была на улице, да еще и имела при себе столько еды и вещей.

Только консервного ножа у меня нет…

Обернувшись и захотев было пойти за ним, я уловила лишь шум открывающейся двери и скользнула вниз, позабыв о том, чего боялась мгновениями ранее.

Рыжеволосая «девушка» среагировала на все это мгновенно и даже обернулась, успев расширить глаза и искривить свое искореженное лицо в столь дикой гримасе, что я почувствовала уже ставшую для меня родной тошноту.

Там, в квартире, кто-то был.

Если это кто-то… Такой же, как и я? Ведь людей много… Так много, что… Ну, а если нет? Если там тот, для кого все это – не больше, чем простуда? То что мне тогда делать? Я не могу с ним столкнуться… Или с ними.

Рассудив подобным образом, я отступила в сторону от окна и замерла, прижавшись спиной к стене, вслушиваясь в заунывную тишину, что на мгновение сменилась треском, а после – чьим-то падением.

Воздух наполнился едким хрустом, я вцепилась зубами в рукав своей грязной толстовки, чувствуя, что макароны вместе с водой и выпитой мною дрянью пошли наверх.

А самое смешное во всей этой ситуации то, что я совершенно не вижу, что происходит там. И не смогу увидеть, если не заберусь обратно.

Кривая улыбка наползла на мои губы, и я, повинуясь какому-то внутреннему порыву, побрела прочь, гонимая с этой улицы, гонимая от этого дома чем-то неведомым. Вероятнее всего – рассудком. Его здоровой частью.

А где-то позади меня улицу наполнял заунывный хруст. Он был тих, но при этом от него не веяло ничем хорошим.

Совсем.

Глава II

«Меня можно смело назвать самовлюбленной… И вы будете правы. Я – эгоистка в черт знает каком поколении. Я забочусь только о себе. Сейчас – точно. Ведь Я… Я могу обокрасть чужой дом, если мне понадобится это сделать. Я многое на самом деле могу совершить… Но только в этот день.

Все завершилось без лишних приключений. Через несколько минут я лягу спать. Даже не на улице, на ней очень холодно. Буду дремать в маленьком магазинчике. Уже заперлась в кладовой, хотя мои новые друзья и соседи очень любят дергать дверную ручку и слушать. Странные у них увлечения. Не понимаю их.

А вообще, все не так уж и плохо. В этой комнатке почти не холодно, а рюкзак под головой хорошо заменяет подушку. Пишу я, пользуясь фонариком. Думаю, их еще привлекает свет, но я в этом не уверена полностью.

Желудок все же принял макароны и прекратил отбрыкиваться от них. Хорошо, что я захватила с собой несколько пачек, завернув в свою одежду, кинув в рюкзак. Все же, за шум здесь цена высокая… Очень высокая.

Могу смело заявить, что я планирую выжить. Писать приходится постоянно и, наверное, слишком часто и слишком много, но этот день сурка настолько длинен, что мне приходится писать каждое воспоминание и каждую новость.

А еще, завтра у меня день рождения. Мне исполнится… Сколько?»

Щелкнув кнопкой, я отключила фонарик и сунула тетрадь обратно в рюкзак, зная, что за дверью притаилось с десяток «людей». Я слышала, как они водили ладонями по разделявшей нас с ними жалкой деревяшке. Они не хотели выбить ее или что-то еще, нет. Они пытались открыть кладовку. Умело пытались, но я не была виновата в собственной осторожности.

Дверная ручка заскрипела и принялась ходить вверх-вниз, когда я, закрыв уши и зажмурив глаза, свернулась костистым калачиком на полу. Спать не хотелось совершенно… Нечего таить, мне было дико страшно. Страшно за себя, за свое гнилое будущее, за родителей в конце концов.

Я смогла перешагнуть через себя и обокрала дом. Значит ли это, что другие могут поступить так же и решиться на… на убийство, например? Я ведь не самый плохой человек, нет, никогда мне не стать чем-то… Брр… А сейчас я – примерная дочь… Дочь…

Под симфонию шорохов мне все же удалось задремать, хотя темнота упорно отказывалась поглотить меня и дать окунуться в спасительный мир сновидений с головой.

Сон и реальность сплетались для моего не самого здорового разума в единый клубок. Разницы между этими двумя вещами я не видела. Мне всегда думалось, что граница между ними толстая и понятная, часто бредовая, но эту ночь я провела в кошмаре и лихорадке, не понимая, что происходит.

Меня трясло и жгло изнутри, я едва могла соображать. Я не понимала, где нахожусь и почему все именно так. Озноб перемежался с дрожью в моем слабом теле.

Рыжая «девушка», «собака» с оскаленной пастью, бьющийся головой о стену «мужчина», все это галереей скомканных видеозаписей проносилось у меня перед лицом, и, когда я пыталась забыть об этом, оно приходило, возникало снова и снова, вызывая у меня истерические метания.

Завершающим этапом кошмара стал склизкий труп, который во сне я поймала руками и уронила на покрытый коричневым линолеумом пол.

Проснулась я в тот же момент, глотая воздух словно рыба, выброшенная на берег.

Было тихо, и только пот бежал по моему лбу ледяной струйкой. Я вытерла его ладонью и на четвереньках ткнулась щекой в дверь, зажмурившись и превратившись в слух в буквальном смысле.

Ничего с той стороны не было, а если и было, то не афишировало факт своего нахождения там. Может, таилось. Может, спало. Может, и ушло.

Это был просто сон… Ничего страшного. Я здесь, со мной все хорошо, руки-ноги целы… И сама я жива… Не стоит обращать внимания на кошмары…

Но тот трупик был таким живым и натуральным…

Он был страшным.

Обхватив свои колени руками и глотая слезы, я сидела и представляла, что вокруг меня нормальная квартира, а вовсе не кладовка мелкого магазина. Это совершенно не помогало. Это лишь позволяло мне осознать всю мерзость той ситуации, в которой я оказалась даже не по своей воле. Стало совсем тошно, и я повалилась набок, едва не сшибив на себя какое-то пластиковое ведро.

Потолка не было видно. Было темно и тихо.

Нашарив в кармане фонарик, я отыскала на нем кнопку и включила свет, направив его сначала в собственное лицо, а после – в стену, позволив себе оказаться не в кромешной тьме.

Мне бы на весы сейчас… Мне нужно узнать свой вес… Мне это жизненно необходимо… Ведь во мне всего тридцать килограммов… Тридцать… Это так мало… Это почти воздух…

Попытавшись отвлечь саму себя от плохих мыслей, я села, положила фонарик на пол и прижала к себе рюкзак, впервые почувствовав спокойствие от того, что нахожусь в запертой комнате. Мне было хорошо. Не больше, ни меньше. Просто хорошо, и ничто этому не могло помешать. Только дверная ручка. Но она не двигалась. Она тоже была спокойна.

Я коснулась ее, надев рюкзак себе на плечи, готовая отправиться дальше, окунуться в жестокий мир апокалипсиса с головой.

Ручка опустилась вниз, когда я вспомнила о замке и щелкнула им, невольно вздрогнув.

Кто же догадался размещать дверные ручки внутри кладовок? Спасибо этому человеку… Для меня он навсегда останется непризнанным гением, даже героем.

Магазин, любезно принявший меня на ночь, не был пуст, и вдоль его прилавков бродила парочка пожилых «людей», что временами наталкивались друг на друга и сдержанно, не слишком открыто что-то сипели, блестя белоснежными глазами.

Когда дверь открылась, они взглянули на меня единовременно и застыли, будто не зная, что делать. «Женщина» была низенькой и круглой, вот только вся ее округлость скаталась под кожей в какие-то странного вида складки, придав всему ее телу гротескную худобу. «Мужчина» был высоким и ходил, судя по всему, сгибаясь и опираясь о полки. У него странно дрожали колени, когда он просто стоял.

Они пробыли на одном месте недолго, и их взгляд расфокусировался, когда больные вернулись к своим обыденным хождениям. Я же поспешила на выход, не решившись задержаться в этом магазине электроники хоть еще на полчаса.

На улице было холодно. Действительно холодно, и все вокруг меня кутались в свои одежды или дрожали, столь напоминая мне нормальных, обычных людей.

Все они не люди, а «люди». Это стоит помнить. Мне не нужно лезть к ним… Они действительно опасны, как мне кажется. Так смотрят… Наблюдают. Будто понимают, что я отличаюсь от них.

Но так ли это на самом деле? Может, и нет…

Мне нужно было податься куда-то. И я подалась, не найдя ничего лучше, чем пройтись до автобусной остановки, на ходу отхлебнув воды из опустевшей наполовину бутылки. Бесцветная жидкость льдом обожгла мое горло, уйдя в желудок, а я опустилась на скамью, чудом не усевшись на пятно какого-то гнилья, что растекалось по дереву багрово-серой лужицей.

Вокруг была все та же гробовая тишина. Не было ни единого лишнего звука. Не было ни лая, ни чириканья, карканья птиц, ни голосов. Были лишь шаркающие шаги и, временами, тихие стоны. Все это окружало меня, став моим новым куполом, совершенно не защитным.