Все оттенки боли

Ее обдало горячей волной. Не справившись с эмоциями, Теодора обхватила себя руками и посмотрела Элле в глаза.

– У меня никого нет.

Лицо любовницы отца приняло ехидное, почти лисье выражение.

– Даже так. Неужели кто-то посмел разбить тебе сердце?

– Нет!

– Не буду лезть в душу, извини. Скажу лишь, что я рада, что ты так и не выскочила замуж за художника.

Мисс Рихтер медленно выдохнула и улыбнулась. Все-таки держать лицо она не разучилась. Ее губы тронула холодная улыбка.

– У меня никого нет, Элла. Все это я делаю ради себя.

По лицу мисс Уильямс скользнула тень.

– Надеюсь, ты не пожалеешь.

– Если пожалею, это будет только моя боль. Не обязательно пытаться ее разделить.

Их взгляды встретились, и в вип-комнате снова стало холодно. Теодора спокойно изучала Эллу, а та будто что-то искала в безупречном лице бывшей Железной леди Треверберга.

– Если вдруг захочешь поговорить – звони. А сейчас извини. Я должна идти.

Вечер того же дня

В студию она вошла ближе к полуночи. Все дела были закончены. Шаг сделан, и повернуть назад – даже если бы она захотела – никто не позволит. Есть та точка невозврата, которую невозможно отменить. Деньги за бизнесы лежали на ее счету. Управление передано. Это все.

И все, что могло сейчас ее стабилизировать, что могло дать уверенность в самой себе, находилось прямо перед ней. Джеральд крутанулся на стуле и привычно улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. Этот оторванный от мира бизнеса, интриг и больших денег молодой мужчина был вторым человеком на планете, кто знал, кто такая Авирона на самом деле. И он ее не предал. Хотя тысячу раз мог озолотиться на подобном секрете, вбросив его в СМИ.

– Ну привет, звезда, – глубоким мелодичным голосом произнес он. – Думал, не позвонишь. Слышал, ты там бизнес продала. Что это? Кризис среднего возраста?

Теодора рассмеялась. Глянула на телефон – скорее машинально. Не увидела ничего нового и посмотрела на звукорежиссера.

– Я написала песню.

– После годового перерыва, – присвистнул он. – Мое ты золото. Порвем чарты?

– Хочу, чтобы ты послушал и помог записать.

Джеральд сделал глоток крепчайшего кофе, от одного запаха которого у Теодоры начинало ныть сердце, снова крутанулся на стуле, а потом царским жестом положил длиннопалые ладони на пульт.

– Я весь твой, богиня. Только пой! Волшебных нот манящий звук ласкает мой поплывший слух.

– Дерьмовые стихи у тебя, Джерри, как были, так и есть, – расхохоталась Тео.

Как же с ним было легко.

– Я правильно понимаю, что Авирона возвращается? – прищурившись, спросил Джерри.

Рихтер сбросила сумку, пиджак и, оставшись в свободной блузе и джинсах, потянулась, разминая затекшие плечи. Когда она вытащила шпильки, черные волосы крупными волнами ударили по спине. Джеральд следил за ней ярко-зелеными, по-лисьи раскосыми глазами. Русые волосы острижены неровно, косая челка падает на глаза. В свои тридцать пять он выглядел на восемнадцать. Обманчивая инфантильность. Джеральд Стивенсон – тот человек, к которому нужно записываться за год для того, чтобы выбить пятнадцать минут времени в студии. Он создавал звезд. Но важнее другое. Он создавал хиты. Сам писал преотвратные и пошлые стихи, но музыку чувствовал как бог. Они познакомились в первые месяцы после того, как Тео вернулась в Треверберг и взялась за строительство бизнеса.

Уничтоженная тяжелой работой, она не могла спать. Ей не было и двадцати пяти, но иногда она чувствовала себя на восемнадцать. Пропадала в клубах. Где и пропала, если можно так выразиться. В тот момент, когда очутилась на его сете. Стивенсон взял броский псевдоним Корсар. Его вечеринки проходили в пиратском стиле. И музыка была такой же – уводящей из реальности. Куба, Гавайи, Карибы, безумие страстей и свободы. Если Тео когда-то и танцевала до упаду, то явно не на студенческих вечеринках, которые упрямо избегала, а в клубах. Пряча черный шелк волос под париками, а глаза за слишком ярким макияжем, она растворялась в чужом творчестве, пока в один прекрасный день, разогретая «Куба либре», не набралась смелости подойти и познакомиться.

Обласканный славой Корсар оказался молодым мужчиной слегка старше ее. Общение строилось легко. Так она узнала, что у Джеральда своя студия и то, что хиты, звучавшие на тревербергских радиостанциях (и не только), выходили из-под его пера.

И именно он первым на планете Земля познакомился с Авироной, когда она рискнула показать ему песню. Одну. Другую. Десяток. Корсар создавал аранжировки. Авирона пела и писала музыку и стихи.

– Не совсем, – игривым тоном заявила она, глядя в зеленые глаза человека, которого привыкла считать своим другом.

– А что изменится?

– Послушай песню. И дальше решим.

– Тео! – возмущенно воскликнул он.

Джеральд вскочил, подошел к ней и взял за плечи, прорвав интимную зону так легко, будто имел на это право. Она замерла, глядя ему в глаза.

– Больше никаких масок, Джерри, – прошептала она и уперлась кулаком ему в грудь. – А теперь иди на место и работай. Я хочу записать альбом.

IV

8,5 месяцев после аварии

– На тренировках тебе можно поднимать не больше пятидесяти килограммов.

– Детский вес, – фыркнул Аксель, скрывая улыбку. Восемь месяцев ему не давали нормально заниматься. Целых восемь месяцев! Он потерял пятнадцать килограммов массы, «высох» и изнывал без тяжелых тренировок, к которым привык.

– И спарринг не чаще двух раз в неделю. Увеличивай нагрузку постепенно. Если забыл про кому, у меня есть вещественные доказательства.

– Вы вообще не должны заниматься травмой.

Доктор Тайлер пожала плечами:

– Ты – мой пациент, детектив. И это никто не изменит. Ты услышал меня? Хорошо. Иди на дорожку.

Грин поднялся с кушетки, покачнулся, ухмыльнулся и встал на беговую дорожку. Врач ловко оплела его проводами, прицепила электроды к обнаженной груди.

– Сначала походим, – задумчиво пробормотала она, глядя в монитор.

В кабинете было прохладно, но Грин холода не чувствовал. Он бодро вышагивал на беговой дорожке. Почти не хромая. Нога еще болела, как и другие части тела, если уж быть совсем откровенным, но он чувствовал себя значительно лучше.

Фей подняла скорость.

– Легкий бег, – разрешила она.

Грин побежал. Шаг и бег имеют разную основу, запускаются различные группы мышц. На ноги тоже происходит разное давление. И сейчас тело прострелил отголосок боли, от которой Аксель привычно отмахнулся. Но Фей заметила. Она все замечала! Не врач, а инквизитор.

– Терпи, – неожиданно бросила она, по-прежнему глядя в монитор, а не на полуобнаженного мужчину.

На мгновение стало обидно. Аксель привык к другой реакции женщин на себя. Но нужно было примириться с двумя фактами: она врач, а врач – это не женщина, и он уже не тот. Если задаться целью вернуть массу, понадобится как минимум год. Только вот нужна ли она? Сейчас он выглядел, как гимнаст. Высокий, поджарый, рельефный торс, кубики пресса. Да, бицепсы меньше. И что? Что он пытался спрятать за мышцами?

Грин бросил взгляд в зеркало. Черт, хромота все-таки заметна. Не замаскировать. Пройдет ли она когда-нибудь?

– Опаньки.

Он вздрогнул, вынырнув из несвойственных ему мыслей.

– Что?

– Молчи. Давай-ка еще чуть быстрее.

Странное ощущение. Он вдруг почувствовал, как сокращается сердце. Нервно. Болезненно. Не было ощущения абсолютной мощи и гармонии с собственным телом. Появилось что-то еще. Инородное. Но дыхание не сбилось. Грин ускорился, борясь с самим собой, с ногой, с биением пульса, сосредотачиваясь на внутреннем.

Ему стало легче. Значительно легче. Так бывает, когда следствие находит важную улику. Еще нет профиля, нет понимания, кто убийца и как его поймать, но появляется уверенность, что ты идешь в верном направлении.

– Стой.

– В чем дело? – спросил Грин.

– Экстрасистолия. Раньше не наблюдалось.

– Это что такое?

Аксель тяжело сошел с дорожки, чувствуя, что устал. По-настоящему устал, как после тренировки.

– Аритмия.

– Всего-то? – с облегчением выдохнул он. – Ну, бывает. Вы видели мою медкарту. Аритмия – не то, что должно вас волновать.

– Это уж я решу, детектив, – обрубила доктор Тайлер и внесла в документацию новые показания. – Продолжаем реабилитацию. Но я добавлю сердечных препаратов.

– Чего?

– Витамины, – буркнула она себе под нос. – Магний, калий, все дела. Не повредит в любом случае.

Грин фыркнул.

– Я не привык к такому.

– Так тебе и не двадцать лет.

Это уж точно.

Не двадцать. Сколько ему? Тридцать шесть? Тридцать семь? Он перестал считать после тридцати трех. Это просто цифры, которые потеряли свою значимость. Нужно знать только одно: еще нет сорока. Но никогда уже не будет тридцать. Странное чувство, о возрасте детектив раньше не думал, это не являлось для него ни проблемой, ни объектом исследования.

– Это серьезно? – тихо спросил он, промокая пот чистым полотенцем.

Доктор Тайлер следила за его мягкими движениями. Но Аксель знал, что она не любуется им, а ищет ответы глубоко внутри себя.

– Не думаю. Может, случайно попалось, в норме может быть до тысячи экстрасистол в сутки. У тебя их не было.

– Доктор. Просто скажите, что мне делать, чтобы вернуть силы.

– Аксель, – она подняла на него глаза, – то, что ты не погиб в той аварии, чудо. И твой организм не восстановится до состояния, предшествовавшего коме. Выполняй мои рекомендации и сможешь почти полностью избавиться от хромоты, в мышцы вернется сила. Марафон ты уже не пробежишь, но при необходимости догнать преступника сможешь. Если будет очень надо.

– Вы что-то не договариваете.

Она устало пожала плечами.

– Иди. Жду тебя через две недели. И попробуй только нарушить режим.

Он оделся, неторопливо застегнул рубашку, заправил ее в джинсы и посмотрел на врача.

– Спасибо.

Грин ушел, так и не разобравшись, нужно ли реагировать на новости о пошатнувшемся здоровье или забить на это. В аптеку за витаминами не отправился. Сел в автомобиль, завел мотор и замер, глядя в пустоту.

– И все же позвольте уточнить. Мисс Рихтер, ваше решение перевернуло рынок. Вместо вывода сети отелей на IPO вы стали избавляться от актива. Почему?

Голос ведущего вырвал Акселя из задумчивости. Сначала он хотел выключить радио, но, услышав знакомую фамилию, сделал погромче.

—Причина настолько важна? – спросила Тео.

– Конечно. Люди принимают подобные решения в кризис. Или если увидели перспективы в чем-нибудь другом. А еще если – не дай бог – открылись проблемы со здоровьем. Или вам просто нужны деньги? Вы хотите нас удивить?

—Знаете, Олаф, если бы вы разговаривали сейчас с моим отцом, он покинул бы студию.– В голосе Теодоры прорезался знакомый металл. – Но я отвечу иначе. Это решение окончательное. Бумаги подписаны.

– Дороги назад нет?

– Нет.

– Спасибо. Дорогие друзья, этот час мы провели в компании Теодоры Рихтер, знаменитой бизнес-вумен, которая продала свои активы. Беспрецедентный случай. Сделка почти на миллиард долларов феноменальна сама по себе. Мы будем долго изучать последствия ее влияния на рынок. Теодора, спасибо.

Действительно продала.

Стало горько. Не потому, что Вселенная в очередной раз заставила его переключиться на нее. А потому, что он до конца не был уверен, что Рихтер действительно этого хотела.

Грин задумчиво посмотрел на телефон.

Что она собирается теперь делать?

Зачем?

А почему он позволяет себе вообще задаваться подобными вопросами?

Он вырулил с парковки и, влившись в плотный поток машин, направился в сторону дома. Но пришел в себя только тогда, когда каким-то неведомым образом оказался рядом с пентхаузом Теодоры. Заглушил двигатель и задумчиво уставился на подъезд.

Взял телефон.

Теодора приняла вызов на втором гудке:

– Слушаю.

Судя по тому, как безразлично звучал ее голос, она не заметила, кто звонит, или удалила его номер из памяти телефона. Сердце болезненно дрогнуло, и он машинально приложил руку к груди.

– Это Грин.

– Аксель?

Удивилась.

И правда, что ли, удалила?

– Я слышал эфир.

– А. Это.

Усталость. Безразличие. Непробиваемая стена. Почему-то стало чудовищно больно. Грин прикрыл глаза. Он определенно это заслужил.

– Вы тоже будете спрашивать, зачем я это сделала? Опять? – Она перешла на «вы», а тон не допускал излишней близости.

Та иллюзия связи, которая поглотила его и, как он думал, ее тоже, разбивалась о новую реальность. В которой он – агент вневедомственной военной организации. А она – женщина, на чьем счету лежит миллиард. У них просто не может существовать точек пересечения. Только вот оставалось одно но.

– Нет, – проговорил Грин, не открывая глаз. – Я хочу извиниться.

– За что?

За что она так бьет его словами? Ох, имеет полное право. Месяцы, пролетевшие с момента, когда он очнулся в больнице, а она сидела рядом, держа его за руку и глядя на него полными слез огромными синими глазами, пронеслись перед глазами. Каждый его шаг в сторону в ответ на ее попытки сблизиться. Каждый его ментальный удар в ответ на нежность и тепло. Неужели он думал, что ей не надоест чувствовать себя лишней?

Глупо надеяться, что кто-то может разглядеть твою боль и твои страхи, если ты все время в маске.

– Я нагрубил в прошлый раз. Это было лишним.

– Я уже забыла.

– Врешь.

Это короткое слово повисло между ними, и в трубке воцарилась тишина. Грин поднял взгляд на темные окна пентхауза. Кажется, ее тут нет.

– Может быть. Зачем ты звонишь?

Просто хотел услышать твой голос, чтобы окончательно понять, какой я идиот.

– Прости.

Грин снова завел мотор, выжигая лишние чувства. Сначала дело. Он не имеет право на близость, на слабость и на отношения, пока не будет уверен в том, что сможет уберечь любимого человека от опасности.

– Мне нужно идти, Аксель. Извини.

Голос Теодоры резанул остро отточенным клинком. Показалось, что закровоточила душа, но, когда Рихтер отключилась, Грин позволил себе только сжать зубы.

Он добрался до дома за тридцать минут, но не вспомнил бы ни мгновения этой поездки. Все его мысли были заняты Теодорой. И анализом собственных поступков. Грин вдруг понял, что отталкивал ее только потому, что хотел защитить. Он и сейчас считал, что каждый человек, кого он приближает к себе, подвергается опасности. Особенно когда их расследование вышло на новый уровень, когда они установили призрачную связь и теперь работали практически круглосуточно.

Один раз его уже пытались убить. Где гарантии, что не попытаются снова? Где гарантии, что убийца не переключится на всех, кто ему дорог?

Но то, что будила в его душе Рихтер, оказалось сильнее установок. И сейчас он снова чувствовал боль. Привычную. Почти родную.

Грин припарковался, взял рюкзак с документами, ключи, запер автомобиль и скрылся в своей квартире. На часах уже давно минула полночь.

Кажется, он только что нашел еще одну – самую главную причину – расквитаться с этим делом.

V

8,5 месяцев после аварии

– Договорила?

Дональд Рихтер сверлил дочь жестким взглядом. Тео отложила телефон, но не смогла отвести глаз от умершего экрана, до конца не веря в то, что сейчас сделала. И как общалась с Грином. Но, вырванная из пика очередной ссоры с взбешенным отцом, не могла по-другому.

И не взять трубку не могла.

– Я подписала документы, отец. Ты знал о продаже заранее. Почему злишься?

– Потому что Рихтеры не сдаются! Не бросают бизнес на полпути. Ради чего? Песенок в клубах? Ты рехнулась?

– Музыка делает меня счастливой, – чуть слышно ответила Теодора, по-прежнему не поднимая головы.

– Да мне плевать на счастье! – не выдержал отец и остановился около потушенного камина, в котором чернели остовы дров. – Счастье. Разве ты не счастлива, когда получаешь отчеты о результатах? Разве не ты бегала по этому дому и радовалась, когда конкурентная сеть отелей пришла к тебе на поклон с просьбой выкупить контрольный пакет их жалкой…

– Отец. – Он умолк, а она наконец подняла на него глаза. – Почему ты принимаешь это все так близко к сердцу? Это мой бизнес. У тебя здесь нет акций, нет влияния. Это не твоя ответственность.

– Твои поступки, дорогая, – процедил он, сощурив пронзительные глаза, – это всегда моя ответственность. Всегда. И мне уже позвонили. Знаешь кто? Все!

– Мне тоже позвонили все. Их пугает то, что они не могут понять…

– Они думают, – взмахнув рукой, процедил Дональд, – что ты сошла с ума. И что я потерял хватку, раз позволил тебе…

– Хватит! – закричала Теодора. – Это мой бизнес, мои деньги и моя репутация. Объясни это своим партнерам, и оставьте меня уже все в покое!

Она бросилась к двери, но уйти не успела.

– Кто надоумил тебя избавиться от актива?

Вопрос отца повис в воздухе. Стало холодно. Очень холодно. Теодора расправила плечи. Очень медленно развернулась и посмотрела ему в глаза, до конца не понимая, что чувствует. Разочарование? Боль? Усталость? Она смотрела на ледяную маску, в которую превратилось лицо ее отца, думала о том, что Элла, наверное, сошла с ума, если видит в нем сексуального и притягательного мужчину. Сама Тео видела в отце только монстра, который делал все, чтобы разрушить жизнь своих детей, если их поступки разнились с его – без сомнения, успешной – бизнес-стратегией.

– Это мое решение, – произнесла она наконец.

– Ты врешь, чертовка.

– А ты не думал о том, что все это было только ради того, чтобы оказаться ближе к тебе? Чтобы ты посмотрел на меня другими глазами. Чтобы быть достойной твоей любви!

Она снова сорвалась на крик, а в голосе прорезались слезы.

– Любви? – задумчиво переспросил Дональд, внезапно успокоившись. – Ты никогда не искала моей любви. Ты во всем соревновалась со мной и с братом. Ты всегда стремилась только к одному – к лидерству. И даже сейчас ты продала бизнес, прекрасно зная, что эта сделка отбросит мои акции, прекрасно зная, что своим поступком ты бьешь по репутации моих компаний и компаний Уильяма. И – как всегда – думаешь только о себе. Матери было бы больно…

– Не смей, – прошипела она. – Не смей приплетать сюда маму! Иди к своей любовнице, она тащится от твоего бизнес-гения. И оставь меня в покое!

Ответа отца она уже не услышала. Вылетела прочь из кабинета, пронеслась по лестнице, по первому этажу, прыгнула в машину и, не дав мотору прогреться, рванула с места, чуть не снеся не до конца открывшиеся ворота. Скорость! Холодный вечерний ветер ударил в лицо, когда она опустила стекло на водительской двери. Глаза застилали слезы. Злые слезы отчаяния и того чудовищного одиночества, от которого нет лекарства. Ее влекло обратно в Треверберг. Лавируя в потоке, перестраиваясь, Теодора рассекала дорогу, прорубая себе путь, как делала это всегда. Жестко. Беспринципно. С той неутомимой энергией, которую передал ей отец.

Отец.

Как в этот момент она его ненавидела! И как ненавидела себя – за разъедающую душу слабость, с которой ничего не могла сделать.

Оказавшись на пороге студии Корсара, она замерла, тяжело дыша. Джеральд медленно развернулся в кресле. Он работал с какой-то певичкой, которая не могла видеть происходящее в студии и что-то лепетала в микрофон. Что-то о любви.

Джеральд окинул Тео взглядом и медленно наклонился к микрофону:

– Мира, милая, я подарю тебе лишний час, но прямо сейчас ты должна уйти. Ты не в голосе, а у меня нет сил терпеть это мяуканье. Клянусь, мы запишем хит. Завтра.

Теодора сжалась, ожидая истерики, но той не последовало. Девчонка молча собрала манатки и ретировалась, даже не взглянув на нежданную гостью. Рихтер упала на мягкий кожаный диван и не шевелилась, пока не почувствовала, как ей в руку ткнули холодный влажный бокал.

– Выпей. – Хрипловатый голос Джерри звучал строго. Она повиновалась и тут же закашлялась.

Алкоголь. Крепкий. Хороший.

Тепло разлилось по телу. Идиотка. Напиться можно в любом клубе, но она приехала сюда. Не потому ли, что в прошлый раз, когда Теодора глушила горе алкоголем, рядом оказался Грин и она бросилась к нему с поцелуями?

– Что случилось? – Она тяжело покачала головой, допивая напиток. Почти уже не поморщившись. – Интервью? – Кивок. – Его слушал весь город. Зачем ты его дала, если не была готова к последствиям?

– Поставить… точку.

Мужчина отобрал пустой бокал и привлек Теодору к своему худощавому телу. Тео закрыла глаза, вдыхая тонкий аромат и впервые за долгое время чувствуя себя дома. А потом сделала то, чего нельзя было делать никогда. Вскинула голову, запустила руки ему в волосы и поцеловала. Джеральд застыл, напряженный, но замешательство длилось всего мгновение. С глухим то ли стоном, то ли вздохом он притянул ее к себе, и Тео подумала о том, что самые чудовищные ошибки в нашей жизни всегда самые сладкие. Но в это мгновение не могла иначе.

VI

9 месяцев после аварии

За следующие две недели удалось установить связь со Спутником-7 еще двух жертв. Погибшая в 2001 году Эрика Солье и убитый в 1998-м Марк Сонн оказались потомками ученых, упомянутых в газетах в 1941 году, благодаря выдающимся достижениям их лично пригласил на работу сам Гиммлер. В газете упоминался Треверберг, а не Спутник-7, но команда понимала, что секретные объекты оставались секретными и тогда. Мысль о том, что история намного древнее, чем показалось на первый взгляд, повергла всех в шок.

Пятидесятые – еще куда ни шло. Но игнорировать такую вопиющую связь убитых Кукловодом с учеными Третьего рейха непрофессионально, даже если это звучало фантастически. И теперь предстояло еще глубже нырнуть в архивы. В те самые закрытые от всего света архивы, в которых была скрыта правда. Если они вообще существовали. Порочащие честь государств и людей документы уничтожались. А в момент, когда СССР оправился и перешел в наступление, методично захватывая все подчиненные нацистам области, немцы принялись уничтожать все, что может бросить на них тень. От важных документов и распоряжений фюрера и его приближенных до ничего не значащих записок.

К какой категории могут относиться медицинские документы или отчеты врачей? Врачи или ученые? Или это одно и то же?

Одно дело расследовать смерть женщины, имея на руках закрытые архивы, скелет и мрачную историю тридцатипятилетней давности, и установить истину благодаря сумасшедшей писательнице. Совсем другое – попытаться докопаться до правды тогда, когда в деле замешан Третий рейх. В армии Грину несколько раз приходилось сталкиваться с последствиями деятельности нацистов. Но так, чтобы ковыряться в том, о чем они предпочитали молчать, – нет.

Туттоны в сочетании с Перо могли бы сойти за совпадение. Можно было даже закрыть глаза на то, что и ту и другую семью выкосило. Но еще две жертвы – нет. Сейчас проводились мероприятия по установлению деталей биографии Эрика и Сонна, поиска их родственников. Можно было радоваться, что расследование ведет Агентство, имеющее прямые связи с Интерполом. Но даже подобная мощь не обеспечивала мгновенного доступа к необходимой информации. Цифровой след не давал ответа на все вопросы. Документы были уничтожены или засекречены.

Нужно идти другим путем. И этот «другой путь», как водится, смылся из Спутника-7 на очередную научную конференцию. Или инвестиционный форум. Чем там занимался Арнольд Нахман? Говоря о том, что к ученому есть подход, Грин не лгал. Но ему пришлось трижды обсудить положение со Стич, чтобы она поверила в версию и согласилась взять на себя переговоры. Трижды. Обычно Арабелла схватывала на лету, но сейчас, когда Ник и Грин в два голоса пытались донести до нее, что они поймут, что происходит, если доберутся до истины в отношении деятельности лабораторий в пятидесятые, а еще лучше – во времена Второй мировой, она сопротивлялась. Услышав, что ей придется убеждать Нахмана открыть доступ к архивам, агент окончательно замкнулась.

– Вы уверены, что у самого Арнольда есть туда доступ? – спросила она, крутя в пальцах бесполезную сигарету. – Пятидесятые! Сороковые! Это даже не то время, в которое мы погружались с делом Берне. Арнольд был слишком молод.

– Но он и относился к одной из самых влиятельных семей города.

– Вы уверены, что это необходимо?

– Арабелла, посмотри сама. – Николас легко перешел на «ты», но в пылу спора на это никто не обратил внимания. – Если мы добавляем смерть моего отца в список, все складывается. Мой отец, брат и сестра работали в лабораториях. Мой дед прожил в Спутнике-7 всю жизнь. Во времена Второй мировой он точно служил здесь, хотя я и не знаю подробностей. Теперь берем Перо. У тебя нет сомнений, что именно она из прошлой четверки – истинная цель Кукловода?