скачать книгу бесплатно
– Я посоветовался с Верником, – перебивает меня Манукян. – Он утверждает, что в последнее время Филатов заметно оживился, приступов агрессии не наблюдается, а самое главное, Филатов согласился поработать с логопедом. Поэтому не вижу оснований для отказа. И, Саш, тебе с Никиткой нужны деньги, как ни крути. В этом нет ничего особенного, – уверенно говорит Георгий Артурович.
На самом деле мне нужны деньги, это правда. Я хотела летом свозить Никитку к морю, перед школой немного закалить. Поэтому лишняя копейка не помешает.
– Хорошо, – так же уверенно стараюсь выглядеть я. – Подберу для Филатова удобное время.
– Хорошо, – согласно кивает зав. – Передам родителям Филатова твои контакты. Договоритесь что да как.
Благодарно улыбнувшись, собираюсь уходить.
– Саша! – неожиданно зовет меня Манукян, когда я практически выхожу из кабинета. – Хотя… нет… ничего. Иди работай, – опускает глаза зав.
Странно. И что это все значит?
*Афазия – (утрата речи) – повреждение речевого центра в головном мозге
** Нижняя параплегия – утрата движений в двух нижних конечностях
8. Максим
– Максим? – удивляется мать, когда входит в кухню. – Почему ты не на работе?
Правильный вопрос, мам!
Время три часа дня, а я сижу дома, пью кофе и болтаю с Любашей.
– Устал, – театрально вздыхаю я, показывая нечеловеческую усталость. Лениво потягиваюсь.
Любаня смеется. Вообще, мне кажется, в этом доме Любаня единственная, кто понимает юмор. Ну и, собственно, меня. Обожаю эту полную, пахнущую корицей и булочками, женщину!
– Ааа…– протягивает мать и недоверчиво косится то на меня, то на Любашу.
На самом деле я свалил с работы. Вчера опять лег спать под утро, отмечали чей-то день рождения, но почему-то платил снова я. К 9 утра отец притащил меня на завод, посадил в отдел технического контроля, что-то наказал перепроверить и ушел. Там я и преспокойно уснул. Прямо за столом.
И всё бы ничего, но я проспал совещание со всеми завами, замами, начальниками и другими «несчастными». Отец ураганом ворвался в кабинет и разорался, как ненормальный, схватил за шкирку, как дворового вшивого кота, и потащил на собрание.
Полчаса я пытался слушать, честно. Даже убедительно кивал, когда какой-то «зам-зав-начальника чего-то там» распинался о несоответствии чего-то чему-то. А потом я зевнул. Громко. И отец меня удалил с совещания… Вернее вышвырнул, как всегда, приправляя отборным матом.
– К четырем к Дане придет психолог, – воодушевленно сообщает мать. Равнодушно пожимаю плечами. Мне не интересно. – Михаил Андреевич сказал, что появились улучшения, – продолжает мать. – Да я и сама это вижу! – деланно радостно обращается родительница к Любаше, хотя эта вся информация предназначена специально для меня. Я это знаю.
– Улучшения? – равнодушно спрашиваю. – Теперь он громче молчит?
Знаю, что грубо, знаю, что жестоко. Но я и не претендую на звание «Брат года».
Мать смотрит на меня с упреком и осуждением, но ничего не говорит. Да, ма, ничего не изменилось: я, по-прежнему, та еще скотина.
– Максим… – порицательно качает головой Любаня и отворачивается.
И эта туда же…
***
– Проходите, пожалуйста. Вот сюда можно повесить. Конечно… Будьте как дома, – слышу обрывками щебетание матери из холла. – Как добрались? – уже отчетливее доносится до меня.
Понятно, мать ведет мозгоправа сюда знакомить.
– Спасибо, хорошо, – о, а это уже интересно. Мозгоправ оказался мозгоправкой. – У вас очень уютно.
– Максим, познакомься, – ну кто бы сомневался, – Александра Вячеславна, психолог Дани.
Сижу в гостиной на диване и листаю соцсети. Поднимаю голову, чтобы поздороваться и спотыкаюсь… Спотыкаюсь о знакомое лицо.
Она смотрит на меня огромными глазами. Узнала.
Мы прожигаем друг друга взглядами, и первым нарушаю раскаленную тишину я.
– Психолог? Серьезно? Ты психолог? – вскакиваю и смотрю на девчонку, которая совсем недавно прыснула мне в лицо газовым баллончиком. На ту, которая обозвала меня маньяком.
– Максим, я прошу тебя проявить уважение к нашей…
– Ты считаешь, что человек, который не может совладеть со своими эмоциями, может помочь другому? – перебиваю ошарашенную мать. – Ты в своем уме?
– Ну знаете ли… Да вы… – вот и пришибленная отмерла и подала голос. – Да как вы смеете меня так оскорблять? – срывается с места и несется к входной двери.
– Истеричка ты, а не психолог! – кричу ей вдогонку.
Мать стоит, как вкопанная, и непонимающе смотрит то на меня, то в след убегающей девчонке.
– Мужлан неотёсанный, – доносится из прихожей.
Мужлан? Кто вообще сейчас так говорит?
9. Саша
– Мужлан неотесанный, – как-то само по себе вырывается из меня.
Плевать, что могла услышать хозяйка. Мне плевать сейчас на все. Я хочу уйти.
Господи, это же надо?!
Пытаюсь отыскать свою кожаную куртку. Ха-ха, кожаную, ага! Из кожи овцы такой же, какой я сейчас и являюсь по сути. Внутри бушуют ярость и обида, поэтому судорожно перебираю куртки на вешалке.
– Александра Вячеславна, простите ради Бога. Господи! Да что же это такое… – причитает женщина. Вот именно, что это, мать его, такое?! – Максим, он… он… – подбирает слова.
– Он хам, – помогаю закончить мысль Полине Андреевне. Кажется, так зовут эту милую женщину.
– Он бывает груб, да. Господи, мне так стыдно, – сокрушается бедная женщина и устало качает головой.
Мне ее жаль. Искренне жаль. Не знаю, кем ей приходится этот недоумок, но она явно не в восторге от него и его поведения.
– Прошу вас, останьтесь. Данила вас так ждал, – умоляюще смотрит на меня Полина Андреевна.
Нахожу свою куртку и стою в одном надетом кроссовке. Мне неприятна вся эта ситуация, но я немного остыла и готова рассуждать трезво. Почему, собственно, из-за какого-то козла я должна менять свои планы? Мне с ним не работать и, надеюсь, пересекаться мы больше не будем. Может, он вообще гость или сосед, который просто зашел на чай.
– Я не отказываюсь от работы с Данилой. Давайте вы будете привозить его в Центр?
– Даня сам попросил, чтобы вы приезжали к нам домой, – печально произносит Полина Андреевна. – Это для нас многое значит. Он практически четыре года никого не подпускал к себе, даже друзья не могли к нему попасть. Закрывался. А вас вот… – она замолкает, и мне отчетливо видно, как по ее лицу катится горькая слеза отчаяния.
Жалость карябает мою душу. Не могу я отказывать людям. Не могу и всё.
– Хорошо, – вздыхаю и сдаюсь. – Проводите меня к Даниле, пожалуйста.
Вешаю свою «кожаную» курточку обратно, снимаю один кроссовок и иду за Полиной Андреевной. Мы проходим через гостиную, и я краем глаза смотрю в сторону дивана, но наглеца там не вижу.
Хорошо.
Его нет.
Облегченно выдыхаю.
***
– Сынок, к тебе пришли! – осторожно приоткрывая дверь, говорит мама Дани.
Ее тон смягчился, в нем появилось тепло и умиление. На лице – легкая печальная улыбка. Она горюет. И уже давно. Это заметно.
Когда она разговаривала с тем самым Максимом, кем бы он ей не приходился, от нее исходила покорность, смирение… даже страх.
Только чего она боится?
– Здравствуй, Данила, – прохожу в комнату, бесшумно ступая по полу.
А шумно и не получилось бы: весь пол застлан ковровым покрытием с мягким высоким ворсом. Это приятно.
Данила Филатов сидит в инвалидном кресле у большого панорамного окна. В комнате очень светло, легкие шифоновые шторы полностью пропускают дневной свет. Мне очень хорошо видно парня в кресле: сегодня его отросшие светлые волосы идеально уложены назад, белая футболка и серые домашние брюки подчеркивают худощавую, но спортивную фигуру. Наверное, этот парень раньше не вылезал из спортзала.
Раньше. До страшной аварии.
Данила тщательно выбрит и, в целом, выглядит свежим и бодрым. Его глаза улыбаются, я знаю. За четыре месяца работы с ним я научилась распознавать эмоции парня по глазам и жестам. Сейчас его глаза улыбаются. Мне. И я улыбаюсь ему в ответ.
Слышу, как закрывается дверь.
Даня кивает и легким взмахом руки показывает проходить. У него паралич нижних конечностей, но руки здоровы.
Я подхожу к большому письменному столу, стоящему тут же у окна, раскладываю вещи, которые нам понадобятся для занятия.
– Данила, Георгий Артурович сказал, что ты согласился позаниматься с логопедом, – смотрю на парня.
Говорю спокойно, выделяя интонационно каждое слово.
Кивает.
– Меня это очень радует, Даня, – улыбаюсь. Мне важно вызвать в нем положительные эмоции, показать, что его успехи – мои успехи.
Улыбается.
В начале наших первых занятий речь Данилы была похожа на бессмысленный и бессвязный поток звуков. Понятно, что молодой парень комплексовал и раздражался. Кому хочется выглядеть в глазах собеседника слабоумным? Поэтому он выбрал одну единственную, по его мнению, правильную тактику – молчать. Мне пришлось научиться понимать его молчание.
Спустя 4 месяца наших занятий мы научились справляться со стеснением и дискомфортом, понемногу выстраивая отдельные слова в короткие легкие фразы. Сейчас же, когда Данила согласился на занятия с дефектологом, при усердной и планомерной работе потерянные функции можно восстановить, пусть и не в полной мере. Поэтому моя задача как специалиста – стабилизировать его эмоциональное состояние и сформировать устойчивую мотивацию к лечению.
Каждое наше занятие начинается с артикуляционной и дыхательной гимнастики. Но так было не всегда. В самом начале реабилитации Филатов отказывался от всего, иногда импульсивно проявлял незаинтересованность, но чаще всего равнодушно отворачивался от меня к окну и уходил глубоко в свои мысли. Мне даже казалось, что Анна Ивановна была абсолютно права, когда говорила о бесполезности занятий с ним. Были дни, когда мне хотелось вскочить, схватить его за руки и трясти до тех пор, пока не вытрясла бы из него всю ту дурь, которая засела в его голове. Но я держалась. Я не должна поддаваться эмоциям, иначе какой из меня специалист?
На все мои вопросы он молчал, рассказы – молчал…
Молчал…молчал… Но слушал.
И тогда я начала читать. Просто читать вслух…
***
– Расскажешь, как прошел твой день? Чем занимался, о чем думал…
Кивает.
Я пошла на хитрость.
Когда я заметила, что ему нравится мое чтение, я решила его «шантажировать». Да-да! Не удивляйтесь. Я встала в позу, отказываясь читать. Товар за товар! Положила перед Филатовым цветные карандаши и лист бумаги. Рисуешь свой день – я читаю.
Известно, что по рисункам можно сказать о человеке многое. Для нас, психологов, рисунки – это информационная кладезь, наглядно иллюстрируя динамику улучшения или ухудшения психического состояния рисующего. Цвета, штриховка, размеры фигур и объектов, их расположение, характер линий, даже сила нажима карандаша – для нас всё имеет значение.
Достаю цветные карандаши и альбом с его рисунками. Все его работы, начиная с самой первой, хранятся в этом альбоме. Ни один рисунок не потерян и не выброшен. Когда-нибудь, когда мы оба справимся, я подарю ему этот альбом в память о днях тяжелейшей работы над собой, своими страхами и веры в себя.
Я знаю, этот день настанет.
Даня начинает рисовать, а у меня есть возможность рассмотреть его комнату: она светлая. И дело вовсе не в панорамном окне. Светлая мебель, бежевые выкрашенные стены, белые тонкие шторы, мягкий ковер молочного цвета, постельное покрывало из плотного персикового шелка – я бы подумала, что это комната молодой девушки, если бы не знала ее хозяина. Большой книжный шкаф вдоль всей стены. Но книг в нем, на удивление, мало. За стеклом выстроены в ряд грамоты и дипломы, кубки и медали. На стенах в рамках висят фотографии: на них везде улыбающийся голубоглазый парень – Данила. Вот он с ребятами на байдарках, а вон там Даня с Полиной Андреевной и мужчиной, наверное, с отцом, на вручении диплома. Даня в горах, Даня за шахматной доской, Даня в боксерских перчатках… Но нигде на фото не видно того самого Максима. Интересно, кем он приходится Филатовым?
Я сказала интересно? Пфф, совершенно не интересно. И почему я вообще о нем вспомнила?
Перевожу взгляд на Данилу и застываю. И давно он так смотрит? Видимо, я слишком увлеклась рассматриванием комнаты, что не заметила, как аккуратно сложены карандаши, а готовый рисунок в ожидании лежит на столе.
– Давай посмотрим, что тут у нас получилось, – беру в руки альбомный лист. – О! Да здесь не что-то, а кто-то! – восклицаю я.
На рисунке изображена девушка. Нарисована так, как это может сделать простой мужчина, не художник. Тонкая, в летящем голубом платье она улыбается широко, а ее длинные оранжевые волосы развиваются в разные стороны.
Она похожа на… меня?
– Это девушка, – держусь ровно, уверенно, не выдав волнения.
Данила кивает. Смотрит так пронзительно и глубоко в душу, что мне приходится опустить глаза. Я взволнована, и он это чувствует.
